Цирковая мышь

Екатерина Белокрылова

Цирковая мышь

Глава 1. День рождения

Автобус несся по тоннелю, у пассажиров мотались головы.

– Пробивайте билет! – завопил гигантский контролер. В руках у него тряслась машинка, щелкая железной пастью во все стороны. Я нащупала в кармане только фантик от Чупа-чупса и в ужасе подняла взгляд на контролера.

– Посмотрите, у нее вместо билета фантик! – жутко захихикал контролер и начал расти. Его бока вдавливались в спинки кресел, раздувшийся локоть выдавил окно. Все вокруг засвистело.

– Я еще маленькая, мне можно без билета! – крикнула я. Шея контролера вытянулась, как змея, а голова заколыхалась в воздухе перед моим лицом.

– Какая же ты маленькая, если ты огромная бабища? – голова клацнула железными зубами, я вздрогнула и проснулась.

Клацнули не зубы, а наша входная дверь.

Не было никакого автобуса! Я перегнулась через бортик кровати, потянула край занавески. Контролер там не прятался. Вот глупость, никакой автобус просто не проехал бы в дверь. «Бабища»… Какое мерзкое слово. Откуда оно вообще в моем сне? Если б кто-то назвал меня «бабищей», я б ему сразу кулаком в нос!

Я любила свою комнату. Что бы ни произошло, можно быть уверенной: две трещинки на потолке сходятся буквой «Л», а в шкафу лежит надувной дельфин. Спустишь ноги с кровати, и они утонут в пушистом ковре. Мама ругалась на папу за этот ковер: сказала, сам будешь его пылесосить, а папа расхохотался, будто она пошутила смешно.

Мама с папой часто ругались. Чтобы отвлечь их, я бегала кругами и орала песню из какой-нибудь рекламы. Иногда они сдавались и начинали смеяться. По утрам они ругались из-за занятого туалета или сгоревшей каши. А еще мама все время хотела в какую-то баню и ругалась, что папа больной, хотя он ничем не болел. Она швырялась одеждой, которую сама же и разбросала накануне. А однажды разбила о кафель любимую папину кружку, и папа так кричал, что сорвал голос. Потом он уже не кричал, а сипел: «Видишь, что ты наделала, у ребенка истерика».

На ковре лежала книга про Винни-Пуха, которую мы с папой читали на ночь. Вчера во время чтения мы умяли целую коробку печенья. Папа заключил, что нам должно быть стыдно, и заложил книгу фантиком. Он читал много книг одновременно и использовал вместо закладок разные интересные штуки: билет в музей, кусочек коры, кисточку для рисования.

Кровать у меня была детская, с перекладинами, хоть я уже не собиралась никуда падать. Через перекладины виднелась большая плюшевая овчарка. Папа купил ее, чтобы мне было не страшно спать одной. Он хотел назвать пса Шарик, но я сказала, что мы должны проявить фантазию, и тогда он предложил «Шарль-Перро».

– Ночью он оживает и рычит на каждого, кто посмеет сюда явиться! – папа уступил Шарлю-Перро свою табуретку, уселся на ковер и принялся читать «Винни Пуха».

– А он будет меня охранять, когда наступит утро? – перебила я его. Пес улыбался, в пасти виднелся пушистый розовый язык. Пластиковый нос блестел в свете ночника и вот-вот должен был стать мокрым и резиновым.

– Конечно, – папа спустил очки на кончик длинного носа, высмотрел мой глаз между перекладин, – но днем-то мы и сами тебя охраняем!

Я окинула Шарля-Перро влюбленным взглядом и вдруг вспомнила, как странно клацнула дверь. Тихо, но как-то страшно.

Наша дверь умела издавать разные звуки. Она впускала папу и закрывалась мягко, будто задвинули на полку игрушечного медведя. Она хлопала весело, как салют, когда входил папин друг с новогодними пакетами. Он смешно шипел на папу и пытался сунуть пакеты в переполненный комод, чтобы был сюрприз.

Дверь суетилась и хлопала, когда с утра мама опаздывала на работу. Она всегда и везде опаздывала. Папа смеялся и говорил, что она белазеберная. Мама не смеялась в ответ, а только раздувала ноздри и сверкала глазами. «Где духи? Ничего не найти в этом бардаке!» – злилась она, вытряхивая на диван косметичку. Ее узкий бордовый жакет хрустел, а телесные колготки блестели в свете люстры.

