Падение Башни Искушения

Гора Дахэйшань находилась за пределами столицы, ее склоны густо поросли масличными соснами. Куда ни глянь, дремучий сосновый бор погружал высокие горные пики в темноту, поэтому гору и назвали черной[19]. Здесь обитало бесчисленное множество животных: фазаны, зайцы, кабаны – вся самая ценная для охотников дичь.

Порядок действий трем охотникам был заранее известен: подняться на гору Дахэйшань, поодиночке пострелять дичь, собрать добычу, встретиться в условленном месте – под сосной у подножия горы, а там пожарить мяса, выпить и обсудить все на свете.

Юйвэнь Кай решил пойти на восток и углубился в лес. Земля здесь была устлана плотным ковром из рыхлых сосновых игл, кто бы ни ступал на них – лошадь или человек, – звуков шагов не было слышно. Он вытащил стрелу из колчана, висевшего за поясом, вложил ее в лук и прицелился в голову тучного зайца с темно-серой шерстью, сидевшего перед ним под деревом. За миг до того, как Юйвэнь Кай пустил стрелу, заяц насторожился, осмотрелся вокруг и, будто очнувшись от оцепенения, стремглав умчался в чащу, а там и след его простыл. Свет слабо просачивался между плотно стоящими соснами, будто редко нанизанные на нить светящиеся бусины. Подул ветер, и деревья тихонько застонали. Юйвэнь Кай убрал лук и стрелы, лег на спину коня лицом вверх и позволил тому идти куда глаза глядят.

– Абсурд! Ты, видимо, хочешь, чтобы из-за меня все имущество моей семьи было конфисковано, а нас самих перебили!

Неожиданно раздавшийся вопль вспугнул Юйвэнь Кая, он быстро натянул поводья и соскользнул с коня на землю. Огромное дерево, ствол которого могли обхватить только несколько человек, загораживало ему обзор. Юйвэнь Кай подполз к нему и затаив дыхание прислушался.

– Подумай хорошенько! Я уже твердо решил, что намерен действовать! Ты уже в курсе дела: если не присоединишься и все провалится, тебя покарают, а если дело выгорит, тебе тоже не избежать расправы.

На расстоянии вытянутой руки друг друга стояли двое. Худой юноша в зеленой чиновничьей одежде и официальном головном уборе сжал кулаки и, казалось, угрожал кому-то. Крепко сложенный юноша в синих одеждах и с собранными в узел волосами молча стоял напротив, опустив голову: было похоже, что он что-то напряженно обдумывает.

В голове Юйвэнь Кая резко вспыхнула мысль – силуэты и одежда этих двоих точь-в-точь как у Цуй Вэньтина и Юйвэнь Сюна! Он не мог обознаться. Подстегнув коня, Юйвэнь Кай помчался к дереву, у которого было условлено встретиться. Вглядываясь в даль, он увидел, что под раскинувшейся зонтиком масличной сосной никого не было.

Юйвэнь Кай, перевернувшись, скатился с лошади, открыл флягу и, сев на землю, осушил остатки вина, чтобы успокоиться и взбодриться. Ему было абсолютно безразличны дворцовые интриги, но действия отца и старшего брата определяли, будет ли их род процветать или погибнет, поэтому у Юйвэнь Кая не осталось выбора – теперь он должен быть начеку.

Подул ветер и закружил облако песка, заполнившее пространство вокруг. Вместе с ветром до Юйвэнь Кая долетел голос Юйвэнь Сюна, распевавшего во все горло:

Мой челнок, вдаль уходящий, догоняет песни стон,С крыши башни высочайшей та поет, в кого влюблен.Так красива, будто фея или божество реки,Но пропала за туманом, и вокруг лишь тишь тоски.

Юйвэнь Сюн ничего не стеснялся, вел себя совершенно свободно и поступал как заблагорассудится. Когда ему было радостно, он потрясал оружием, пел во весь голос и танцевал; когда ему было грустно, он бранил всякого, кому не посчастливилось подвернуться ему под руку.

