Рабыня Пузатова

Юлия Лысова

Рабыня Пузатова

Впервые опубликована в сокращенном виде в журнале "Юность" в 2020 году.

«От смешного до грустного, от ироничного до комичного: детская непосредственность и взрослая находчивость – изворотливость, талант на грани с кичем и словесный гопак переводчика на костях именитого автора. О сложностях перевода в жизни и в прозе, о сериалах девяностых, психоматрице, литературе, о трех главных пороках и том самом Пузатове, который красной нитью – метко и колко, понятно о пережитом и пропущенном через себя всеми, кто родились в 80-х и вступили в пубертатный возраст в 90-х».

Наталья Сваткова

«В этом тексте отражена суть 90-х, движуха, взбалмошность, абсурд и непосредственность этого десятилетия. Даже не столько в сюжетных ходах, сколько в интонации. 90-е демонизируют, а здесь как-бы видно очеловечивание этой эпохи».

Владимир Гуга

Переводчик в прозе – раб.

В. А. Жуковский

Раб, сознающий свое рабское положение

и борющийся против него, есть революционер.

В. И. Ленин

Не пей на ночь – в Астрахань поплывешь.

моя бабушка

1. Миф о Пузатом

Кажется, это Лев Толстой вспоминал, как его, грудного младенца, пеленают взрослые? Мой первый отпечаток в памяти относится к возрасту четырех лет. 1984 год. Я в деревянном доме, сижу за столом напротив деда. Нас разделяет шахматная доска с фигурами. Дед объясняет мне, что такое ферзь. Ферзь, как и все остальные черно-белые обитатели поля, ходит без ног и ест безо рта. Бабушка суетится, ставит на стол кастрюлю, укутанную в несколько полотенец, велит деду убирать свою ерундистику (шахматы) и доставать тарелки – обедать пора. Дед вздыхает, собирает шахматы и кладет их на полку, где в окружении книг тянет обглоданную до железной кости ножку бледная гипсовая балерина.

Бабушка лезет в погреб, возвращается с банкой квашеной капусты, не может открыть плотно вцепившуюся в горло банки крышку, отдает деду. Дед как силач на арене демонстрирует мощь. Вздутая крышка пищит, но покоряется. Деревянной ложкой дед извлекает хрустящую капусту, раскладывает по тарелкам, куда перед этим из раздетой кастрюли уже доставлено дымящееся картофельное пюре. Бабушка режет буханку свежего хлеба и, обнаружив, что кто-то выгрыз мякиш изнутри, со знанием дела сообщает: «Христос ночевал!» Я уже в курсе, что Христос это Бог в молодости. Но впервые слышу, что он был маленький как пластиковая дюймовочка в железном цветке – игрушке, которую вчера купила мне мама.

Мы принимаемся за еду. Пюре нежное, уютно пахнет молоком, но мне хочется диких ощущений, поэтому я налегаю на капусту вырви-глаз. Бабушка говорит, что надо поесть и картошки, иначе в животе заведутся лягушки – как в пруду у их дома. Так мы сидим и просто едим. И ничего не происходит до тех пор, пока за окном откуда-то издалека не доносится загадочная подневольная музыка. Сначала звуки едва слышны, но постепенно становятся громче. Изможденная мелодия, едва переставляя ноги, которых у неё (как и у шахматных фигур) нет, прихрамывая, приближается, становится громче и зловещее. Мы втроем замираем с вилками (как с вилами), потом синхронно вздрагиваем от удара барабана: «Бом!» Кто-то, подгоняя, стукнул музыку, и она вновь звучит – жалобно, безнадежно.

«Пузатого понесли!» – со знанием дела говорит мудрая бабушка, встает, и, держась за свой радикулит, идет к окну. Сквозь кружевную занавеску мне почти ничего не видно. Вижу только медленно проплывающую мимо нашего дома толпу людей. Две женщины несут какой-то щит из цветов, четверо мужчин водрузили на плечи что-то вроде носилок, на них, наверное, и сидит/лежит (не вижу) тот самый Пузатый. «А куда понесли Пузатого?» – спрашиваю я. Бабушка делает вид, что не слышит мой вопрос, задергивает плотную штору, садится и говорит, что капуста хорошо «просолилас» (она вечно где-то теряет мягкий знак), и что теперь всегда надо класть дубовый лист. Спросить у бабушки, кто такой этот Пузатый, я «боюс». Да и перед дедом – самым умным из всех людей – позориться неохота. Вдруг мне, как образованному человеку (умею читать рассказ «Бобик») стыдно этого не знать? В процессе недолгих размышлений, в которых сплетаются впечатления дня, я решаю, что Пузатый – это, пожалуй, какой-нибудь странный мужчина, живущий, скажем, у Казанской церкви. Наподобие Андрюшеньки-дурачка, что ходит по улице с вечно высунутым языком. Может быть, мужчина этот заколдован. У него нет рта, зато есть огромное пузо, нашпигованное лягушками. Добрые люди понесли Пузатого к волшебнику, чтобы тот расколдовал несчастного. Такое объяснение кажется мне вполне разумным.

