Плачь, Маргарита

– Двигайся, двигайся, – шипел он на Еву, которая ходила вдоль стен, вздыхала и бросала на шустрого коротышку томные, жалобные взгляды. – Возьми галку, – приказывал он. – Не бойся, она ручная. Посади на плечо. Так. Теперь повернись правым боком. Вот. Вот так я хочу снять фюрера.

Ева замерла. Галка тоже позировала какое-то время, потом вдруг взяла и клюнула крохотную сережку, да так, что блестящий камешек оказался в клюве вместе с мочкой девичьего ушка. Ева не завизжала, как поступила бы любая другая на ее месте, а только закрыла глаза от ужаса. Гоффман тотчас сделал снимок, а затем уж обругал обеих.

Увидев спускающегося по лестнице Гесса, фотограф трижды присел, повертел своей «лейкой» и щелкнул три раза. Рудольф считал себя нефотогеничным, сниматься не любил, и присутствие поблизости Гоффмана его раздражало, как раздражало оно и фюрера, который запретил «создателю исторических образов» устраивать охоту на себя. Гитлер предпочитал позировать. Гоффман же, проявляя недюжинную волю, добивался от вождей импровизации и экспрессии, считая «случайные» снимки своими шедеврами. Рудольф, чтобы отделаться от Гоффмана, обычно придумывал что-нибудь, например, говорил, что у него болят зубы, и Генриху, заявлявшему, что фотография способна извлечь из человека его глубинные чувства, приходилось на время оставлять его в покое.

Сейчас у Рудольфа болела душа. Фюрер просидел с ним часа три и говорил, говорил без умолку. Он приводил десятки доводов и контрдоводов, задавал вопросы и сам отвечал на них.

– Зачем ты пытаешься убеждать, если можешь и должен приказывать, – упрекнул его однажды Гесс.

– Я борюсь со своими сомнениями, – был ответ. – Убеждая других, я убеждаю себя.

Рудольф тогда пришел в ужас от подобного откровения. Еще больше – оттого, что кто-то, кроме них двоих, мог это услышать. Вождь и сомнение – как огонь и вода! – несовместимы. Сколько раз потом он боролся с собственным искушением спорить с фюрером, говоря себе, что нельзя лить воду в костер, который должен разгореться и осветить Германию. Сколько раз он внушал себе: пусть наконец замолчит истина и заговорит вера! И если он не покажет пример другим, то кто это сделает? Геринг? Геббельс? Розенберг? Нет! «Это мой крест, и мне его нести», – внушал себе Гесс.

Весь прошлый год в партии шли дискуссии. В Берлин прибыл младший Штрассер, Отто, социалист и беспочвенный мечтатель. Ох и задал Адольф ему жару! Великий Ницше аплодировал бы в гробу. Гитлер нарисовал тогда картину экономической экспансии, создания мировых рыночных структур, подчиненных воле нордической расы, говорил о тысячелетиях процветания…

В перерыве между дебатами Отто Штрассер отыскал Гесса, вышедшего подышать в садик при гостинице «Сан-Суси», где проводились дискуссии, и спросил с обычной грубоватой прямотой:

– Скажи, Рудольф, сколько лет ты знаешь этого человека? Уже десять? Странно, что с тобой до сих пор можно разговаривать. Но пройдет еще столько же, и твой мозг превратится в развалины.

– Через десять лет наши армии войдут в Париж, Мадрид и Москву, и в развалины превратится все, что стояло у нас на пути, – не задумываясь отчеканил Гесс. Но, искоса взглянув на Штрассера, дружески усмехнулся: – Мы это сами выбрали… Что бы там ни было, мы знаем, на что идем.

– Но во имя чего? – почти закричал Штрассер.

– Это эксперимент.

– И ты понимаешь, какой ценой?

– Мы отвергаем этику жалости.

Штрассера передернуло.

– Ты можешь хотя бы раз сказать «я»?!

– Нет. У меня больше нет «я», Отто! Мое «я» – альтер эго фюрера.

– И сколько ты так выдержишь? Почему этот кровосос тебя не отпустит! Он мог бы найти тысячу жаждущих ходить за ним и повторять его бредни. При чем здесь ты?

– Отто, ты просто разучился верить…

– В кого, Руди?! В «гения», которого ты в тюрьме обучал немецкой стилистике? В «мыслителя», который во всем додумывается до ненависти к жидам? В «пророка», который…

И так далее. Это была обычная песня Отто Штрассера.

Гесс прервал разговор.

Но, очевидно, росли где-то в садике «Сан-Суси» невидимые уши, потому что уже неделю спустя Гитлер бросил мимоходом, что двух вещей не простит Отто Штрассеру – во-первых, обвинения в его, Гитлера, отступничестве от идеалов партии, а во-вторых, подлых штрассеровских уговоров, чтобы Рудольф бросил своего лучшего друга.