Тут же появилась свора охотничьих собак, бешено лаявших на связанных и отчаянно бившихся фазанов. Показались и слуги: кто-то тащил на плечах ветки, кто-то нес охапки хвороста, у кого-то в руках была дичь. Каждый знал свое дело, поэтому работа началась незамедлительно: разжечь огонь и закрепить на подпорках вертел, чтобы пожарить мясо, заточить ножи, выпотрошить дичь, снять кожу и отрезать лучшие куски мяса – дел невпроворот.

Верхом на скакунах друг за другом показались Юйвэнь Сюн и Цуй Вэньтин.

– Ну, братец, как у тебя с добычей? – позвал Юйвэнь Сюн своим мощным голосом. В ярких лучах солнца его расшитая синяя накидка источала ослепительный блеск.

Юйвэнь Кай словно очнулся ото сна – от силуэта за тем деревом исходил такой же слепящий блеск. Это точно был он! У Юйвэнь Кая от боли сжалось сердце: ну зачем брат ввязался в интригу, рискуя втянуть и погубить всю семью? И почему он притворяется и ведет себя как ни в чем не бывало?

– Куда уж мне тягаться со старшим братом! Я в охоте не силен, только одного зайца подстрелил, да и то с трудом, – Юйвэнь Кай изо всех сил старался ответить непринужденно.

– Ха-ха-ха, вот я голову-то и ломаю: все мужчины рода Юйвэнь – могучие степные скакуны, так откуда взялся такой мягкотелый чудак, как ты?

Юйвэнь Кай давно уже привык к насмешкам и придиркам Юйвэнь Сюна, так что в ответ он просто промолчал.

– Братец Юйвэнь, не стоит так говорить. – Цуй Вэньтин спрыгнул с лошади, отряхнул с рук пыль, снял с пояса флягу и кинул ее в сторону Юйвэнь Кая. – Это вино лихуачунь выдерживали пять лет!

– Лихуачунь? – Юйвэнь Кай невероятно обрадовался, одним махом вскочил на ноги и ловко поймал флягу руками. Кто же поможет развеять горе? Только Ду Кану[20] это под силу.

– Братец Юйвэнь, «Шесть секретных учений» и «Три стратегии»[21] хороши по-своему, так почему же ты недооцениваешь устремлений младшего брата? Тридцать лет деревня была на восточном берегу, а как течение поменялось, оказалась на западном, – все течет и меняется, кто знает, быть может, в анналах истории сохранятся подвиги Юйвэнь Кая, а ты же, Юйвэнь Сюн, оставишь потомкам лишь дурную славу.

Казалось, что в дружеском подтрунивании Цуй Вэньтина скрывались коварные намеки. Юйвэнь Кай понял – это точь-в-точь голос одного из тех двоих, чей разговор он слышал в лесу! От притворства этой парочки ему стало дурно, а от выпитого алкоголя, смешавшегося со страхом, закружилась голова.

– Пусть слава и дурная, ну и что с того? Как ни верти, все равно сохранюсь в памяти потомков! Подумаешь, в анналах запишут подвиги! Все равно финал у всех один – могильный холмик! – беззаботно ответил Юйвэнь Сюн, явно не согласный с рассуждениями Цуй Вэньтина.

– Ты мало что жизнью не дорожишь, так еще и честь не бережешь! – На лице Цуй Вэньтина мелькнула шутливая улыбка.

– Если благородный муж будет чрезмерно осмотрителен в своих поступках, то разве сможет он оказывать влияние на других? – Юйвэнь Сюн всегда был самонадеян, его понимание законов выживания в этом мире шло вразрез с общепринятым.

– Генерал, мясо готово. Прошу, присядьте и отведайте, – доложил один из слуг, приблизившись к говорящим.

