Со щитом или на щите

– Вот незадача!

– А он-то для чего надобен?

– Хотелось поговорить с ним насчёт подонков, искалечивших Костю, чтобы Саблин разыскал их. Но раз он отставной…

– Ничего, что в отставке. Андрей поможет, так или иначе; в случае чего, своих, которые служат, попросит подключиться, самых надёжных. Тем более что он собирается открыть частное детективное агентство. Сегодня же встречусь с ним и всё обскажу.

Юрий тоже отпил вина и утвердительно кивнул мне головой.

– Будет ему работёнка для старта как частному сыщику. После избиения твоего друга полгода прошло, следы преступников подзатёрлись, но Саблин и не с такой давностью случаи раскручивал и до суда доводил виновников. Только надо будет заплатить ему за труды.

Юрий посмотрел на Вешина.

– Как насчёт денежек?

– Без вопросов, – ответил тот. – Сколько скажет, столько и заплатим.

Мне было известно, что с полгода назад Самойлов оформил законный брак с Сашей Новиковой, фельдшерицей по профессии, моей хорошей знакомой, и спросил о его семейных делах.

– У нас с Сашуленькой всё отлично, – лучезарно улыбаясь, ответил Юрий. – Не думал, что могут быть такие умницы жёны. После работы едешь домой, как на праздник, где тебя встречают с распростёртыми объятиями и полным столом вкуснейшей еды. Жизнь словно сказка пошла! Заметил, как я поправился, вошёл в тело?

– Есть немного.

– Гм, немного! Чуть ли не в полтора раза тяжелее стал, рубашки в плечах трещат. И всё от хорошего питания и повышенного настроения.

Я знал, что у них должен был родиться сын, и спросил:

– Сынишка как? Сколько уже настукало ему?

– Три месяца доходит. Растёт. Улыбается во весь ротик. Почти по килограмму ежемесячно прибавляет.

Речь зашла о Любушке, его дочери от первого брака, крайне неудачного, с женщиной, поведением своим напоминавшей опасную ядовитую змею.

Юрий посуровел лицом, задумался, глубоко вздохнул и сказал, что с дочкой он видится еженедельно и как может отучает её от дурных повадок, прививаемых матерью.

Он словно вжался головой в плечи, поднял свой стакан с вином и молча, без тоста, залпом осушил его. Пётр последовал примеру брата. В сущности, мадеру они употребляли вдвоём, я сделал лишь пару глотков для компании.

– А как, – спросил я, – поживает наш «друг» Арсений Владимирович Патрикеев, главный прокурор города? Слух прошёл, что его банковские счета за рубежом были заморожены.

Семь лет назад, спустя десять месяцев после моего и Петра побега с зоны, мы втроём решились вычистить сейф с бриллиантами, принадлежавшими сему высокому должностному лицу, стоимостью, как позже выяснилось, больше шести миллиардов рублей.

Тёмной дождливой ночью приехали на внедорожнике к посёлку Золотая Долина, где в своём двухэтажном особняке проживала мадам Басина, тёща Патрикеева, и где «притулился» сейф с обработанными камушками, и приступили к рисковому делу.

Пётр остался в машине неподалёку от автострады. А мы с Юрием прорезали дыру в стальной сетке, отгораживавшей посёлок от остального мира, и проникли на его территорию. Прошли незамеченными расстояние до одностороннего уличного порядка и, перемахнув через бетонный забор, стоявший вокруг приусадебного участка мадам, влезли в домостроение. Басина же эту ночь проводила у своего милого друга, что нам было хорошо известно, ибо мы заранее всё вызнали.

В одной из комнат особняка и находился стальной шкаф, заполненный изящными, красиво оформленными коробочками с брюликами, как бесцветными, чистой воды, так и фантазийными – розовыми, синими, зелёными и другими.

Юрий выполнял основную работу: вскрывал замки, дверные и сейфовые, а я был на подхвате.

У нас глаза на лоб полезли, когда мы увидели, каким огромным количеством драгоценностей набито несгораемое хранилище. Наших сумок едва хватило, чтобы погрузить всё это добро, и тяжесть была – руки обрывала.

Вышли из дома. Огляделись. Дождь так и лил не переставая. Перед тем как приступить к выполнению задуманного предприятия, Юрий отключил свет на подстанции, передававшей электроэнергию посёлку, и темень была – глаз коли.

