Моя мать – моя дочь

К джазу я равнодушна, распознать его могу, но не разбираюсь. Поэтому сама удивилась, что остановилась послушать. Меня поразил голос певицы – густой, объёмный, а при этом лёгкий. Затрудняюсь правильно описать. Я подошла к дому, из которого он лился. На ярко освещённой террасе стояли горшки с цветами, плетёный столик, кресло с клетчатым пледом. На коврике на полу лежал большой пушистый ком. При моём приближении он испуганно шевельнулся и, обернувшись котом, забрался под кресло.

А голос продолжал литься, заполняя собой всё пространство, но, кроме меня, никто на него не реагировал: из домов не повыскакивали ни ценители пения, ни возмущённые шумом соседи, требуя прекратить безобразие. Всем здесь до фонаря.

Внезапно пение стихло, но оно продолжало звучать внутри меня. Я не уходила, надеясь, что оно снова раздастся. В эту минуту открылась дверь и появилась женщина – смуглая, статная, с миллионом свисающих до талии косичек-спиралек. Никогда не видела такого количества волос! Её облик меня поразил, как и пение, – вылитая королева. Лицо у неё выразительное, как отточенное. На шее женщины висели бусы из голубовато-серебристых камешков, похожих на льдинки. На обеих руках – перстни с такими же льдинками.

– Это вы пели? – спросила я её.

– Да, я.

– Классно вы поёте.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Как тебя зовут?

Голос у неё, как и пение, особенный. Хоть раз услышишь, навсегда запомнишь.

– Славка. Мы с мамой только что приехали, будем жить вон там, у Ефима, – махнула я рукой в сторону его дома. – Они с мамой недавно поженились.

– Да, да, я слышала. Приятно познакомиться. Меня зовут Нола. Надеюсь, вам с мамой здесь понравится. У нас сегодня правда жарко, давно такого пекла не было.

– Для меня чем жарче, тем лучше, – бодро заявила я.

– Не зайдёшь? Угощу чаем с конфетами, – пригласила она.

Слушая её пение, я представляла её жильё другим, а оно напоминало магазин сувениров. Повсюду разнообразные сосуды, шкатулки, бутылки с длиннющими, как шеи жирафов, горлышками, какие-то финтифлюшки. На одной полке – группка матерчатых фигурок зловещего вида: с перьями на головах, с впадинами вместо глаз. В их открытых ртах торчали длинные редкие зубы, смахивающие на расчёски. И посреди всего этого возвышался рояль.

– Садись, располагайся, – сказала Нола. Принесла чай, сладости.

– А что это за страшные безглазые фигурки? – спросила я.

– Куклы-вуду.

– Я что-то про них слышала, не помню. Что это?

– Это куклы, используются в чёрной магии.

– Они вам нужны для колдовства? – удивилась я.

Ничего себе райончик: одна соседка гадает, другая колдует!

– Нет, – рассмеялась она. – Я этим не занимаюсь. Эти куклы просто как сувенир, мне их подарили друзья.

– Зачем дарить таких страшил? Лучше бы выбрали что-нибудь повеселее.

Она опять рассмеялась.

– Подарили, потому что я собираю разные поделки, видишь, сколько их у меня, а ещё подарили, потому что куклы-вуду связаны с родиной джаза – Новым Орлеаном.

– Вы поёте только джаз?

– В основном да, но поп тоже.

– А где вы выступаете?

– В ночных клубах, иногда в ресторанах.

– Как же так, с вашим голосом вам надо на сцену. Когда я вас услышала, решила, что вы известная певица. Зачем в ресторанах, народ там пьёт, жуёт, орёт. Чего там публика понимает в пении! – с пылом заявила я.

– Некоторые знаменитые певцы начинали именно с ресторанов.

– Ну, не знаю, – засомневалась я. – Шансов на это мало, скорее застрянешь в ресторане на всю жизнь. Вам надо на большую сцену.

– Меня умиляет, с какой горячностью ты рассуждаешь, – рассмеялась она опять. – Ты любишь джаз?

Сказать правду – неудобно, а врать я не рискнула: если она спросит, каких исполнителей я люблю, попаду впросак. Пришлось признаться, что к джазу я равнодушна, всегда считала его скучным, но, услышав её пение, впервые подумала, что он далеко не скучный.

– Скачаю в Интернете, – заверила я.

– Если хочешь, я могу дать послушать диски.

– Хочу.

Произнесла я это не только потому, что хотела сделать ей приятное. Самой интересно.