Троица разошлась. Они сели, скрестив ноги, и принялись отрезать кинжалами куски прожаренной зайчатины, посыпать солью и, отрывая зубами кусочки поменьше, пережевывать их. Рядом с каждым из молодых господ стояла фляга с вином. Хотя ели мясо и выпивали все вместе, атмосфера была неестественная.

– Братец Цуй, ты у нас вроде любитель порассуждать? Ну-ка расскажи, а мы послушаем – кто очернит себя дурной славой, а кто станет героем, чье имя увековечат в анналах истории? – Юйвэнь Сюн с поразительной скоростью сгрыз заячью лапку, отер рот от жира рукавом и с интересом обратился к Цуй Вэньтину.

– Так ты разве не определился уже? Вот и очерняй себя дурной славой. – Застольные манеры Цуй Вэньтина отличались утонченностью: он разрезал мясо кинжалом на маленькие кусочки и медленно ел их, тщательно пережевывая.

– Я имею в виду, среди четырех великих кланов нашего времени: род Юйвэнь, правящий срединными равнинами, род Цуй, правящий в Хэнани, семья Мужун из северной пустыни или та семья, что правит в Лунси, – кто с кем скрестит мечи? – Юйвэнь Сюн разгладил рукой усы и бороду и бросил на собеседника дерзкий взгляд.

– А что думает братец Кай? – Цуй Вэньтин обернулся к усердно поглощавшему мясо Юйвэнь Каю.

– Я всего лишь ремесленник, куда мне рассуждать о судьбе страны? – Тот поднял рукав платья, чтобы стереть каплю жира с уголка губ, и отрицательно помахал рукой, не желая отвечать.

– Братец Кай, ты больше всех нас учишься, что мешает тебе высказаться? – спросил старший брат в приказном тоне, и Юйвэнь Кай уже не мог отмалчиваться, ведь Юйвэнь Сюну было важно сохранить лицо.

– Род Юйвэнь строго блюдет нравственность, ныне правящий государь, да проживет он тысячу осеней, талантлив и решителен. Исходя из этого, страна все-таки будет в руках рода Юйвэнь! – дал ответ Юйвэнь Кай, подчинившись.

Юйвэнь Сюн повернул голову и взглянул на Цуй Вэньтина: ему не терпелось услышать его точку зрения, ведь он доверял суждениям Вэньтина.

– Речи братца Кая разумны: род Юйвэнь процветает и обладает огромным влиянием, его позиции сложно пошатнуть. Однако предположим, что сановник Цао Гуй и князь Мужун захватят страну и сменят род Юйвэнь, один из них будет издавать указы и составлять законы, а другой – проявлять доблесть в военных походах. Если эти двое объединят усилия, как долго в наших землях еще будет царить мир?

Когда Вэньтин договорил, все трое молча выпили.

Юйвэнь Кай даже думать боялся: если вдруг старший брат Сюн будет вовлечен в мятеж, что станет с их ветвью рода Юйвэнь? Что с ним самим будет?

Поднялся ветер. Знамя хэнаньского рода Цуй – змея, обвившая шею льва (его смысл – «мудрость и величие»), и знамя рода Юйвэнь – грозный черный медведь, твердо стоящий на лапах с высоко поднятой головой («сила и гордость»), затрепетали под его свирепыми порывами.

– Ох, ветер переменился! – в один голос сказали все трое.

Глава 2

Мужун Цзялань: нож, отсекающий мужские головы

Весенний дождь очистил мир[22].

После дождя небо над Дундучэном посветлело и стало казаться еще необъятней. В резиденции рода Мужун гремела музыка. Пара молодых ласточек[23] пролетела через ворота, затем над каменным экраном из известняка с резьбой в виде цветов и зверей, пронеслась через дворик с беседкой и декоративной горкой, свернула в центральный зал и приземлилась на цветущую яблоню, росшую напротив галереи главного здания. Птички принялись внимательно рассматривать распустившиеся на каждой веточке белые, как мука, цветки, а затем, присоединившись к всеобщему веселью, радостно запели.

