Ромашка цвета бордо

Георгий Кузнецов

Ромашка цвета бордо

Предисловие

Наверное, с самого начала стоит немного пояснить философию книги. Хотелось, чтобы получился не скучный учебник по языкознанию и страноведению, изобилующий не слишком нужными историческими фактами, которые и так уже многократно описаны в других изданиях, или пестрящий цифрами статистики и экономических выкладок, которые в наше динамичное время устаревают, едва появившись. Мне всегда были интереснее живые примеры впитывания чужой культуры и иностранного языка, личное восприятие всего происходящего.

Поэтому на этих страницах очень много субъективного, не претендующего на универсальность или каноническую оценку. Мне скорее близок эгоистичный лозунг «Я – художник, я так вижу». Хочется показать свой персональный и сравнительно необычный путь к французскому языку, «мои университеты», «мою» Францию, моих друзей со всего мира, тоже, как и я, имевших удовольствие прикоснуться к франкофонии.

Для облегчения навигации по оставшимся в голове франкоязычным воспоминаниям разделил повествование на несколько частей, хотя они весьма условны, а зачастую даже в названии полны самоиронии, которую, надеюсь, все почувствуют. Сами наименования частей – это своеобразная отсылка к произведениям классиков русской литературы вроде Льва Толстого или Максима Горького, на лавры которых я ничуть не претендую, но примером которых стараюсь по возможности вдохновляться.

Цели упрощения восприятия текста служат и контурные карты, некая аллюзия на настоящий учебник. Всё-таки полученная профессия педагога даёт о себе знать!

Надеюсь, что книга будет особенно интересна тем, кто имеет отношение к моей alma mater – Московскому государственному лингвистическому университету, по-настоящему ставшему для меня Университетом с большой буквы. Значительная часть книги написана глазами студента-инъязовца.

Ну и, полагаю, стоит немного пояснить название. Почему ромашка? И почему бордо? Эти вопросы мне задают с завидной регулярностью. Для облегчения работы будущих исследователей моего «творчества» приоткрою завесу тайны.

«Ромашковая тема» появилась довольно неожиданно с легкой руки настоящего ромашкового профессионала, моего друга, питерского художника Алексея Сергиенко, который в своё время нарисовал полотно под названием «Кремль в ромашках». Идея, на мой взгляд, совершенно замечательная и необычная. Кое-кто предложил ему продолжить серию и изобразить в его любимых ромашках МИД, что он с блеском и сделал. Увы, в силу ряда обстоятельств холст размером метра полтора на полтора так и не попал в Министерство иностранных дел и остался в студии у Алексея на Казанской улице в Санкт-Петербурге. Зато он, памятуя о том, кто подбросил ему тему, любезно разрешил использовать картину в качестве иллюстрации к моей первой книге, которую я так и назвал – «МИД в ромашках».

Сам же цветок симпатичен мне по двум причинам. Во-первых, он, несомненно, прекрасен своей простотой, лаконичностью и русскостью, символизируя красоту природы нашей средней полосы. Во-вторых, ромашки нередко путают с маргаритками, которые, в свою очередь, созвучны с именем моей супруги Маргариты, которая, к моему счастью, столько лет терпит рядом с собой неисправимого франкофона. С годами я тоже слегка оромашился (или заромашил?). В итоге вторая книга, посвященная моим приключениям в Сенегале и Гамбии, называется «Ромашка на баобабе». Третья в ваших руках. Не исключаю, что похождения ромашки по миру продолжатся.

Так что на вопрос про первую часть названия я, надеюсь, ответил вполне обстоятельно. Что до бордо, то разгадку найдёте дальше.

Желаю приятного и увлекательного прочтения!

Ромашка и «МИД в ромашках»

Часть I Рождение и детство лингвиста

С чего начинается Франция?