Тем же путём перебрались через забор на улицу – и бегом к дороге, где метрах в ста от домов ждал Пётр за рулём.

Заскочили в машину, Пётр дал по газам, немного погодя свернул на грунтовку и погнал между полями.

Всё добытое спрятали в лесных схронах возле деревеньки Салымовка. Ну и отметили на радостях удачно провёрнутый гешефт. Позже сокровища были переправлены в Москву, в хранилища центрального отделения банка «Трапезит».

Кража была не с бухты-барахты и не из-за наклонности к подобным опасным мероприятиям. Последним качеством мы ни в коей мере не страдали. И на это дело пошли лишь после всесторонних многодневных обсуждений, сопряжённых с тщательной подготовкой.

Главным же нашим двигателем была месть прокурору за его ложные обвинения, по которым нас с Петром посадили на длительные сроки.

– У Арсения Владимировича в плане накопления денежных средств всё замечательно; пожалуй, даже лучше прежнего, – ответил Пётр. – Высокая прокурорская должность предоставляет ему мощнейшие источники для умножения капиталов, и он использует их со всё большим размахом. Прогресс у него в сём отношении поистине удивительный, что мне хорошо известно. По банковской линии у меня есть возможности отслеживать движение его финансов, и время от времени я это делаю.

– Отслеживаешь? Зачем? – спросил я.

– Низачем. Из простого любопытства. Кстати сказать, многое из того, что принадлежало бывшему полковнику полиции Окуневу, погибшему при плавании на парусной лодке по итальянскому озеру Гарда, перешло в руки Патрикеева.

– Ему? – переспросил я. – Я не ослышался?

– Процентов девяносто этому собирателю капиталов досталось из окуневского наследства. Вообще денежки как бы сами стекаются в его карманы. Достаточно «погасить» уголовное дело против какого-нибудь состоятельного чела, преступившего нормы закона, – и новые миллионы рублей или долларов так и устремляются в сторону названного крапивного семени. Так что за последний год он, в целом, не только не понёс убытков, но чуть ли не вдвое богаче стал.

– Непотопляемый, выходит, субъект.

– Да уж, запас плавучести у Патрикеева дай бог каждому. Однако не нескончаемый.

– А что с Николаем Рыскуновым? – спросил я, обратившись к Юрию. – Как у него дела?

В прошлый свой приезд в Ольмаполь я «наградил» Рыскунова, отпетого бандита, двумя винтовочными пулями: одной раздробил локоть правой руки, второй – колено правой ноги. За убийство своего друга Филиппа Татаринова. Окунев был заказчиком преступления, а Рыскунов стал исполнителем: расстрелял Филиппа Никитича из автомата.

– У него дела как сажа бела, – нехорошо посмеиваясь, ответил Юрий. – Ты сделал этого типа совершенным калекой, что привело его к полному, так сказать, экономическому крушению.

И поведал, что, пока убийца моего друга лежал в больнице почти полгода, его «кореша» растащили всю принадлежавшую ему недвижимость и поделили между собой весь бизнес, которым он занимался.

Сгоряча, не оценив новую расстановку сил в бандитских кругах, он попытался качать права и начал угрожать вероломщикам. Но всё кончилось для него жестокими побоями, после которых он двое суток не мог подняться с постели.

– Будешь ещё рыпаться, – сказали ему на прощанье вчерашние друзья, – сломаем левую руку. И левую ногу тоже. И причиндалы оторвём. Будешь тогда лежать, как «самовар».

В настоящий момент Рыскунов ютится в лачуге и передвигается на костыле. Правая рука у него бездействует; даже спичку не может зажечь одной левой рукой, потому пользуется зажигалкой. От него все отвернулись, и он перебивается с хлеба на воду.

И женщины теперь обходят его далёким краем. При том, что до ранений этот субъект отличался исключительной любвеобильностью.

– Поделом, гадине, – произнёс Юрий по окончании своего повествования. – Он многим жизнь поломал. Наконец-то кара настигла его.

Я же спросил у Петра, нельзя ли каким-либо образом ущемить и Патрикеева, сделать его если не нищим, то по крайней мере избавить от излишних накоплений и обратить их в пользу бедных.

Пётр помолчал с минуту и сказал:

– Я сам думал об этом. Попробуем что-нибудь спроворить. Через Темникова. Альберт Брониславович связан со всеми главными банками, и возможностей у него в тысячу раз больше моих. Но дело это непростое, и понадобится некоторое время.