Двухэтажные покои принадлежали второй дочери сановника Мужун по имени Мужун Цзялань[24]. Дверные столбы и галерея были украшены цветами из красного шелка, а сама хозяйка, одетая в свадебный наряд из красной шелковой блузы и красной юбки в складку с золотым шитьем по подолу, сидела перед туалетным ларцом с зеркалом. Несколько служанок вились вокруг, помогая ей с прической, а ее матушка Цуй Минчжу наблюдала за процессом со стороны.

Волосы четырнадцатилетней Цзялань были собраны в высокую выразительную прическу, которую с одной стороны украшала золотая шпилька с подвесками в виде цветов груши, инкрустированными нефритом. Черты лица подчеркивал макияж Шоуян: брови напоминали очертания гор вдали – густые и симметричные, на лбу золотым порошком был нарисован нарядный цветок груши[25]. Изящество и одухотворенность облика Цзялань никого не оставляли равнодушным.

– Цзялань, тебе правда так нравятся цветы груши?

Цуй Минчжу[26], родившаяся в Цинхэ в знатном роду Цуй, была красива и одевалась изысканно. На ней была длинная шелковая юбка бирюзового цвета, подол которой стелился по полу, так что цветочный узор на ней покрывался рябью, словно поверхность озера. С талии свисала темно-синяя кисточка, украшенная сплетенным из жемчуга, самоцветов и нефрита цзиньбу[27].

– Матушка, цветы груши нежны и невинны, вашей дочери милы их скромная простота и изящество, что льются из бутонов, из самого сердца цветков.

Мужун Цзялань взглянула в бронзовое зеркало на горделиво улыбающуюся красавицу, но горькие думы о предстоящем замужестве роем вились у нее в голове. Неосознанно она вполголоса проговорила стихи:

Места, где сотни предков уснули вечным сном,отсюда далеки,А мне пришлось в столице весны сосчесть деньки.Цветет у дома груша, и месяц в ручейкеНашептывает будто: «Ты гостя нынче жди».Ах, кто ж этой ночью явиться должен мне?

– Младшая госпожа, что вы такое говорите? Сегодня вечером явится жених! Кому еще приходить?

Чжаоюнь была личной служанкой Цзялань много лет, и хотя формально одна девушка была госпожой, а другая – прислугой, на деле они были близки словно сестры. Чжаоюнь немного знала грамоту, обладала легким характером и любила подшучивать.

– Ты разве не слышала, какие о нем ходят слухи?

Мужун Цзялань надула губы – по дошедшим до нее слухам, ее будущий муж выглядел специфически. Узнав это, она не на шутку взволновалась – лишь бы он не оказался уродом, с которым на людях стыдно показаться. Ладно еще, если он просто лицом не вышел, но если у него и характер с причудами, то совместная жизнь будет просто невыносима. А ведь узы брака нерушимы, как же прожить с человеком, если ваши сердца не близки?

– Цзялань, этот брак твой отец устроил, матушка и слова вставить не смогла. Ты ведь понимаешь мою боль лучше других, знаешь, как твой отец обычно относится ко мне. Теперь и ты пострадала, это все моя вина. – Цуй Минчжу понимала чувства дочери и, чувствуя полную беспомощность, нервно крутила в руках изящный шелковый веер.

Цзялань ничего не ответила. Вопрос ее замужества был решен отцом. В женихи ей он выбрал На Лояня, сына чиновника одного из придворных ведомств На Цинчжао, который много лет был ему предан. Отец доблестно сражался на полях битвы, знал множество людей, он опытен, так что выбранный им жених наверняка будет хорошим. Да и, в конце концов, мужчина мужчину насквозь видит. Мужун Цзялань верила, что отец подобрал ей достойного человека.

