Горит камыш

У Н4С 3С7Ь 6У9У11133 !!QК4 МR1 !!QМНNМ 3ГQР4 N С748NМ 3МУ Ц837R1.

Больше он ничего не нашёл, если не считать скрепки, которую Андрей ещё на рынке по неосторожности пропихнул внутрь.

Женщина с короткими волосами подошла к двери двадцать седьмого кабинета, и Малой оживился, но женщина лишь захотела послушать, что там, за дверью, происходит. Малой поёжился от одной мысли о врачах с их иголками и ножами. Посочувствовал отцу. Соседка по лестничной площадке давно сказала, что его надо сводить в больницу. Мать не захотела, а сегодня ночью все проснулись от жуткого крика. Кричал отец. Андрей сразу кинулся в спальню родителей. По его словам, отец кричал во сне и так размахивал руками, что едва не зашиб мать. Малой не поверил. Отец не стал бы зашибливать – или зашибивать? – мать. Нет, он бы ничего подобного не сделал даже во сне, а вот простыню обмочил, и она покрылась чёрными пятнами. Отец и раньше пачкал простыни, потому что сильно потел чёрным потом. Теперь испачкал и матрас. Мать расстроилась. Пожаловалась, что матрас не отмыть, повернула его чистой стороной вверх и признала, что соседка права: отцу пора лечиться. Позвонила дяде Саше, заодно попросила сыновей поддержать отца и пойти в больницу.

Малой не понял, чем он, умирая от скуки, поддерживает отца, и уже усомнился, что прогулка по городскому парку оправдает его мучения. Подумал заодно выклянчить у матери рожок «Жачёвского» мороженого. С клубникой, если будет, или с черникой. Главное, чтобы дядя Саша больше не просил говорить всякие нежности. Когда они тарабанили от дома, Малой по его просьбе сказал отцу, что беспокоится и хочет, чтобы у них с матерью всё было пучком. Разнервничался до икоты, но сказал. Отец не ответил, и Малой повторил погромче. Отец всё равно не ответил, хотя в последние дни уже немного говорил – спускался во двор к чёрным, и они что-то тихо обсуждали. Ну как – обсуждали… Перекидывались парой слов. Малому ещё не встречались болтливые чёрные.

Когда отца вели в больницу, прохожие с ним иногда здоровались. Он их не замечал. За него здоровалась мать, и Малой чувствовал, что ей неуютно. Отец постоянно застревал. Отказывался наступать на газон. Там и не газон, а дюжина дохлых травинок, но нет – отец поворачивал в обход по асфальту. Шарахался от припаркованных машин. Пугался картонных коробок на помойке за магазинами. В общем, шёл медленно, как одноклассник Андрея, сломавший ногу и месяца два ковылявший на костылях, только у отца ноги работали и костылей не было. Или вот он вставал на углу дома, и дальше ни шагу. Мать его спрашивала, что случилось. Отец ворочал головой, ничего не объяснял, а дядя Саша вслух описывал, что кроется за поворотом, и отец успокаивался. Или не успокаивался. Вылупливал – или вылуплял? – глаза, и Малой видел, как у него по лбу текут струйки чёрного пота. Старался не смотреть на отца, но смотрел, потому что пытался понять, почему отец вдруг такой.

– Надо подождать, – говорил дядя Саша.

С ним никто не спорил. Все соглашались подождать, пока отец осмелится зайти за угол, и Малой развлекался тем, что в уме рисовал последнюю шифровку:

У Н4С 3С7Ь 6У9У11133!! QК4 МR1!! QМНNМ 3ГQР4 N С748NМ 3МУ Ц837R1.

По одной заменял цифры и чужие буквы на похожие нормальные буквы, путался, сбивался, в итоге просто повторял заученную расшифровку:

У НАС ЕСТЬ БУДУЩЕЕ, ПОКА МЫ ПОМНИМ ЕГОРА И СТАВИМ ЕМУ ЦВЕТЫ.

И вновь радовался, что они с Андреем на шаг продвинулись в поиске сокровищ. Между тем отец отмирал и делался вялым. Руки свисали, голова опускалась. Дядя Саша его придерживал. Закурив, отец постепенно очухивался, соглашался зайти за угол дома, а по дороге в больницу таких углов было много, и отец ещё дважды намертво стопорился, будто выпадал из жизни, и лучше бы они взяли такси, но дядя Саша сказал, что отцу надо больше ходить пешком. Может, он и у врача сейчас застопорился?