С чего начинается соприкосновение со страной? В моём случае в отношении Франции таким проводником стал французский язык. Я его слышал с самого детства. Надо сказать, что мой дед был первостатейным франкофоном: он прекрасно владел языком и имел за плечами богатый опыт работы во франкоязычных странах. Собственно, о моём появлении на свет в 1978 году он узнал, находясь в командировке в Бельгии. По случаю этого радостного события друзья преподнесли ему красивую керамическую пивную кружку с крышкой в виде веселого морского капитана, на которой по-французски было написано «Vive le grand père!» («Да здравствует дед!»), а также указана дата моего рождения. Этот ценный артефакт до сих пор хранится в нашей семье, символизируя первое связующее звено на моём пути в мир франкофонии.

Я был взращён на осознании, что Швейцария и Бельгия – две самые замечательные страны в мире, помимо Родины, конечно. Именно там на протяжении многих лет трудился дед. Моя мама сопровождала родителей ещё в их первой длительной командировке в Женеву в конце 60-х годов ХХ века, поэтому тоже время от времени делилась своими воспоминаниями об этом благодатном уголке Земли.

Вещами и даже, как мне казалось, запахами из тех краёв была заполнена квартира моих бабушки и дедушки. Попадая в их дом, я вдыхал неповторимый аромат, который источали шикарные и весьма необычные гарнитуры, стоявшие во всех комнатах. На фоне типовых румынских и югославских стенок, которыми были заполнены советские квартиры того времени, это казалось совершенным космосом. Меня завораживали прогрессивные люстры в большой комнате, встроенная подсветка полок и бара, лампочки и радио с часами в изголовье кровати. В детстве я случайно разбил у них бельгийский торшер. Неудачное движение ногой, и два из трёх красивых белых круглых плафона разлетелись вдребезги. Как мне было стыдно перед дедом! Как было жаль эту красоту! Как я рыдал! Как дед меня успокаивал! Плафоны потом благополучно заменили, но ощущение хрупкости всего иностранного осталось навсегда.

С детства любил листать бельгийские комиксы, которые читала моя тётя, родившаяся в Швейцарии. У неё дома хранилась богатая подборка современной детской литературы с яркими иллюстрациями. В Бельгии она ходила в детский сад, а затем в местную школу, где к вящему удовлетворению родственников быстро, легко и непринуждённо освоила французский на уровне носителя. Когда вернулась с родителями обратно в СССР, её иностранный язык был в той же степени хорош, как плох родной. В московской школе ей ставили по русскому даже не «двойку», а «кол». Дед был вынужден объяснять ей задачи по арифметике на французском, чтобы она поняла, чего от неё хотят. Естественно, родной язык позже восстановился, чему способствовали нанятые репетиторы, а вот иностранный настолько основательно закрепился, что она до конца жизни владела им великолепно без особых усилий, чувствуя его и действуя по наитию.

В доме у дедушки и бабушки я впервые услышал французскую музыку. Помимо широко известного в Советском Союзе Джо Дассена, гремевшего тогда из любого радиоприёмника, в квартире звучал любимец моей тёти Клод Франсуа. Я знал ведущих артистов французской эстрады и шансонье, про многих из которых в то время в СССР мало кто слышал: Далиду, Шарля Азнавура, Франс Жоли, Жака Бреля, Франс Галль и других. Подпевать не пытался, ибо с этим видом творчества, по мнению окружающих, у меня никогда не ладилось, хотя в душе я был с этим категорически не согласен. Зато узнавал запросто.

Несмотря на окружённость миром всего французского, его влияние на мой неокрепший юный ум вроде и не прошедшего, как показали дальнейшие события, совсем бесследно, тем не менее, было крайне лимитированным во времени и пространстве, ибо ограничивалось сравнительно короткими моментами общения с дедом и тёткой. Случалось же это нечасто, так как, пока они находились в Москве, за границей работал мой отец, которого мы сопровождали, а когда мы возвращались на Родину, в командировку вновь убывал дед. Вечная история в таких необычных семьях.

В начале 90-х годов, после распада СССР, когда в Москве стало трудно со всем, возникла идея отправить меня пожить с бабушкой и дедушкой в Женеву, где они тогда находились. Там даже была полная школа при нашем постоянном представительстве при ООН. Но как-то не сложилось. Если бы получилось, то сейчас я говорил бы со швейцарским акцентом.