По мнению Цуй Минчжу, лучше всего было бы породниться с одной из четырех знатных ханьских семей: с родом Чжэн из Хэцзяня, с родом Цуй из Цинхэ, с родом Гао из Бохая или с родом Ян из Лунси. Она была бы рада выдать дочь в любую из этих семей, но из-за своего шаткого положения в доме Мужун Синя Минчжу никак не могла повлиять на решение о браке, хоть и была родной матерью Цзялань. Если твой отец суровый и деспотичный сяньбиец, то какой бы способной ни была твоя мать, все равно придется смиренно подчиняться его приказам.

– Матушка, прошу, не корите себя. Браки детей заключаются Небесами, ваша дочь покорно следует их воле.

Слова Цзялань утешили матушку. Она слышала, что один знахарь-гадальщик предсказал, будто облик будущего мужа дочери специфичен, не такой, как у других людей. Слово это, «специфичный», очень уж расплывчатое. Ладно, ладно, хватит. Дело уже сделано, нужно просто подчиниться.

– Чжаоюнь, принеси цзиньбу с подвесками в виде цветов груши. – Увидев украшение на поясе матери, Цзялань вдруг вспомнила, что и у нее есть цзиньбу с цветами груши – подарок отца на ее день рождения, когда она достигла возраста ношения шпилек[28].

– Ну почему ты не согласна с мамой? Пионы так благородны, цветы яблони так очаровательны, а магнолии так изящны! Какой ни возьми, все лучше, чем цветы груши. – Цуй Минчжу с детства воспитывалась на срединных равнинах, их культура оставила в ней глубокий отпечаток. Она во всем стремилась искать счастливые знаки и избегать предзнаменований несчастья. А ведь груша – символ разлуки[29]! Конечно же, Цуй Минчжу считала ее дурным предзнаменованием.

– Госпожа Мужун, вы слишком переживаете! Цветы груши на самом деле означают влюбленных, которые всю жизнь оберегают друг друга и никогда не расстаются. – Чжаоюнь всегда была на стороне Цзялань. После этих ее слов госпожа Мужун больше не возражала.

– Цветы груши правда символизируют это? – Мужун Цзялань была в смешанных чувствах. Беззаветная вечная любовь – какая девушка в нашем суетном мире не мечтает о ней? Видя, что отец стал пренебрежительно относиться к ее талантливой и красивой матушке после того, как привел в дом новую супругу, Цзялань втайне молилась, чтобы ее будущий муж был связан с ней одной, чтобы их любовь продлилась долгие годы.

Чжаоюнь принесла цзиньбу с буровато-желтой кисточкой. Из всего разнообразия цветов, что существуют в нашем мире, Цзялань милее всех был желтый цвет: декоративная точка на лбу была золотисто-желтой, а кисточка – строгого буроватого оттенка. Повязанная поверх алого свадебного платья, она дополнила благородный желто-красный колорит.

– Цзялань, мы и так из-за ливня задержались, чего же ты сидишь и не торопишься – ведь счастливый час для свадьбы будет после полудня? – громко раздался хриплый голос Мужун Синя. Все, кто находился в покоях, услышали его, но никто не посмел и слова молвить. Только Цзялань совершенно не испугалась, а вот ее матушка, услыхав голос супруга, изменилась в лице, даже «макияж цветов персика» не смог скрыть, как она побелела от страха. Она стремительно поднялась и торопливо зашагала по комнате.

Прямо перед выходом Цзялань еще раз пристально посмотрела на свое отражение в бронзовом зеркале. Овальное лицо с белоснежной кожей, длинные иссиня-черные брови, большие чарующие глаза, аккуратный нос с высокой переносицей, рубиново-красные губы, густые черные волосы, заколотые подвеской в виде грушевых цветков. Хороша, словно богиня, посетившая наш суетный мир!

Пришло время прощаться с родителями.