– Взгляд у тебя тяжеловатый, – сказал мне Самойлов под конец встречи. – Он тебя выдаёт. Знаю, нахлебался ты за жизнь всякого, но избавься от него. Слышишь?

– Да. Постараюсь избавиться.

Я весело сощурил глаза и беспечно улыбнулся.

Ещё поделившись новостями, в основном о своей личной жизни, мы расстались, и я отправился на квартиру Ильиной.

Марья Петровна встретила меня с неубывающей радостью, провела на кухню, опять угостила чаем и составила мне компанию.

За чаепитием я рассказал, что вопрос с лечением Кости в Германии решается наилучшим образом и что уже на днях его повезут в эту мощнейшую высокоразвитую федеративную республику. Однако нужен кто-то для постоянного сопровождения больного.

– А пусть Клавонька едет! – воскликнула Ильина. – Я переговорю с ней. Думаю, она с готовностью согласится. Возьмёт отпуск на работе и поедет. Уж больно к сердцу принимает она несчастье, случившееся с Костей. Лучше моей дочки никто не сможет ухаживать за ним.

– Это точно, никто, – поддакнул я. – Она даже смотрит на него, как мать на своего ребёнка.

Пётр сдержал слово. Спустя неделю Костю повезли в Германию. Рядом с ним неотлучно находилась Клавдия Ильина.

Глава четвёртая

Преступление и наказание

Покончив с чаем, я поблагодарил хозяйку и прошёл в отведённую нам комнату.

Михаил сидел на диване и протирал заспанные глаза.

– Выспался? – бросил я усмехаясь.

– Ага, вдосталь. Как встреча с Петром?

– С Петром и Юрой Самойловым. Нормально встретились. Поговорили о том о сём.

– О чём? Или это секрет!

– Никакого секрета.

И я рассказал. В том числе о плачевном состоянии Рыскунова.

– Заслужил своё, сучара, – сказал Михаил, выслушав. – Нет, не то, ещё мало ему досталось. По-настоящему, казнить бы его принародно самой лютой казнью. Одно время добирались мы до него, но немножко не добрались.

И он в свою очередь выдал следующую историю.

Их было четверо молодцов, обесчестивших шестнадцатилетнюю Янину Солодникову, возвышенную девочку, мечтавшую о великих делах, которые она свершит во благо людям.

Кроме того что Рыскунов и компания изнасиловали Янину, кто-то из них заразил её гонореей.

Мать её, Юна Артемьевна, одна воспитывала дочку и души в ней не чаяла.

– Какая ты счастливая, что у тебя такая дочь, – говорили ей друзья и знакомые. – Таких больше ни у кого нет.

– Это точно, – радостно улыбаясь, отвечала она, – Яниночка – моё великое счастье. И мы так любим друг друга.

Старшая Солодникова была медсестрой, работала в одной из городских поликлиник.

Дочь же хотела стать врачом-педиатром, чтобы лечить детей и с первых дней их жизни помогать им в обретении крепкого здоровья. Она заранее готовилась к поступлению в медицинский институт и была лучшей ученицей в классе. Все учителя прочили ей золотую медаль и большое светлое будущее, осыпанное божьими милостями.

Сколько раз, бывало, она подбирала на улице брошенных котят и щенят, нередко больных, облепленных струпьями, выхаживала их до полного выздоровления и потом через интернет передавала в добрые руки.

– Это мои пациенты, – говаривала она иногда. – И я дарю им новую жизнь, благополучную на этот раз, надеюсь.

– И охота тебе возиться с ними, – судили её соседские девочки, глядя на очередного облезлого котёнка, которым она занималась. – Как тебе не противно!

– Врач не должен брезгать пациентами, – отвечала она с улыбкой на лице. – Я и не брезгую, а сострадаю им. И им так же больно, как и людям, только они ещё более беспомощные. Увы, далеко не каждый жалеет их.

Девочку не просто потрясла мерзость, сотворённая с ней, психологически она была убита наповал, внутренне раздавлена, растоптана.

Добравшись до дома, она рассказала о случившемся матери. Та душевно тоже была сражена и в первые минуты не могла произнести ни слова. Но несколько позже, придя в себя, стала просить дочку держаться. Что, дескать, да, тяжко, гадко, однако надо перетерпеть, что жизнь на этом не заканчивается и что будут ещё и хорошие денёчки.

