Марьянино лето

– Да и чему же тут удивляться? – продолжила она смиренно. – Приходится девке хвататься за любую работу, хоть за самую чёрную, раз от одного мужика оторвалась, а к другому ещё не прибилась…

– Поломойкой к новым русским?!. – взревел отец и неожиданно накинулся на Ваньку: – Паскудник, до чего бабу довёл! Я из тебя душу вытрясу! Алименты будешь платить как миленький! На обоих! Понял?

– Как бы не так! – подскочила к нему Ванькина мать, тыча под нос два кукиша сразу. – Пусть Пашка сам своё отродье кормит! А Танюшку мы, может, себе оставим! Она, может, наша!

– Да что же это такое? – дёргала мужа за рукав Алёнкина мать, – я им Танюшку не отдам, пьяницам!

В горнице стало нестерпимо душно. Кто-то распахнул окна, и скандал выплеснулся на улицу.

По улице в это время шёл безмятежно улыбающийся Томпопотька. Он возвращался от Райки, с которой договорился насчёт молока, а по дороге встретил Любаву, и она позвала его вынуть зимние рамы, а Томпопотька, воспользовавшись предлогом, заинтриговал её рассказом про московских дачников, и она, смеясь и качая головой, обещала ближе к вечеру  напечь блинов и достать вишнёвую наливочку.

Вот и шёл себе довольный жизнью Томпопотька, исполненный самых радужных надежд на сегодняшний вечер, когда вдруг услышал доносящуюся из окон Полины ругань. Пройти мимо он не мог.

– Что за шум, а драки нет? – весело поинтересовался он, переступая порог горницы.

– Щас будет, – пообещал Ванька, хватая деда за ворот джинсовой куртки. – Ты какого чёрта мою жену с чужим мужиком у себя в доме пригрел? Ты чего вообще лезешь? Ты не Ивлев, не Шульгин, это наше дело, семейное, а не твоё!

– Не моё, слава богу, – согласился Томпопотька и, стиснув железными пальцами Ванькины запястья, оторвал его руки от своего воротника. – То-то я иду, слышу – так орут, думал, здесь смертоубийство происходит, а это вы, значит, своё дело по-семейному решаете. Ну, бог в помощь. – И повернулся к выходу.

– Нет, погоди! – преградили ему путь и Ванькины, и Алёнкины родичи, вдруг разом сообразившие, кто тут самый виноватый, – если б ты её к себе не пустил, она так бы и жила при муже! Куда бы ей деваться!

– Как это – куда деваться? – возмутился Алёнкин отец, мгновенно внося раскол в сплотившиеся было против Томпопотьки ряды. – У неё родители есть, могла бы в родной дом вернуться.

Дед с любопытством вертел головой вслед за раздававшимися с разных сторон выкриками.

– Ха… Это если только с ребятами, а ей с хахалем хочется! Другого мужика в родительский дом не приведёшь, когда с первым ещё не развелась!

– Слюбилась с Пашкой, вот к нему бы и ушла!

– Ага, с двумя! У нас и так, кроме Пашки, две дочери с зятьями да трое внуков! А чужих нам не надо!

– И чего рыпается! В декрете сидит, не работает, а есть-то надо! Ванька на чужого копейки не даст!

– Не дам!

– Пашка тоже чужую кормить не будет! И так расходов сколько! Крышу вон надо перекрывать.

– На что ж она рассчитывает? На какие шиши собирается детей кормить – одевать? Да за комнату Томпопотьке платить, он ведь, куркуль, не за так их пустил.

– Ну, этот своего нигде не упустит!

– А к москвичам прислугой кто её пристроил? А там мужик молодой, глядишь, и Пашка скоро с рогами будет, не хуже Ваньки!

– Это он специально, чтоб было чем за комнату ему платить! Москвичи, небось, Алёнке хорошие деньги положили за уборку-то! Да и сыта при них будет, глядишь, и тряпки какие ненужные отдадут.