В коридоре послышались папины шаги, и я кое-что вспомнила. Остаток дурацкого сна смыло, как из шланга.

– Папа! Папа! – вскрикнула я и запрыгала на кровати, – у меня день рождения!

В коридоре послышались шаги. Дверь комнаты приоткрылась и впустила папину голову.

– Надюшка, встала уже? – спросила папина голова. Волосы у него торчали в разные стороны, и он почему-то не обратил внимания, что я скачу по кровати. Сильно прыгать мне запрещали, потому что в матрасе есть пружины и от этого они вылазят.

– Смотри, я уже праздную! Танец пятилетнего туземца! – я бешено замахала руками над головой.

Папа улыбнулся, но как-то странно, будто у него что-то болело.

– Тебе… нравится… мой танец? – выдохнула я между прыжками.

– Мышка, как тебе такая идея: сходить прямо сейчас к бабушке с дедушкой! А садик пропустить?

Я перестала прыгать и в ужасе схватилась за бортик:

– Меня в садике поздравлять будут! Никита принесет подарок…

– Давай они тебя завтра поздравят?

– Но день рождения сегодня!

– Так его никто и не отменял! Бабушка лимонный пирог испечет. Поиграете с дедушкой в футбол, разве хуже? – папа сильно погладил щеки. От этого рот раскрылся, будто он кричал, но без звука. Папа был такой бледный и несчастный, что мне стало его жалко. Я отлепила от щеки его руку и принялась раскачивать. У папы были длинные и красивые пальцы. Мне нравилось, как в них двигалась кисточка, пока он рисовал какую-нибудь вазу.

Я качала папину руку, а он следил за ней блестящими карими глазами. Я воодушевилась, что ему нравится, и стала раскачивать сильнее. У нас с ним были одинаковые глаза. «Доминантный ген», —сердито говорила мама, у которой были синие глаза.

– Сегодня и мы на работу не пойдем… – с трудом сказал он, – потому что надо кое-что уладить.

– А где мама? Она же придет на мой день рождения?

– Все будет хорошо, – зачем-то сказал папа, глядя в угол.

У него стало такое горестное лицо, будто ничего хорошего вообще никогда не будет. Я испугалась. Спрошу еще раз, только попозже, когда он поест и станет обычным.

Перед выходом мы погладили нашу кошку Трешу. Та повиляла хвостом и поставила лапы на папину вытянутую ладонь. Она умела делать много разных трюков. Когда Трёша была котенком, папа поставил эксперимент: взял книжку под названием «Как дрессировать щенка» и стал воспитывать Трёшу по этой инструкции. В результате Трёша получилась собакой. Она спала на папиных тапочках, по команде прыгала через швабру и приносила мышь, тело которой папа сделал из газеты, а хвост – из старых кисточек.

Бабушка с дедушкой жили в соседнем доме. Во дворе было сыро, каркали вороны. Папа вдавил кнопку звонка, будто та была в чем-то виновата.

Дверь открыла бабушка. Одной рукой она терла глаз, другой держала очки с толстыми стеклами. На ней был темно-фиолетовый халат, а под ним – шерстяной пояс. Волосы ее были каштановыми, только у корней была серебряная каемка, будто корона.

– Бабуля! – крикнула я, прыгая в дверях, – у меня день рождения!

– Надюша, думаешь, мы забыли?! Такая большая девочка теперь у нас! – бабушка хотела погладить меня по голове, но смотрела она на папу, так что промахнулась и погладила по носу.

– Сережа, время шесть утра! – зашептала она наверху, – вы опять поругались?

– Не при ребенке, – зашипел папа, дергая пуговицы пальто. Они не хотели слушаться, тогда он сел на корточки и начал расстегивать молнию моей розовой куртки. Папа был ужасно высокий и постоянно задевал головой дверные косяки. Дедушка говорил, что папин рост – метр девяносто четыре, но мне было не очень понятно, сколько это. На всякий случай я сказала всем в садике, что папин рост – четыре метра. После этой информации все уважительно перед ним расступались.

– Пойдем на кухню, там каша почти готова… – сказала бабушка, – Надюша, посидишь пока с дедом?

– С дедушкой, – строго поправила я, задрав голову, – а ты сделаешь лимонный пирог?

– Обязательно сделаю.

Бабушка осматривала папу, который расшнуровывал свои гигантские ботинки. Потом встревоженно взмахнула рукой и задела очками о косяк.