Женщине с короткими волосами надоело ждать. Она опять подошла к двери двадцать седьмого кабинета. Другим женщинам, сидевшим в очереди со своими чёрными мужьями, тоже надоело ждать, но они остались на скамейке и молча наблюдали, как женщина с короткими волосами прислушивается к тому, что творится в кабинете, а в кабинете поначалу ничего не творилось. Через тонкую дверь было слышно, как гудит вентилятор и пищит какой-то медицинский прибор. Возможно, пищал тоже вентилятор. Минутой позже скрипнула дверь в запроходное помещение, где врач осматривал пациентов, послышались шаги и наконец раздались различимые голоса. Женщина с короткими волосами напряглась. Женщины на скамейке ничего толком не услышали, но тоже напряглись.

– Оля, у вашего мужа чернокровие, – сказал врач.

– Ой, Михаил Сергеевич, как же так? – воскликнула мать.

– У вашего мужа чернокровие, вы понимаете?

– Нет.

– Ну смотрите.

Послышались шелестящие звуки перебираемой бумаги.

– Видите?

– Как же так, Михаил Сергеевич?

– Тут клональное заболевание кроветворной системы. Понимаете?

– Нет.

– Ну давайте попроще. У вашего мужа появились испорченные, точнее мутировавшие, клетки крови. Они не должны попадать в кровеносное русло, но по какой-то причине не проходят правильную дифференцировку и попадают, причём не только в кровь, но и в костный мозг. Понимаете?

– Не понимаю…

– Хорошо, давайте ещё проще. У вашего мужа – чёрные кровяные шарики. Их очень много, и кровь чёрная. А потеет кровью, потому что из-за чёрных шариков у капилляров повысилась проницаемость и кровь из капилляров попадает в потовые железы. Почему так, я не скажу. Этого никто не знает. Чернокровие у нас изучено мало.

– Ой, Михаил Сергеевич, и что же нам делать?

– Как что? Лечиться!

– И как же нам лечиться?

– А этого тоже никто не знает, потому что данных нет. Но вы попробуйте гимнастику для глаз.

– Гимнастику?

– Я сейчас покажу и дам бумажку. Делайте каждый день. Вы, главное, поймите, надо просто расслабиться. И да, хорошо бы поработать над ассоциациями. Понимаете?

– А гимнастику для глаз – это мне или мужу?

– Мужу. Пойдёмте, я вам всё покажу. И бумажку дам.

Вновь скрипнула дверь в запроходное помещение, и голоса отдалились. Женщина с короткими волосами вернулась на скамейку. Другие женщины выжидательно уставились на неё, но женщина с короткими волосами, даже захотев, не смогла бы пересказать услышанное, а пересказывать она ничего не хотела и только обняла своего безучастного чёрного мужа.

С лестницы в коридор вышел Андрей. Посмотрев на скамейку у двадцать седьмого кабинета, он зашагал к скамейке у тридцать пятого. Малой встретил его замученным взглядом. Сев рядом, Андрей достал из рюкзака тетрадь и пухлый томик решебника. Догадывался, что в больнице всё затянется – в больнице всё всегда затягивалось, – и, в отличие от младшего брата, подготовился. Положив тетрадь на колени, принялся старательно переписывать развёрнутые решения заданных на каникулы задачек.

Малой сел к Андрею поближе и пришёл в восторг от формулировок вроде «расчёт автотранспорта для вывоза основного объёма грунта» и «радиус резания грунта на уровне дна выемки». Малой такое любил. Знал, что подрастёт и будет сам, без решебников, высчитывать продолжительность рабочего цикла автосамосвалов, длину рабочей передвижки экскаватора, ширину лобовой проходки, и одноклассникам начнёт помогать с домашними заданиями, потом поступит куда надо и отправится штатником в котёл получше, а не как отец – внештатником под линию обвальной зоны.

– Число автосамосвалов, занятых на вывозке грунта, – пробормотал Андрей, переписывая решение, – составляет ноль шестьсот сорок пять часов, делённое на ноль сто шестьдесят два часа, и равняется трём и девяносто восьми штукам. Округляется в бóльшую сторону и принимается равным четырём.

– Четырём, – повторил Малой.