Она подошла к шкафу и, пока вытаскивала из ящика диски, что-то тихо напевая, льдинки в её кольцах и бусах, мерцая, мигали в такт её движениям.

– Необычные у вас украшения, – сказала я. – Камешки, как живые, светятся и перекрашиваются.

– Может, и живые, – улыбнулась она. – Это же лунный камень, а он, как говорят, обладает целебными свойствами.

Нола понравилась мне с первого же мгновения. Открытая, без фальшивостей, без наигранности, яркая. Надо маму с ней познакомить. Маме нужны настоящие друзья, в людях она не разбирается и выбирает в подруги не тех.

– Держи, – протянула Нола мне диски.

– Я послушаю и прямо на днях верну, – пообещала я и на всякий случай добавила: – Обязательно верну.

– Слушай сколько хочешь. Вот ещё кое-что. Пусть это принесёт тебе удачу. – Она сняла с пальца одно кольцо и вложила мне в руку.

Камешек в нём слабо мерцал: то голубел, то становился дымчатым, то поблёскивал, как стекло на солнце. Камешек-хамелеон. Чтобы её не расстраивать, если кольцо мне великовато, примерять я не стала. Только я её поблагодарила, как нас перебил телефон. Она взяла, глянула на экран и отбросила в сторону. Но кто-то настойчиво продолжал трезвонить, а она не брала. Я видела, что она нервничает.

Телефон не унимался. Похоже, что тот, кто настырничал, раздражён оттого, что она не отвечает, и назло без конца набирал её номер. Надо выключить звук – и все дела. В итоге она так и сделала.

– Мне пора, пойду, – произнесла я, чувствуя, что она уже не со мной, не в этой комнате, а где-то далеко, что звонки её напугали, и она кого-то боится. Или мне мерещится, мало ли кто ей звонил и какие у них отношения.

– Заходи ко мне в любое время, не стесняйся, – сказала она, очнувшись. Она вновь улыбалась, как будто ничего не произошло, но, когда мы, прощаясь, обнялись, я услышала, как тревожно колотится её сердце.

– Поздновато, – попрекнул меня Ефим, когда я вернулась. Полностью вошёл в роль отчима.

– Я же послала эсэмэску, что задерживаюсь, познакомилась с вашей соседкой Нолой. Потрясная она певица.

– Да, певица хорошая.

Согласен он или дипломатично поддакивает, я не разобрала.

– Вы с ней дружите?

– Не то чтобы дружим, общаемся по-соседски.

– Она замужем?

– Разведена.

Делиться своим предположением, что Нола чего-то опасается, я не стала. Мне могло показаться.

– Где мама?

– Она очень устала, заснула прямо на диване, я её отнёс в спальню. Ты тоже, наверное, устала, иди отдыхай.

Я отправилась спать. Самой не верилось, что у меня теперь есть собственная комната, да ещё с высоким, до потолка, окном. Оно выходило на задний дворик – аккуратный, как и дом, но пустоватый. Кроме жидкого одинокого дерева и травы, там ничего не росло. У забора стоял небольшой сарай, где Ефим держал косилку и всякие хозяйственные штуки. Сарай он сам построил – любил всё мастерить и чинить. Как я вскоре заметила, если в доме что-то выходило из строя, он немедленно хватался наладить. Радовался, когда что-то ломалось. Он мог бы быть кем угодно: плотником, слесарем, электриком, список можно продолжить – мастер на все руки. В моём понимании таким и должен быть настоящий мужчина, а не неженкой, не умеющим даже гвоздь вбить в стену, как мамины бывшие хмырики.

Ещё на заднем дворике стояли металлические стулья, столик и гриль. «Сейчас сделаем шашлык», – указал на гриль Ефим, показывая нам с мамой свой участок. Шашлык получился отменный, я уплетала за обе щёки.

Ночью дворик освещал яркий фонарь, и я заметила парочку каких-то животных, похожих на кошек. «Это еноты. Наверное, удрали из питомника, он здесь неподалёку, они часто ко мне залезают», – сказал Ефим, когда я его спросила на следующее утро. Он расставлял ловушки-клетки, затем отвозил енотов назад в питомник или далеко на природу, выпускал на волю, но они возвращались – свобода им не нужна, им у него нравилось. Ту парочку тоже повёз в питомник.