Дедушка сидел на краю кровати, его голова и руки скрывались за гигантской газетой. Я тихонько подкралась к нему и зарычала, изображая пальцами когти. Мы часто играли в разных зверей, выскакивали друг на друга из-за углов, а бабушка обещала отправить нас обоих в цирк.

Дедушка опустил газету таким движением, будто та была картой, а он – капитаном на носу корабля. Увидел меня и расхохотался:

– Царица мать небесная, это Надя! Я ведь уж испугался, что тигр! – я обрадованно зарычала еще раз. Дедушка в страхе сложил газету, а я залезла к нему на колени и осмотрела наши отражения в серванте.

На мне было белое деньрожденьческое платье с синими пуговками, а на дедушке – коричневая рубашка. У него было две домашних рубашки – коричневая и другая коричневая, в полоску. «В институт, вон, выряжается, а дома, как бомж…» – сердилась бабушка, хотя сама ходила в одном и том же халате.

Из наших отражений в серванте проступали фарфоровые собаки, новогодний сервиз с розочками и раковина, в которой шумело море. Из моей головы торчала коричневая бутылка с Рижским бальзамом – бабушка добавляла его в чай, когда кто-нибудь болел. Рядом стояла ее шкатулка с брошками. Брошки были деревянные и серебряные, с рисунками и прозрачными камушками. Бабушка объясняла, что хранит их для меня. Я сказала, что она может пока носить их, но она почему-то все равно не носила.

– А почему папа тебя в садик не отвел? – спросил дедушка. От него вкусно пахло чернилами и мылом для бритья. Значит, сегодня он пойдет на работу. По запаху можно было определить, какой сегодня день: если рубашка пахнет машинным маслом, значит, сегодня выходной, и дедушка пойдет в гараж.

– Шес-тое ап-рреля…Один…шесть…нет, девять… – я извернулась, и дедушке пришлось придерживать меня с двух сторон, чтобы я не уехала с коленей. Наконец дата на газете поддалась, и я гордо объявила: – Шестое апреля один девять девять шесть!

– Во дает! – восхитился дедушка, вынул клетчатый платок и отер мне лоб, – у тебя уже мозги кипят! Видишь, конденсат выделяется? План на сегодня – отдыхать, пока не устанешь.

– Это мы просто с папой по улице бежали. А мне сегодня приснился страшный сон!

– Что ты говоришь! Что же тебе снилось? Только аккуратно рассказывай, чтоб я сам не напугался. Мне пугаться нельзя, в страхе я буйный.

– Там был огромный толстый контролер! Он на меня ругался и кричал, – я раскинула руки в стороны, чтобы изобразить размеры контролера, и опять чуть не съехала на пол, – а потом он стал расти и раздувался, пока не занял весь автобус. И все начало свистеть! Ты напугался?

– И правда ужас, – дедушка округлил глаза, – это тебе, наверное, тот невоспитанный контролер мерещится.

– Да… Я думала, что забыла, а он мне в сон залез. Зачем он так ругался на того мальчика?

– Ну, парень ехал без билета…

– А если я вдруг окажусь без билета?

– Тогда ты просто выйдешь, и будешь такова!

– И необязательно ждать, когда он на меня наругается?

– Ты можешь уйти из любого места, если захочешь.

Я задумалась, дергая нитку на его закатанном рукаве.

– А зачем вы с папой так бежали с утра пораньше? – спросил дедушка.

– Папа сказал, сегодня работа и садик отменяются. Мама тоже куда-то уехала… А почему – не знаю. Он обещал, что в садик пойдем завтра, а сегодня будет пирог и футбол.

Дедушкино лицо вдруг потемнело, и мне стало не по себе. Иногда мне казалось, что мы с дедушкой – близнецы, и я чувствую все то же, что и он. И наоборот.

На кухне бабушка звякала ложкой об кастрюлю, в окнах летели большие серые облака. Я слезла с дедушки и стала обводить пальцем узор на бордовом ковре. Однажды мне удалось обвести почти весь ковер, не прерываясь.

– А больше папа ничего не сказал? – напряженно спросил дедушка. Так он выглядел, когда паял провода в маленьких лампочках.

Дневник бабушки. 6 апреля 1996г.

Ужас, ужас какой…Так нас огорошили сегодня… Юра только спать лег, а я села записывать.

Сережа сегодня с утра привел Наденьку. Взмыленный, бледный, по пуговицам не попадает. Сказал, пусть она у нас побудет, пока они с Викой разбираются. Опять поссорились? Спрашиваю. А он – Вика ушла, насовсем.