Андрей управился с двумя задачками, утомился и сунул тетрадь Малому. В нетерпении прогулялся по коридору. Мельком взглянул на транспарант «В забое не бросаем», рекламу мраморных и гранитных памятников, список из десяти самых полезных продуктов для землекопов-вегетарианцев и подборку советов от опытного протезиста. Послушал, как в очередях шепчутся о всяком. Вспомнил, что Ташкин из параллельного класса однажды назвал тех, кто сидит в больничных коридорах, грустными уродами, которых следует немедленно убрать в далёкую тишину. Андрей тогда завистливо поддакнул, потому что отец Ташкина руководил взрывным отделом и приезжал домой когда хотел, ну или не когда хотел, но часто, и в больничных очередях по своему положению, конечно, не торчал, а сейчас Андрей поддакивать не стал бы, и пусть бы Ташкин сам проваливал в свою далёкую тишину или куда подальше.

– Он людей слóжил, как бычки в пепельницу, абы как, – прошептал землекоп у девятнадцатого кабинета. – Ехать было километров сорок, а там километры длиннее, потому что по гов…, то есть по бездорожью, и нас вытрясло до кишок.

Ему кивнули, и он повторил:

– Как бычки, ей-богу. Там каждую кочку своей ж… ну, собой чувствуешь. Нет бы нормально полóжить, так нет – как бычки в пепельницу.

– Деревья всё. Одни кочерыжки. Без веток, без ничего, – прошептал землекоп у семнадцатого кабинета. Он шептал давно, и все устали кивать, но кивнули, только неприметно, чуть поведя головой.

У пятнадцатого кабинета говорили, что в котле под обвалом у каждого пятого рвётся барабанная перепонка и глухих теперь как никогда много. У двадцать первого обсуждали появление в городе глубоких ям. У двадцать восьмого твердили, что хуже всего нюнькаться с ожоговыми, ведь они приезжают плаксивые, не то что ампутанты, которых запросто обучают водить радиоуправляемые землеройные машины. Ожогового поди чему-нибудь обучи, если он капризничает и пускает сопли.

– Чем больше кричишь, тем меньше, считается, тебе нужна помощь, а им важно сортировать, кого сразу вывезти – иначе вытечет, – а кого нет смысла, потому что там уже всё, и это видно, поэтому я молчал. Хотя сейчас лучше: на «мотыге» раз – и дёрнули. Если меня память не ошибает, раньше на одеялах таскали.

– И жбан рвёт, я начинаю орать.

– Деревьев нет, одни кочерыжки.

– Лишь сделал себе урон в сердце… Там и минуты дольше. Два часа, а тебе что целые сутки. Как бычки, ей-богу.

Устав от вездесущего шёпота, Андрей вернулся на скамейку к Малому. Вскоре к ним присоединился дядя Саша.

– Ты следи, чтобы отец не пил, – попросил он, почёсывая щетину. – Шукай по местам, заглядывай за батарею. У Оли забот по горло, а ты помогай.

Андрей не сказал, что отец после выпивки иногда вспоминает, как нормально говорить, и мать этому радуется, хотя, конечно, пить ему запрещает. Хотел ответить серьёзно, чтобы не прозвучало глупо. Не подобрал слов, лишь посмотрел на дядю Сашу, как смотрят взрослые, и кивнул. Помедлив, пихнул Малого локтем, чтобы брат перестал елозить на скамейке, и отнял тетрадь.

– Сядь нормально!

Малой послушался, но, когда дядя Саша отправился за отцом с матерью, достал коробочку, принялся привычным ударом по углу открывать её и, переворачивая, закрывать.

– Не думал, что летом добровольно попрусь в школу, – усмехнулся Андрей.

– Ага, – хихикнул Малой. – А точно?

– Точнее некуда.

– У НАС ЕСТЬ БУДУЩЕЕ, ПОКА МЫ ПОМНИМ ЕГОРА И СТАВИМ ЕМУ ЦВЕТЫ.

Малой вслух прочитал вырезанные в коробочке слова.

Изначально обрадовался, что в подсказке говорится о нём, ведь его самого звали Егором, потом понял, что речь идёт о каком-то другом Егоре, и немного расстроился. Если бы новую подсказку пришлось искать в местах, известных ему одному, тогда Андрей не корчил бы из себя великого умника и смирно ждал, пока брат управится с загадкой.

– Летом добровольно в школу, – повторил Андрей.

– Вот-вот, – кивнул Малой.