После того случая Пузатого носили ещё несколько раз – в разных концах города Лысково Горьковской области с населением около двадцати четырех тысяч человек. Дважды я слышала угасающую музыку издалека, пару раз видела людей с носилками и щитами из цветов, мужчин с туманными трубами и женщин в черных платках, пыталась подойти ближе, но обстоятельства складывались против. Пока все дети верили в Деда Мороза, я верила в Пузатого, которого всё носят и носят, но никак не могут расколдовать, и мечтала о том, что когда-нибудь я сама сниму заклятье с этого страдальца, тем более что написание заклинаний на квазивосточном языке было моим любимым занятием. Вот одно, уцелевшее с тех времен: «Флехайчесмарома, флехайчесмарома, флехайчесмарома, михайчес» (очень сильное, применять осторожно).

Моим любимым фильмом в те времена была сказка «Королевство кривых зеркал», потому что в ней не мальчик спасает девочку (как обычно), а девочка – мальчика (как мама – папу). Я была влюблена в Гурда, прикованного цепями к скале, и тоже хотела бы вызволить его из заточения. Каждый раз, гостя у бабушки с дедушкой и поднимаясь на второй этаж, где почти у самого чердака был расположен нужник, я представляла, что восхожу на Башню Смерти. Сейчас я открою дверь, а там, над выгребной ямой, откуда воют неприкаянные ветры и веет дух зла, на месте привычной дырки стоит на коленях закованный Гурд. Вот я его освобождаю, и о моем подвиге пишут в газетах, клочки которых торчат из дореволюционной дамской сумочки, прибитой гвоздём к стене.

Вместо этого в детском саду за мной бегал Денис К. Просто душил в объятьях на каждом шагу. Как-то раз я не выдержала, написала записку: «Денис К. догоняет Юлю Л. и не отпускает» и сунула её в карман преследователю. Это явно не был донос – иначе я бы вручила бумажку воспитательнице или родителям. Мне нравились домогательства, и я отважилась открыться. А, может, тогда, в четыре года, я сочинила свой первый готический роман, ведь формула готического романа, как известно, в упрощенном виде такова: мужчина преследует женщину и ее заточает. На беду Денис К. не умел читать. Зато умел читать весь педаготический состав сада. «Посиди – подумай!» – сдавленным голосом приказала одна из нянечек, заталкивая меня в кладовку, где пахло мышами, и куда, помимо матрасов и подушек, отправляли на перевоспитание малолетних нарушителей общественного спокойствия. Дверь захлопнулась, и мой мир погрузился во тьму, где уже отбывал наказание бешеный мальчик-альбинос по имени Рома Сайфутдинов.

Рома издевался над старой девочкой Марьяной. Она выжила из ума после того как ее мама нечаянно сварила ее в кипятке. Подробностей этой истории мы – дети – не знали, зато каждый день наблюдали последствия: кожа на правой половине Марьяны (включая лицо, руку, живот и ногу до колена), была сморщенной и похожей на карту пустыни Сахары. Передвигалась Марьяна медленно, как верблюд, и так же туго соображала, чем пользовались мальчишки во главе с Ромой Сайфутдиновым, который на этот раз заставил Марьяну снять трусы и показать, что под ними. Марьяна не особо сопротивлялась в силу потери рассудка.

Забившись в угол кладовки, я думала о том, как мне повезло. В младенчестве я тоже чуть здорово не обожглась. Зимой в нашей квартире плохо топили, было очень холодно, и родители включали газовые горелки. Я залезла на стул, стоящий у плиты, и держалась за его спинку, как вдруг мои руки соскользнули, и я плашмя полетела на все четыре конфорки. Отец, мывший посуду в другом конце кухни, бросился и поймал меня как футбольный вратарь ловит мяч в воротах. Так он спас меня и от огня, и от безумия, и от расправы Ромы Сайфутдинова, ибо, уважая мой интеллект, выраженный в умении писать записки, этот мальчик меня не тронул. Я выстояла. В отличие от мифа о Пузатом.