Ну, тут у меня сердце куда-то провалилось, с минуту второй инфаркт ждала. Развод? В сорок с лишним лет?!

Надю побыстрее отправила к Юре – она взбудораженная вся, скачет, в глаза заглядывает. У девочки нашей день рождения сегодня – пять лет. Она так в садик хотела, у нее друг там есть – Никитка. Она его периодически поколачивает, но потом волнуется и конфетами угощает. Милый такой мальчуган, приходил как-то в гости, на Надю сверкал глазами, а она размахивала платком, вроде царевна. Сережа ей обещал, что завтра в садике будет второй день рождения. Но будет ли?

Мы их вечером ждали, я ее любимый пирог собралась готовить… А тут – нате.

– Сереженька, вам надо еще попытаться, – аккуратно так ему говорю. Отвернулась специально, пока кашу накладываю, – ты хоть представляешь, что сейчас такое – развод?

Он заметался по кухне, головой о люстру стукнулся. Потом сел – всегда ему неудобно садиться, ноги девать некуда. Лицо закрыл и начал неожиданно тихо:

– Сегодня утром она сказала, что у нее другой есть. Давно. Весь год эти ее «командировки». Только не вопи и не перебивай, мне самому противно. Сколько мы ругались, ни разу не проговорилась, а тут вывалила сразу все. Помнишь, в последний год у нее мания какая-то началась на здоровье? Я все думал, откуда это взялось? Всегда и сама к врачам ходила, и у Нади все прививки есть. А потом ее переклинило. Давай повторять, что они с Надей болеют, что надо только и делать, что здоровьем заниматься… У Нади тогда бронхит затянулся, все в садике переболели, и она кашляла долго. Врач сказал, это остаточное явление и само пройдет – надо ингаляции делать, грудной сбор пить, да и ничего не придумаешь больше. А у Вики прямо сдвиг случился тогда. Ты, говорит, ребенка убиваешь… И про баню начала твердить. Все ей баня и баня, а таблетки – это зло. Я бесился, но думал, само пройдет…Может, вычитала где-то или девчонки на работе обсуждали. Двадцать первый век на носу, черт возьми! Но оно только хуже становилось. А потом ей втемяшилось, что у вас Надя заболевает, и вы ее заражаете…

Тут он откусил бутерброд, с усилием прожевал. С детства так: как понервничает, надо жевать что-нибудь. Я какао ему налила, сижу, боюсь тронуть.

– В общем, вы ее заражаете старостью.

И взглянул на меня. Несчастный, взъерошенный, а я прямо-таки отвлеклась и захохотала:

– Старостью? Ей пять лет! Как можно заразить ее старостью?!

– Это мужик ей втемяшил. Она всегда меня упрекала, что я не глава в семье. А тот, видать, за нее взялся как следует. Сказала, уйдет к нему, пока хоть какое-то здоровье осталось… А он готов их с Надей принять, – тут он кинул бутерброд обратно в тарелку и вскочил, будто его укололо что-то. Глаза мокрые, в окно уставился, как безумный. – Не могу, мам…Противно. Мне так противно, что я хочу, чтобы ее не существовало. Мы давно друг друга не любим, но это нож в сердце. Это предательство.

Я аж не знала, куда кинуться. Какой еще мужик с баней, совсем она, что ли?? И я брякнула:

– На работе обсуждать начнут…

Он аж скривился от злости, зубы скрипнули:

– Мам! Я так и думал, что ты только про это и скажешь, – закричал он и глаза выпучил.

– Тшш, Сереженька, ну я же о тебе беспокоюсь…

– А потом ты злишься, что я мало тебе рассказываю!

Я вытерла крошки, разлетевшиеся от бутерброда, спросила тихонько:

– А что это за человек, откуда она его взяла? Где они жить будут?

– Мам, ты серьезно думаешь, что я буду у нее это спрашивать? Мне противно даже находиться с ней в одной квартире.

– А что с Надей будет?

– Не наваливай на меня все сразу! Вика поставила меня перед фактом – Надю она заберет с собой.

– Это-то понятно… Ребенок всегда остается с матерью.

– А что тогда спрашиваешь?! – разозлился он и опять схватил развалившийся бутерброд.