– Этак-то многие пошли бы! Да ить никто ж не знал! Он же, Томпопотька-то, поперёд всех поспел, никому не сказал! А москвичи, может, кого б другого выбрали!

– Вот именно! Распутницу в дом пустили! А у них дети!

– И мужик молодой!

– Это кто ж пошёл бы? Дочка, что ль, твоя? Да она задницу от лавки не оторвёт! Сто рублей на дорогу брось – не наклонится!

– Это моя-то?!. Да у моей дочки в дому порядок, а у твоей снохи мухи по столу ползают, и занавески на окне пять лет не стираны! А москвичи за свои деньги работы потребуют!

Волна скандала, накрывшая было Томпопотьку, отхлынула от него и захлестнула мутной пеной состоявших в тесном родстве вечных недругов – Шульгиных и Ивлевых. Томпопотька, открывший было рот, чтобы доходчиво объяснить одним, почему Алёнка решилась поменять Ваньку на Пашку, а другим – почему не решилась вернуться в отчий дом, счёл за благо промолчать и незамеченным выскользнул из дома.

Он спешил обратно к дачникам – доложить Лидии Петровне, что необходимое количество парного молока будет поступать бесперебойно, а так же, по мере надобности, творог, масло и сметана. Да гамак нужно ещё повесить, непременно сегодня, да потом зайти домой, привести себя в порядок – вечером Любавушка будет ждать с блинами. Дед блаженно прижмурился. Жалко только, время потерял у Шульгиных, дело-то и впрямь не его, пускай себе сами разбираются. Но хорошо, хоть смолчал, не влез в скандал. Дед самодовольно усмехнулся. Если бы не торопился, если бы не Лидия Петровна и Любава, он с удовольствием ввязался бы в скандал, а пришлось бы – и в драку.

Качели Томпопотька повесил ещё утром, место для них нашлось сразу, и очень подходящее – между двумя старыми берёзами на небольшом пятачке слева от крыльца. Там же можно свалить и кучу песка – пусть малыши куличики лепят. Сейчас они оккупировали качели – по очереди, не ссорясь, усаживались на сиденье, опускали перед собой поперечную планочку, чтобы не вывалиться из расписного лакированного креслица, и умильно поглядывали на старшего брата, чтобы помог раскачаться. Он стоял тут же, присматривал, чтобы никто не оказался позади качелей, останавливал их и помогал слезть тем, кто покачался.

Томпопотька уже разобрался в ребятишках. Их было четверо. Старшего мальчика звали Георгием.

– Егорий, значит, – сказал Томпопотька, когда они знакомились, но мальчик серьёзно поправил:

– Нет, Георгий.

Имя Тома Ивановича не вызвало у него ни малейшего удивления. Он вежливо называл деда по имени-отчеству и всё время крутился рядом. Ещё бы, ведь очень интересно обследовать незнакомый сад – большой, заброшенный, заросший, – и слушать рассказы Тома Ивановича о том, как здесь всё было раньше. В глубине обнаружился сарай с мастерской и чердаком, в котором наверняка хранилось множество интересных старых вещей. Только ключа от него не было. Мальчик, было, приуныл, но Томпопотька сказал, что сарай всё одно надо открыть, там и лопаты, и грабли, и топор, и шланг, и много ещё всего необходимого, ведь они собираются хозяйствовать здесь до самой осени. Но сегодня уже было некогда, и искатели сокровищ, старый и малый, уговорились приняться за сарай завтра.

Двух одинаковых прелестных малышей звали Сонечка и Сенечка, им было по пять лет, а рыженькой Машеньке не исполнилось ещё и трёх. Все ребятишки были красивые, ухоженные, очень вежливые и доброжелательные. Но между собой абсолютно не похожи, хотя и одинаково смуглые. По поводу первого обстоятельства Томпопотька не стал проявлять любопытства – со временем само разъяснится, а насчёт второго не удержался – спросил:

– А где ж вы так загорели? Лето ещё вроде не началось.

