Шлейф сандала

– Почему Тимофей Яковлевич не доложил, что вы прибыли в Москву и станете проживать на его территории? – Яичкин проигнорировал мою гостеприимность. – Разве он законов не знает?

– Позабыл, наверное, – пожала я плечами, заметив, что из-за шторки за нами наблюдает Акулина. – Немолодой ведь человек.

– Ладно, не об этом сейчас, – мужчина нахмурился еще больше, отчего его лицо стало похоже на помидор «бычье сердце». – Жалоба мне поступила, что здесь людей избивают.

– Каких людей? – я сделала большие глаза. – Кто избивает? Глупости, какие.

– Да вот этих, – квартальный выглянул на улицу и крикнул: – Егор! Терентий! Сюда подите-ка!

А-а-а-а… вот откуда ветер дует…

В дверях появились вчерашние бандиты. У одного была перевязана голова, а второй передвигался как робот Вертер из фильма «Гостья из будущего».

– Здесь вас избили? – спросил у них Яичкин, и они закивали. – Кто именно?

– Она! – воскликнул мужик с перевязанной головой, тыча в меня пальцем. – Чуть голову мне не размозжила! А Егора скрутило как – без слез не взглянешь! А ведь мы пришли просто поговорить с Тимофеем Яковлевичем! Личное обсудить!

Квартальный повернулся ко мне, и его брови поползли вверх. Я же хлопала невинными глазами, в которых стояли слезы… от еле сдерживаемого смеха.

– Я? Да побойтесь Бога, бессовестные! Разве можно так на женщину клеветать? Я ребенка с трудом на руки беру, упасть боюсь!

– Вы чего издеваться придумали?! – рявкнул на них Яичкин, грозя плеткой, которую вынул из сапога. – Дурака из меня делаете?! Да я вас в кутузку закрою, чтобы сказки не сочиняли!

– Ваше благородие, правду мы говорим! Вот вам крест! – перевязанный перекрестился и рухнул на колени. – Истинно она! Мал клоп, да вонюч!

Я зло прищурилась. Это он меня клопом назвал?! Мужики таращились на меня, а я поднесла пальцы к глазам, потом повернула на них, давая понять, что слежу за ними. После провела большим пальцем по шее, сделав зверское лицо.

– Вот! Вот, ваше благородие! Она грозит нам головы отрезать! – завопил «Вертер». – Это ее, гадину рыжую, в каталажку надобно!

– А ну-ка, вон пошли отсель! – квартальный замахнулся на них плетью. – И чтобы я ваши поганые рожи больше не видел! Придумали черт-те что, от ужина меня оторвали! Ироды проклятые!

Егор и Терентий не стали дожидаться, когда их отходят плетью, и помчались прочь. Яичкин же повернулся ко мне и сказал:

– Прошу прощения, Елена Федоровна. Не хорошо получилось… Наплели такого, а я и поверил!

– Ну, это вообще, ни в какие ворота! Обвинить меня, что я двоих здоровенных мужиков покалечила? – гневно произнесла я, а потом всхлипнула: – Обидно… Я одинокая, без мужа осталась, дите маленькое на руках…

– Будет, будет, сударыня… – квартальный смущенно покашлял, приглаживая усы. – Ежели кто вас обидеть еще вздумает, сразу ко мне обращайтесь. Угомоним!

– Благодарю вас! Вы очень добрый человек! – я вытерла сухие глаза. – Может, усы подровняем? Или форму сменим? Вы такой видный мужчина, а усы как у мужика! Вам пойдет форма «подкова»!

– А вы что ж, Елена Федоровна, понимаете в этом? – Яичкин удивился. – Первый раз вижу девицу, чтобы в усах разбиралась!

– Это у нас семейное, – улыбнулась я. – Сегодня много мужчин доверили свои бороды и головы моим рукам. Решайтесь!

– Ну, давайте попробуем, – мужчина хмыкнул. – Чудеса, да и только… Только смотри, ежели испортишь, я с твоего дядюшки три шкуры спущу!

