Черный маг

Вдобавок Дарий, тоже одержимый религией и философией, познакомил Виктора с еще более интересным явлением, которое как раз возрождалось в университетах и других оплотах контркультурной революции.

Он ввел Радека в оккультизм, и друзья с головой нырнули в темные прельстительные воды.

Пока они там осваивались, Дарий встретил девушку по имени Ева, которая увлекалась колдовством и оккультизмом. Знания Дария произвели на нее впечатление. Она была такая стеснительная, что порой казалась аутичной, хоть и обладала потусторонней красотой, которая пряталась за юбками и водолазками из секонд-хендов. Когда Виктор впервые увидел Еву, она напомнила ему американскую актрису Фэй Данауэй – загадочную, замкнутую, с каким‑то призрачным, соразмерным лицом. Дарий, неуклюжий и тощий, как копье, знал, что Еву тянет к нему не страсть, а ощущение безопасности.

Виктор мгновенно почувствовал глубокую связь с Евой и думал, что она испытывает то же самое. Его огорчало, что Дарий влюблен в девушку, явно и безнадежно.

Особого опыта в таких делах у Виктора не было, и он решил игнорировать создавшееся положение (вскоре стало ясно, что идея оказалась идиотской), полагая, что у него есть все, о чем только можно мечтать: личная и интеллектуальная свобода, яркая, полная общения жизнь и двое очень близких друзей, с которыми можно делиться всеми своими переживаниями.

Ни Виктор, ни Дарий толком не знали, разделяет ли Ева их одержимость эзотерическими вопросами или ей просто нравится с ними общаться. Ни один из них не озаботился тем, чтобы спросить ее об этом. Казалось, она в восторге от нового приключения, которое они запланировали на следующий учебный год, после летних каникул. Они уже ознакомились с разными сторонами оккультизма, вместе с Евой исследовали колдовство, древних богинь и культ плодородия; Виктор посвятил друзей в каббалу, тайные общества и восточный мистицизм, а Дарий представил им обширный, загадочный мир магии.

Все это было очень интересно, но пришла пора расширить горизонты. Отправиться в путешествие туда, куда, по словам Дария, отваживаются двинуться лишь самые отчаянные, нырнуть во тьму и вернуться, крепко сжимая в кулаке ключи от знаний и могущества.

Ева и Виктор сразу согласились с планом Дария, и Радек все лето предвкушал грядущий учебный год. Потому что они с Евой и Дарием решили стать черными магами.

* * *

Виктор не знал, когда задремал, но очнулся от забытья только ближе к четырем часам ночи. Он выпил стакан воды и попытался заснуть, однако слишком глубоко ушел мыслями в прошлое и теперь не мог расслабиться. Поэтому он подошел к своему ноутбуку и набрал в поисковике «пресс-конференция Ордена нового просвещения».

Накануне Грей спрашивал Виктора, слышал ли тот о харизматичном лидере нью-эйджа пасторе Саймоне Азаре. Профессор слышал, но только о нем самом, и ни разу не присутствовал на его выступлениях. Сект и харизматичных проповедников вокруг пруд пруди, они каждый день появляются и исчезают сотнями. Виктор начинал интересоваться конкретными личностями только в том случае, если они переходили от популизма к преступной деятельности или находилась еще какая‑то веская причина.

Вверху списка была ссылка на первую пресс-конференцию Саймона и на другую трансляцию, которая вышла в эфир чуть раньше в тот же вечер. Виктор кликнул на первую.

Видео началось, и рот у профессора на миг приоткрылся, плечи ссутулились, а все тело напряглось. Лицо, которое смотрело на него с экрана, принадлежало человеку, который только что появлялся в воспоминаниях профессора, пока тот путешествовал в прошлое, подогревая себя абсентом.

Человеку, который некогда был его лучшим другом.

Глава 13

Лондон, Англия

Данте все сильнее углублялся в сердце лондонского Ист-Энда, в район, который граничил с теми, что недавно приводились в порядок. Там располагался Первый храм нового просвещения. Он размещался в эффектном, но не слишком большом здании, шестиэтажной стеклянной башне, в которой со временем будет шестьдесят шесть этажей и шестьсот шестьдесят шесть комнат. Однажды здесь забьется черное сердце возрожденного к жизни Восточного Лондона, и собор станет средоточием религиозной истории города, который долго стоял на главном перекрестке мира.