– В Турции.

– В Турции? – озадаченно протянул дед. – Он и сам давно подумывал о Турции, насмотревшись рекламы. Денег-то хватит, уговорить бы Любаву…

– Да, в Кемере. Мы каждый год в апреле ездим.

– А как же, учебный год ведь ещё не закончился? Ты в школе-то учишься?

– Я на домашнем обучении. В экстернате.

Томпопотька сочувственно поцокал языком.

– Болеешь чем?

– Нет, почему? Просто родители считают, что программу начальной школы можно пройти гораздо быстрее, а не тратить на неё четыре года. Они сами со мной занимаются, а потом я экзамены сдаю. Вот сейчас сдал за третий класс, и мы поехали отдыхать.

– А, ну тогда понятно. А сколько ж тебе годов?

– Восемь.

Дед уважительно поднял брови и покачал головой.

Место для гамака они подыскали вместе, и Томпопотька послал Георгия за Лидией Петровной – чтобы она лично одобрила. Лидия Петровна явилась не одна, а с молодым мужиком, похожим на Марьяну.

– Это мой дядя Максим, – представил их друг другу Георгий, – а это дедушка Том Иванович.

Максим энергично пожал деду руку и предложил помощь. Лидия Петровна, смущая Томпопотьку великосветскими манерами, смеющимся взглядом молодых глаз и колыханием роскошного бюста, определила высоту и попросила сделать крепление понадёжнее, ибо она сама намеревается в особо жаркие дни проводить здесь, в тени старых яблонь, часок-другой после обеда. Томпопотька с жаром заверил, что сделает всё в лучшем виде и крепление выдержит даже двоих. Если, конечно, не лопнет дно самого гамака. Спохватился, что сморозил лишнее, и смущённо замолчал. Вдвоём с Максимом они вбили массивные крюки и подвесили гамак. Прибежал опять посланный в дом Георгий, за ним шла Алёнка, держа в охапке клетчатый плед и подушку. Увидела Максима и застыла с открытым ртом, не слыша, что ей говорит Лидия Петровна.

– Чего стоишь, как истукан? – оговорил дед и забрал у неё плед. Сложил пополам, постелил в гамак, бросил туда же подушку. Обернулся к Лидии Петровне:

– Готово. Прошу.

Она весело улыбнулась. Томпопотька приосанился и расправил широкие плечи. Грудь колесом – гусар, да и только! Усов, правда, не хватает.

– Ну, кто первый попробует? – спросил Максим, качнув гамак, и посмотрел на Алёнку.

Та вспыхнула и опрометью понеслась к дому. Все засмеялись. Георгий закричал:

– Я! Я!.. – забрался в гамак, вытянулся на спине, заложил руки за голову и мечтательно уставился в голубое небо, полускрытое яблоневыми ветками. – Максим, покачай, пожалуйста.

Максим принялся покачивать гамак, а Томпопотька – извиняться за Алёнку, напирая на то, что «девка деревенская, не обвыклась ещё».

– Оробела, – с досадой объяснял он, – а вообще, она девка ловкая, работящая. – И поспешил увести её домой, тем более, что сегодняшние дела были уже сделаны.

Дома он отчитал молодайку за бестолковость и наказал впредь быть старательной и расторопной, чтобы не потерять места, и вкратце пересказал разгоревшийся сегодня в доме её бабки скандал. Алёнка разволновалась ещё пуще и с гудящей головой пошла разыскивать детей, готовить ужин и обдумывать навалившиеся на неё в последние дни переживания. А Томпопотька в прекрасном расположении духа пошёл к себе в горницу – собираться к Любаве.

Через несколько дней всё утряслось.

Ванька вышел из запоя, приступил к работе и редкий вечер возвращался домой – на центральной усадьбе было полно старых приятелей, да и жизнь в целом веселей – кино, кафешка, круглосуточная палатка.