И тут раздался надрывный голос Тимофея Яковлевича, который после долгого молчания решил запеть:

– Я надежды всей лишилс-я-я-я: Без надежды можно ль жи-и-ить? Если ж я страдать родился-я-я, Жизнь я властен прекрати-и-ить.

Жизнь! тебя я покидаю-ю-ю… К вам, родители, иду-у-у; Смерть с веселием встречаю-ю-ю – В ней я счастие найду-у-у!

Ну ты посмотри на него… По ходу дядюшка любил петь, но сейчас это было совсем не вовремя!

– Кто это? – Яичкин привстал с кресла, в котором уже удобно устроился.

– Сатрапы! Изверги! Душегубцы! – донеслось со второго этажа, и я похолодела. Зараза! Но крики дядюшки резко оборвались, и в парикмахерской воцарилась тишина.

Квартальный совсем напрягся. Он шагнул к шторкам, но они вдруг распахнулись, и пред наши очи предстал Селиван. Он схватился руками за косяки, после чего, пьяно покачнувшись, заплетающимся языком сказал:

– Простите, Флена Ёдоровна, я лишнего принял…

– Ах ты бесстыжий! Латрыга чёртов! – за ним появилась Акулина и ударила тряпкой по шее. – А ну спать! Еще и на глаза хозяйке вылез! Ай-я-яй!

Прикрываясь руками от хлестких ударов, мужчина побрел прочь. Из кухни донесся звон битой посуды и ругань Евдокии.

– Слуга напился. Если не прекратит закладывать, выгоню! – я заметила, что из глаз квартального пропало подозрение, и облегченно выдохнула.

– Правильно! Нечего пьянь всякую в доме держать! – поддержал меня Яичкин, после чего снова устроился в кресле.

Я убрала ему бакенбарды, а потом на свой страх и риск расправилась с дурацкой бородой. Придав усам нужную форму, я с удовлетворением отметила, что лицо квартального перестало походить на шар. Он даже помолодел на несколько лет!

Яичкин с минуту молча, смотрел на себя в зеркало, заставляя нас с Прошкой нервничать, а потом протянул:

– Да вы кудесница, Елена Федоровна! Хоть в третий раз женись! Теперь и молодуху можно взять, а?!

Ну, слава Богу! У меня от сердца отлегло. Не день, а сплошной стресс!

Мы проводили довольного мужчину, закрыли парикмахерскую и сразу бросились к Тимофею Яковлевичу.

Селиван с Акулиной ждали нас, сидя на лестнице.

– Что с дядюшкой? – спросила я, понимая, что для квартального был разыгран спектакль с пьяным Селиваном.

– Ничего страшного. Рот ему заткнули и все дела, – проворчала Акулина. – Я, как только усатого этого увидала, сразу за Селиваном помчалась! Знала ведь, что Тимофей Яковлевич учудит чего-нибудь!

Ну, вот как мне было не гордиться такими помощниками?

Глава 23

Картина, открывшаяся моим глазам, выглядела эпично. Дядюшка был привязан к кровати, а во рту у него торчал кляп. Боже, мы как мафия… Я донна Корлеоне, а рядом со мной моя верная семья. Вернее клан. Тимофей Яковлевич смотрел на меня злобным взглядом и мычал, дергаясь всем телом. Ну как тут удержаться?

Заложив руки за спину, я обошла кровать и глухим голосом сказала:

– Ты пришёл и говоришь: Дон Корлеоне, мне нужна справедливость. Но ты просишь без уважения, ты не предлагаешь дружбу, ты даже не назвал меня крёстным отцом…*

Мне очень понравилось как я звучала. Дон Корлеоне точно бы оценил.

Тимофей Яковлевич замер. В его взгляде появилось недоумение, а потом страх. Но это было понятно, для него я несла черт-те что.

– Я сейчас достану кляп, не вздумай орать, – предупредила я. – Понятно?

Он закивал головой, и я вытащила тряпку из его рта.

– Чего тебе надобно от меня?! – визгливо поинтересовался он. – Свалилась на мою голову, голь перекатная! Развяжи меня! Немедля!