Миф о Пузатом рушится в то воскресенье, когда мы с бабушкой идем на базар за печенкой. Где-то в районе городской бани я слышу знакомую мелодию и замечаю толпу печальных торжественных людей. Дёрнув бабушку за рукав и кивнув в сторону шествующих, я, рассчитывая произвести впечатление, сообщаю: «Пузатого понесли!» «Как? Кого?» – выпаливает бабушка. Потом с минуту молчит, переводя взгляд с меня на процессию и обратно. А затем, словно что-то внезапно поняв, улыбается: «Пузатов давно на… там, где надо. Это другого понесли!» Я потрясена новым знанием о том, что Пузатов – это фамилия, все мои прежние догадки терпят крах, и я осторожно спрашиваю: «А куда понесли другого?» Бабушка делает вид, что не слышит мой вопрос и говорит, что надо поспешить, иначе всю печенку разберут.

Печенку действительно разберут, спустя десятилетия бабушку и деда тоже отнесут, а я, разгребая бумаги в их доме, выставленном на продажу, наткнусь на тоненькую брошюру «Рабыня Изаура» в переводе загадочного астраханского полиглота и однофамильца моего Пузатова – В.Л. Пузатова. В тот же вечер я прочту экстравагантный бразильский роман, напишу статью «Переводчик, который любил Рабыню Изауру», и ее опубликуют на литературном сайте «Многобукв».

2. Статья

Владимир Набоков в эссе «Искусство перевода» пишет о том, что «в мире словесных превращений» существует три вида грехов: 1) ошибки, совершенные по незнанию; 2) намеренный пропуск слов и абзацев; 3) отсебятина.

За третье, самое большое преступление, по словам Набокова, переводчика надо подвергать жесточайшим средневековым пыткам. Вроде бы, справедливо. Но хочу рассказать вам одну историю.

Однажды мне в руки попала брошюра «Рабыня Изаура» 1992 года издания. Я, разумеется, первым делом подумала, что «роман» этот был написан на основе знаменитой мыльной оперы, а значит, заслуживает презрения. Как же я удивилась, прочтя в аннотации, что, оказывается, «Рабыня Изаура» – это произведение классика бразильской литературы Бернардо Гимараенса. Опубликованное в 1875 году, еще до отмены рабства, оно стало настоящей сенсацией в Бразилии – никто до Гимараенса не дерзнул написать правду об ужасном положении рабов. Вроде как роман этот стоит в одном ряду с «Хижиной Дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. А знаменитое «унга зунга унгэ», транслируемое с телеэкранов в начале девяностых, имеет такое же отношение к литературному первоисточнику, как сегодняшняя Анастасия Волочкова – к классическому балету. Ну, коль так – надо прочесть. Я открыла брошюру и… обомлела.

«Могучие быки, лоснящиеся упитанные тельцы возлежали на траве, которой они только что накушались и нащипались, осуществляя сейчас торжественный животный процесс пережевывания злаков под сенью высокоствольных дерев»

– так начинался текст. «Какой кудрявый слог!» – подумала я. И, закрыв глаза на то, что травой, в общем-то, нельзя «нащипаться», решила, что, видимо, это особенности традиционной для Бразилии 19-го века манеры «слёзы сердца».

«Это платье, как голубое облако вокруг ее ног, талия струится из этого облака, как Венера Милосская или какая другая Венера, рождаемая из морской пены»,

– говорилось в продолжении. Струящаяся талия, наконец, меня насторожила. Самиздат что ли какой? Нет. Издатель – информационное агентство «ЭКС-пресс», Нижний Новгород. Тираж сто тысяч экземпляров. Согласно выходным данным, перевел роман астраханский литератор и полиглот В.Л. Пузатов.

«А сензала ведь остается сензалой!»

– кричали страницы. Что еще за сензала? Полезла в словарь. Нет такого слова в русском языке. Португало-русский словарь сообщил, что senzala – это жилище негров-рабов. Ладно, буду знать. Но дальше – больше.

«Мизерабельность бесправия не прикроешь фиговым листом внешнего декора!»