Только в силу войдет не та религия, о которой все думают.

Данте впечатляла не только благосклонность Волхва к их темному богу, но и гениальность этого человека. Зачем насильно проталкивать людям в глотки нечто неудобоваримое, если то же самое можно преподнести мягко, по одной доктрине за раз, выстраивая новую религию поверх других, которые потерпели поражение? Приманка и подмена были сутью феноменально быстрого роста многих современных религиозных организаций, особенно тех, что использовали в качестве наживки псевдохристианские аллюзии.

Волхв вывел эту тактику на совершенно новый уровень. И вот наступило время, когда у них стало достаточно адептов, когда умонастроения и предрассудки постепенно изменились, когда традиционная концепция Бога безвозвратно утратила свои позиции, и значит, можно было раскрывать всё новые и новые истины.

Данте шел к храму через самые гнусные места Восточного Лондона, впитывая взгляды их обитателей – так же, как во время путешествия через катакомбы. Хотя длинный черный плащ и скрывал его ножи, уличные подонки шестым чувством понимали, что в эту часть джунглей явился некто, занимающий в местной иерархии ступень гораздо выше любого из них. Они почти всегда отворачивались, когда он проходил мимо.

Почти.

Еще до того, как был заложен Первый храм, на одной улице ему как‑то раз бросила вызов банда местных. В ход пошли ножи Данте, два из них рассекли воздух и нашли сердца своих жертв еще до того, как те успели хоть что‑то понять. Еще троих Данте уничтожил в ближнем бою. Его лезвия мелькали и разили так быстро и умело, что со стороны, наверное, казалось, будто хулиганов выпотрошил смерч.

Стоя среди тел, окруженный тремя другими членами Церкви Зверя, Данте передал всем вокруг безмолвное послание, которое гласило: «Теперь это наша территория, и больше никаких вопросов».

Послание дошло просто великолепно.

Данте обогнул окраину Хакни и продолжил путь, оставляя позади квартал за кварталом ветшающих, закопченных многоквартирных домов, пока не оказался в еще более неприятной местности среди заброшенных зданий и складов, где хранились товары для черного рынка. Из разбитых окон выглядывали лица, воры и бандиты сновали среди покрытых граффити строений. Данте находился в самых дебрях Восточного Лондона. Эти места были так же далеки от Пиккадилли и Букингемского дворца, как и самые удаленные форпосты некогда могущественной Британской империи.

Он нырнул в потайной подземный переход, потом подошел к каналу, полному илистой зеленой воды, который приведет его к месту назначения.

Восточный Лондон напоминал Данте о детстве в Монреале, и дело было не в сходстве культур: бедность везде выглядит одинаково. Всё те же замусоренные улицы и полуразрушенные дома, те же напряженные лица прохожих, те же тела и души, навсегда увядшие от прозябания на задворках общества.

Несмотря на окружающую нищету и врожденную шепелявость, Данте был жизнерадостным ребенком, энергия наполняла его от маленьких ножек до длинных каштановых кудряшек. Его родители были добрыми и ласковыми, и это значило куда больше, чем среда обитания. Когда Данте жаловался отцу на детей в школе, которые смеются над ним из-за шепелявости, тот объяснял, что они просто завидуют его уникальной манере произносить слова. Став постарше, Данте понял, как обстоят дела, однако отец заверил его, что убежден в своей правоте.

Но окружение все же имеет значение. Особенно ярко оно проявило себя, когда Данте было тринадцать и ночью в рождественский сочельник к ним в дом проник вооруженный пистолетом грабитель. Отец Данте услышал шум и попытался дать злоумышленнику отпор. Тот выстрелил в обоих родителей и исчез, оставив мальчика в обществе плачущей младшей сестры и мамы с папой, жизнь которых вытекала вместе с кровью на вытертый ковер.

Родители умерли еще до прибытия скорой, и в ту ночь Данте лишился большей части своей души. С этого момента он видеть не мог огнестрельное оружие. Боль потери, невыносимая боль, которая начала распоряжаться жизнью мальчика, усилилась, когда их с сестрой поместили в детский дом. Данте не только потерял горячо любимых родителей, но и вынужден был теперь, будто тень, влачить жалкое существование в казенном учреждении.

