Противостояние

Марат Шукдин

Противостояние

Квадрат 5-Б

Холодный октябрьский ветер дул так, словно сам Дьявол решил проветрить свою ледяную кладовую и весь мусор вымел прямо сюда, в этот богом забытый квадрат. Он швырял в лицо Олегу колючую снежную крупу – мелкую, злую, будто дробь из обреза какого-то небесного психопата. Олег поежился, глубже зарываясь носом в жесткий, пропахший всем на свете воротник бушлата. Чем только не несло в этом проклятом месте: сыростью подвалов, где прятались крысы и, может быть, люди; гарью от недавних пожаров, которые здесь вспыхивали чаще, чем спички; и чем-то еще… чем-то неуловимо-тошнотворным, сладковатым и тухлым одновременно. Запах разложения, решил Олег. Не только тел, но и самой надежды. От него першило в горле, хотелось кашлять, но кашлять здесь было нельзя. Звуки тут разносились далеко, особенно ночью.

«Будто сам Люцифер здесь похарчевался и не вытер», – подумал Олег, сплевывая густую слюну на серый, потрескавшийся бетон под ногами. Трещины походили на паутину или на карту какого-то безумного, разрушенного мира. Впрочем, почему какого-то? Это и был он.

Они вошли в квадрат 5-Б. Просто очередной кусок ада на этой проклятой, израненной земле. Олег, лейтенант, командир разведотделения из четырех человек (включая его самого), вел своих бойцов. Старался ступать как можно тише, почти крадучись, хотя какой там – тяжелые кирзовые сапоги то и дело чавкали по вязкой грязи, смешанной с крошкой битого кирпича, осколками оконного стекла, которое хрустело под подошвами, как гнилые зубы, и еще каким-то мусором, который не хотелось разглядывать. Каждый шаг отдавался в ушах гулким ударом сердца.

– Товарищ лейтенант, – раздался приглушенный, почти испуганный шепот Сашки Ерохина. Самый молодой в отделении, зеленый еще совсем, хотя война быстро смывает любую зелень, оставляя только серый цвет усталости и въевшейся грязи. Голос его дрогнул. – Сигнал был… отсюда? Точно?

Олег коротко кивнул, не отрывая тяжелого взгляда от полуразрушенного скелета здания впереди. Оно зияло пустыми глазницами выбитых окон, словно череп какого-то доисторического чудовища, сдохшего прямо здесь. Там, за этими обшарпанными, посеченными пулями стенами, могло быть что угодно. Пустота – и это, пожалуй, лучший вариант. Или засада. Или раненый, подавший тот самый сигнал, слабый, как последний вздох. Или… кто угодно. В таких местах фантазия рисовала картины похлеще любого фильма ужасов.

– Проверить. Аккуратно. В бой по возможности не ввязываться. Приказ ясен? – Олег говорил тихо, но голос его, несмотря на усталость, звучал твердо, как затвор автомата. В нем не было ни страха, ни показной бравады – только стальная, выкованная месяцами боев решимость и глухая, почти безразличная готовность ко всему.

– Так точно, – почти беззвучно ответил Ерохин, и Олег увидел, как напряглись худые плечи парня под бушлатом. Щетина на его щеках казалась ненастоящей, приклеенной. Совсем пацан.

Олег понимал его. О, еще как понимал. Он всех их понимал – и Витьку Семенова с его вечно угрюмым лицом, и молчаливого, как могила, здоровяка Игната. Страх – он как ржавчина, он сидит внутри каждого, даже самого матерого вояки. Он невидимо разъедает сталь воли, капля за каплей. И если дать ему волю, позволить этой ржавчине расползтись… пиши пропало. Страх парализует быстрее любой пули. Он сам чувствовал его холодные пальцы на своем затылке почти постоянно. Главное было – не оборачиваться.

Олег резко мотнул головой, отгоняя непрошеные, липкие мысли. Не время для рефлексии. Сейчас главное – выполнить задачу. И выжить. Да, черт возьми, выжить. Желательно всем вместе.

– Вперед, – почти беззвучно скомандовал он, и отделение, словно четыре бесплотные тени, скользнуло в черный проем разбитой двери, ведущей в неизвестность.