Что за черт? На мгновенье усомнившись в рассудке Бернардо Гимараенса, я ринулась искать другой перевод «Рабыни Изауры» и – спасибо переводчику К. Комкову – выдохнула: бразильский классик про животный процесс пережевывания и струящихся Венер – не писал. А пассаж про сензалу и мизерабельность бесправия означает следующее: «Из-за этого лачуга не перестанет быть тем, что она есть на самом деле».

Дальше привожу параллельные переводы (сохраняя авторскую пунктуацию).

В. Пузатов: «Неустанно топтал, попрыгунчик дамский и вертопрах, своими наваксенными штиблетами не только собственную супружескую верность, но и беззащитное сердце жены».

К. Комков: «… ежедневно терзал сердце своей несчастной супруги распутством и безнравственностью».

В. Пузатов: «Медовый месяц, как и резинка на штанах, не тянется до бесконечности».

К. Комков: «…неужели ты думаешь, что медовый месяц длится вечно?»

В. Пузатов: «… мысли Леонсио роились вокруг Изауры как мухи, садясь ей то на лицо, то на шею, то на плечо, то еще куда-нибудь, не стесняясь».

К. Комков: «… воображение его было занято исключительно Изаурой».

В. Пузатов: «Но вскоре, как бы по заклятию невидимой ведьмы, варившей на берегу реки забвения колдовскую траву судьбы, все они устремились, каждый случайно, в залу».

К. Комков: «После завтрака они разошлись, однако, по привычке, все направились в гостиную».

В. Пузатов: «… и симпатичный помидор ее лица покрылся спелой краснотою. Из прекрасных очей посыпались молнии под аккомпанемент нежного грома ее голоса».

К. Комков: «…щеки ее стали пунцовыми, глаза метали гневные молнии».

В. Пузатов: «Посетитель с кряхтением полез в обширный карман своего еще более обширного сюртука и извлек оттуда грязными сальными пальцами еще более засаленный лоснящийся кошелек, пухленький, как хорошо откормленный поросёночек… Леонсио при такой увертюре слегка поник и, с потаенной брезгливостью приняв кошель, как жабу, еще не отсохшую от грязи, и не пытаясь заглянуть в его утробу, возложил на стол сей двусмысленный дар. Мечтательными платоническими глазами уставился он в потолок, вымысливая какой-нибудь поуклончивее ответ».

К. Комков: «Леонсио, сразу изменившись в лице и машинально взяв бумажник, несколько мгновений тупо смотрел в потолок».

Среди прочих инициатив В. Пузатова:

«Как баобаб, поваленный тифуном – более не осмеливался уж он поднимать свои коряжистые руки на предмет своей африканской страсти».

Астраханский переводчик и полиглот делает сноску, сообщая читателю, что тифун – это форма слова «тайфун», характерная для русской прозы 19-го века. При чем тут русская проза 19-го века – загадка, но ход изысканный.

Далее В. Пузатов снабжает прозаический текст ремарками, преобразуя его в пьесу:

«Изаура! Ох! Постой, послушай же, ну не будь такой капризулей, лапочка! (Изаура убегает, он преграждает ей путь)».

Следом в «пьесе» появляются элементы поэзии:

«Пронзен, пронзен стрелой Амур! Такой… (сбиваясь на рифму), такой… такой богине не должно быть рабыней!»

Тем не менее, при всей энергичности В. Пузатова, с середины романа он начинает выдыхаться. Переводчик пропускает сначала абзацы, затем – целые страницы оригинального текста, но, возможно, чтобы не потерять объем произведения, добавляет свои философские рассуждения. Например, о том, что

«судьба проистекает не по “разумным” законам взрослых, а по детским и капризным законам».

В сцене, когда сеньору Леонсио приносят выкуп за Изауру, которая принадлежит его умирающему отцу, Леонсио отказывает просителю, объясняя это тем, что вправе распоряжаться имуществом предка только после его смерти. В. Пузатов разражается речью от автора, которой нет в оригинале:

«… Только после его смерти… Смерти… Смерти… Эти последние слова Леонсио передразнило эхо насмешливого и неумолимого рока. Рок, сиречь судьба, любит смеяться над чванливой самовлюбленностью некоторых уж очень самонадеянных и уж очень уверенных в своих правах и правоте смертных. Может, для того лишь и позволяя им немного покичиться этой своей самой лучшей верой и достоинствами этой своей самой драгоценной персоны, чтобы потом с тем большим удовольствием звонко щелкнуть их по носу и оглушающе треснуть по голове толстой и пыльной книгой судеб, в коей им никогда не увидеть и прочесть ни слова и ни полслова. И слава Богу».