Выбор

Первое осознанное, взрослое соприкосновение с французским языком произошло в Индии, где я находился в длительной командировке с родителями и закончил школу при российском посольстве. В силу определённых объективных жизненных обстоятельств возможности покинуть эту страну сразу после получения аттестата зрелости и уехать поступать в отечественный вуз в Москве не имелось. Пришлось искать вариант продолжения образования на месте. После некоторых раздумий выбор пал на Университет им. Джавахарлала Неру (JNU) – один из крупнейших и престижнейших образовательных центров страны.

Мы с отцом поехали туда на день открытых дверей. Походили, посмотрели. Из всего увиденного меня более других привлёк факультет иностранных языков. Вроде как английский давался в школе хорошо, почему бы не попробовать что-то, связанное с лингвистикой и переводом?

Перво-наперво заглянул на кафедру славянских языков, где преподавали выпускники советских вузов. Они удивились появлению у них обладателя российского аттестата зрелости и с удовольствием приняли бы меня на своё отделение, однако, немного поразмыслив, отговорили идти к ним, совершенно справедливо рассудив, что мне будет скучно в окружении индийцев, начинающих изучать русский «с нуля». Меня бы просто эксплуатировали в качестве живого носителя языка. Очевидное преимущество и престиж для факультета, но никакой практической пользы для меня самого. Мы подобную честность оценили.

Сунулся было к арабистам, но понял, что там требуется более серьёзная базовая подготовка (туда набирали в основном людей с урду), а лучше ещё соответствующая религия в придачу. Да и атмосфера на арабской кафедре была специфической, мрачной и, как показалось, гнетущей. К тому же все поголовно ходили с бородами, а я пышностью растительности в те годы не отличался. Перспектива ходить с жиденькой козлиной мочалкой на лице и стать завсегдатаем мечетей не прельщала, поэтому от многообещающей идеи изучать арабский и влиться в ряды ваххабитов мужественно отказался.

Кафедры китайского и корейского откровенно испугали поголовной маниакальной одержимостью имевшегося преподавательского состава: там работали фанаты своего дела, полностью погруженные в предмет. Сборище внешне безумных профессоров. Со стороны это могло сойти за прекрасный пример увлечённости научной работой, но развитое воображение тут же услужливо нарисовало меня самого к концу обучения со столь же всклоченной шевелюрой, ненормальным взглядом и ещё более сузившимися, и без того не сильно широкими от природы глазами, не различающими ничего, кроме иероглифов. Кроме того, за такими языками стоит ещё и определённая жизненная философия, которая, полагаю, не сильно мне близка. Картинка показалась столь правдоподобной и живой, что меня передёрнуло. Я трусливо сбежал от востоковедов, так и не решившись присоединиться к их числу, пообещав знакомство с Востоком ограничить лишь эпизодическим поглощением блюд китайской и корейской кухни. Благо таких заведений по всей планете, включая Индию, имеется в избытке, а заказывать там еду можно и по картинкам, не вчитываясь в меню.

Неплохим вырисовывался вариант с испанским, тем более что он всегда мне нравился. К тому же им владел отец и мог бы помочь, если бы возникла подобная необходимость. Дополнительным доводом в пользу испанского стала замечательная обстановка на кафедре: там преподаватели ходили расслабленные, в состоянии вечной сиесты, что понравилось и даже вызвало ощущение зависти, особенно на контрасте с китайско-корейскими коллегами. Это открыло бы передо мной мир Латинской Америки. Пил бы сейчас текилу, танцевал бы фламенко, румбу или кезомбу, стал бы толстым и ленивым. Решил, что всё это непременно будет в моей жизни, но чуть позже, когда решусь изучать третий иностранный язык.

Преподавали в университете также португальский. С практической точки зрения подобный выбор казался вполне многообещающим ввиду немалого числа стран, в которых этот язык используется. Даже в Индии имеется португалоязычный штат Гоа, который индийская армия аннексировала лишь в 1961 году. Опять же ободряющее число позитивных ассоциаций в виде бразильского самогона из сахарного тростника кашасы и коктейля из него под звучным названием кайперинья (я, правда, в те времена и слов-то таких не знал), самбы и карнавала в Рио-де-Жанейро.