Однако он предпочитал обычный детдом временным приемным семьям, потому что получал удовольствие от драк. Они помогали ему выплеснуть ярость, однако сестре, единственному родному существу, которое у него осталось, жилось там не слишком хорошо. Когда девочке исполнилось пятнадцать, Данте заявил директрисе, что они готовы отправиться в приемную семью. Об этом решении он будет жалеть всю жизнь.

Поздней ночью, спустя полгода после переезда, Данте взял сестру за подбородок и заставил рассказать о синяках на бедрах, которые заметил, когда она переодевалась на ночь. Сестра долго отнекивалась, но, когда над горизонтом поднялось солнце, все ему рассказала. Данте не колебался. Пока приемные родители лежали у себя в спальне, он отправился в кухню, схватил мясницкий нож и пятьдесят два раза всадил его в дряблую плоть негодяя средних лет, который насиловал его сестру. Вмешалась жена ублюдка, поэтому Данте убил и ее.

Данте оказался в тюрьме для несовершеннолетних, не испытывая ни тени раскаяния, цепляясь за ставший совсем уж крохотным остаток души ради визитов сестры. Но год спустя она покончила с собой, не в силах жить в приемной семье без брата. Тогда исчезла последняя толика души, и боль стала единственным чувством Данте, единственным господином, единственной страстью.

* * *

Данте прошел в Первый храм через подземный вход, поднялся на шестой этаж и вошел в помещение, где заседал Внутренний совет. В пустом шестиугольном помещении были стены из черного дерева и шесть кресел из него же. Известный художник расписал сводчатый потолок звездами, превратив его в подобие галактики, и в результате у всякого, кто сюда входил, возникала иллюзия глубины помещения. Закрашенный черным световой люк все же пропускал отдельные лучики света. Этот прекрасный зал дарил всем, кто в нем находился, ощущение, будто они парят в безграничной пустоте.

Перед Данте возвышалась расписанная оккультными символами дверь во внутреннее святилище. Насколько ему было известно, оно предназначалось лишь для Волхва и его приближенных во время общения со Зверем.

Нет, не Зверем, учил их Волхв. Как и ветхозаветный Бог, божество, которое недавно обрел Данте, вершило дела жизни и смерти. Волхв называл эту сущностью другим именем, но позволял, чтобы ее именовали Зверем или даже сатаной, «противоречащим». А вот имя Люцифер не подходило, потому что темная сущность, которой поклонялся Волхв, не была ангелом.

Она была богом.

Дверь внутреннего святилища широко распахнулась, и Волхв шагнул в зал в своей мантии с серебряными звездами. Он был одновременно властным и мудрым.

– Спасибо, что пришел. Нам нужно со многим разобраться.

– Прежде чем мы начнем, – проговорил Данте, после смерти отца возненавидевший свою шепелявость, – должен сказать, что мне позвонили из Сан-Франциско.

– В наших рядах разногласия?

Данте хрипло усмехнулся.

– Оук никогда не осмелился бы роптать. Нет, к нему приходили двое, связанные с Интерполом, и Оука это встревожило.

– Почему?

– Один из них, высокий здоровяк, – объяснил Данте, – представился экспертом по религиям. От него могут быть неприятности. Его зовут…

– Виктор Радек.

Глаза Волхва, напоминавшие цветом чай, который только‑только начал завариваться, засветились. Данте подумал, что их выражение больше всего напоминает энтузиазм, и это его удивило: Волхв редко демонстрировал чувства.

– Так, значит, тебе известно о нем и о расследовании, – протянул Данте.

– О да.

– И тебя оно не тревожит? Взаимодействие с Интерполом может причинять неудобства.

Лицо Волхва вновь обрело характерную невозмутимость того, кто уверенно контролирует любую ситуацию.

– Я предвидел интерес этого человека. Тебе незачем из-за него беспокоиться.

– А второй? – поинтересовался Данте. – Его зовут Доминик Грей.

– Это его партнер.

– Оук, похоже, счел его опасным, – сообщил Данте.

– Он приедет в Лондон или Париж, причем скоро. Оставляю его на тебя.

Данте провел большими пальцами по лезвиям своих ножей.