В общем, не удался разговор. Сережа уходил, хлопал дверью, возвращался обратно. Потом пришел дед, обмотал его пледом и отправил поспать. Надя выглянула из комнаты, глазки беспокойные, пуговицу на платье чуть не оторвала. Сначала все прыгала по комнате, про день рожденья пела, а потом скуксилась и притихла. Даже дед ее развеселить не смог, хотя он единственный, кого она слушала при любой истерике. Дети все чувствуют…

Вика молодец, ничего не скажешь. Собственному ребенку такое в день рождения подсунуть. Она просто уехала, а завтра собралась Надю увозить!

Мы с дедом сидели в шоке. Сережа храпел из комнаты. Надя, слава богу, отвлеклась на книгу про динозавров, которую мы ей подарили. Зачем так спешить?! Это ж какой стресс для ребенка! Еще и так далеко от нас, от отца. Она так любит наш район, тут и садик ее любимый, и ботанический сад, они там с Сережей каждую зиму синиц кормят… До центра пятнадцать минут на метро. А там что? Какой кошмар… Сережа сказал, она так торопилась, будто их дом буквально убивает Надю. Что там за человек-то такой, что так ей мозги промыл?

Вика, конечно, никогда мне не нравилась. Что ни приготовит, есть невозможно, в шкафах все понапихано, как на свалке… Однажды выходит к нам, лицо презрительное, будто мы в чем-то виноваты. И говорит: «Никому она не нужна!» Надя тогда еще грудная была, на плече у нее висела, как лягушонка. А я ей: «Вика, а тебе-то она нужна?»

Ни разу она сама Наде пеленки не поменяла – все Сережа делал или мы с дедом. Иногда я жалела, что убедила Сережу жениться, но что было делать? История-то вышла мутная.

Когда они познакомились, Сережа работал уже давно, на конкурсы подавался, а Вика в инъязе училась. Она ему, конечно, понравилась – белокурая, синеглазая. Талия, как у Гурченко… Все руки ее нахваливал. Как сейчас помню, придет в ночи и восклицает: «Мама, это руки художницы! Или пианистки… Плавные, белые»!

Но не была она ни пианисткой, ни художницей, и таланта у нее ни в чем не было. Только память была, как у компьютера. Сережа ей с экономикой помогал: наговорит целый билет, а она его с первого раза и запомнит. Потому и языки так хорошо давались, и на работу с французским она быстро устроилась.

Но в общем-то она была никакая. Беседы об искусстве поддержать не могла, Сережины друзья ее восприняли прохладно. Я чувствовала, что его это смущает. Если бы ее мать не влезла, они бы подружили с годик, да и разошлись. Сережа потихоньку стал отстраняться, и тут ее мать в нас вцепилась, как бульдог! Конечно, сама за москвича вышла, надо и дочек в Москву пристроить. А я ведь его предупреждала, что они все такие…

Как она нас шантажировала, аж ужас берет! Позвонила и нагло так начала: «Если ваш Сергей не женится, мы в институте слух пустим, что Вика беременна! Он мигом с работы вылетит, и не видать ему заслуженного конструктора».

У меня тогда сердце упало, ведь от такого позора он никогда не отмоется… Не дадут нам умереть спокойно! Мы с дедом тогда поседели, конечно.

Но ничего: поженились, жили как-то, как все живут. Надя родилась, в отпуск ездили. Ругались много, а кто не ругается? Сколько я на деда кричала, не развелись же. Я Сереже аккуратненько и говорю, может, попробуете помириться. Ну зачем ребенка травмировать, себе репутацию портить? Чтоб в институте все судачили? Деда ведь спрашивать начнут…

А он глаза сузил и говорит: «Так может, наконец найду жену своего уровня». Дверью хлопнул, ушел окончательно.

Кого ж он найдет в сорок четыре года, да еще больной весь?

7 апреля 1996г.

Надя показала себя героем, хотя все вышло просто ужасно.

Вчера мы решили, что объяснит ей все Юра. Сережа на нервах, его нельзя нагружать, а от деда она любую новость воспримет спокойней.

Юра долго топтался перед дверью и глубоко дышал. Я ткнула его лопаткой для теста: «Уж лучше быстрее со всем разобраться, а то травмируем еще сильнее. Она и так уже переживает… Вон, круги по комнате наворачивает, как волк в клетке».

В итоге он усадил Надю на ковер, конфеты «Лещина» на всякий случай под рукой положил. Она ради этих конфет даже пыль в комнате вытирает. И одним махом сказал: какое-то время маме и папе нужно пожить раздельно.