Пашка, наоборот, в восемь часов, как штык, дома.

Алёнка, переодевшись к вечеру в чистое платье, встречает его с горячим ужином, умытые ребятишки доверчиво лезут на руки. За стол садятся, как положено, всей семьёй, но разговаривают тихо, шикают на детей – чтобы не раздражать хозяина, и занавески на выходящем на улицу окне никогда не раздёргивают, чтобы не привлекать к себе внимание сельчан.

Алёнка быстро привыкла к своей неожиданной новой работе, и она вовсе не казалась ей стыдной.

Двое мужчин, оказавшихся отцом и братом Марьяны, с максимально возможным удобством устроили женщин и детей, наняли им помощников по хозяйству, обо всём договорились, всё оплатили и через день уехали. Алёнка вздохнула с облегчением. Её, непутёвую деревенскую молодуху, словно молния, поразила встреча с Максимом. Его золотистые кудрявые волосы, ласковая рассеянная улыбка, освещавшая узкое лицо, но не затрагивающая грустных, задумчивых голубых глаз, притягивали её, словно магнит. Она никогда раньше не видела таких красивых, одухотворённых лиц. Её обдало жаром, когда он вошёл в горницу в обнимку с большим телевизором и, негромко переговариваясь с сестрой, принялся его устанавливать и подключать. Алёнка в это время стояла на табуретке и протирала люстру. Засмотревшись и заслушавшись, она так и застыла с поднятыми вверх руками и открытым ртом. На неё словно столбняк напал. А потом из онемевшей руки выпала пыльная тряпка, и подкосились колени, и Максим, не прерывая разговора, снял её с табуретки и что-то сказал, и они с сестрой тихо засмеялись. И вышли из комнаты. А Алёнка осталась стоять в нелепой позе, словно ей сказали: «Замри!», вся красная, с выпученными глазами, потому что от его прикосновения враз позабыла о том, что нужно дышать. И потом, занимаясь уборкой, всё боялась столкнуться с ним и не могла сосредоточиться на том, что говорили ей хозяйки – молодая и старая – и, наверное, показалась им бестолковой. Сердце её сильно колотилось, в висках стучало, и, не вникая в наставления, она со сладким ужасом прислушивалась к раздающимся по всему дому голосам, пытаясь различить голос Максима или его шаги. Но он почти всё время был во дворе – осматривал с отцом сад, гараж, баню.

А теперь, слава богу, их нет. Уехали в Москву. А с Марьяной и Лидией Петровной, хоть она и очень строгая, не страшно. Алёнка успокоилась, быстро усвоила свои обязанности и выполняла их добросовестно и с удовольствием. Работа её отнимала несколько часов в день, да и разве это работа? Помыть, почистить, протереть, помочь приготовить обед – в деревне это никогда работой не считалось. К тому же убираться здесь легко – ей выдали множество моющих средств, специальные салфетки, резиновые перчатки и пылесос. А позавчера приехали два мужика и установили на кухне нагревательный прибор «Аристон», и из крана побежала горячая вода. Вот это да! Все условия создали, чтобы Алёнка не перетрудилась! Она тайком поплёвывала через левое плечо и стучала по дереву – как бы не сглазить такое везение! И главное – рядом был дедушка Том Иванович. При нём она меньше робела москвичей, а его поддержка придавала ей уверенности в том, что, в конце концов, всё будет хорошо. Когда-нибудь.

