13 друзей Лавкрафта

«Ни разу не б’ло ни одной женщины по ту стор’ну с тех пор, как ее построили», – булькал со странным акцентом этот Эпплшоу.

«Подумать только», – изумился Китуорт.

«А ты можешь представить себе женщину, – продолжал Эпплшоу, – способную его стерпеть?»

«Нет, – признал Китуорт, – с большим трудом. Впрочем, иные женщины стерпят и побольше, чем мужчина…»

«Как бы то ни было, – добавил Эпплшоу, – он не выносит вида женщин».

«Странно, – сказал Китуорт. – Слышал, его родичи совсем иные».

«Насколько мы знаем, да, иные, – ответил Эпплшоу. – Видал их. Но мистер Эверсли не такой. Он их не выносит».

«Наверно, так же как и собак», – вставил Китуорт.

«Да уж, ни одна собака к нему ни в жисть не привыкнет, – согласился Эпплшоу. – И он так боится собак, что их нельзя пускать внутрь. Говорят, ни одной не бывало там с тех пор, как мистер Эверсли родился. Да уж, и ни единой кошки, ни единой».

Еще я услышал, как Эпплшоу сказал:

«Он построил музеи, и павильоны, и башни – остальное построили еще до того, как он вырос».

Высказываний Китуорта я по большей части не слышал, он говорил очень тихо. Раз только услышал, как Эпплшоу ответил:

«Порою он такой же тихий, как и любой другой человек, – рано тушит свет и спит спокойно, насколько мы знаем. А иногда вот не спит всю ночь, и в каждом окне горит свет… или ложится спать за полночь. Кто дежурит по ночам, не сует нос в его дела, если только мистер Эверсли не подаст сигнал о помощи, что бывает нечасто, не чаще двух раз за год. В основном он такой же тихий, как ты или я, – до тех пор, пока его слушаются. Вообще, нрав у него вспыльчивый. Он тотчас впадает в ярость, если кто-нибудь быстро не откликнулся, и так же выходит из себя, если смотрители приближаются к нему без спроса».

В долгих невнятных шепотках я уловил немногое. Например:

«О, тогда он никого к себе не подпускает. Можно услышать, как мистер Эверсли по-детски рыдает. Когда ему хуже, опять же – по ночам, можно слышать, как он воет и вопит, как заблудшая душа».

Или:

«Кожа чистая, как у ребенка, не более волосат, чем мы с тобой».

Или:

«Скрипач? Ни один виолончелист с ним не сравнится. Я слушал его часами. Впору задуматься о своих грехах. А потом вдруг тон переменится, и вот ты уже думаешь о своей первой любви, и весеннем дожде, и цветах, и как ты был ребенком на коленях у матери. Сердце так и разрывается…»

Важнее всего мне показались следующие две фразы:

«Он не потерпит чьего-либо вмешательства».

И:

«Как он запрется, ни единый замок не тронут до самого утра».

– Что теперь думаешь? – поинтересовался у меня Туэйт.

– Звучит так, – ответил я, – словно это место – одноместный дурдом для чокнутого с долгими периодами ремиссии.

– Да, похоже на то, – сказал Туэйт, – но тут, кажется, имеет место нечто большее. Не все услышанное я могу собрать воедино. Эпплшоу сказал одну вещь, не идущую у меня из головы до сих пор:

«Видеть его в мыле было жутко».

А Китуорт однажды сказал:

«Яркие цвета рядом с этим, вот из-за чего у меня кровь стынет в жилах».

И Эпплшоу повторял одно и то же разными словами, но одинаково значительно:

«Ты никогда не перестанешь бояться его. Но будешь уважать все больше и больше, почти полюбишь. И бояться будешь не вида, а его жуткой мудрости. Нет человека мудрее, чем мистер Эверсли».

Однажды Китуорт сказал:

«Не завидую Стурри, запертому там вместе с ним».

«Ни Стурри, ни кому бы то ни было из нас, самых доверенных пока что людей, не позавидуешь, – согласился Эпплшоу. – Но ты свыкнешься, как и я, если ты и вправду тот, кем я тебя считаю».

– …Вот и все, что мне удалось услышать, – продолжал Туэйт. – Остальное узнал из наблюдений и поисков. Я удостоверился в том, что «павильоном» они называют обычный дом. Но иногда мистер Эверсли проводит ночи в той или иной башне, предоставленный сам себе. Свет там порой гаснет после десяти или даже девяти; в другие разы горит и после полуночи. Бывает, что мистер Эверсли возвращается поздно, к двум или трем. Я тоже слышал музыку – скрипку, про которую упомянул Эпплшоу, а еще орга́н. Но никакого плача или воя. Этот человек – определенно псих, судя по скульптурам.