Глава 14

Когда Грей проснулся, причудливый сон о незнакомке все не шел у него из головы. Ее исчезновение в самолете, тревожные образы из сновидения… Все это беспокоило и выбивало из колеи.

Он встретился с Виктором в той же кофейне и, подавив зевок, заказал кофе. Виктор заседал в укромном уголке нога на ногу, задумчиво опустив голову. Перед ним на столике рядом с пустой чашкой из-под капучино стояла новая, полная. Все еще стараясь стряхнуть с себя ночной кошмар, Грей заговорил:

– Что у нас на сегодня? Опрос других свидетелей, встреча со специалистом по поджогам, экспресс-проверка активности Оука в последние несколько месяцев?

– Все идеи неплохи, – отсутствующим тоном ответил Виктор. Он наконец поднял глаза, и Грей был поражен тем, что увидел. Хотя профессор был чисто выбрит и одет в привычный черный костюм, глаза выдавали бессонную ночь. Широкое лицо и темные брови, всегда сведенные, казалось, сошлись в поединке с какой‑то невидимой сущностью. Грей знал, как крепко шеф держит в узде свои эмоции, и понимал: все, что написано у Радека на лице, на самом деле ощущается в двадцать раз сильнее.

– Виктор, что с тобой?

Профессор взял себя в руки.

– Извини меня. Я думал о проповеднике, выступления которого ты просил меня глянуть. Ночью я как раз и смотрел его пресс-конференцию.

– Ты о Саймоне Азаре? – уточнил Грей.

– Да, хоть я и знал его когда‑то под другим именем.

– Ты его знал? – удивился Грей. – По какому‑то другому расследованию?

Крупная голова Виктора качнулась из стороны в сторону.

– Он был моим лучшим другом.

* * *

Радек предложил вернуться в отель, прежде чем дальше обсуждать Саймона Азара. Профессор с отсутствующим видом откупорил абсент, хотя не было еще и десяти утра. Ничто не могло удивить Грея сильнее, чем услышанные в кофейне слова. Виктор и Саймон выглядели ровесниками, обоим было под шестьдесят, но на этом сходство заканчивалось. К тому же Грей никогда не видел, чтобы его босс нервничал из-за дел.

– Его настоящее имя – Дарий Гассомиан, – сообщил Виктор, усаживаясь в кресло напротив Грея. – Он из Нью-Йорка, а в Лондон переехал, когда учился в старших классах. Оба его родителя из Ирана. Когда я учился в Оксфорде, мы с Дарием были очень близки. Я не получал от него вестей со времен университета, хотя одно время до меня доходили слухи о том, где он и чем занят.

– Слухи? – переспросил Грей.

Виктор взял бокал двумя руками и навис над ним, подобно великану или темной хищной птице.

– Помнишь тот наш разговор о двух типах сатанизма?

– Конечно.

– Дом Люцифера и Церковь сатаны Лавея – примеры символического сатанизма, как ты, думаю, понимаешь и сам. А вот приверженцы L’église de la Bête и им подобные известны как теистические сатанисты, потому что на самом деле поклоняются дьяволу. Однако есть и третий тип, куда более редкий, и его корни уходят глубоко в историю, во времена, предшествовавшие даже гностикам. Он зародился в древней Персии, где и появилось само понятие дьявола.

– Опять зороастризм, – присвистнул Грей. – И твой друг-иранец.

– Он, конечно, иранец, но не питал любви к Зороастру, и расстались мы не по-дружески.

У Грея возникло неуютное подозрение, что Виктор знает слишком многое об этом третьем типе поклонения дьяволу, что бы тот в себя ни включал.

– А что случилось?

– Помнишь, я сказал, что происхождение дьявола – история для другого дня? – вздохнул Виктор. – К сожалению, этот день настал.

– Так всегда бывает.

Радек шевельнул бокал, и абсент закружился в крохотном водовороте.

– Большинство теологов даже не понимают, что концепция дьявола в качестве антагониста Бога возникла до появления христианства.

– Я бы решил, что идея злого божества лежит вне времени. Что она универсальна.

– Это не совсем так, – возразил Виктор. – Пантеистические верования в многочисленных божеств, добрых и злых, конечно, были очень распространены в древние времена, как и псевдомонотеистические религии вроде индуизма, где множество аватаров представляют собой различные грани одного высшего существа. Но лишь после возникновения авраамической концепции чистого монотеизма мы столкнулись с единым всемогущим Господом и проблемой зла.