Надя уже знала, что так бывает – у Никиты родители тоже в разводе, но новость восприняла с трудом. Не заплакала, а испугалась и как-то задеревенела вся. Забралась на подоконник, уши заткнула и сидела так минут десять. Дед ее не трогал, только караулил, чтобы не упала случайно. Телевизор включил, чтоб бурчал тихонько. Потом она слезла, на личике грусть недетская:

– Это из-за того, что они все время кричат друг на друга?

Пять лет ей, а анализирует все, как взрослая.

– Из-за этого тоже, – сказал дед и достал у нее из-за уха конфету. Этот фокус всегда приводил ее в восторг, и даже сейчас она вяло улыбнулась. – Но, давай обсудим плюсы! Ты ведь скучаешь по маме?

Она кивнула, лицо немного прояснилось. Хоть конфету начала разворачивать.

– Думаю, мама просто хочет с тобой сблизиться. У нее то работа, то дела, а ведь ближе тебя у нее никого нет! Представляешь, как она сейчас в тебе нуждается? Ведь ей тоже грустно уходить.

– Тогда пусть не уходит! – Надя бросила конфету и с ревом бросилась к деду на шею. У меня от сердца отлегло – наконец нормальная детская реакция. – Когда все вернется, как было?

– Надюша, тут главное, что вы с ней вместе будете. Это как игра – будете узнавать друг друга, набирать очки. Вы ведь девчонки, это будет весело!

– Девчонки, – сквозь слезы повторила Надя. Понравилось ей, как это звучит. – А мы фтвоем буим шить? – она воткнулась носом в Юрино плечо, и он с трудом разобрал слова, – Ну, пока не фелнемся к папе?

Конечно, первым делом спросила про это. И тут дед попал впросак, потому что про этого ее «мужика» мы ничего не знаем. Он осторожно сказал:

– А давай уговор: завтра мама придет, и сама тебе все расскажет! Но я точно знаю, что все будет хорошо. Иногда мамы и папы перестают жить вместе – это грустно, но не так страшно, как кажется. Вовсе не обязательно они должны ненавидеть друг друга. Ведь родители Никиты оба пришли на утренник? – он не увидел, но почувствовал, как Надя махнула головой.

– А потом пошли гулять втроем, – вздохнула она и перекатилась к деду на руки, – я спросила его, зачем тогда они развелись, если гуляют вместе? А он сказал, это значит, что они остались друзьями.

– Видишь? Звучит не так уж плохо, правда? – тут дед сильно кривил душой. Все мы прекрасно знали, что Сережа с Викой никакими друзьями не останутся. Он спросил смешным сказочным басом:

– Ты ведь не думаешь, что она тебя к дракону огнедышащему приведет?

Она попыталась рассмеяться, но случайно заплакала снова. Уже не истерично, а просто всхлипывала. Видимо, эмоций слишком много, психика не справилась. Ей же всего пять…

Так они и сидели на ковре, дед ее укачивал, а по телевизору очередной пророк рассказывал про конец света. Надя ручонки уронила и заснула. Мы ее у нас и уложили.

– Ну и праздник, – пробормотал дед с убитым лицом, – даже про пирог не спросила. Наверное, вообще забыла про день рождения…

Сережа разрешал Наде у нас ночевать только в крайних случаях. «Ребенок должен спать дома», – такое правило у него было. Всегда ее домой тащил, даже когда уже спала наполовину. А тут его как подменили. Ушел домой и позвонил поздно вечером. Голос бесцветный, какой-то сиплый, будто радио на даче ловлю.

«Все готово», – говорит, – «она вещи собрала. Завтра Надю заберет, а потом привезет на выходные».

И с тех пор Вика навсегда стала «она».

Глава 2. Б.

– Ты ведь скучаешь по маме? – спросил дедушка в день, после которого все изменилось.

Дедушка был главным человеком в моей жизни. Он объяснял, как работают разные приборы, без конца изобретал новые игры и рассказывал анекдоты, от которых бабушка краснела и ругалась. Он играл со мной в футбол в коридоре, и каждая стеклянная капелька на люстре сотрясалась от наших прыжков. Мы так сильно хохотали, что иногда я начинала икать, и бабушке приходилось наливать мне воды с каплей валерьянки. «Вот дурак! Семьдесят лет, а все скачет», – сердилась она, а я говорила, что семьдесят – это в некоторых странах еще ребенок.