Олег шел первым. Автомат наизготовку, палец на спусковом крючке – привычка, въевшаяся под кожу. За ним – трое его бойцов, его глаза и уши на затылке. Он доверял им, как самому себе. Возможно, даже больше. Знал, что прикроют спину, не дрогнут, не подставят. Они прошли вместе через такое, что кровное родство показалось бы детской игрой в песочнице. Но все равно… каждый шаг в этом проклятом месте, в этом царстве разрухи и смерти, мог стать последним. Лотерея. Просто чертова лотерея, где на кону стояли их жалкие, никому не нужные, кроме них самих, жизни.

Они двигались осторожно, перебегая от одного укрытия к другому, стараясь избегать открытых пространств, которые простреливались со всех сторон. Олег то и дело замирал, вскидывая руку, и весь отряд застывал вместе с ним. Прислушивался, всматривался в сумрак коридоров и комнат, в разбитые окна соседних зданий. Внутренний голос, тот самый шепот интуиции, который он научился слушать за долгие месяцы войны, пока молчал. Но это ровным счетом ничего не значило. Тишина здесь была обманчива. Она могла взорваться в любую секунду оглушительной автоматной очередью или грохотом гранаты. Тишина здесь была хуже, страшнее любого звука. Она давила на уши, заставляя сердце колотиться где-то в горле.

Они перебежали к очередному строению – полуразрушенному остову того, что когда-то, в другой, почти забытой жизни, было обычным жилым домом. Наверное, здесь смеялись дети, ругались супруги, пахло борщом и свежей выпечкой. Теперь пахло только пылью, плесенью и смертью. Олег снова подал сигнал остановиться у входа. Что-то… что-то было не так. Какая-то деталь не вписывалась в общую картину разрушения. Или, наоборот, слишком хорошо вписывалась.

Он медленно огляделся, напрягая зрение и слух, пытаясь понять, что именно его насторожило. Ничего необычного, на первый взгляд. Все та же разруха, запустение, кучи мусора, битый кирпич… Но предчувствие беды, липкое, как мартовская грязь или паутина в темном углу, обволокло его, не отпускало. Легкий холодок пробежал по спине, несмотря на тяжелый бушлат.

– Осторожнее, – прошептал Олег, обращаясь больше к себе, чем к бойцам. – Идем дальше.

Они вошли внутрь. Мрак тут же окутал их, после серого уличного света глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть. Выбитые окна, завешанные грязными тряпками. Покосившийся дверной косяк, готовый рухнуть от любого неосторожного движения. Разбросанные по полу вещи – обрывки одежды, перевернутая мебель, какие-то бумаги, втоптанные в грязь, осколки посуды… Обычная картина разграбленной и брошенной квартиры. Олег уже привык к этому – к мертвым домам, к запаху смерти и тлена, который въелся, казалось, в самую его душу.

Девочка с Зелеными Глазами

Взгляд Олега зацепился за что-то лежащем на полу. Остановился. Оцепенел. На полу, среди кучи мусора и осколков, лежала кукла. Обычная детская кукла, какие продавались в любом «Детском мире» до… всего этого. Но у этой куклы была оторвана голова. Безголовое тело в голубеньком ситцевом платьице с выцветшими розовыми цветочками. Она лежала как-то неестественно, нелепо, словно забытая в панике убегавшим ребенком… Или брошенная кем-то намеренно. Жуткий маленький идол посреди разрухи.

И в этот момент Олега словно ударило током. Не электрическим, нет. Чем-то другим. Мир вокруг померк, звуки войны – далекая канонада, шелест ветра в пустых окнах, даже дыхание его собственных бойцов – исчезли, растворились. Он увидел…

…Эту же самую комнату. Но совершенно другую. Чистую, просторную, залитую ярким, почти нереальным солнечным светом, который лился сквозь белоснежные, легкие тюлевые занавески на идеально вымытых окнах. На подоконнике стояли цветы в горшках – герань, кажется. Письменный стол у окна был завален детскими рисунками – неуклюжими, выполненными дрожащей детской рукой, но такими… живыми. Яркими. Солнце, дом с кривой трубой, из которой шел дым колечками, смешные человечки с огромными головами. На одном из рисунков он разобрал корявые печатные буквы: «МАМА».

На стене, над столом, висели часы. Странные часы, в деревянном корпусе, инкрустированные какими-то полудрагоценными камнями, блестевшими в солнечном свете. Они вдруг начали бить. Громко, отчетливо, каждый удар отдавался в голове Олега гулким эхом: «Бом-бом-бом…». Двенадцать ударов. Полдень?

Звон часов стих так же внезапно, как и начался. И Олег услышал другой звук – тихий, но настойчивый, проникающий прямо в мозг. Голосок… тоненький, детский голосок.