Старшая Солодникова поседела за одну ночь.

Боясь огласки, Юна Артемьевна сама лечила Янину. И вылечила.

В полицию они не обращались. Опять же из страха перед позором.

Только для самой Янины смысл существования в этом бренном мире был потерян. Спустя немного времени она бросила учёбу, стала пить, курить, словом, быстро пошла под откос.

Однажды она так напилась какого-то суррогата, что свалилась в квартальных кустах и пролежала в них половину ночи.

Все окрестные бомжи делали с ней, что хотели, каждый исходя из своих фантазий.

В девятнадцать лет по причине подорванного здоровья Янина лишилась половины зубов.

В двадцать лет она умерла.

На похоронах Юна Артемьевна не пролила ни слезинки; глаза её были сухими. При физической хрупкости она была довольно сильная характером. Дополнительную крепость ей придавали ненависть к насильникам и нескончаемое желание отомстить им.

Все предыдущие четыре года исподволь она наводила справки о молодцах, погубивших её дочь. И в конце концов установила личность одного из них, некоего Ермилина, где он проживает и место его работы.

Это был двадцатитрёхлетний парень, единственный сын своих родителей, слесарь на одном из заводов.

Чтобы быть поближе к нему, Юна Артемьевна при появлении вакансии перевелась в здравпункт этого предприятия. На меньшую зарплату. И стала ждать своего часа. И спустя ещё год дождалась.

Это были дни, когда в коллективе завода проводили вакцинацию против вирусного заболевания, имевшего некоторые признаки кори.

Вирус отличался особой агрессивностью, представлял большую опасность для здоровья, потому прививали всех, за исключением редких противопоказаний.

Наконец в кабинет здравпункта пришёл и Ермилин. Они оказались вдвоём.

Юна Артемьевна прикрыла дверь с защёлкивающимся замком, посадила рабочего на стул и велела ему высвободить левую руку из рукава спецовки. Когда он высвободил руку, она сделала ему инъекцию в мышечную плечевую ткань.

– Посиди немного, – сказала она и, подождав, пока он засунет руку в рукав робы, продолжила: – Знаешь, дружок, что я вколола тебе?

– Лекарство против вирусного заболевания, что же ещё! – ответил пациент, ухмыляясь.

– Нет, дорогой, ты ошибаешься, – холодным механическим голосом произнесла Юна Артемьевна. И, назвав препарат, сказала, что это смертельный яд.

– Через пару минут ты сдохнешь, – холодно же посмеиваясь, добавила она.

Ермилин оцепенел на несколько мгновений, затем сделал движение, чтобы вскочить и бежать к двери, но ноги отказали ему, и он бессильно снова опустился на стул.

– Видишь, понял, почувствовал, яд уже действует, – сказала убийца, продолжая улыбаться холодной хищнической улыбкой. – А знаешь, почему я вколола его тебе? Помнишь, пять лет назад вы вчетвером изнасиловали несовершеннолетнюю девочку, школьницу десятого класса? Это была моя дочь, её звали Янина. В прошлом году она умерла. Из-за вас. Вы погубили её. И вот час расплаты настал. Как, хорошо тебе сейчас? Нет?! И мне нехорошо. С того самого проклятого дня. Смотрю, тебе совсем поплохело. Ах, бедненький, ха-ха.

Ермилин действительно побледнел, как смерть; он схватился за горло, захрипел, покачнулся и, уронив стул, повалился на пол.

Через минуту парень уже не дышал.

Юна же Артемьевна сняла с себя белый халат, вышла в коридор, заперла кабинет здравпункта на ключ и прошла к заводской проходной.

– Что-то рано сегодня наша медсестра, – сказала ей вахтёрша, сидевшая возле вертушки. – Или заболели? На вас лица нет.

– Да, самой нездоровиться стало, – ответила Юна Артемьевна. – Со стольким народом за день контактируешь. Видимо, инфекцию подхватила. Вот, отпросилась.

Она вышла на улицу, где её ждало заранее вызванное такси, и поехала к себе домой.

Приехали. Юна Артемьевна расплатилась с шофёром.

– Вам плохо? – проговорил он, глядя на неё. – Что-то вы скверно выглядите. У вас такой бледный вид. Может, вам помочь?

– Нет, со мной всё в порядке, – ответила Юна Артемьевна. – А вам за доброе намерение спасибо.