– К тебе тут за долгами приходили, – я села в кресло напротив кровати. – Морду видать набить хотели.

– И чего? – дядюшка моментально притих. – Что ты им сказала?

– Ничего, по щам получили и побежали в полицию жаловаться, – со вздохом ответила я. – Только ведь другие придут. От всех не отобьешься… Сколько должен?

– Двадцать рублей! – нехотя и со злостью ответил Тимофей Яковлевич, отворачиваясь от меня.

– Так отдай и спи спокойно, – я никогда не понимала тех, кто брал в долг, а потом тянул с отдачей. – Неужели самому приятно постоянно в страхе сидеть?

– Двадцать рублей! – воскликнул дядюшка, взглянув на меня как на дурочку. – Титулярный советник в месяц жалованье такое получает!

– Так брал зачем, если отдать не можешь?! – он начинал меня раздражать своими странными понятиями. – Сколько в парикмахерской в месяц имеешь?

– Сколько имею – все моё! – огрызнулся Тимофей Яковлевич. – Что ж мне все отдать и голодом сидеть?!

– А наследство от моего супруга? – я внимательно наблюдала за ним, а подозрения уже набирали обороты.

– Не перед тобой мне отчет держать! – он выпятил подбородок. – Нечего свой нос в чужую жизнь совать!

В общем, мне все стало понятно. Прокутил дядюшка денежки. Еще и долгов набрался. М-да… Никаких инструментов он не покупал, а все ушло на картежные игры.

Я поднялась и направилась к двери, размышляя над ситуацией. Нужно что-то решать, иначе жизни здесь не будет. С должниками ни в какие времена не цацкаются.

– Развяжи меня! – взвизгнул дядюшка вслед, но мне было не до него.

– Селиван, развяжи его, – попросила я слугу, ожидающего меня вместе с Акулиной в коридоре. – И дверь не забудьте запереть. Кстати, а как вы в комнату попали?

До меня только дошло, что ключей ведь ни у кого больше не было.

– Евдокия ключ запасной отдала, – Акулина протянула мне его. – Сказала, что наперекор вам не пойдет более.

Интересно… Ну да ладно. Молодец, что отдала.

– Пусть у Селивана будет, мало ли, – я хотела одного: добраться до кровати и упасть. Ноги болели, глаза слипались, а дел еще было столько, что, похоже, в таком состоянии мне еще долго придется находиться.

Но к следующему утру все прошло, и я чувствовала себя замечательно. После хорошей разминки у меня поднялось настроение, а после сытного завтрака оно улучшилось еще больше.

– Что делать-то будем? – спросила Акулина, заглянув в комнату Прасковьи, где я играла с Танечкой. – Работы полно, да не знаешь, за что браться!

– Вы тут себе занятия поищите, а мне нужно в одно место сходить, – я задумчиво посмотрела в окно. Кто, кроме меня, разберется с долгами дядюшки? В такой ситуации нужно действовать без промедлений, потому что всегда есть опасность остаться с голой… голым хлебобулочным изделием.

– Далеко? – заволновалась Акулина. – Вы ж городу не знаете!

– Меня Прошка отведет. Хочу с купцом поговорить, которому Тимофей Яковлевич должен, – я передала Танечку Прасковье. – Послушать охота, насколько все плохо.

– Э-эх… из огня да в полымя… – тяжело вздохнула Акулина. – Что-то боязно мне…

– Все будет хорошо, – сказала я, подумав в этот момент, что уже повторяю это как мантру.

Прошка удивленно выслушал меня и пожал плечами:

– Отвесть-то я отведу, вот только вряд ли Василий Гаврилович слушать вас станет. Тяжелый он человек, Еленочка Федоровна.

– Ничего, как-нибудь договоримся, – я не собиралась впадать в уныние раньше времени. – Двадцать рублей это не двести.

Мальчишка повел меня по московским улочкам, по которым уже сновал сонный народ. Время было еще ранее, и гремящие бочками водовозы громко зевали, ругаясь матом. Один за одним открывались магазины, лавки, возле пивной уже собирались мужики.