– …У тебя разболелась голова, поэтому мы сейчас пойдем к доктору. Не бойся, он добрый. Делай шаг, вот так… сейчас другой… умница…

Голос доносился откуда-то слева. Олег, словно во сне, повинуясь невидимому зову, сделал несколько шагов в ту сторону… и увидел её.

Девочку. Лет семи, не больше. С двумя огромными, почти нелепыми белыми бантами в светлых, как лен, волосах, заплетенных в косички. Она сидела на чистом, выскобленном деревянном полу, спиной к нему, и что-то сосредоточенно говорила кукле, которую держала на коленях.

Олег замер, пораженный до глубины души. Он знал – абсолютно точно знал! – что это невозможно. Здесь, в этом аду, в этом царстве смерти и разрушения, не могло быть ничего подобного. Ни солнечного света, ни чистой комнаты, ни, тем более, этой девочки. Это был бред. Галлюцинация. Порождение его уставшего, измученного мозга. Но он видел ее. Слышал ее ясный, чистый голосок. Ощущал запах цветов с подоконника и пылинок, танцующих в солнечном луче.

Девочка, словно почувствовав его взгляд, замолчала. Перестала говорить с куклой. И медленно-медленно повернула голову. Подняла на Олега глаза.

И в этот момент Олег почувствовал, как по спине пробежал настоящий, леденящий ужас. Он увидел ее глаза. Огромные, пронзительные, недетские. Зеленые. Не просто зеленые – изумрудные, глубокие, как лесные озера, в которых можно утонуть. И в этих глазах не было ни детского любопытства, ни страха. В них был вопрос. Немой, но оглушающий, как взрыв: «Зачем ты здесь?».

Олег не знал, что ответить. Он стоял, как истукан, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. Он сам не понимал, зачем он здесь. В этой комнате. В этом видении. На этой войне.

– А я играю, – вдруг сказала девочка спокойным, будничным тоном, словно сжалившись над его ступором. Ее голос разрушил звенящую тишину.

– Во что?.. – вырвалось у Олега против воли. Горло пересохло, голос был хриплым, чужим. Зачем он поддерживает этот безумный, невозможный разговор?

– Вот, смотри, – девочка протянула ему куклу, которую до этого держала на коленях.

И только сейчас, когда кукла оказалась совсем близко, Олег заметил… у нее нет головы. Оторвана. Аккуратно, словно скальпелем. Из шеи торчали нитки и клочки какой-то набивки.

И в тот же самый миг видение лопнуло, как мыльный пузырь. Солнечный свет исчез, сменившись серым сумраком разрушенной комнаты. Чистые стены снова покрылись грязью и копотью, под ногами захрустело битое стекло, в нос ударил знакомый запах пыли и тлена. Обвалившийся потолок, мусор, холод… Олег снова был в своем мире. В реальном мире. В мире войны и смерти.

Но видение… оно не отпускало. Оно въелось в мозг, как кислота. Девочка с зелеными глазами. Безголовая кукла. Он вспомнил рассказы, что шепотком ходили по казармам и окопам – байки про девочку с зелеными глазами, которую якобы видели некоторые солдаты прямо перед своей гибелью. Призрак, предвестник смерти. Он всегда считал это бредом сивой кобылы, порождением стресса, усталости и страха. Солдатские суеверия. Чепуха.

Но теперь…

Он вдруг отчетливо вспомнил Лешку Михайлова. Веселого, разбитного парня, его однокурсника по училищу. Погиб здесь, месяца три назад. В разгар ожесточенного боя, когда пули свистели, как бешеные осы, Лешка вдруг остановился посреди улицы, на совершенно открытом месте. Замер, словно увидел что-то невероятное, завораживающее. Раскрыл рот, хотел что-то сказать… И тут же – короткая, злая автоматная очередь прошила его насквозь. Олег тогда подбежал к нему, пытался зажать раны, но было поздно. Лешка умирал у него на руках, захлебываясь кровью.

«Там… там же девочка… была…» – прохрипел Лешка из последних сил, глядя на Олега невидящими глазами. – «Девочка… с зелеными… глазами…»

Тогда Олег списал это на предсмертный бред. Шок. Что угодно. Но не сейчас. Сейчас, после этого странного, жуткого видения, он знал: опасность рядом. Она реальна. И она смотрит на него зелеными глазами.Тишина, которая обрушилась на Олега после исчезновения видения, была оглушительной. Серая пыльная комната, запах тлена, автомат в руках – всё вернулось на свои места. Но что-то необратимо изменилось. Этот холодный пот на спине был не только от осеннего ветра. Предчувствие, раньше бывшее лишь смутной тревогой, теперь превратилось в ледяную уверенность: смерть рядом. Она дышит ему в затылок. Зеленоглазая девочка. Лешка Михайлов. Безголовая кукла… Знаки. Господи, это были знаки.