Она вышла из машины, поднялась в свою квартиру на третьем этаже, переоделась во всё чистое и написала предсмертную записку, упомянув в ней совершённое убийство. Затем позвонила в полицию, сделала себе инъекцию того же яда, дозу которого получил Ермилин, отпёрла входную дверь и легла на диван.

Врач, прибывший вместе с полицейскими недолгое время спустя, констатировал лишь смерть несчастной.

Случилось так, что вся эта трагедия дочки и матери Солодниковых дошла до Филиппа Никитича Татаринова. И привела его в мрачное состояние духа. Он даже выпил немного коньяку, дабы расслабить нервы, чего обычно не делал в течение рабочего дня.

Поразмыслив немного, Татаринов вызвал к себе Михаила Болумеева, рассказал о Солодниковых и велел ему разыскать насильников. И наказать по справедливости. Тот привлёк своих подручных.

На город словно накинули мелкоячеистую сеть, сквозь которую не могла незаметно ускользнуть ни одна мало-мальски стоящая информация.

Если на поиск Ермилина и его наказание Юна Артемьевна потратила в общей сложности пять лет, то помощники Татаринова ту же работу выполнили за три дня.

Одного прелюбодея зарезали в тёмном проходе между нежилыми постройками, второго вытолкнули из лоджии одиннадцатого этажа двенадцатиэтажного дома.

Болумеев лично участвовал в обеих расправах. С предварительными объяснениями педофилам, за что их собираются превратить в прах земной.

В первом случае виновник гибели Янины Солодниковой бросился бежать, достиг конца прохода и уже начал поворачивать за угол, но Михаил метнул вдогонку нож. И угодил ему в спину возле левой лопатки. Тот упал.

– Ты понял, за что тебя? – спросил Михаил, наклонившись над поверженным.

В ответ послышалось недолгое хрипение, лишь отдалённо похожее на слово «да-а».

– Ну, хоть это хорошо, – произнёс исполнитель наказания.

Удары тем же ножом в шею и левый бок довершили начатое.

Второго групповушника, двадцатипятилетнего парня, застали ночью в квартире, которую он снимал.

– Я н-не хотел, – заикаясь, сбивчиво сказал тот в ответ на обвинение. – Это всё Рыскунов, он всё затеял.

– Но тебе понравилось? – спросили у него.

– Не-е, у неё и грудок-то толком ещё не было. Я таких не люблю. И я был последним.

– Последним – разве это что-то меняет? – сказал Болумеев. – Ты виновен, значит, должен расплатиться. Это ты заразил её триппером?

– Нет, наверное. Я к тому времени уже вылечился.

Предварительно мохнорыльника заставили выпить водку. Поллитровку с лишним. Стакан за стаканом. Когда он пришёл в невменяемое состояние, его вывели в лоджию.

– Куда вы меня ведёте? – спросил он заплетающимся языком.

– Гулять, – ответили ему. – Сейчас ты хорошо прогуляешься. И мозги у тебя прочистятся.

Был сильный дождь с грозой, молнии сверкали одна за другой, гром гремел, не переставая, и звук разбившегося тела никого не потревожил.

Осталось добраться до Николая Рыскунова, инициатора изнасилования Янины. Но начались масштабные полицейские преследования людей, возглавляемых Татариновым, затем он сам был убит, и стало не до того.

– Здо́рово ты, не дрогнула у тебя рука, – сказал я, подытоживая повествование Болумеева.

– Пепел Клааса стучал в моём сердце, – ответил Михаил словами из знаменитой книги «Легенда об Уленшпигеле». – А тебе надо было всё же уничтожить этого подонка Рыскунова.

– Ладно, чёрт с ним, – ответил я с некоторым чувством виноватости и досады. – Переделывать сделанную работу не будем; добивать глубокого инвалида – не для меня.

Глава пятая

В Сибири

Через трое суток после прибытии в Ольмаполь полковник Лошкарин собрал нас в своём гостиничном номере и оповестил, когда и каким именно транспортом генерал Храмов будет этапирован к месту заключения.

– Информация получена из надёжного источника, – сказал он. – Сначала Храмова доставят в Красноярск. Поездом, в специальном вагоне для осуждённых. В так называемом вагонзаке. Внешним видом он практически не отличается от многих других типовых цельнометаллических вагонов.

Мы с Михаилом переглянулись. Нам обоим доводилось «путешествовать» в подобном транспортном средстве – с зарешёченным внутренним пространством, под вооружённым конвоем. Мне – один раз, ему – трижды.