Но лично мне из всего не слишком богатого предлагавшегося разнообразия наиболее перспективным показался французский. Видимо, вспомнилось давно забытое звучание этого языка родом из детства и некая душевная предрасположенность. С точки зрения дальнейшей «линии жизни» тоже вырисовывалась вполне благостная планида: Франция, Бельгия, Швейцария в Европе, половина стран Африки и ещё кое-какие территории по миру.

Приятное впечатление произвело и руководство кафедры, отличавшееся не слишком характерной для Индии интеллигентностью и обходительностью. В очередной раз убедился, что всё-таки изучаемый (или преподаваемый) язык накладывает свой безусловный отпечаток. Дополнительным, а, возможно, и решающим доводом в пользу этого направления стала информация, что я буду не единственным иностранцем на потоке.

Так я стал студентом французского отделения школы языков Университета имени Джавахарлала Неру. По-научному – CFS SL JNU (Center of French Studies, School of Languages, Jawaharlal Nehru University). Начиналась очередная глава в жизни.

In vino veritas (Истина в вине)

Мощным толчком в освоении нового языка, выведшим этот процесс на качественно новый уровень, послужил… алкоголь. В отношении французского шаг вполне оправданный, если не сказать – необходимый. О влиянии вина, шампанского, коньяка, арманьяка, кальвадоса, пастиса, ликёров и других напитков французского производства на произношение, артикуляцию, постижение основ грамматики и глубин лексики наверняка немало написано вездесущими британскими учёными. Если нет, то подобные исследования были бы в высшей степени востребованы среди лингвистов. Кроме того, в моём понимании, алкоголь является неотъемлемой частью французской культуры, без которой страна и её народ немыслимы.

Мой путь к этой страноведческой составляющей был сравнительно тернист, поэтому об этом стоит рассказать отдельно. По ходу повествования тема алкоголя не раз будет всплывать в разных ипостасях, однако начну я в хронологическом порядке с эпизода первого опыта.

В те стародавние времена я был столь юн и невинен, что к возлияниям не имел не только отношения, но и склонности. Обучение в индийском вузе, где мои одногруппники индуисты и мусульмане немилосердно пьянели от безобидных пузырьков Кока-Колы, никоим образом не способствовало развитию тяги к освоению неведомого мне пласта общечеловеческих знаний.

Это в корне не устраивало отца, который хотел привить мне благородную культуру пития и подготовить к взрослой жизни. Но как научить отпрыска, который наотрез отказывается что-либо пробовать? В итоге после уговоров и просветительских бесед, сводившихся к тому, что в нашем обществе надо уметь с толком и красиво употреблять соответствующие напитки, а к совсем непьющим относятся настороженно, пришлось сдаться. Однако выставил встречные условия: первым пивом непременно должен стать американский «Bud», а вином – розовое анжуйское. Про более крепкие разновидности спиртного речь в принципе не шла.

Почему выбор пал именно на американское пиво? Читатель вправе задаться резонным вопросом, неужели в Индии напрочь отсутствовали местные производители, или невозможно было найти какой-то другой приличный международный пивной бренд? Уверяю, что всего имелось в относительном изобилии, а местные сорта пива в высоких вытянутых бутылках я регулярно покупал для отца в продуктовой лавке индийца Камала, которая размещалась на территории посольского жилого комплекса. Но я, как можно догадаться, никогда не искал лёгких путей.

У нас дома в Москве на кухне всё моё детство перед глазами висели две привезённые отцом из командировки в Нью-Йорк зеркальные барные вывески с рекламой сортов «Bud» и «Heineken». Как известно, визуальные образы весьма стойки и запечатлеваются в мозгу на долгие годы. Мне всегда больше нравилась картинка с красно-белым логотипом напитка из Штатов, поэтому, когда встал вопрос о том, какое пиво мне хотелось бы попробовать, я, не моргнув глазом, назвал именно его. Всё бы ничего, но, напомню, в тот момент мы находились в Индии, а там «Bud» отсутствовал не только в свободной продаже, но даже был недоступен по дипломатической выписке, не единожды выручавшей в иных ситуациях. Отец заметно пригорюнился и время от времени делал робкие попытки всё-таки сподвигнуть меня на что-то менее экзотическое и благородное, однако сын был непреклонен в своём юношеском максимализме.