Через месяц Отто вышел из партии, рассорился – очень формально – с братом, и оба до сих пор продолжали мутить воду, каждый на свой лад.

…В это утро, стоя на веранде бергхофского дома, заливаемой водою, с тяжелыми мыслями об Эльзе и собственной грубости, Рудольф опять находил себя в том же тупике – снова промолчать, тем самым поддержав фюрера, означало бы в очередной раз внутренне отбросить себя от искренней веры, от сложных, но живых головоломок борьбы и, в конечном счете, от Адольфа. Протестовать же против возвращения Рема в СА, то есть новой волны авантюризма и дискредитации партии в глазах здравомыслящих людей, значило лить воду в костер. Как оставаться собою, жить, дышать и при этом действовать?

Ночью Адольф говорил не смолкая три часа: опять боролся с сомнениями. Три часа его лучший друг Рудольф Гесс поощрял фюрера заниматься саморазрушением.

Видимо, от дождя у Рудольфа разболелась голова. В больную голову всегда лезут несуразные мысли… И одну такую он не отшвырнул от себя, как сделал бы прежде, а позволил себе задержаться на ней. Что если Отто, а вместе с ним и Карл Хаусхофер, любимый наставник, правы и он попросту взялся не за свое дело?

В начале двадцатых, когда Адольф был, в сущности, очень одинок и когда он лишь набирал воздуху, закаляя волю, шлифуя свой природный дар, ему нужна была бессловесная тень, вера, абсолютная преданность. Тогда он, Рудольф Гесс, первым из всех обратился к нащупывающему свой путь лидеру с божественным словом «фюрер», сделав для движения больше, чем тысяча самых горластых поклонников. Тогда он поднял свой крест и нес его честно все это время. Тогда он начал свой путь и шел по нему, пока были силы…

«Все это вздор, конечно! – отмахнулся от назойливых мыслей Рудольф. – Неуместная патетика, интеллигентский бред, как говорит Геббельс. Но… почему бы мне и в самом деле не поработать с Карлом не пару дней, а пару лет?»

Это простое и счастливое решение ударило ему в голову так физически ощутимо, что он стиснул виски обеими руками. Вспышкой возникло лицо Адольфа, которому он излагает свои аргументы: «Ты ведь сам всегда сожалел о том, что мало разбираешься в этой области, которую тем не менее считаешь основополагающей! Тебя всегда приводили в восторг термины Карла, такие как “жизненное пространство” или “Пруссия Востока”![5] Ты всегда сожалел о том, что геополитические идеи сложны для понимания масс, а Хаусхофер высокомерен с недоучками… Так почему бы мне не заставить научные абстракции говорить языком лозунгов, твоим языком? Ты всегда утверждал, что для экспансии потребуется теоретическая база. Нет, нет же, черт подери, как раз теория, вызрев в гениальных умах, рано или поздно потребует экспансии!»

Рудольф не заметил, как вышел под хлещущий дождь. Он не чувствовал ничего, когда, подняв голову, с изумлением смотрел в ровное, без единого просвета, бледно-серое небо, перечеркнутое одинокой свинцовой полосой, застывшей посередине.

Дамы пили кофе в «фонарной» гостиной. Мужчины еще не просыпались. Чуткая Ангелика сразу увидела на лице вошедшей Эльзы какую-то тень. «Что? – спросили ее глаза. – Что случилось?» Эльза вошла с маленьким томиком, который протянула Ангелике. Это были «Сонеты» Шекспира. Гели нервно листала книжку, точно что-то искала в ней. Вдруг она вскинула голову, будто ее осенило. «Ты… из-за меня?» – спросили ее глаза, но не получили ответа.

Теперь их было четверо – в избранный круг попала и юная Ева Браун, которую Эльза, пожалев, забрала у Гоффмана и устроила так, чтобы девушка, не имевшая возможности даже переодеться с дороги, смогла прийти в себя и отдохнуть. Потом пригласила ее к завтраку.

Елена сперва ревниво изучала восемнадцатилетнюю глупую мордашку, по прихоти Эльзы появившуюся в их интимном кружке, точеную фигуру с высокой грудью и узкими бедрами. Но ревность быстро растаяла. От присутствия Евы ничего не менялось, как будто в гостиную внесли лишний стул.

Зашел поздороваться Геббельс и, увидев томик Шекспира, собрался что-то сказать, но Елена бросила на него такой зверский взгляд, что он только развел руками.