– Скульптурам? – переспросил я.

– Ага, – сказал Туэйт, – скульптурам. Огромные статуи и группы статуй, все – в виде каких-то гротескных людей с головами слонов или орланов. Техника исполнения до одури безупречная. Они растыканы по всему парку. Мелкое квадратное зданьице между зеленой башней и павильоном – его мастерская.

– Похоже, ты отлично знаешь это место, – сказал я.

– Да, – согласился Туэйт, – я очень хорошо его изучил. Сначала я пробирался такими же ночами, как эта. Потом рискнул заглянуть туда в звездную ночь. Затем и при лунном свете. Мне ни разу не было страшно. Я сидел на ступенях перед павильоном в час ночи – ничего. Я даже пробовал оставаться там на день, прячась в кустах, надеясь увидеть его.

– И увидел? – спросил я.

– Ни разу, – ответил Туэйт, – но я слышал его. С наступлением темноты мистер Эверсли ездит на лошади. Я видел, как лошадь вели взад-вперед перед павильоном, пока не стало слишком темно, чтобы я мог разглядеть ее в темноте из укрытия. Слышал, как она проходила мимо меня во тьме. Но так и не смог застать лошадь на фоне неба, чтобы увидеть седока. Прятаться и идти с ней рядом по дороге – не одно и то же.

– И ты не видел мистера Эверсли за весь день, что провел там? – допытывался я.

– Нет, – сказал Туэйт, – не видел. Я тоже был разочарован. Но к входу в павильон подъехал большой автомобиль и остановился под въездной аркой. Когда он проезжал по парку, в салоне никого не было, кроме шофера спереди и ручной обезьянки где-то на заднем сиденье.

– Ручной обезьянки! – воскликнул я.

– Да, – сказал он. – Знаешь, как собака вроде ньюфаундленда или терьера сидит в машине и выглядит такой важной и значительной, сама не своя от чувства собственной важности? Ну так эта обезьяна сидела ровно так же, крутя головой туда-сюда и таращась по сторонам.

– А как она выглядела? – спросил я.

– Наподобие обезьяны с собачьей мордой, – сказал Туэйт, – похожей на морду мастифа.

Риввин хмыкнул.

– Мы теряем время, – продолжал Туэйт, – а нам ведь еще дело делать. Короче говоря, стена – их единственная защита, собаки нет – может, из-за той ручной обезьянки или еще чего. Каждую ночь они запирают мистера Эверсли с одним слугой, заботящимся о нуждах этого чокнутого. Они никогда не вмешиваются, какой бы шум ни услышали, какой бы свет ни увидели, если только не раздастся сигнал тревоги. Я смог обнаружить сигнальные провода – их-то ты и перережешь. Вот и все. Ты в деле?

Риввин сидел близко, почти что на мне. Я ощущал его огромные мускулы и рукоять пистолета у своего бедра.

– Я в деле, – сказал я.

– По собственному желанию? – уточнил Туэйт.

Рукоять пистолета шевелилась в такт с дыханием Риввина.

– Да, по собственному желанию, – подтвердил я.

III

Туэйт вел нас пешком так же уверенно, как вез в машине. Это была самая безмолвная и мрачная ночь в моей жизни: ни единого огонька, ветра, звука или запаха, способных служить нам ориентиром. Сквозь этот туман Туэйт шел так быстро, будто держал путь к собственной спальне – ни на миг не теряясь.

– Вот это место, – сказал он возле стены и направил мою руку к рым-болту в траве у его ног. Риввин подставил ему спину, а я забрался на них обоих. Стоя на цыпочках на плечах Туэйта, я едва мог ухватиться пальцами за карниз.

– Встань мне на голову, болван! – прошептал он.

Я схватился за карниз; взобравшись, спустил вниз один конец веревочной лестницы.

– Скорей! – выдохнул Туэйт снизу.

Натянув лестницу, я спустился и почти сразу нащупал в траве второй рым-болт. Тут же привязав лестницу, я дернул ее, подавая сигнал. Риввин перебрался первым, за ним влез Туэйт. Проведя нас через парк и остановившись, Туэйт схватил меня за локоть и спросил:

– Видишь какие-нибудь огни?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

1 фут равен 30,48 см. (Здесь и далее – примечания переводчиков).

2

Так называется острое гнойно-некротическое воспаление кожи и подкожной клетчатки вокруг волосяных мешочков и сальных желез, имеющее тенденцию к быстрому распространению.

3

1 ярд равен 91,4 см.