Раньше на пути к сокровищам им попадались ребусы, иногда муторные, но в целом простые, и там с ходу читалось, куда идти, а теперь всё усложнилось. Они выкапывали головоломку, решив которую получали шифровку, расшифровав которую узнавали загадку, и над загадкой надо было хорошенько подумать, прежде чем продвинуться дальше. Малой, как и мечтал, превратился в настоящего следопыта-землемера. Главное, не запутаться, как с тем ребусом, когда Малой повёл Андрея аж до хлебозавода, но ошибиться с Егором было трудно. Подсказка явно вела в школу, к одной из мемориальных парт, украшенных стандартной надписью «Пока мы помним прошлое, у нас есть будущее». Вряд ли это совпадение.

– Что делать, когда найдём? – спросил Малой.

– Вспомним Егора и поставим ему цветы.

– Это как?

– Вот завтра и узнаем.

Из двадцать седьмого кабинета вышли мать, отец и дядя Саша. Женщины на скамейке оживились. Андрей ещё задержался, чтобы убрать решебник с тетрадью в рюкзак, а Малой помчался к родителям и на ходу прокричал, что хочет клубничное мороженое.

– Если нет, можно черничное.

Глава пятая. Тайна мемориальной парты

Пробиваясь через грязные стёкла, солнечный свет ложился на учительский стол и делал покрывавшую его пыль различимой. В тенях между партами на старом линолеуме угадывались чёрные пятна затоптанной жвачки, чёрные прорехи и оставленная подошвами располосица – тоже чёрная. В дальнем углу томился разлохмаченный веник. Под меловой доской стояла бутылка для полива горшочных растений. Вода, оставив белёсый налёт, испарилась. Горшки с растениями на лето перекочевали в учительскую, но в щели закрытых окон просачивался уличный воздух, и духоту классной комнаты, несмотря на стойкий запах дээспэшного шкафа, смягчали ароматы цветущих васильков.

На задней стене, пряча отслоившуюся штукатурку, висела карта ста тридцати семи забойных котлов, из которых усилием сотен тысяч съехавшихся со всей страны землекопов народилась Большая Покровская засечная черта. Рядом висела схема её маточного котла с наглядным цветовым разделением на зелёную, жёлтую и красную зоны. Мультяшными значками на схеме были обозначены пункты постоянной дислокации землекопов, насосные станции, вышки обвального дозора, оплоты тревожной группы, полевые кухни и постовые будки КПП – их точное расположение с прошлого года требовалось указывать на экзаменах по истории. Под потолком висели обобщённые карты засечных черт прошлого, не раз останавливавших заразу и потому прославленных. Среди них, разумеется, выделялась Великая Верхнерецкая, с которой сейчас если не по масштабу, то по значимости равняли Большую Покровскую черту.

Из пятнадцати парт в классной комнате семь были переделаны в мемориальные. Переделка свелась к тому, что на столешницу наклеили соразмерную биографическую наклейку, а переднюю панель выкрасили в землистый цвет и отметили надписью «Пока мы помним прошлое, у нас есть будущее», но парты всё равно считались мемориальными, и учиться за ними надлежало с удвоенным рвением, чтобы не оскорблять памяти сидевших здесь в свои школьные годы землекопов. Подгонять слабых учеников получалось не всегда, и учителя придумали рассаживать учеников в зависимости от успеваемости. Отличникам доставались парты наиболее выдающихся выпускников, чьи имена встречались и на общем транспаранте в школьном вестибюле, и на памятных табличках в сквере неподалёку от городского морга.

Наклейку для столешницы заказывали стандартную. Слева красовалась портретная фотография землекопа в защитном костюме, указывались полное имя, служебное положение, годы жизни и годы, когда землекоп сидел за отмеченной его именем партой. Справа приводились полученные им награды, а также печатались детские снимки, обложки любимых книг и всё прочее, что там умещалось, и если с наградами было туго, то умещалось многое. По центру наклейки шло краткое жизнеописание землекопа с обязательным упоминанием об «активном участии в школьной самодеятельности», «отличиях в спортивных секциях», «поощрениях благодарственными письмами за подписью директора школы», дисциплинированности, порядочности и «постоянном нахождении в окружении сверстников». Несколько строк в конце отводилось занимательным обстоятельствам службы и местоположению могилы на забойном участке городского кладбища.

Когда дверь распахнулась, с потоком свежего воздуха в классную комнату залетели крики игравших на школьной площадке детей. Андрей пропустил вперёд Малого, выглянул в коридор и, закрыв за собой дверь, восстановил тишину.

– Ну и вонь, – поморщился Малой.

Он сегодня говорил так в каждой классной комнате, потом добавлял: «Как кот нассал». Садился за учительский стол и, зыркнув на Андрея, шёпотом выкрикивал: «Камышников, к доске!» Откидывал стул на задние ножки, силился придумать что-нибудь не менее смешное, ограничивался простым: «Камышников, двойка! Выйди вон», – и наконец шёл помогать брату.