Ситуацию спас случай. В рамках турнира по футболу среди команд аккредитованного в Дели дипкорпуса значилась встреча с коллегами из посольства США. Игра должна была проходить на территории американской дипмиссии, куда мы толпой наших болельщиков дружно направились в один из вечеров. Американцы сделали из мероприятия настоящий спортивный праздник в своих традициях, с разносом бургеров, хотдогов и… холодного пива «Bud». Отец радостно подбежал к первому же официанту, приобрел две дефицитные баночки и одну из них торжественно вручил мне: «Пробуй!». Мне содержимое категорически не понравилось, однако пресловутый «пивной» вопрос был благополучно закрыт!

Тем не менее, пиво едва ли могло оказать какое-то влияние на освоение французского языка. Другое дело – вино (ещё лучше, конечно, коньяк, но об этом я догадался значительно позже). Его положительное влияние на верность произношения и чистоту звучания практически всех носовых звуков, по мнению отдельных профессионалов, бесспорно. По прошествии многих лет винопрактики я не только не намерен оспаривать данное утверждение, но даже имею собственную теорию на сей счёт. Однако в ту пору руководствовался совершенно иными мотивами. Так, розовое анжуйское возникло из романа Александра Дюма «Три мушкетёра», где предстало в роли напитка, наиболее ценимого моим любимым героем – благородным Атосом.

И вновь возникла та же незадача, что и с пивом: анжуйское в Индии отсутствовало напрочь, а французские дипломаты, увы, в футбол не играли и никаких мероприятий винной направленности в тот момент не устраивали. Однако мой родитель не сдавался и таки обнаружил его в одном из каталогов дипломатической выписки то ли из Гонконга, то ли из Сингапура. Когда искомая бутылка была доставлена и с победоносным видом водружена передо мной на столе, пришлось пробовать. Вино мне, кстати, тоже не понравилось, но зато «винный» вопрос оказался закрыт.

Спорт

В предыдущей главе я ненароком упомянул про спорт (через призму первой дегустации пива, но всё же). Стоит сказать, что он тоже стал одним из скрытых аспектов, подтолкнувших меня к изучению именно французского языка. Нет, я не стремился выступать за сборную Франции. Мне вообще глубоко чуждо стремление к спортивным нагрузкам. Единственный вид состязаний, увлёкшим меня в старших классах школы, оказалась… Формула-1. Как вы понимаете, никаких активных действий созерцание данного чемпионата не предполагает. Но я начал наблюдать за Формулой в начале 90-х годов прошлого века, когда на кону было противостояние двух великих пилотов: француза Алена Проста и бразильца Айртона Сенны. Из этой парочки мне всегда был больше симпатичен Прост с кривым носом и широкой улыбкой. Так что в момент выбора языка для дальнейшего изучения среди прочего в уме всплыл и этот светлый образ знаменитого французского пилота.

Оказавшись впервые во Франции, я первым делом купил журнал про Формулу-1 на французском языке. Много позже один из этапов, который я посетил для просмотра гонки живьём, оказался бельгийский франкоязычный Спа-Франкошам. К тому моменту Проста в Формуле уже не было, а другие французские гонщики и команды такой поддержкой с моей стороны не пользовались. Тем не менее, налёт франкоязычия для меня на этом виде спорта сохранился навсегда.

В остальных ситуациях я предпочитал болеть против французов. В наибольшей степени это касалось футбола. Я знал поимённо весь состав национальной сборной эпохи великого Зинедина Зидана, то есть 90-х – начала 2000-х годов, но никогда их не поддерживал. Более того, очень радовался, когда «Голубые» (les Bleus – народное название французской футбольной команды) проиграли «Львам Теранги», сборной Сенегала на старте Чемпионата мира по футболу в 2002 году. В то время я работал в Дакаре и оказался свидетелем подлинного триумфа сенегальцев, «дёрнувших» одних из фаворитов турнира, бывших колонизаторов в стартовом матче группового этапа. Я, как и все жители страны, от мала до велика, прильнул тогда к телеэкрану. На 30-й минуте на весь мир прославился Папа Буба Диоп, забивший единственный, как потом выяснилось, за весь матч гол в ворота сборной Франции. Счёт 1:0 удержался до конца.