– В вагонзаке восемь камер, – продолжил Лошкарин. – Три малых и пять больших. В одной из них, малой, отдельно от остальных осуждённых будет находиться Борис Александрович Храмов, честный боевой генерал, а не вороватая канцелярская крыса, каковым его представили судебные органы. Как вы понимаете, наш путь тоже поначалу до Красноярска. Дальше, к самому месту заключения, всю партию арестантов – об этом у нас уже был разговор – повезут водным путём на сухогрузном теплоходе. Нам важно не отстать от него и под видом полиции вмешаться в решающий момент.

У каждого из нас кроме гражданской одежды была повседневная полицейская форма подходящих размеров: пиджак, брюки, рубашка и кепка. И обувь из хорошей кожи, соответствовавшая общей цветовой гамме костюмов. А также полицейские же плащ и куртка на случай непогоды. Всё было закуплено в одном из московских магазинов Военторга.

– Вопросы есть? – произнёс полковник, закончив докладывать.

– Разрешите? – сказал Зуев, поднявшись с места.

– Говори.

– Когда едем?

– Ты и Глеб – послезавтра. Прибудете в Красноярск, займётесь материальной подготовкой для проведения заключительной фазы операции, непосредственно связанной с освобождением генерала. Купите достаточно надёжное быстроходное судно; мы это тоже обсуждали. Также закупите продовольствие и прочее, что может понадобиться на всё время экспедиции по Енисею и последующее передвижение по тайге. Денег у вас достаточно – и наличных, и на банковских карточках.

Получив от полковника необходимые инструкции, капитан Зуев и лейтенант Фролов быстро собрались и отправились на железнодорожный вокзал за билетами. Через день они скорым поездом выехали в Красноярск.

А я, Болумеев и Лошкарин взяли билеты на поезд, к которому должен быть прицеплен вагонзак с генерал-майором Храмовым и другими осуждёнными.

Со дня нашего прибытия в Ольмаполь прошло две недели. Шла уже третья декада июня. Дни тянулись мучительно долго. В какой-то мере мы коротали их, занимаясь упражнениями на выносливость и отработками приёмов рукопашного боя.

Выезжали за город и там, на поляне, окружённой осокорями и узколистным лохом, тренировались и устраивали спарринги.

Особый упор делали на выучку Михаила, так как его техника и тактика в рукопашном отношении больше походили на обычную уличную драку. Он всё схватывал на лету и освоил немало из того, что я и полковник показывали. Вдобавок у него была необыкновенно высокая скорость движений, что давало дополнительное преимущество в схватке с противником.

И вот наступил день нашего отъезда. Приехали на вокзал, поднялись в купейный вагон, прошли в своё четырёхместное купе, выкупленное на троих. Полковник Лошкарин расположился на левом от двери диване, я – на правом. Болумеев занял полку надо мной.

Впереди – двое с лишним суток пути.

За несколько минут до отправления Михаил спустился на перрон и прошёлся вдоль состава.

– Не опоздайте только! – в спину ему крикнула проводница, стоявшая у входа в вагон, миленькая такая, симпатичная.

– Ни в коем случае! – махнув ей рукой и смеясь, отозвался он и пошёл дальше.

В купе Болумеев вернулся, когда поезд уже тронулся.

– «Тюрьма на колёсах», – сказал он, присев на диван рядом со мной, – в конце эшелона, как и всегда. А потом, после перецепки, будет спереди, сразу за локомотивом.

Он говорил о вещах, известных каждому зэку, побывавшему на железнодорожном этапе. Просто чтобы почесать языком. И ему, и мне, повторяю, доводилось курсировать в тюремных вагонах. При доставке к местам заключения.

Ничего хорошего в этих транспортировках нет; сидишь, точимый тоской, в душной камере без окна, как зверь в клетке, вместе с другими осуждёнными. Среди них нередко бывают и чрезвычайно опасные. Негативная тяжёлая энергетика таких личностей ощущается на физическом уровне.

Могут попасться и маньяки, в том числе такие, у которых неистребимая психопатическая тяга к душегубству. С ними особенно нужно держать ухо востро и всегда быть готовым к столкновению. Такие персонажи хуже самых страшных хищников. Последние обычно нападают на свою жертву лишь будучи голодными, а серийные убийцы – в любой момент, как только их настигнет патологическое обострение, и случается это внезапно.