Это я набросала для полноты образа его портрет. Добряк он, верный и надёжный, а мама, несмотря на это, ринулась в объятия урода Марка. Но когда я, лёжа в постели, подводила в полудрёме итоги первого дня в «деревеньке», ничто не предвещало беды, всё виделось радужным, а не безнадёжным, как я представляла, покидая Питер. И, засыпая, я думала о том, что после всех страданий и неудач, после череды никчёмных мужиков мама наконец нашла нормального человека, и не важно, что он красотой не блещет, зато заботливый и добродушный, без понтов и заморочек. Как же я заблуждалась, считая, что мама это сознаёт и будет крепко за Ефима держаться!

3. Марк

Подхожу к ванной и слышу, как мама шушукается там с кем-то по телефону. «Люблю», – прошептала она в трубку. Увидев меня, она смутилась и быстро попрощалась с кем-то:

– Извини, должна бежать.

– С кем это ты? – почуяла я неладное.

– С Ирой.

Отвернувшись, она стала суетливо переставлять баночки с кремами на полке.

На враньё у меня нюх, тем более на мамино. Знаю её как облупленную, хотя она уверена, что не знаю.

– С каких это пор ты Ирине в любви признаёшься? – подловила я её.

– Мы же с ней подруги, что в этом такого, – пробормотала она чепуху и, избегая моих вопросов, поспешила на кухню – якобы надо срочно заняться ужином, успеть к приходу своего любимого мужа.

Раньше она Ефима так не называла. Превратился в любимого в эту минуту. И закралось подозрение, что мать ему изменяет. На это указывало многое: участившиеся и долгие походы по магазинам, куда она обычно ходила со мной, а теперь под разными предлогами меня с собой не брала; и с телефоном она уже не расставалась ни на минуту. Раньше кидала его, куда попало, а теперь таскала с собой повсюду, даже в туалет. Я беспокоилась, что Ефим догадается, но он ничего не замечал. Что за простак! Да нет, не простак, как позже выяснилось. Притворялся глухим и слепым – ждал, что наваждение у мамы пройдёт и всё станет как прежде.

Раскололась мама быстро. Рассерженная её враньём и тем, что она поверяет свои тайны не мне, родной дочери, а фальшивке Ирине (ежедневно секретничает с ней по телефону), я спросила её в лоб, не крутит ли она роман на стороне. Она возмутилась, руками всплеснула: «Как ты смеешь говорить такие гадости!» На её щеках выступили красные пятна – признак того, что она нервничает, и смотрела она куда-то в сторону, а не на меня. Поизображав из себя оскорблённую невинность, мать в конце концов призналась.

– Я не хотела, так получилось, – пролепетала она. – Я влюбилась.

– Как это влюбилась? А как же Ефим? Его теперь на помойку?! – возмутилась я.

Для меня не секрет, что мать вышла замуж не по любви, но я надеялась, что они с Ефимом всегда будут вместе и не повлияют на неё ядовитые речи Ирины о том, что нечего дарить себя нищеброду. То есть если мужчина не гребёт деньги лопатой, он пустое место! С чего Ирина вообще записала Ефима в нищеброды? Он прилично зарабатывает. У меня мелькала мысль, что она подталкивает маму к разводу не из благих намерений, а из вредности и зависти. Никогда я не верила в её искреннюю дружбу. Истинный друг не посоветует то, что сломает тебе жизнь.

– Зачем ты так, – попрекнула мать. – Я поговорю с Ефимом, он поймёт. Влюбиться можно, даже если ты замужем. Я не виновата, что так произошло.

Несмотря на это утверждение, выглядела она виноватой и потерянной. Во мне шевельнулась жалость. Однако расслабляться нельзя, а то мать решит, что я не против её интрижки. Я же категорически возражала. Лишиться нынешней жизни я не хотела. Ефим – опора. За ним, как за стеной, во всех смыслах: большой, крепкий, надёжный. У меня впервые появилось чувство, что я обрела отца. А его внешний вид, поначалу меня оттолкнувший, так что я даже его стеснялась, перестал меня волновать. Наоборот, я недоумевала, почему нашла его непривлекательным в первый момент. Очень даже приятной наружности, а то, что толстоват, ну и что, захочет и похудеет, а не похудеет – и не надо. Не в этом же дело. Характер важнее.

Мамин хахаль – это совсем другая история. Что он за фрукт – неизвестно. Поразвлечётся с мамой и бросит её, как сделал мой отец. Крутить шашни с замужней женщиной – одни удовольствия, никаких обязательств, а как только хахаль узнает, что мать собирается уйти от Ефима, сразу слиняет. Удивительно, что я это понимаю, а она нет. Поэтому я довольно резко сказала, что нельзя доводить дело до романа, если принадлежишь другому. Закончила я несколько пафосно – напомнила ей о поговорке «на чужом несчастье счастья не построишь».