Дом купца Жлобова был большим, состоявшим из двух этажей. На первом располагалась лавка, в которой продавались ткани, а на втором были хоромы Василия Гавриловича. У одного из окон сидела мордатая девица и жевала крендель.

– Доча Жлобова, – заметив мой взгляд, усмехнулся Прошка. – Минодора. Ее за глаза Дорка Квашня кличут.

– А почему квашня? – прыснула я.

– Так она как идет по улице, морда красная, щеки трясутся, а под одежей словно тесто из кадушки лезет! – захихикал мальчишка. – Мы ее дразним: «Дора-Мидора, опару держи!» Она ведь нас поймать не может! Неповоротливая!

Я снова посмотрела на окно, но девицы в нем уже не было.

Дверь нам открыл слуга с прилизанными волосенками и, молча выслушав меня, провел в гостиную.

– Сейчас позову Василия Гавриловича. Туточки будьте. И ничего не лапайте! – он поправил свои «три пера» плюнув на палец. – Мебель чищена!

Ты гляди-ка! Тронула бы я тебя… пару раз под дых… Слизняк.

Я огляделась, с интересом рассматривая интерьер. Тяжелая громоздкая мебель, яркие ткани, драпировки, позолота, фарфор в буфете. О таком обычно говорят «дорого-богато».

И тут сверху послышался капризный голос с истеричными нотками. Похоже, это нервничала Минодора:

– Я не хочу это платье! Убери! Убери-и-и сказала-а-а! И на прогулку не хочу, чего я там не видела?! Матушка, скажите ей: пусть унесет!

– Уйди, Фенька! Дрянь нерасторопная! – раздался еще один неприятный женский голос, но он тут же изменился, словно она говорила с маленьким ребенком: – Доченька, лебедушка моя ненаглядная, да почему ж ты платье это не хочешь? Ведь как идет тебе, глаз не оторвать! Ути щечки! Ути глазки! Не доча, а сказка!

– Скажете тоже… Сказка… – довольно замычала доча. – Это вы меня утешаете, потому что матушкой мне приходитесь…

– Глупости не говори! Сама в зеркало посмотри-ка… Ну? Ну, вот же, красавица моя, сдобушка! А на прогулку пойдем, может, встретим сына Ивана Ивановича, а? Сережа вчера приехал поздним вечером! Служанки их судачат, что хорош-то стал! Хорош! Статный, высокий, а глаза, будто синь небесная!

– Фенька-а-а! Платье неси, корова! – заголосила «лебедушка». – Матушка, что ж вы раньше не сказали?!

Мы с Прошкой заслушались этим «концертом по заявкам» и не заметили, как в гостиную вошел хозяин дома.

– Чего надобно? – угрюмо произнес купец, даже не поздоровавшись. – Должок что ль принесли за Тимофея Яковлевича?

– Может, и так, – я тоже не стала здороваться с ним. – Сколько? Двадцать рублей?

– Двадцать? – Жлобин скривился в ехидной ухмылке. – Сто рублей дядюшка ваш должен. А вот и закладная на цирюльню!

«Цирюльня» прозвучало насмешливо, я бы даже сказала брезгливо. Купец захохотал, швыряя на стол бумагу, а Прошка испуганно вцепился мне в руку.

* Цитата из фильма "Крестный отец"

Глава 24

Я взяла закладную и пробежала по ней глазами. Итак, дядюшка действительно был должен купцу сто рублей. Какого черта было обманывать? Сказал бы сразу правду! События принимали опасный поворот. Мы могли лишиться жилья, а платить за съемное – дорогое удовольствие.

Но даже не это оказалось самым неприятным сюрпризом. А то, что отдать деньги нужно было через неделю.

– Так что, красавица, будем освобождать цирюльню и землю, на которой она стоит? – Жлобов снова ухмыльнулся. – Да чего ж ты так в лице поменялась, голуба? Ежели работящая, так я тебя могу пристроить! Прачкой пойдешь? Портки мои стирать.