– Как кот нассал, – подходя к учительскому столу, буркнул Малой.

Проникнуть в школу оказалось несложно. Андрей готовился сидеть в засаде, наблюдать за охранником, ловить момент, когда тот пойдёт в туалет или куда-нибудь ещё, например в столовую, хотя в столовую он вряд ли бы пошёл, потому что даже в учебное время обедал на скамейке у турникета, да и столовая летом, наверное, была закрыта. В любом случае засада не понадобилась. Охранник говорил по телефону и неторопливо накручивал круги по дорожке, так что Андрей с Малым, никем не замеченные, беспрепятственно зашли в школьный вестибюль. Могли бы сразу подняться на второй этаж, но Андрей, миновав раздевалку, резко обернулся и с притворным ужасом бросил:

– Идёт!

И рванул вперёд.

– Подожди! – кинувшись следом, по-поросячьи взвизгнул Малой.

Андрей заставил его прятаться за диваном в малышковом крыле, за бетонными колоннами у дверей актового зала, затаив дыхание, ползти по коридору мимо учительской комнаты и вставать на унитаз, чтобы заглянувший под дверку охранник не увидел его ног. Подумывал завести Малого на крышу. Крыша оказалась закрыта. В конце четверти Андрей с одноклассниками сбили замок и нацепили так, чтобы со стороны не удалось понять, что он сбитый, но замок уже поменяли. Может, и к лучшему. Хватило, что Андрей пугал брата выдуманными звуками шагов. Малой и рад пугаться, иногда сам в тишине различал пыхтение ошалевшего от погони охранника и, притаившись, сидел до того бледный, что Андрей невольно сомневался, нет ли там и вправду охранника, не ошалевшего, конечно, но явно обеспокоенного появлением непрошеных гостей.

Набегавшись, они отправились по классным комнатам в поисках Егора из зашифрованной подсказки. Начали с класса, где учился пристававший к Малому придурок, и за створкой меловой доски оставили ему очень даже незашифрованное послание – пусть в сентябре порадуется. Малой был в восторге, но после осмотра первых семи классов его восторг притупился. Андрей почувствовал: ещё чуть-чуть, и придётся опять устроить забег по коридорам, и хорошо бы теперь убегать от кого-нибудь пострашнее охранника. Например, от нагрянувшей в школу «психически неравновесной», как говорил Малой, директрисы с её причёской наподобие гнезда.

– Камышников, к доске! – опустившись на учительский стул, шёпотом крикнул Малой.

Проигнорировав брата, Андрей приблизился к первой парте третьего ряда. На мемориальной наклейке красовался насупленный Найдан Бадмаев. Андрей о нём слышал. Точнее, слышал о его матери. Она к Восьмому марта получила открытку от Городского совета народных депутатов: «В канун праздничного весеннего дня желаем Вам быть обаятельной и добросердечной! Храните замечательные качества, благодаря которым ваша жизнь становится светлее, и примите наши искренние соболезнования тому горю, что постигло Вашу семью. Пусть память о доблести сына греет Вас и дальше. Успешной реализации жизненных планов, любви, добра и счастья! С праздником Весны. Ура!» Поздравительная открытка пришла за несколько дней до гробовой карточки, а когда пришла карточка, матери Найдана уже не было в живых, потому что её хватил инфаркт и она умерла.

Родные собирались похоронить мать Найдана вместе с сыном, но выяснилось, что сын жив и продолжает вгрызаться в грунт Бобровского семьдесят третьего забойного котла, на третьей полосе продвижения, то есть в относительной безопасности на границе между зелёной и жёлтой зонами. На могилу матери поставили венок «от сына», хотя про её смерть Найдану не сказали, а через месяц в город пришла повторная гробовая карточка с его именем. Родные не поверили, пошли в командировочный центр ругаться, но Найдан в самом деле погиб: то ли отравился в зелёной зоне, то ли погорел под горизонтом контролируемого пожара в жёлтой, то ли перевёлся в красную и задохнулся от неконтролируемого выхода газа в траншее, – детали Андрею не запомнились.

После того случая гробовые карточки одно время разносили под присмотром врачей. Иногда подгоняли скорую помощь, чтобы сразу после вручения обколоть нужными уколами и, если потребуется, забрать в больницу. Вот только карточек приходило много, врачей было мало, и от подобных премудростей отказались. Теперь скорую гоняли разве что к старикам.