– Что привело к потребности в созданиях с рогами и вилами, – подхватил Грей, хотя ему и пришлось обдумать слова Виктора, прежде чем ответить. Энциклопедические знания друга, касающиеся религий и культов, поражали Доминика, но во время подобных лекций он часто чувствовал себя студентом, который пытается не потерять нить рассуждений профессора.

– Совершенно верно. Как я сказал, дилемма теодицеи с самого начала беспокоила умы монотеистических теологов, но зороастрийцы подошли к ней по-новому задолго до наступления христианской эры.

– Дуализм, – кивнул Грей, припоминая прочитанное о зороастризме. – Вера в равную Богу сущность, которая ему противостоит.

Виктор встал и принялся расхаживать по комнате – воплощение эталонного профессора.

– Логическое решение проблемы зла. Зороастрийцы верили, что во Вселенной действуют силы-близнецы, Ахура-Мазда и Ангра-Майнью, известный также как Ахриман. Заратустра и его последователи поклонялись Ахура-Мазде как благосклонному Богу-создателю, в то время как Ахриман и его легион дэвов, или демонов, представляли собой силы тьмы.

– Весьма упрощенный взгляд.

– Концепция дуализма угрожала раннехристианской церкви, – пояснил Виктор. – Гностики, самая серьезная опасность для католической церкви в истории, заимствовали дуалистические элементы своей теории из веры в Ахримана. Так же поступили и многие другие еретики.

– Если честно, – откинулся на спинку дивана Грей, – мне легче представить, что какой‑нибудь злой божок там, наверху, творит всякие мерзости, чем уверовать в Господа, ответственного за существование геноцида и детской проституции.

– И многие ученые умы в истории с тобой согласились бы. Не будь католическая церковь так сильна, популярные дуалистические ереси вроде манихейства, катаризма, богомильства, альбигойства и марсионизма, скорее всего, дожили бы до наших дней. Кстати, святой Августин в течение девяти лет был манихеем.

– Святой Августин состоял в секте? – удивился Грей. – Я про манихеев в жизни не слышал.

– Это потому, что культы, ереси и альтернативные верования не просто осуждались католической церковью: они уничтожались.

– Звучит… космически. Сама идея злого бога.

Виктор перестал расхаживать, уголки его губ приподнялись.

– Кто на самом деле считает себя воплощением зла, Грей? Тебя бы удивил взгляд на вещи тех, кто находится внутри секты, даже такой ужасной, как L’église de la Bête.

– Думаю, я получил некоторое представление об истории и понял, что к чему, но как это связано с Дарием или с убийствами?

Виктор стоял перед окном, снова глядя в никуда. У Грея возникло подозрение, что он решает, сколько готов рассказать.

– В первую очередь я искал знания, и, надеюсь, ты это понимаешь. Когда в самом начале своего пути я учился в Оксфорде, то практиковал магию. Дарий, я и… одна девушка исследовали черную магию вместе.

Грею сложно было представить Виктора хоть молодым беззаботным студентом колледжа, хоть романтиком, но по задумчивому тоскливому взгляду профессора становилось ясно, что когда‑то именно таким он и был. А еще Доминик видел, что в воспоминаниях Радека таятся грусть и боль большой потери. Интересно, подумалось ему, не об этой ли девушке вспомнил Виктор после вопроса о том, был ли он женат?

– Есть группа черных магов, – продолжал профессор, – в которой верят, что магия исходит не только от законов Вселенной, но и от сущности или сущностей, которые держат под контролем темные силы. Таких магов называют дьяволопоклонниками.

Грей поднял вверх палец.

– Когда я читал о зороастризме, там говорилось про касту жрецов под названием маги, или волхвы. Конечно, они практиковали магию, откуда и пошло название, а также в честь трех библейских волхвов. У Ахримана тоже были свои маги?

– Говорят, что маги, которые поклонялись Ахриману, обучали царя Соломона темным искусствам, включая призывание демонов. Мы почти ничего не знаем о жрецах Ахримана, кроме того, что весь древний мир их боялся. И в исторических записях Ахриман практически не упоминается, если не считать трудов Рудольфа Штайнера, выдающегося философа и исследователя Гёте. Он работал в начале двадцатого века.