Он резко, как на пружине, обернулся. Инстинкт, отточенный до звериной остроты, кричал об опасности. И не зря.

Смерть

Из-за покосившегося дверного косяка слева, там, где только что в его видении стоял стол с рисунками, бесшумно, как тень, выскочила фигура. Человек. Враг. Боевик – темная одежда, перекошенное от ярости или наркотиков лицо, борода клочьями. В руке блеснуло лезвие ножа – длинное, узкое, как жало. Он двигался быстро, профессионально, явно целясь Олегу под ребра или в горло.

Краем глаза Олег успел заметить, как его бойцы – Ерохин, Семёнов, Игнат – уже скрылись в следующем дверном проеме, двигаясь дальше по коридору. Они не видели. Не слышали. Они были там, за углом, а он остался здесь, один на один с этой внезапной, молниеносной атакой. Значит, рядом могли быть и другие. Засада. Классика. Черт!

Но Олег был готов. Готовность к смерти – это часть работы. Доли секунды хватило, чтобы среагировать. Он отшатнулся, уходя с линии атаки, и одновременно выставил вперед руку с автоматом, принимая удар на цевье. Лезвие со скрежетом скользнуло по металлу. Он легко, почти автоматически, перехватил запястье противника занесенное над ним для второго удара. Борьба закипела – яростная, молчаливая, на пятачке грязного пола.

Олег был сильнее. Тренированнее. Он рванул руку боевика на себя, одновременно подсекая его ногой. Противник, не ожидавший такого отпора, потерял равновесие и с глухим стуком рухнул на спину, увлекая Олега за собой. Нож выпал из его руки, звякнув о бетон. Олег оказался сверху. Мгновение – и он выхватил свой собственный нож из ножен на поясе. Тяжелый, надежный, не раз спасавший ему жизнь.

Он должен был действовать быстро. Решительно. Без колебаний. Один удар – и все кончено. Так учили. Так требовала ситуация. Это был враг, который только что пытался его убить. Враг, чьи товарищи, возможно, сейчас резали его бойцов в соседней комнате. Никаких сомнений. Никакой жалости.

Но…

В этот короткий миг, пока его рука с занесенным ножом замерла в воздухе, их глаза встретились. Глаза боевика – темные, почти черные, расширенные от адреналина и ненависти. И Олега снова накрыло. Волна. Не солнечный свет, как в прошлый раз, а что-то другое. Мутное, зеленоватое, обжигающее изнутри. Он снова увидел…

…Жизнь. Чужую жизнь. Не свою. Калейдоскоп образов, пронесшийся перед его мысленным взором с невозможной скоростью. Рождение – сморщенное, кричащее существо под слепящим светом лампы. Детство – пыльные улицы, смех, драки с мальчишками. Школа – скучные уроки, первая влюбленность, запах мела и пыльных учебников. Семья – строгий отец, молчаливая мать, младшие братья и сестры. Друзья. Потом… война. Призывы муллы. «Неверные». Горящие глаза фанатиков. Тренировочный лагерь в горах. Кровь. Первая кровь. Своя и чужая. Потом – лицо девушки. Темнобровой, смуглой, с робкой улыбкой. Ожидание ребенка в ее глазах. Мечты о доме… А потом – снова война. Обстрел. Взрыв. Крики. Смерть… Ее смерть. И ребенка. Неродившегося.

«…Сволочи!..» – крик отчаяния и ненависти, эхом пронесшийся в сознании Олега. Он принадлежал этому человеку, лежащему под ним.

И снова, на долю секунды, образ зеленоглазой девочки. Её спокойный, пронзительный взгляд. Её немой вопрос: «Зачем ты здесь? Зачем… убивать?»

«Он же… человек…»

Эта мысль, дурацкая, неуместная, совершенно нелепая в данной ситуации, ослабила его руку. Запястье дрогнуло. Всего на мгновение. Но этого мгновения хватило.

Боевик, сильный, тренированный, не обремененный видениями и экзистенциальными вопросами, перехватил инициативу. Рывок. Острая боль в боку от удара коленом. И вот уже Олег внизу, небо и потолок поменялись местами. Мир перевернулся.