Мне хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы он на всю жизнь меня запомнил, но я понимала, что сейчас не время показывать свою удаль. Повременю, но запомню.

Послышались шаги и в гостиную вошли две женщины. Похоже, это были Минодора с матушкой. Девица покачивалась, будто баржа на волнах. Ее лицо плавно перетекало в шею, в складках которой потерялась нить крупного жемчуга. С ушей девушки свисали жемчужные сережки, а пухлую ручку сдавливал браслет из того же гарнитура.

Ее платье вообще казалось чем-то, выходящим за рамки разумного. Сшитое из роскошной ткани, название которой я не знала, с вычурным рисунком, оно было перегружено украшениями и отделкой. Видимо сей «шедевр» по задумке должен поражать воображение окружающих богатством и роскошью. На деле же его хозяйка выглядела как баба на чайнике. В ее волосах мышиного цвета торчали искусственные цветы, и я секунд пять не могла оторвать взгляд от этой «клумбы». Нет, ну чё, живенько так…

Минодора заметила мой взгляд и надменно скривилась. Она, наверное, решила, что я потеряла дар речи от такой красоты. Хотя это было недалеко от истины.

– Батюшка, кто это? – спросила девушка, сложив на животе белые ручки, унизанные перстнями. – В прислуги проситься пришла? На место прачки?

– Василий Гаврилович, дорогой, да куда ее в прачки? – возмутилась женщина, выглядящая не менее колоритно, чем ее дочь. – Она и таз с бельем не поднимет, не отожмет, как следует! Не вздумай брать! Свалится где-нибудь, отвечай потом за нее! Ты посмотри, какая она дохлая да мелкая! Выскребок, а не девка!

У меня даже челюсть свело от желания что-нибудь сказать. Это была адская мука. Я хотела сквернословить, причем в особо жесткой форме.

– Нет, Степанида Пантелеймоновна, это родственница цирюльника. Тимофея Яковлевича. Видать, просить пришла, чтобы долг с них не требовал, – купец приблизился и, склонившись надо мной, тихо сказал: – Припугнули вас Семен с Терентием, да? Сразу на поклон прибежала?

Ага, так он не в курсе, что я отделала его «рэкетиров». Ну да, ладно… Мне уже казалось, что придвинь он свою бороду, пахнущую чесноком еще ближе, у меня вылезет вторая челюсть как у «Чужого». В голове зазвучал адский смех, а потом слова из знаменитого фильма: “Я ведь не механик. Я просто делаю людям больно”.

– Не прощай! Не прощай, Василий Гаврилович! – погрозила мне пальчиком Степанида Пантелеймоновна. – Ишь, ты! Наберутся долгов, прожрут, а потом в ножки валятся! Нет уж! Место там хорошее! Дом отстроим на месте цирюльни, ведь Минодора, даст Бог, вскорости замуж пойдет! Будет деточке приданое!

Деточка спесиво повела плечиком, отворачиваясь к окну, в которое заглядывали солнечные лучи, а я хохотнула, увидев, как золотится пышная поросль на ее втором подбородке.

– Я отдам долг.

– Что? – густые брови Жлобина поползли вверх. – Что ты сделаешь?

– Отдам долг, – повторила я. – Всего доброго.

Подтолкнув Прошку к выходу, я гордо прошествовала мимо обалдевшего семейства, приподняв подбородок. Выбесили.

– Еленочка Федоровна, а где же мы денежки возьмем? – спросил Прошка, когда мы вышли на улицу. – Сто рублев! Это ж много!

– Ничего, что-нибудь придумаем, – ответила я. У меня была одна мысль, но нужно все хорошенько обдумать.

– Думай не думай, а сто рублев – ого-го… – вздохнул мальчишка. – Куда ж мы пойдем все?

– Все останутся на месте, не наводи панику, – я отвесила ему легкий подзатыльник.

– А чево это паника? – Прошка задрал голову, заглядывая мне в глаза. – Слово, какое мудреное…

– Страх. Понял теперь?