Цзялань нерешительно поднялась. Подол юбки беспокойно зашуршал по полу, будто откликаясь на противоречивые чувства в душе девушки. Чжаоюнь ловко подхватила край юбки, расправив его, чтобы он не мешался. Будучи дочерью благородной семьи, Мужун Цзялань с детства усвоила – ее брак будет заключен с целью объединения двух сильных кланов. Это неизбежная участь всех детей аристократов, от нее самой здесь ничего не зависело. Цзялань беспокоилась только о матушке. После ее ухода как матушка будет уживаться с отцом, изменившимся в чувствах, и его старшей женой-любимицей?

Люди восхищались ее отцом, носившим яркие цветные доспехи. За привлекательную внешность он получил прозвище «Красавец Мужун» – врожденные благородство и величавость проявлялись во всем его облике. Отец был мужествен и внушал уважение, но в той же степени был ветреным и влюбчивым. Он одновременно женился на двух ханьских девушках, безжалостно сдав предыдущую жену и детей вражеским войскам. Матушка, урожденная Цуй, такая красивая, такая одаренная, по мнению окружающих, должна была получить всю его любовь и милость, но на деле все было совсем не так.

– Дочь замуж выходит, а не в пасть к тигру отправляется, в конце-то концов. Жених – благородный муж, я сам подобрал ей достойную партию. Чего ты, женщина, тут расплакалась? Неужто беду накликать хочешь?

Едва спустившись, Мужун Цзялань увидела, как недовольный отец бранит матушку. Та, опустив голову, молча сидела по правую сторону от алтаря в главной зале, изо всех сил сдерживая боль и возмущение.

На стене главного зала висел длинный свиток с картиной «Весеннее путешествие» – нарисованные горы, поросшие лесом, и реки с чистой водой идеально дополняли друг друга. Рядом с пейзажем была выведена каллиграфическая надпись в стиле кайшу[30], гласившая: «Чистой водой смой мирскую суету, в тени сосны прими благословение Будды». Это была работа главы канцелярии правящего императора, давнего друга ее отца по имени Гао Чэндао.

– Батюшка, матушка, – Цзялань сделала вид, что не заметила спора родителей. Грациозно и легко она приблизилась к ним, почтительно совершила полный поклон. От волнения у нее перехватило дыхание.

– Цзялань, подойди ко мне. Матушка подарит тебе пару из белого нефрита – дракона и феникса. Желаю вам с супругом гармонии в браке и долгих лет совместной жизни. – Цуй Минчжу отвязала от висевшего на поясе цзиньбу два куска нефрита, дополнив пожеланиями свой подарок. Служанка поднесла заранее подготовленную коробочку из парчи, положила в нее нефрит и передала Цзялань.

– Матушка, берегите себя! – Цзялань приняла двумя руками парчовую коробочку, не сдержалась и разрыдалась. Мать и дочь чувствовали друг друга. Цзялань прекрасно знала о потаенных мыслях матушки, которые та не осмеливалась высказывать, знала, как та страдает, не получая любви отца, окруженная лишь его бесчувственностью и высокомерием.

Резкость сошла с лица Мужун Синя, когда он увидел слезы дочери. Ласково он произнес ей в утешение:

– Цзялань, отец тоже хочет сделать тебе подарок. Ты только не плачь, а то всю красоту испортишь и жениху не понравишься!

Слова Мужун Синя попали в точку – Цзялань ценила свою красоту и умела ею пользоваться. Девушка перестала плакать и бросила взгляд на Чжаоюнь. Сообразительная служанка тут же подала ей бронзовое зеркало, и, глядя в него, Цзялань поправила волосы и прикрыла белилами следы слез.

Мужун Синь достал красное саше с вышитым узором из уток-мандаринок, играющихся в воде. Он хотел было протянуть его Цзялань, но в последний момент отдернул руку и с нескрываемым удовольствием произнес:

– Да вы только посмотрите, какой я растяпа! Твоя старшая матушка[31] положила в это саше лекарственные травы для защиты от нечистых сил и подарила его мне. Нет, не могу передать тебе.