– Ты предлагаешь, чтобы я продолжала жить с Ефимом и любить другого? Это же обман, – не менее пафосно произнесла и мать.

– А сейчас что, не обман?

– Но я же сказала, я с Ефимом поговорю.

– Ну да, и он тебя благословит и к алтарю поведёт, – поддела я. – Зачем ты всё рушишь? Ефим тебя любит, а этот твой, как его там зовут, вряд ли на тебе женится.

– Его зовут Марк. Он тебе понравится, он такой обходительный, щедрый, о-о-очень состоятельный и о-о-очень хорош собой, – растянула она с восторгом «очень».

– Выходит, всё дело в деньгах и в том, что он хорош собой? Это Ирина тебя накачала?

Ясное дело, без её липовой подружки здесь не обошлось. Влила она свой яд в мамину голову.

– Вовсе нет, она тут ни при чём. Я не сразу узнала, что он богат. Кстати, он приглашает нас завтра к себе в гости. Приехала его мама, он хочет нас с ней познакомить.

– Ефима он тоже приглашает? Ах да, я забыла, Ефим уехал на два дня, побежим к твоему Марку за его спиной, – уколола я.

– Зря ты так. Я обещаю, что всё сделаю честно. Как только Ефим вернётся, сразу ему расскажу. Ну как, пойдём к Марку?

– Нет, не хочу, – упёрлась я. – Чем вообще занимается твой любовник?

– Почему сразу любовник, мы просто общаемся. – Она отвела глаза в сторону.

– Мам, перестань, я не вчера родилась. Так чем он занимается?

– Сказал, что занимается бизнесом… подробностей я не знаю, – и повторила, что он мне непременно понравится.

– А что ты про него знаешь? Или тебе достаточно, что он богат и хорош собой? – опять кольнула я.

– Как тебе не стыдно! – обиделась мать.

В гости к её хахалю я всё же пошла – победило любопытство. Не терпелось посмотреть, во что мать вляпалась. Я вся кипела от негодования. Ей посчастливилось встретить любящего мужчину, а она не ценит и бежит на сторону. Всё у нас протекало гладко, мирно, без треволнений, пока не влез к нам подлый Марк и всё разрушил. Я так и звала его: «разрушитель». Позже, когда мать заболеет и врачи оглушат нас диагнозом, она скажет с горечью: «Это меня Бог наказал за то, что я так поступила с Ефимом». Полная ерунда! Никто не застрахован от болезни, даже святой человек, если такой найдётся на этом свете. Да и не заслужила мама ужасной участи. Если и грешила она иногда, душа у неё чистая. И грешила она от наивности – искала своё счастье не в том месте. Я её не оправдываю – с Ефимом она несправедливо обошлась, но не казнить же её за это.

Если же допустить, что на маму всё-таки обрушилась кара, то одно непонятно. Немало пакостных людишек землю топчут, всякие гадости творят, и ни одна зараза их не берёт, никакому суровому наказанию они не подвергаются, а моя добрая мама, хоть и легкомысленная, почему-то подверглась. Нелогично получается. Не верю я ни в какие кары свыше, да и нет в них надобности – человек сам себя наказывает. А моя мамочка верит. Она также суеверная: следует приметам, видит повсюду зловещие знаки. Так недолго и до нервного срыва себя довести.

Итак, отправились мы к Марку. Ехать далековато.

– Что же твой миллионер за нами не заехал или машину не прислал? – поддела я мать.

– Он не мог, я же говорила, к нему мама приехала. Машину он предлагал прислать, но я отказалась. Нам несложно самим добраться. Это же не так далеко, – выкрутилась она. Это её хобби – всех никчёмных субъектов оправдывать.

– Ни фига себе недалеко! – фыркнула я.

– У него шикарный дом, ты увидишь, прямо красота! – верещала мать всю дорогу, выдавая себя.

Не по магазинам она часами бродила, а у Марка неизвестно чем занималась. Вернее – известно чем.

Дом у него, правда, ничего так, впечатляет. Огромный. Перед домом – две крутые тачки. «Выставил их на обозрение для нас или гараж забит другими авто?» – съехидничала я про себя. Как рассказывала мать, Марк помешан на спортивных машинах и меняет их, как какая-нибудь фифа – наряды. Выпендрила. И я позлорадствовала, когда пролетевшая стайка птиц посадила на его отполированные авто несколько белых лужиц.