– Ага… паника… – он задумался. – Запомнить надобно.

Вернувшись домой, я собрала всех в комнате Прасковьи на совет. Услышав от меня неприятную новость, все приуныли. Акулина даже всплакнула.

– Итак, у нас есть два выхода, – я поднялась, не в силах усидеть на месте. – Первый – сдаться и снова искать себе место.

– А второй? – волнуясь, спросил Селиван. – Елена Федоровна, да разве здесь есть второй выход?

– Есть. Для начала нужно посчитать все деньги, что у нас имеются, – я посмотрела на Прасковью. – Вместе с наследством.

– Вы же его Танечке хотели, – женщина нахмурилась. – Девочке батюшка оставил хоть какую, да копеечку.

– Да, но тогда мы окажемся на улице. Все равно придется тратить деньги на то, чтобы выжить. И тогда Танечка действительно останется без копейки, – спокойно объяснила я. – Но если мы отдадим долг, то у нас появится возможность заработать.

– Ка-а-ак? – в один голос протянули собравшиеся.

– Пусть Тимофей Яковлевич закладную на меня напишет, – эта идея появилась у меня, когда мы с Прошкой возвращались домой. – Займусь парикмахерской.

В комнате воцарилась тишина.

– Деньги в шкатулке, – Прасковья сняла с шеи ключик и протянула мне. – Она в сундуке под вещами лежит.

– Спасибо, Прасковья, – я с благодарностью взяла ключ. – Обещаю, что у Танечки будет приданое. Я верну все, что взяла.

Через пять минут мы все склонились над нашим скарбом, лежащим на столе. Двести сорок рублей вместе с теми деньгами, что я забрала перед побегом.

– Делайте, что требуется, барышня. Сам Господь вас послал Танечке, – Прасковья перекрестилась. – Нам держаться этого места надобно.

Не став тянуть кота за хвост, я направилась к дядюшке.

Тимофей Яковлевич лежал на смятой постели и сразу же отвернулся, стоило мне войти в комнату. В ней было так накурено, что я закашлялась. Табак, видимо, был дешевым, потому что вонь стояла несусветная. Я открыла окно, чтобы хоть немного проветрить помещение и покрутила в руках пачку папирос под странным названием «Тары-бары».

– Удушиться решил, что ли, а? Дядюшка?

– Тебе-то что? – проворчал он. – Моё дело.

– Уплыла из рук парикмахерская, да? Теперь купец здесь дом своей дочери построит, а ты на паперть, – я присела в кресло. – Хороша жизнь.

– Ты чего, у Жлобина была?! – Тимофей Яковлевич резко сел в кровати. – Зачем ходила?! Я разве просил тебя?!

– А меня просить не надо. Ты, пень старый, жизнь свою губишь, а мы следом за тобой пойдем? Так получается? – я сжала кулаки. – Может, поборешься еще за свое?

– Как мне бороться?! Где я деньги возьму?! – закричал он, брызгая слюной. – Пришла сюда, умная чересчур!

– Я долг отдам. Вот только закладную на меня напишешь, – я не сводила с него тяжелого взгляда.

– Не дождешься! – дядюшка покраснел от злости и показал мне кукиш. – Вот тебе!

– Ну, смотри. Скоро на улице окажешься, – спокойно произнесла я, поднимаясь. – А со мной жил бы себе тихонечко, да в ус не дул. Ладно, бывай, Тимофей Яковлевич. Будем собираться, да ехать отсюда. Если увижу у церкви, подам милостыню, так и знай. Родственник ведь.

Я уже подошла к двери, когда услышала его надрывный всхлип:

– Зараза-а-а, да чтоб тебя-я-я… Подпишу-у-у…

– Молодец. Правильный выбор, – усмехнулась я, возвращаясь на место. – А теперь садись и калякай записку Жлобину, что завтра с визитом явишься.

Глава 25

Громко причитая с заковыристым матерком, Тимофей Яковлевич написал записку, а потом зло выкрикнул:

– И что ж теперь, я в своей парикмахерской не хозяин?! Да?! Выжила и радуешься, горгона?!