– Батюшка! – натянутым голосом позвала Цзялань, сердито намекая, чтобы отец перестал так открыто задевать матушку. Цуй Минчжу и так ревнивая, а тут еще отец, как нарочно, без передышки хвалит старшую матушку – такая-то она хорошая, такая-то она умелая.

Старшая матушка была всего лишь простолюдинкой из ханьской семьи Го. Она завоевала любовь Мужун Синя тем, что готовила вкусный суп из свиных потрохов, по характеру была покладистая и родила ему одного за другим четырех сыновей. Матушка Цуй Минчжу принадлежала знатному роду из Цинхэ, гордилась своими талантами и красотой, как она могла снести такую обиду? Она бы в жизни не подумала соперничать с какой-то простолюдинкой Го! Если бы речь не шла о благополучии семьи, с чего бы ей снисходить до брака с Мужун Синем?

На самом деле матушка любила отца, любила его выдающиеся качества, его храбрость и силу. Так почему же, почему он любил эту безродную госпожу Го намного сильнее, чем матушку?

Прежняя супружеская любовь и нынешний холод вновь смешались – Цзялань почувствовала, как разгорелся пожар накопившейся в душе матушки ревности. Она не осмеливалась проявить свой гнев только из-за вспыльчивого и бескомпромиссного нрава отца. Матушка лишь отвернулась и, не говоря ни слова, пристально посмотрела на висевшее на стене «Весеннее путешествие», сохранив изящество и достоинство, как и полагалось женщине из знатного рода.

– Цзялань, отцу следует поведать тебе о пороке, которому подвержены все мужчины. Если мужчина талантлив, желает творить великие дела и добиться всяческих заслуг, как же он может привязать свое сердце к одной-единственной женщине? Мужчине необходимо повсюду чувствовать себя как дома, повсюду иметь по жене! – Мужун Синь разгладил легкие складки на парадном наряде из яркой тонкой ткани, и выражение его лица смягчилось. Батюшка от природы ценил красоту: не только он сам должен быть красив, но и женщина, которую он полюбит, должна быть прекрасна.

Эти слова отца были абсолютно верными. Куда ни глянь, крупные и мелкие придворные, гражданские и военные чиновники – у всех было по несколько жен и наложниц. Даже те простолюдины, кому удавалось собрать на несколько доу[32] зерна больше, уже задумывались о новом браке, что уж и говорить об отце. Однако то, что Мужун Цзялань сразу ничего не возразила, вовсе не означало, что она согласна с таким положением дел.

– Батюшка, мой супруг ни за что не заведет себе толпу наложниц, он будет великим и могущественным воином, способным снискать славу и подарить стране новые земли, и при этом будет заботлив и верен по отношению к своей женщине. К своей единственной женщине. – Говоря это, Мужун Цзялань слегка раскраснелась, щеки стали цвета персика, глаза сверкали, а тон голоса был твердым. Казалось, она уже знает, как ей заполучить такого супруга, и не сомневается в своем успехе.

– Еще замуж не вышла, а такие глупости говоришь! Совсем жизни не знаешь, неужто не боишься быть пристыженной семьей мужа за такие речи? – Цуй Минчжу резко изменилась в лице. Какой еще брак с одной женщиной? Да это же преступление, небылицы, куда такое годится? Какой мужчина на такое согласится?

– Молчи, жена! Настоящие дочери рода Мужун вот такие – храбрые, сильные духом! – Лицо отца было радостно: он любил гордость и решительность Цзялань, в этом она пошла в него.

Тот, кто намерен достигать высот, должен быть непокорным. К чему считаться с болтовней бесчисленных бездельников? Мужун Синь прожил долгую жизнь, так что славу и почет, бедность и уныние – все это он испытал на себе, но ни под чем не согнулся.

– Матушка, даже батюшка со мной согласен. Чего мне бояться с его поддержкой? – ласково произнесла Цзялань, взяв маму за локоть. Ее будущий муж – сын подчиненного ее отца; судя по его происхождению и положению в обществе, очевидно, что он пытается повысить свой статус.