А пока она старалась не попадаться никому на глаза, перебегала, озираясь, из калитки в калитку, благо, что дом, в котором она теперь жила, и дом, в котором работала, самые крайние в деревне. Даже детей своих по вечерам выпускала гулять через заднюю калитку Томпопотьки на луг и то после того, как оттуда уведут коз. Знала Алёнка своих односельчан – Шульгины при встрече будут ругать, стыдить и тыкать носом в ошибки, которые она успела совершить за свою молодую жизнь; Ивлевы будут проклинать и призывать на её бедную голову все кары небесные за приблудыша – одни за Павлушку, другие за Танюшку; а дед Ощипенко будет кричать, что она своим аморальным поведением опозорила звание советской женщины и подаёт дурной пример подрастающему поколению. Поэтому и не совалась Алёнка в деревню, надеялась отсидеться на отшибе, пока утихнут пересуды, о которых знала от Пашки и Тома Ивановича, и боялась, как бы слухи не дошли до хозяев – не дай бог, ещё выгонят.

Так и пряталась она от людей. Настороженно прислушивалась к разговорам хозяев с Томпопотькой и шарахалась от каждого стука в ворота – вдруг притащится какая-нибудь Ивлиха с молочком или Клавдия с яичками и под таким простым предлогом проникнет на усадьбу, увидит Алёнку и – слово за слово – посвятит хозяев в интересные подробности жизни их работницы. Языки-то у всех чешутся.

Но, к счастью, дедушка Том Иванович с самого начала все заботы о московских дачниках взял на себя – привёл в порядок территорию, повесил гамак, качели, наколол дров для печки, проредил и обрезал превратившийся в джунгли сад, расчистил дорожки. Всё сам. Сунувшимся было мужикам, желавшим заработать на бутылку, коротко объяснил, что помощников ему не надо.

И бабы, кинувшиеся предлагать богатым бездельникам экологически чистые деревенские продукты, тоже не были допущены на бывшую Потаповскую усадьбу всё тем же вездесущим Томпопотькой, который вёл себя решительно как заправский барский управляющий.

Для сельчан это был большой облом. Многие уже предвкушали, как всё лето будут сбывать дачникам по безбожно завышенным ценам дары своих садов и огородов, вместо того, чтобы часами стоять с ними под палящим солнцем или проливным дождём на станции. И нате вам – Томпопотька и здесь успел первым и всё захватил в свои руки, куркуль.

Конечно, у него самое богатое хозяйство в деревне – и теплицы, и сад, и огород, и кролики, и ульев аж целых пять, а уж курей, гусей и уток вообще без счёта, благо прудик за забором.

И прудик-то этот тоже, считай, вроде как его личный – ещё лет двадцать назад, когда на центральной усадьбе строили новый клуб, договорился Томпопотька с экскаваторщиком, и тот за ящик водки вырыл ему ровный овальный котлован. Довольно глубокий, а на дне пробился ключик. Томпопотька обсадил его вербой и плакучими ивами, они разрослись, склонились к воде – пышные, кудрявые – и отражаются, как в зеркале. Красота. А возле своего забора напротив пруда вкопал скамейку и сделал калитку. Вечером сидит, покуривает, любуется, как его гуси-лебеди скользят по тёмной глади. Куркуль.

Сколько в это лето на дачниках заработает – страшно представить. И зачем ему? Чего не хватает? Он ведь даже на станции не стоит – сдаёт всё оптом Ахмету, перекупщику. Времени ему, видишь ли, жалко – с десятью пучками редиски стоять. Я, говорит, за это время сто пучков выращу и оптом отдам – пусть дешевле, а в целом-то выгодней выходит. Во какой. Так что, если уж он подрядился снабжать москвичей продуктами, то остальным тут ловить нечего.

Правда, ни коровы, ни козы у него нет, молоко сам покупает. Но насчёт всего молочного он ещё в первый день договорился с Райкой, у неё и творог, и сметана – самые вкусные, и баба она опрятная, молчаливая.

Вроде бы можно Алёнке уже успокоиться, но нет – всё-то она места себе не находила, вздрагивала от каждого голоса. И напрасно, потому что тем временем подошла к концу неделя, наступили выходные, и жгучий интерес деревни к чужим делам полностью сосредоточился на дачниках.