И смех и грех. К слову, о грехе. Взяв за руководство эссе Набокова, можно легко приговорить В. Пузатова к средневековым пыткам. Однако любой подсудимый имеет право на речь-сиречь в свое оправдание. Поэтому я решила отыскать В. Пузатова и спросить его напрямую, что это было.

К сожалению, в Интернете не нашлось никакой информации об астраханском литераторе и полиглоте, кроме упоминания о том, что он имеет отношение к изданию Библии на разных языках мира (страшно представить, что не тянулось до бесконечности как резинка на штанах в Священном Писании). Если верить статье общественно-политической газеты «Волга», хранятся труды В.Л. Пузатова в Астраханской областной научной библиотеке, куда я немедленно написала электронное письмо с просьбой поделиться любыми сведениями об Иерониме Стридонском наших дней. Кроме прочего, окончательно помешавшись, я отправила запросы во все крупные СМИ Астрахани, в астраханское Управление культуры и местное отделение Союза писателей. И пока ждала ответов, решила отыскать и «конкурента» В. Пузатова – Константина Комкова. Он быстро обнаружился в соцсетях и оказался отзывчивым собеседником.

В 1988-89 годах, когда по Центральному телевидению СССР демонстрировалась «Рабыня Изаура», жизнь на улицах замирала, а Комкову приходилось отключать домашний телефон. Ему названивали друзья и коллеги, поскорее желавшие узнать, что же будет дальше, ведь именно он делал перевод с португальского на русский для озвучки бразильского сериала. Комкову же мы обязаны появлением в разговорной речи слова «фазенда».

«Сгоряча напечатав “фазенда”, я задумался. Не хотелось засорять родную речь новым заимствованием, тем более что в переводах произведений Майн Рида уже встречалось слово “гасиенда”. На перепечатку времени не было, и, зачеркнув “фазенда”, я написал “поместье”. Однако редактору первоначальный вариант понравился, и, немного попрепиравшись, мы решили оставить “фазенду”, даже не предполагая, что она войдет в словари», – вспоминает Комков.

Про В. Пузатова Комков никогда не слышал, но согласился прочесть и прокомментировать его творчество: «Честно говоря, не совсем понимаю с какого языка он переводил “Рабыню Изауру”. Возьмем, хотя бы следующий пример.

Б.Гимараенс: Alguns bons e generosos instintos, de que o dotara a natureza, haviam-se apagado em seu coração ao roçar de péssimas doutrinas confirmadas por exemplos ainda piores.

Подстрочник от Google: “Некоторые добрые и щедрые инстинкты, которыми его наделила природа, исчезли в его сердце, когда он впитал в себя плохие учения, подтвержденные еще худшими примерами”.

К. Комков: “Те немногие хорошие качества, которыми наделила его природа, погибли, срезанные под корень отвратительными теориями, подкрепленными еще худшей практикой”.

В. Пузатов: “Благородные порывы и устремления (…) медленно и беспощадно душились волосатыми руками грубой и вульгарной окружающей реальности, в грязных когтях черного змия вселенского цинизма и непролазной пошлости уже погибала, испуская последний писк, его теперь уже не бессмертная, грешная душа”».

На вопрос, чем, по его мнению, является перевод В. Пузатова – недобросовестной работой или, может быть, хулиганским арт-перформансом, Комков ответил так: «Конечно, по отдельным фразам судить обо всем арт-перформансе, как вы здорово определили этот жанр, было бы неправильно, но у меня складывается впечатление, что это было продиктовано непреодолимым желанием заработать в те лихие годы, причем, не важно как».

Тем временем, никто из адресатов не отвечал на мои запросы. В Сети я обнаружила сайт с базой телефонных номеров и адресов жителей Астрахани. Среди них был только один В.Л. Пузатов. Я вбила его адрес в гугл карты, и космический спутник показал мне предполагаемый дом астраханского переводчика и полиглота и его окрестности. Особенно впечатлил серый железный гараж с нарисованной пентаграммой и надписью «Лорд». Но ровно в тот момент, когда я подняла трубку, чтобы позвонить автору трэш-версии «Рабыни Изауры», на мою электронную почту пришел ответ из астраханского отделения Союза писателей. Мне сообщили, что В. Пузатов никогда в этом объединении не состоял, уже в 90-е был глубоким инвалидом и еле передвигался. Так что они не в курсе, жив ли этот человек вообще. Это всё, до свиданья.