Холодное, безразличное дуло автомата – его собственного автомата, который боевик успел подобрать – уставилось ему прямо в лицо. Так близко, что Олег чувствовал запах оружейной смазки.

Он снова посмотрел в глаза врага. Теперь в них не было только ненависти. В них была и боль, и отчаяние, и какая-то звериная решимость. Такой же взгляд, наверное, был и у него самого мгновение назад.

И Олег понял: вот сейчас… всё. Конец. На этот раз – точно конец. Зеленоглазая девочка была права.

Автомат в руках боевика дернулся, выплевывая огонь и свинец.

Первая пуля ударила в лоб, чуть выше переносицы. Жгучая, ослепляющая боль. Мир взорвался красным. Вторая – в скулу, раздробив кость. Третья – в глаз…

Олег принимал каждую пулю, чувствуя, как череп разлетается на куски, как горячий металл рвет плоть и мозги. Он падал в темноту, но странным образом осознавал – убивает не пуля. Не кусок свинца. Убивает тот, кто ее выпустил. Тот, кто нажал на спусковой крючок. Тот, кто оживил этот мертвый металл своей ненавистью, своей болью, своим отчаянием.

Пули разворотили голову, превратив ее в кровавое, дымящееся месиво. Мозги, смешанные с кровью и осколками костей, горячий свинец – все смешалось в одну жуткую, тошнотворную массу на грязном полу.

Последнее, что он видел перед тем, как окончательно провалиться в ничто, – лицо боевика, искаженное гримасой… ненависти? Или ужаса? Оно медленно таяло, исчезало в красном тумане…

А потом…

…Тишина. И свет.

Олег очнулся. Или не очнулся? Он лежал на траве. Не на грязном бетоне, а на настоящей, живой траве – мягкой, душистой, чуть влажной от росы. Пахло цветами и еще чем-то… свежестью? Чистотой? Он осторожно пошевелился. Ничего не болело. Голова… была на месте. Целая.

Он услышал смех. Звонкий, переливчатый, детский смех. Он доносился откуда-то справа.

Олег медленно поднял голову, ожидая увидеть раскалывающуюся от боли вселенную. Но боли не было. Перед ним расстилался бескрайний луг, покрытый сочной зеленой травой и яркими полевыми цветами. Над головой – небо. Но какое-то странное небо. Не голубое, не серое. Оно было… сплошным сиянием. Ярким, но не слепящим, теплым, золотистым светом, льющимся отовсюду. Облаков не было. Солнца тоже. Только этот всепроникающий свет.

Он увидел силуэты вдалеке. Размытые, неясные фигуры, двигающиеся в этом свете. Они резвились, бегали, играли… Смеялись. Тот самый смех исходил от них.

Один из силуэтов отделился от группы и побежал к нему. Приближаясь, фигура обретала все более четкие очертания…

Девочка. Та самая. С зелеными глазами и белыми бантами в светлых волосах. Она выглядела совершенно реальной, но в то же время… неземной.

Она подбежала к нему и остановилась, склонив голову набок. Улыбнулась – открыто, доверчиво. И протянула ему руку. Маленькую теплую ладошку.

– Пойдем, – проворковала она голосом, похожим на журчание ручейка. – Тебе нужно отдохнуть. Здесь ты отдохнешь.

– Но… я не устал, – вырвалось у Олега прежде, чем он успел подумать. И это была правда. Он не чувствовал ни усталости, ни боли – только странную легкость во всем теле.

Девочка удивленно вскинула брови.

– Ты хочешь сразу продолжить путь? – спросила она так, будто это было обычным делом – выбирать, отдохнуть после смерти или сразу идти дальше.

– Почему бы и нет… – снова ответил Олег, сам не понимая, какой путь он имеет в виду и куда он, собственно, собрался. Но что-то внутри него противилось отдыху. Какая-то незавершенность… какая-то цель…

– Это твой выбор, – девочка пожала плечами, словно говоря: «Ну, как знаешь». Она озорно подмигнула ему своим невероятным зеленым глазом и… растаяла. Просто исчезла. Растворилась в золотистом сиянии, как утренний туман под лучами солнца.

Олег остался один. На бескрайнем лугу под сияющим небом. И ему вдруг стало неуютно. Холодно. Свет вокруг начал меркнуть, тускнеть. Откуда-то потянуло сыростью и… страхом?