– Рад знакомству. Твоя мама столько мне про тебя рассказывала! Ты вся в неё, такая же очаровательная, – рассыпался Марк в дифирамбах.

– Спасибо, – буркнула я. Терпеть не могу светские любезности.

Меня с ходу всё стало в нём раздражать, особенно его улыбка до ушей. Зубы у него такие же отшлифованные, как и его автомобили. Не удивлюсь, если они искусственные, как и он сам. Но пришлось признать с неохотой, что он, бесспорно, красавец. Но какой-то неестественный, точно позирует перед камерой. Его жесты, улыбки, комплименты казались заученными – видать, накануне репетировал перед зеркалом, чтобы меня поразить. Натуральное в нём я заметила только одно – нервозность. Хотя бы что-то искреннее – человек волнуется. И не знала я ещё на тот момент, что мы имеем дело с психом.

Вошли в дом. В одной его прихожей уместилась бы половина коттеджа Ефима. На кой ему одному этот дворец? Наверное, меняет спальни, как и свои машины: в понедельник спит в одной, во вторник – в другой, в среду – в третьей, в четверг – в четвёртой и так всю неделю. И по туалетам так же гуляет: посидит на одном унитазе, затем – на другом. Надо бы пересчитать, сколько их у него. Интересно, что бы он делал, если бы жил в коммуналке? В истерике бы бился!

– Проходите, присаживайтесь, сейчас будем ужинать, – засиял он опять улыбкой. Знает, что у него идеальные зубы, и демонстрирует их каждую минуту.

– Ужин вы сами готовили? – спросила я.

Мама, уловив в моём голосе вызов, послала мне глазами знак: остынь!

– Нет, еду привезли из ресторана.

«Между прочим, мамин муж сам готовит, и готовит вкусно», – вертелось у меня на языке, но, не желая расстраивать мать, смотревшую на меня с беспокойством, я смолчала.

Он повёл нас в зал, где величественно восседала в кресле дама сушёного вида с пышным начёсом на голове. Взгляд у неё был суровый, как у судьи, от которого зависит наша судьба.

– Это моя мама, – представил её Марк.

Дама оценивающе нас оглядела, прикидывая, достойны ли мы её сына, и протянула руку маме. Причём протянула так, словно её руку обязаны поцеловать. Мне она слегка кивнула. С её точки зрения, я не заслуживала большего.

– Приятно познакомиться, – произнесла она. Голос у неё скрипучий и невнятный. Сама смахивает на восковую фигуру из музея. – Чем вы занимаетесь? – начала мадам допрашивать маму.

Её ярко накрашенные губы едва шевелились, а лицо оставалось неподвижным. Впечатление, что за диваном прятался суфлёр и говорил за неё.

– В Питере я работала санитаркой, но здесь пока не устроилась, в будущем собираюсь стать медсестрой высшей категории, – отчиталась мама.

Я видела, что она нервничает, как будто сдаёт этой мадам экзамен.

– Медсестра – это хорошо, – одобрила та. Сообразила, что, если её бесценный сыночек таки женится на моей маме, то она в глубокой старости будет обеспечена личной сиделкой.

Дамочка эта оттолкнула меня всем: обликом, манерами, надменностью. Ненатуральная, как и Марк. И мне захотелось назад, в наш маленький дом, к добродушному Ефиму. Сядешь с ним рядом на диване, он обнимет своей пухлой, но сильной рукой, и так спокойно на душе становится. Думая об этом, я забурлила внутри: мать не имеет права всё безрассудно ломать. Наша жизнь более-менее наладилась, я привыкла к новому, за маму перестала волноваться, а из-за какого-то красавчика-манекена она готова всё это растоптать. Видимо, мои мрачные мысли отразились на моём лице, поскольку манекен спросил меня, всё ли в порядке.

– В порядке, – ответила я. Порывалась сказануть что-то похлеще, но смолчала.

Торжественно доложив, что ужин готов, он повёл нас в столовую. Пока мы вели светскую беседу в гостиной, беззвучный слуга-невидимка накрыл на стол. Угощенье весьма щедрое. «Хотя бы не жадный», – подумала я. Вскоре выяснилось, что старался он ради своей мамочки, а не ради нас. Далеко не щедрый, как расхвалила моя мама.