– О нем я тоже ничего не знаю, – заявил Грей.

Виктор отошел от окна, чтобы приготовить еще абсента. Пристраивая к бокалу ажурную лопаточку и кубик сахара, он сообщил:

– Штайнер был основоположником движения, которое назвал антропософией. Оно сочетало в себе элементы ницшеанства, философии Гёте, европейского трансцендентализма и теософии. У Штайнера появилось довольно много последователей, хотя его космология была весьма причудливой. В его представлении в человеческой эволюции и духовном развитии ключевую роль сыграли три фигуры: Христос, Люцифер и Ахриман. Ученый считал, что ахриманическое влияние существует с середины пятнадцатого века и что Ахриман воплотится в течение третьего тысячелетия, как когда‑то воплотился Христос.

– Третье тысячелетие ведь сейчас? По-моему, «причудливая» космология – это очень слабо сказано.

– Просто других точек отсчета у Штайнера нет, – пояснил Виктор.

– И еще догадка, – сказал Грей, вставая, чтобы размять ноги. – Твой старый приятель был дьяволопоклонником.

– В яблочко, – поджал губы Радек.

Грей отнес в кухню свою чашку из-под кофе и вернулся к шефу.

– И сам ты тоже.

– Я баловался этим, – спокойно подтвердил тот, – но в итоге отказался.

Грей давно знал, что интерес Виктора к религиям и культам выходит далеко за рамки деятельности по охране закона. Он не раз задавался вопросом, что руководит Радеком, когда тот принимает решение: желание помочь жертвам или стремление удовлетворить собственное любопытство.

– И что же это для нас означает? – спросил Грей.

– Дарий, он же Саймон, был невероятно умен и талантлив, но при этом неловок и ужасно замкнут. Такой, знаешь, изгой общества. Трудно поверить, что в Сети я видел того же человека, хоть в этом и нет никаких сомнений. А еще маги, в особенности дьяволопоклонники, стараются нигде не светиться.

– Может, твой давний приятель с годами сменил приоритеты, – предположил Грей. – Решил, что ему больше хочется обзавестись «порше» и стайкой сексапильных юных последовательниц.

Виктора это явно не убедило.

– А вообще у дьяволопоклонника, – рассуждал Грей, – мог найтись мотив объявить еретиками и Маттиаса Грегори, и Ксавье Марселя.

– Да, возможно.

– Но, конечно, не исключены совпадения – и мантия дьяволопоклонника, и активность Саймона как раз во время убийств.

– Конечно, – подтвердил Виктор.

– Только я не особенно верю в совпадения.

Они молча уставились друг на друга, и на лице профессора было написано согласие.

– Первоочередной вопрос, – сверился со своими часами Грей, – остановится ли на этом преступник. Мы раскрываем старые убийства или предотвращаем новые?

– Утром мне позвонили из Интерпола. Жак Бертран, с которым я работаю много лет, сказал, что пришло еще одно письмо, на этот раз – главе Круга магов в Йорке. Это одна из старейших в мире общин.

– Я даже не знал о существовании общин магов.

– На самом деле их много.

– Похоже, сегодня у меня день просвещения, – усмехнулся Грей. – И речь в письме снова идет о шести днях?

– Да, только три из них уже прошли.

– Значит, едем в Йорк?

– Я еду, но не сразу, – сказал Виктор, уткнувшись взглядом в бокал. – Нужно кое-что расследовать в Сан-Франциско, основываясь на новой информации.

Грей даже не стал пытаться уточнить, о чем речь, спросив вместо этого:

– А мне что делать?

– Мне нужно, чтобы ты занялся смертью Ксавье.

Доминик медленно кивнул.

– В этом есть смысл.

– Хорошо. Я куплю на вечер билет в Париж. Нельзя терять время.

Грей попрощался и двинулся к выходу, но притормозил, полуоткрыв дверь:

– Еще один момент.

– Какой? – подал голос Радек.

– Я понимаю, почему ты не упомянул дьяволопоклонников раньше. Помалкивать о некоторых вещах вполне естественно, Виктор, у всех есть свои секреты. Просто постарайся, чтобы они не повлияли на расследование, над которым я работаю.