– Камышников, двойка! Выйди вон, – захихикав, Малой откинул стул на задние ножки и тихонько шлёпнул ладонью по учительскому столу.

Андрей прошёлся по двум другим мемориальным партам третьего ряда. Егора не встретил, но задумался, как бы сам смотрелся на фотографии в защитном костюме и каким бы получилось его собственное жизнеописание. Активно в школьной самодеятельности не участвовал, да и не очень понимал, о какой самодеятельности идёт речь. В спортивных секциях не отличался. Многократных поощрений от директрисы не выхватывал, зато однажды выхватил смачный подзатыльник, и потом полшколы ходуном ходило от смеха. Дисциплинированностью не выделялся. В целом был порядочным, и да – зависал в окружении сверстников, если не считать последнего месяца, когда к нему намертво прикрепился Малой. Такое себе жизнеописание…

На первой мемориальной парте второго ряда красовался улыбчивый Кашин. Андрей слышал, что Кашин из землекопа-обвальщика выбился в лаборанты склада взрывных материалов и мог бы со временем стать заведующим зарядной мастерской. На наклейке так и написали. О том, что для похорон Кашина кое-как насобирали пять обугленных килограммов, – вот об этом нет, об этом не написали. И про Цыреторова на соседней мемориальной парте умолчали, что он в обвальном корпусе подорвался вместе с Кашиным. Ему пробило голову осколком. «Повезло вам, – сказали матери Цыреторова. – Благодарите, что лицо сохранилось и можно в открытом гробу». Правда, о его сгоревших руках не предупредили. На похоронах мать заметила, что они связаны за спиной, и полезла положить их на грудь, потому что в открытом гробу руки обычно лежат на груди. Сняла верёвку, потянула за плечи и вытянула чёрные культяпки. Пока не видела их, особо не плакала, а как увидела, с воем повалилась на землю.

Ещё на парте не упомянули, что в своё время Цыреторов прикидывался иностранцем и, пока тугодумы из командировочного центра соображали, что к чему, успевал от них драпануть. Или это не Цыреторов? Когда началось заземление, многие ловчили как умели. Переодевались в женское, покупали медицинские справки или натурально себе вредили. По кодовому слову в чатах оформляли липовое обследование, улетали за границу на липовую операцию и не возвращались. На машинах ехали к дальним погранзаставам, где ещё по рассеянности или за деньги выпускали из страны. Кем угодно прикидывались и на каком угодно языке говорили, лишь бы уклониться от заземления, но это не всегда помогало. Вот Цыреторова сдала мать, которая потом вытягивала его сгоревшие руки и выла на земле у гроба.

Цыреторов с женой жили на квартире где-то в Чугунковском районе. Командировщики пришли по прописке в Октябрьский. Им открыла мать, и она могла сказать что угодно, а сказала, что сын переехал на Чугунку, продиктовала адрес, заодно назвала адрес в Малиновке, где у жены Цыреторова была дача и куда они подумывали перебраться, чтобы переждать заземление, даже место его работы назвала, чтобы уж наверняка. Считала, что сын, как и положено внештатнику с болячками, поедет в тренировочный лагерь плести противообвальные кольчужные сети или в худшем случае отправится в тревожную группу какого-нибудь тихого котла на окраине засечной черты, а его без подготовки отправили прямиком в красную зону сорок шестого котла рыть расширительную траншею.

Когда мать узнала, не поверила. Когда поверила, с невесткой написала жалобы в командировочный центр, в прокуратуру, бросила заявки на сайте Совета депутатов, главного инженера засечной черты, ответственного инженера сорок шестого котла и даже отправила возмущённое письмо инженеру котловой зоны. Ничего не добилась. Похудела до скелетных выступов и поседела – Андрей сам видел, потому что она работала учителем в младших классах и к ней тогда ходил Малой. Стала гулять по церквям и сильным бабкам, что-то вымаливать, заклинать. По слухам, начала общаться с птицами. Или это другая женщина? Мать Андрея, когда отец ещё не вернулся, тоже иногда придуривалась. С птицами не общалась, но могла сказать: «На балкон прилетела сорока. К чему бы? Надо понаблюдать», – и они с Андреем наблюдали. Получив эсэмэску, что сына переводят в обвальный корпус, мать Цыреторова немного успокоилась. Через месяц ей вручили гробовую карточку. Вот обо всём этом на парте, конечно, не написали.