Уселись за стол. Мадам и её сынуля – на одной стороне, а мы – напротив. Марк налил всем вина, а мне – газировку. Пока он разливал, мадам пристально за мной наблюдала. Ждала, что я потребую вина и дам ей повод прочесть мне нотацию. Марк всячески её обхаживал: «Тебе положить вот это, а вот это, чего ещё хочешь?» Маменькин сыночек! Она же сидела, как глухая, вперившись в мою маму, и вдруг нравоучительно изрекла:

– Надеюсь, вы понимаете, что женщина должна заботиться о своём мужчине?

Стушевавшись, мама заверила, что да, понимает, именно так и намерена делать. Назидательный вопрос этой старорежимной тётки и робость матери меня взвинтили. Почему мать себя не уважает и считает, что этот нарцисс Марк её последний шанс? Вся ситуация бесила. У меня возникло гадкое чувство, что, находясь здесь, мы с мамой предаём Ефима.

– Как заботиться? – не вытерпела я. – Выполнять все его прихоти?

Мадам в ответ ошпарила меня взглядом – никакой кипяток так не обжёг бы.

– Хамка у вас дочь, плохо вы её воспитали, – отчитала она маму с удовольствием.

Когда мы ехали назад домой, маму отчитывала уже я.

– Почему ты стелилась перед этой сушёной воблой?! Ты что, в невольницы к этому козлу идёшь? Как ты могла так с Ефимом поступить! Твой Марк не стоит его мизинца! – обрушила я на неё ворох упрёков и продолжала пилить два дня, пока не вернулся Ефим. Чувствуя себя виноватой, мать не спорила, и это подогревало мой гнев.

Мамина покладистость меня вечно выводит из себя. Что это, трусость или слабость? Но ведь характер у неё более крепкий, чем кажется. Добиваться своего она умеет и упрямой бывает. Но стоит появиться в её жизни никудышному смазливому хмырю, её сразу заклинивает, и из уверенной независимой женщины она превращается в покорную овечку, а нормального мужчину – Ефима – отшвыривает. Ей бы разобраться, отчего так происходит.

Меня мучила скользкая мысль, что она всё-таки клюнула на деньги Марка. «Нет, на это она не способна», – говорила я себе. Впоследствии подтвердилось, что состояние Марка не её цель. Увлеклась мать им от скуки, хотелось ей страсти, опьянения и влюблённости. Спокойное, размеренное, предсказуемое существование – не её удел, как она призналась однажды. Но я, пораскинув мозгами, пришла к выводу, что всё проще: если бы она любила Ефима, то спокойная надёжная жизнь с ним её бы устраивала. Полюбить его не получилось, и она бросилась в объятия подвернувшегося в тот момент Марка. Клюнуть на богатого красавчика проще, чем на небогатого толстяка, пусть и благородного.

4. Страшный день

От Ефима мама ушла. Сделала это трусливо. Избегая объяснений, оставила записку, когда он был на работе, и сбежала к Марку. Записку состряпала короткую: «Прощай, прости, люблю другого». В ответ на мой упрёк «Могла бы написать что-то помягче» она заявила, что Ефим сам скуп на добрые слова, ласки от него не дождёшься, не такой он прекрасный, как кажется. Во как, приписала не свойственные ему качества! Виновата перед ним, но всё перевернула в своей голове: виноват он, а не она – типа заслужил.

«Может, ещё и мстить ему начнёшь за то, что сама гадко с ним поступила», – съязвила я.

«Тебе не стыдно?» – обиделась она.

Переложив свою вину на мужа, мама помчалась к Марку, а я под предлогом, что ещё не собралась и приду чуть позже, осталась дома дожидаться Ефима. Несмотря на то что мать я всегда защищаю и оправдываю, в ту минуту я на неё разозлилась, хотя, если честно, не только о её благополучии я пеклась – о своём тоже. У меня впервые появилось чувство уверенности, что есть надежный человек-заступник. Раньше я переживала из-за отсутствия мужчины в семье, но свыклась – нет его, ну и хрен с ним, без него даже лучше, сами неплохо справляемся. С появлением Ефима своё мнение я изменила – в семье должен быть мужчина, ну кроме тех случаев, когда он паршивый, тогда он на фиг нужен.

Я также беспокоилась, что Ефим изменит своё отношение к маме: использовала его и сбежала к другому. Надо мне всё исправить и не дать им развестись.

Новость о том, что мама ушла, Ефим воспринял стойко. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Прочёл записку, скомкал, кинул в мусорную корзину и предложил заказать пиццу на обед.

– Мама его совершенно не любит, – желая смягчить удар, сказала я. – У неё временное затмение. Она вернётся.

– Как насчёт пиццы, какую ты хочешь? – спросил он.