– Хозяин, хозяин, не волнуйся ты так, – успокоила я его. Горгоной меня еще никто не называл. – Да вот только оставь тебя без присмотра, ты один черт ее в расход пустишь. Пить бросай, играть в карты и за работу берись! Глядишь, и дела пойдут.

– Не командуй! – его голос сорвался на фальцет. Тимофей Яковлевич вскочил, затопал ногами, поднимая струйки пыли из старого ковра. – Пил и буду пить! Будет мне еще пигалица какая-то указывать!

– А, ну тогда сиди взаперти, пока не поумнеешь, – я забрала записку, закрыла дверь на замок и спустилась вниз, не обращая внимания на его вопли.

Отдав Прошке послание, я приказала, чтобы он отнес его Жлобину.

– Лично в руки передай. Понял?

– Ага! – Прошку как ветром сдуло. Что ж, с завтрашнего дня у нас начинается новая жизнь. Нужно приготовиться к тому, что придется много работать. Впереди осень, а потом и зима. Дом в аварийном состоянии, погреб пустой. Ра-бо-та-ть… Холода мы должны встретить в тепле и с запасами.

Я открыла парикмахерскую, в надежде, что кто-то заглянет, чтобы привести в порядок свои «кудри, лохмы, три пера или копну». Деньги лишними не бывают. Тем более, когда их не так много.

Прошка вернулся довольно быстро. Он выглядел возбужденным, и я поняла, что опять что-то произошло.

– Ты чего такой? Записку отдал?

– Отдал! – закивал Прошка, пританцовывая от нетерпения. – И чево вы думаете, Еленочка Федоровна?!

– Чево? – я уже начинала нервничать. – Тьфу ты! Что такое?!

– Меня провели в кабинеты, а там с Василием Гавриловичем молодой барин сидит! – быстро заговорил мальчишка, шмыгая носом. – Батюшка его записку прочитал, отдал ему, а тот вдруг и говорит: «А пущай он со своей родственницей явится. Охота посмотреть, что за девка. Давно здесь чужих не было».

– Так и сказал? – я уже понимала, к чему дело идет. Сынок купца, видать, тоже себя венцом творения мнит. Думает, на нищую девку можно, как на зверюшку невиданную пялиться, стоит только пожелать? А потом, если приглянется, использовать по назначению. Но и я не «Бедная Лиза», на меня где сядешь, там и слезешь. Причем не факт, что с целыми конечностями.

– Так и сказал! – подтвердил Прошка. – А Василий Гаврилович ему отвечает: «Ну, хочешь, посмотри. Только смотреть там не на что. Кожа да кости. Воробей рыжий».

– И дальше что? – меня совершенно не смущало такое описание моей внешности. Приставать не будет. Нажрать бока я всегда успею, тем более процесс уже запущен.

– Василий Гаврилович велел передать, чтобы вы тоже с дядюшкой явились.

Вообще-то я хотела с ним Селивана отправить, но, видимо, придется идти самой. Ладно… ради своего спокойного будущего я согласна еще раз предстать перед их семейкой.

– Молодой барин тоже «квашня»? – насмешливо поинтересовалась я, на что Прошка весело ответил:

– Нет, его “расстегаем” кличут! Мотня на портках постоянно сквозит!

Какая прелесть…

– Эй! Ты, что ли, родственница Яковлевича, что бороды стрижет? – раздался мужской голос, и я обернулась. В открытых дверях стоял невысокий мужик с пышной бородой, настолько потешно смотревшейся на его маленьком мышином личике, что я не сдержала смешок. Это был именно такой экземпляр, о которых говорят: «тельце ребенка с головой дровосека».

– Вот и я о том же! Куда с такой-то бородой?! – ничуть не обиделся незнакомец, догадавшись, что меня веселит его вид. – А баба моя заладила: «Не стану с безбородым на люди выходить! Не вздумай в доме со скобленым рылом появляться! Еще подумают, что я на себе соплю женила!». А я ведь ее на пять годов старше!