Я была в центре Махачкалы, когда там взорвали автомобиль министра Гусаева, и после увиденного спокойно отправилась в горы – брать интервью у другого дагестанского чиновника, на которого к тому моменту было совершено пять покушений. Но узнав об инвалидности В. Пузатова, заточенного в конце девяностых в панельной пятиэтажке с видом на газовые трубы, с единственной возможностью исполнить страстный словесный гопак на костях мученика Бернардо Гимараенса, – я так и не смогла набрать телефонный номер.

Человек – слаб.

3. Отзывы

«Поздравляю, твоя статья стала вирусной!» – сообщает мне в мессенджере приятель (он маркетолог). «В смысле?» «Десять тысяч просмотров, сотни репостов в соцсетях, куча комментов. Накидать ссылок?» «Давай».

Сайт Livelib.ru

SonRazuma (врач, кандидат медицинских наук, молекулярный биолог, Мастер Наук и Лицензиат Философии, живописец-акварелист, пианист и кларнетист, литературовед, эссеист, пушкинист, гоголевед): Ну и напрасно Юлия Лысова не позвонила. Можно было бы очень уважительно построить беседу, задать наводящие вопросы. Очень не понравилось в статье, что качество одного перевода сравнивается с другим переводом, а не с оригиналом. За такое Юлию Лысову следовало бы подвергнуть тем самым пыткам, которые она напророчила переводчику Пузову.

mikvera: А я не почувствовала в статье глубокой антипатии к астраханскому переводчику. Скорее даже, наоборот. Вот только, и вправду жаль, что Юлия не позвонила. Было бы ужасно интересно узнать, что сейчас думает автор перевода о своём том, далёком творении.

YuliyaSilich: Поначалу веселилась от души, а после навалилась безысходная тоска. Поистине, от смешного до грустного – один шаг.

SonRazuma: Да, там наверняка целая драма в одном флаконе – смешное и грустное вместе. Тяжело больной человек в лихие 90-е искал чем бы занять свои мозги на закате дней, как отвлечься от печальных мыслей. Предложил свои услуги разным издательствам. Ответила одна захудалая и нищая редакция, что хотят печатать Изауру, но денег за перевод не заплатят. Хочет переводить – пусть переводит, перевод желательно сделать покрасивше, чтобы дамам за сорок понравилось. Ну вот он и устроил прощальный фейерверк, поиздевался над коммерсантами и дамами, падкими на вычурный стиль. Оторвался от души. Сначала дописывал от автора чего там нет, потом подустал, начал пропускать куски текста. Чтобы было понятно тем, кто понимает в литературе, первый абзац вставил от себя как подсказку умному читателю. Я его совсем не осуждаю, может, поступил бы так же. А тут его глупые люди пытками стращают.

Сайт Bookmix.ru

Nataлка: А я не согласна с Пузатовым! Я считаю, что тифун – это человек, больной тифом! Надо бы тоже почитать книгу-то… что-то мне сразу детство вспомнилось и как наши все поголовно обзавелись фазендами, вместо скучных огородов )))

Sibirjachka: Пузатов шикарный хоходатель!

Kamila2: В 90-е юмор был просто необходим, жаль, что Пузатов тогда мне не попался.

Эйне: А еще новеллизации и «вбоквелы» клепали на коленках, причем используя периодически куски из других книг, например, ваяя многочисленные продолжения «Унесенных ветром», использовали даже Ремарка )))

Запрещенная соцсеть.

Сообщество «Книжный клуб им. Юрия Лозы»

Elena Freidz: Вот это и есть настоящий литературный перевод! (хотя и несколько вольный)

Victoria Lubashenko: Читала, что был какой-то дореволюционный переводчик «Пиквикского клуба», у которого был совершенно искрометный перевод, но при этом он не стеснялся кроить и перекраивать исходный текст.

Личные аккаунты

Савицкий Андрей: Просто переводчик был художник – он так видел.

Яна Ультра: По-моему, я только что пополнила словарный запас…

Юлия Старцева: Заработал бедный старичок, ещё и постебался вволю.

Svetlana Sitnikova: Ну начинал же Эко свой роман «Тщеславлюсь униженностью…»;) Тут тоже похоже на попытку закосить под витиеватый слог. А получилось самостоятельное произведение искусства:)