Давние любовники, неутомимые и нежные наедине, они при посторонних постоянно конфликтовали, часто из-за несносной манеры Йозефа (которого Елена называла Полем, от его первого имени Пауль) постоянно цитировать кого-либо из известных или малоизвестных авторов, а затем невинно вопрошать окружающих: «Откуда цитата?» Почему-то, несмотря на то что все изречения приходились к месту и помогали выявить суть дела, эта привычка Йозефа была всем неприятна и вносила хаос в умы. Собеседники, не желая прослыть невеждами, начинали судорожно рыться в памяти, перетряхивать школьные знания, затем выдавались версии, одна нелепей другой, и в конце концов Геббельс, устыдив всех, давал правильный ответ. Все сразу же заявляли, что именно это они и имели в виду. Но если мужчины всякий раз попадались на удочку, то фрау Елена просто зубами скрежетала, стоило Геббельсу собраться что-либо процитировать.

– Только посмей, Поль, сдуть при мне пыль с какого-нибудь мумифицированного Овидия, и я тебя укушу!

У Поля тоже имелись претензии к Хелен (он, конечно, догадался, как она развлекалась эти дни), и, чтобы случайно не попасть под перекрестный огонь, Эльза и Гели отправились почитать в тепле библиотеки. В доме и в самом деле становилось прохладно, а в «фонарной» – и вовсе свежо. Еву они позвали с собой. Девушка тотчас же удалилась в другой конец зала и принялась исследовать содержимое огромных шкафов. Наконец-то им удалось уединиться, и Гели, мерцая глазами из-под рассыпавшихся кудрей, напряглась в ожидании.

– Мы немного отложим наши планы, Гели. Мне придется вернуться в Мюнхен, – сказала Эльза. – Мне очень жаль.

– Это все? – Гели глядела не мигая, словно ждала чего-то еще.

– В каком смысле?

– Мне показалось, ты расстроена.

– Мне хотелось поехать с тобой.

– Только из-за этого?

– Ты так радовалась.

Гели, сияя, держала ее руку. Вдруг ее опять что-то встревожило.

– Ты говоришь мне правду?

– Конечно. Я, пожалуй, провожу Еву в ее комнату. По-моему, бедняжка совсем измучилась и ненавидит нас всех.

– Да, – согласилась Гели. – Она какая-то жалкая. Хоть и красивая.

Она проводила глазами стройную ассистентку Гоффмана, а потом, открыв «Сонеты», еще долго смотрела поверх книги в одну точку.

«Мы станем депутатами рейхстага для того, чтобы изменить веймарские умонастроения! Мы придем как враги! Мы придем как волк, вламывающийся в овчарню!» – таковы были лозунги избирательной кампании 1928 года, предложенные Геббельсом.

Гитлер нервничал:

– Эта кампания длится уже три недели! Впереди еще три. Мы стоим посредине пути. Но где, где настоящие лозунги? Я спрашиваю вас, где хотя бы одна стоящая фраза? Хотя бы слово! Я желаю услышать его, если здесь еще не разучились думать!

Берлинская склока вырвала шесть драгоценных дней, и хотя кампания уже катилась лавиною, он нутром чувствовал разброд и шатания. Да еще проклятое горло, вечный внутренний враг, опять подвело. Какая-то журналистская мразь из скверной берлинской газетенки написала о фюрере: «Этот человек не существует, он лишь производит шум».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Рейхсбаннеро – Мюнхенское отделение социалистической лиги республиканцев – ветеранов войны.

2

Отто Штрассер – младший брат Грегора Штрассера, одного из руководителей НСДАП, фактически превратившего ее из баварской партии в общегерманскую. Будучи убежденным социалистом, О. Ш. активно пропагандировал социалистическую ориентацию в партии, за что в 1930 году был изгнан из ее рядов. И хотя позиция его была партией официально отвергнута, социалистические настроения оставались очень сильны, особенно на востоке страны.

3

Имеются в виду «охранные отряды», или СС, – вооруженные элитные формирования НСДАП. Их начали создавать в 1923 году для личной охраны фюрера в составе Штурмовых отрядов – СА. С 1929 по 1932 год под руководством Гиммлера численность «охранных отрядов» выросла с 280 человек до 30 тысяч. В начале 30-х годов СС начинают играть все более важную роль противовеса стихийно растущим и плохо управляемым Штурмовым отрядам Эрнста Рема.

4

Мюнхенская пивная до 1923 года была местом проведения нацистских сборищ. Гитлер обычно произносил здесь свои речи, стоя перед соратниками с пивной кружкой в руках. Пивную посещали не только члены НСДАП, в ней часто возникали споры, переходившие в потасовки. 8 декабря 1923 года во время «пивного путча» путчистами здесь были арестованы члены баварского правительства.

5

Основатель геополитики Карл Хаусхофер (1869–1946) ввел эти понятия в лексикон нацистских руководителей, выдвинув идею о том, что расширение жизненного пространства для немцев неизбежно приведет к территориальной экспансии, прежде всего на восток. «Пруссией Востока» Хаусхофер называл Японию, видя в ней союзницу Германии в будущей мировой политике. В 1930-е годы теория Хаусхофера стала частью официальной доктрины нацистской Германии.