В пятницу вечером к их воротам подкатил здоровый, как троллейбус, серебристый джип, из него вышел высокий красивый мужчина, смуглый, горбоносый, кудрявый.

Его, видимо, ждали, потому что со двора тут же выбежал старший мальчик и кинулся к нему. Мужчина высоко поднял его, покружил, расцеловал в обе щёки, поставил на землю и схватил в охапку подлетевших к ним младших.

Пока он кружил и подбрасывал их, пока они визжали и хохотали от его поцелуев, пока старший доставал из багажника и ставил возле огромного колеса туго набитые пакеты, на высокое крыльцо вышла Марьяна с распущенными волосами и с улыбкой наблюдала их весёлую кутерьму. Потом медленно спустилась по ступеням, придерживая на оголённых загорелых плечах белый ажурный платок, и медленно пошла по дорожке. Мужчина увидел её, осторожно опустил вниз близняшек и стремительно шагнул ей навстречу.

С улицы за ними наблюдали Полина и Клавдия, из окна кухни – Алёнка.

Мужчина подошёл к Марьяне вплотную и медленно, красиво обнял. Она вскинула вверх тонкие руки с нежно звякнувшими золотыми браслетами и гибко подалась к нему. Он склонил к её запрокинутому лицу свой чеканный профиль, и они стали целоваться – так, что у беззастенчиво уставившейся на них Алёнки вмиг пересохло во рту, и по спине побежала струйка пота. Она с такой силой навалилась на окно, стремясь ничего не пропустить, что чуть не выдавила лбом стекло. Но вот целующиеся расплели руки и губы, мужчина нежно провёл ладонью по Марьяниным волосам, по щеке, что-то сказал, она засмеялась, он подхватил и посадил на руку рыженькую малышку, тут же обнявшую его за шею, и они пошли в дом.

Клавдия и Полина переглянулись. Они каждую зиму истово смотрели все сериалы по единственному каналу, который ловили телевизоры в их деревне, и уж, кажется, повидали всякого, но им и в голову не приходило, что т а к действительно могут целоваться люди в обычной жизни. Но в силу возраста поцелуи всё-таки интересовали их меньше, чем Алёнку, а вот другой факт, просто бросавшийся в глаза, поразил до глубины души.

– Мальчишка-то вылитый в отца, – многозначительно заметила Полина.

– А остальные-то вроде как не в него, – развила её мысль Клавдия.

– Вот и я про то.

– А привечает вроде всех одинаково, – задумчиво протянула Клавдия, – может, это и не отец, а просто родственник?

– Да ты сдурела?!. С какими это родственниками так целуются?

– Полька-а-а!.. – Клавдия испуганно закрыла рот ладошкой и вытаращила глаза. – Любовник! Точно! Любовник это её!

– Да ты что? При ребятах?..

Бабы постояли ещё немножко, но смотреть больше было не на что – все ушли в дом. Они тоже отправились восвояси – разносить по дворам новую загадку, полностью занявшую их умы и вытеснившую гораздо менее интересную и совсем не красивую историю непутёвой Алёнки.

Сама же непутёвая Алёнка сразу после приезда гостя была отпущена домой.

Она прибежала в свою комнату и стала лихорадочно готовиться к приходу Пашки. Сварила картошку, зажарила большую яичницу с салом и луком, выложила на тарелку солёные огурцы. Сбегала в огород, сорвала три голубых гиацинта и нащипала молодых веточек петрушки. Цветы в гранёном стакане поставила посередине стола, огурцы, подумав, нарезала тонкими дольками и украсила петрушкой. Потом умылась, надела летний сарафан с широкими бретелями, одну спустила с плеча, расплела косу, расчесала волосы и, досадуя на то, что при бегстве из мужниного дома не прихватила с собой недавно купленную на станции туалетную воду, которая сейчас была бы очень кстати, принялась возбуждённо расхаживать по комнате, ожидая любимого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.