Что началось в Сенегале после финального свистка! Страна орала, гудела, танцевала, гуляла два дня! Наклейками «Франция – Сенегал 0:1 Спасибо!» было заклеено всё, что можно и нельзя! Многотысячные толпы людей в цветах национального флага повсюду. Унизить французов – бóльшего счастья для гордой сенегальской души невозможно было вообразить. Моя скромная персона всецело и искренне разделила радость страны пребывания.

Короче, вы поняли, что в спорте французы мне не слишком симпатичны. Прост не в счёт!

Пресса

Моё погружение в мир французского языка происходило в те стародавние времена, когда печатные газеты и журналы ещё являлись полноценным источником информации. Помню, отец принёс мне в Дели невесть как и где раздобытый им свежий номер газеты «Le Monde» («Монд», по-русски «Мир») самого, пожалуй, известного, распространенного и влиятельного французского периодического издания. Скорее всего, его притащил из делийского аэропорта с рейса «Эр Франс» один из знакомых аэрофлотчиков.

Это было нечто невероятное, как прорыв в иную реальность. Я благоговейно перелистывал страницы пухлого номера с многочисленными вкладками, который своим видом, подачей материала, иллюстрациями и даже запахом отличался от советских/российских и индийских изданий. Икона и легенда! Я только-только начал изучение языка, поэтому что-то понять было непросто. Жадно выцеплял знакомые слова, тщетно пытаясь постичь общий смысл, который немилосердно ускользал. Почему-то казалось, что это упражнение окажется гораздо проще и преодолимее. Разочарование было огромным. Это как получить в подарок вожделенную игрушку, в которую невозможно поиграть. В тот момент «Монд» мне так и не открыл мир. Удручающая игра слов.

Сначала стало обидно, но затем меня обуяла здоровая злость, решимость однажды научиться без осложнений продираться сквозь дебри печатной прессы, непринуждённо и играючи утром на веранде ресторана перелистывать газеты под чашечку кофе с непременным круассаном, как во французских фильмах. Была поставлена очередная мотивирующая внутренняя цель, которой, честно сказать, так в полной мере до сих пор не суждено было осуществиться: франкоязычных газет из разных, порой весьма экзотичных стран за жизнь через мои руки прошли тысячи, а насладиться свежей прессой под кофе и круассан так ни разу и не получилось. Виной всему перманентное ощущение спешки, погони за временем и результатом, а также неумение наслаждаться жизнью, неспособность постичь пресловутое «art de vivre», искусство наслаждаться жизнью, как умеют легко и непринуждённо делать французы. Но сие станет предметом отдельного анализа. А пока я с некоторой нежностью вспоминаю шелест газетных листов, запах типографской краски, испачканные пальцы, коллекционирование вырезок по интересовавшим вопросам, а позже – составление рабочих досье.

Чуть позже состоялось первое знакомство с другой легендой – еженедельным журналом новостей «Paris Match» («Пари Матч»). Это был не просто космос, а иная Вселенная! Шикарные цветные иллюстрации, эксклюзивные репортажи, высокий слог, которые покорили с самого начала. Нечто ранее неведомое и невероятно качественное. Через несколько лет многочисленные аналогичные издания появились и у нас, «глянцем» никого удивить было невозможно. Но лично мне памятны первые ощущения соприкосновения с «тем самым» и волшебным.

Комиксы

Завершая печатно-книжную тему, стоит упомянуть об ещё одном аспекте. Забавно, что комиксы сыграли не самую последнюю роль в моём профориентировании. Несмотря на то, что все мои преподаватели крайне негативно воспринимали сей жанр, не рассматривая его как нечто, достойное внимания, реальность такова, что они дико популярны во Франции. Пардон, но в домашних туалетах, где иные особи проводят немалую часть своей жизни, вы скорее найдете несколько комиксов, нежели томик Пруста или Флобера.