Туман. Серый, густой, липкий туман начал подниматься от земли, клубясь, обволакивая его со всех сторон. Он сгущался с невероятной скоростью, становился плотным, тяжелым, как мокрое одеяло. Туман полез в уши, в нос, в рот… Заполнил легкие, вытесняя воздух.

Олег попытался вздохнуть – и не смог. Он задыхался. Паника сдавила горло ледяными тисками. Он боролся, пытался вырваться из удушающих объятий тумана, но тот был везде. Внутри и снаружи.

Олег задохнулся. Снова.

Новая Жизнь

Он снова очнулся. Резко, с судорожным вздохом, словно вынырнув из ледяной воды. Сознание врывалось обрывками, как помехи в старом радиоприемнике. Холод. Жесткость. Запах… тот самый, въедливый запах пыли, сырости и чего-то сладковато-металлического. Крови.

Он лежал на полу. На том же самом грязном, засыпанном мусором полу той же самой комнаты. Никакой зеленой травы, никакого золотистого света, никакого удушающего тумана. Только серая, унылая реальность разрушенного здания.

Он попытался пошевелиться, приподняться. Оперся рукой о пол… и почувствовал что-то под ладонью. Липкое, вязкое, тепловатое… Он отдернул руку, посмотрел на нее. Пальцы были в чем-то темном, густом. Кровь. И не только. Какие-то серовато-белые фрагменты…

Силы вдруг откуда-то взялись. Резкий прилив адреналина или чего-то похуже заставил его вскочить на ноги. Голова не кружилась. Боли не было. Вообще никакой боли. Словно вчерашний (или минутный?) расстрел в упор был просто дурным сном.

Олег лихорадочно огляделся. Комната была та же, но что-то изменилось. Свет. Солнце, если это тусклое пятно за грязным окном можно было назвать солнцем, сместилось. Оно било под другим углом, отбрасывая длинные, искаженные тени от обломков мебели. Явно прошло несколько часов. Может быть, полдня.

И тут он понял. Осознал. Не разумом – тот отказывался верить. Осознал нутром, каждой клеткой своего не-мертвого (?) тела.

Левая рука была в крови. Он опустил взгляд на пол, туда, где только что лежала его голова.

Там, в растекшейся, уже начавшей подсыхать бурой луже, лежало… оно. То, что осталось. Кровавое месиво из мозгов, осколков черепа, сгустков крови и… да, там блестели деформированные кусочки свинца. Его мозги. Его кости. Его кровь. Разбрызганные по бетону, как небрежно пролитый суп.

Рядом, почти касаясь этого жуткого месива, валялась безголовая кукла. Ее когда-то голубенькое платьице теперь было забрызгано темно-ржавыми пятнами. Пустые глазницы окон дома напротив, казалось, смотрели прямо на это маленькое, чудовищное натюрморт.

Он знал – абсолютно точно знал, без тени сомнения – что это его кровь. Его мозги. Его развороченная голова лежала там, на полу.

Он должен был быть мертв. Абсолютно, неоспоримо мертв. Разнесен в клочья. Но он стоял на ногах. Он дышал. Он… был жив. Или что-то вроде того.

Странное оцепенение сковало его на мгновение. Шок? Или просто полное непонимание происходящего? Потом он медленно, словно сомнамбула, протянул руку и поднял с пола безголовую куклу. Зачем? Он не знал. Пальцы сами собой сжали пластмассовое тельце. Он повертел ее в руках, словно пытаясь найти какой-то смысл в этой нелепой игрушке, в ее оторванной голове, в ее забрызганном кровью платьице. Никакого смысла не было. Это был просто мусор. Как и то, что лежало в луже на полу. Он сунул куклу за пазуху бушлата, под рубашку. Она холодила кожу сквозь ткань. Зачем-то ему нужно было это… напоминание? Свидетельство? Талисман из ада?

Мысли начали возвращаться, обретать подобие порядка. Что бы с ним ни случилось, какой бы чертовщиной это ни было, он все еще оставался командиром. Лейтенантом. У него были люди. Его отделение. Он должен был найти их. Узнать, что с ними. Они ушли вперед, пока он тут… умирал. Или что он там делал.

Первая мысль солдата – оружие. Он огляделся в поисках своего автомата. Или автомата того боевика. Пистолета. Хоть чего-нибудь. Но оружия нигде не было. Пол был пуст, если не считать мусора и его собственных останков. Куда оно делось? Боевик забрал? Или…