В чём её секрет? Как из травмы делать ресурс

Пришла на ум мамина присказка: «Пока просят – жнут и косят… А когда получат, то ты и не нужен». Теперь я думаю, что была довольно выгодной партией: не пила, не курила, не изменяла, рукастая, хорошо училась и без сомнений шла за ним, соглашаясь на любые его идеи. И верила, что для него это имеет значение. Но мои надежды, что у нас всегда будет понимание и взаимная поддержка, постепенно начали рушиться.

Также я узнала, что в семье Вити разногласия и проблемы замалчивались. Просто начиналась тягостная и мучительная игра в молчанку с лицом, преисполненным достоинства. На мои вопросы – «Что не так? Что произошло?» – всегда был один ответ: «Ничего, с чего ты взяла?» Было мучением терпеть эти немые упрёки. Я не раз вспомнила добрым словом наши с мамой скандалы, когда мы в сердцах могли наорать друг на друга, высказать всё, а потом реветь и, успокоившись, до ночи говорить по душам.

К сожалению, мама была далеко, и я не могла поделиться с ней тем, что меня держат в эмоциональной тюрьме. Редкие созвоны по стационарному домашнему телефону, который висел в прихожей, не позволяли мне высказать всё, что накипело. Вся семья слушала.

Постепенно я знакомилась с особенностями быта на севере. Для меня, городской девушки, было откровением, что в северных широтах не все дома с туалетами. У многих двухэтажек размещались уличные деревянные сортиры. Питьевую воду привозили спецтехникой и заливали в бочки, которые стояли в коридорах. В каждой квартире был деревянный ларь для запаса продуктов и овощей. В домах отсутствовала подача горячей воды. Зимой случались аварии на электростанции, и город оставался без света, а значит, и без тепла, – котельные стояли обесточенными.

Милиция во время аварий, в лютый мороз должна была обеспечивать безопасность важных объектов – ведь сигнализация не работала. Нередко нас также собирали по тревоге, когда вахтовка (машина) с людьми застревала на зимнике. По милицейским сводкам я узнавала, что целые семьи замерзали в тундре, пытаясь в метель доехать от одного населённого пункта к другому. Шокировала одна история: в июне от переохлаждения погиб мужчина. После весенней охоты, не желая ссоры с женой, он остался ночевать в лодке, а к утру обнаружили его окоченевшее тело.

Зимой из-за недостаточного отопления кабинета я в тёплых перчатках работала на печатной машинке. А зима в нашем регионе – девять месяцев в году. «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним прямо в снежную зарю», – назойливая песенка, которую часто напевал мне Витя. Первой моей покупкой с отпускных была дублёнка и бурки – обувь из шкуры оленей, которую шили коренные малочисленные народы.

Первый год в этом суровом крае я много плакала. «Думала, в сказку попала?» – злилась я на себя. Многие вещи в жизни мне открылись с новой стороны. Снабжение продуктами этого города было очень плохим из-за удалённости. Единственным сообщением с землёй являлись авиаперелёты, доступные единицам. Как тогда принято было говорить, «только администрация может позволить себе летать». И они летали на выходных в Москву – за продуктами.

Мучительно и долго я адаптировалась к новым условиям. Изучила город на своих двоих, запасалась тёплой одеждой. В посылках мама традиционно отправляла мне варежки и носки. От местных узнала, что северянин не тот, кто холода не боится, а тот, кто тепло одевается. Я стала следовать этому совету.

С Витей мы работали вдвоём в отделе дознания, и он постоянно своими советами вмешивался в мои расследования, нередко делая мне замечания в присутствии участников процесса. Мне это не нравилось, мы ссорились из-за преступников – и снова начиналась игра в молчанку. Из дома мы подчас шли в свой кабинет разными дорогами.

Это было трудное для меня время. Мне было одиноко, и некому было обратиться за помощью или пожаловаться. Я начала вести дневник, где пыталась объяснить себе, что этот выбор я сделала сама. Даже маму не спрашивала. Я расписывала ситуации на бумаге, и мне становилось легче. Писала письма маме и с нетерпением ждала ответа.

Это было спасением до тех пор, пока я не узнала, что муж тайком читает мой дневник. Его ревность превращалась в паранойю. Для меня было унизительно, что мне уже негде и выговориться. Это стало невыносимо: в порыве очередной ссоры муж начал мне предъявлять претензии по поводу того, что я писала в своём дневнике. Ни моя мама, никто другой никогда не позволял себе ничего подобного, – по крайней мере, я в это верила.

Быт

Через некоторое время свекровь начала спрашивать, почему я не беременею.

– Ты что, болеешь? Ты не можешь?

Я была в замешательстве и не знала, как отвечать. Сначала я отмалчивалась, потом решила всё-таки сказать, что буду рожать только в своей квартире. Тогда она оскорбилась.

– Мы что, плохие родители?

– Какими бы золотыми вы ни были, я хочу воспитывать ребёнка отдельно, на своей территории.

Всё детство мама повторяла мне: сначала учиться, потом работать, потом жилплощадь, а потом рожать. И не дай бог в подоле принесёшь. Я держалась плана, который был записан мне в костный мозг.

Между нами с мамой Вити пролегла пропасть. Лариса Павловна замолчала, но я снова чувствовала немой упрёк. И теперь каждый раз, когда я приходила пообедать, она спрашивала меня, что я сделала, чтобы получить жильё. У меня и так складывалось ощущение, будто я у неё в неоплатном долгу – её дом, её правила, её еда, её сын, и отказаться от этой заботы, – а вернее, опеки, – было бы неблагодарностью, – а тут ещё и эти издёвки. Иногда мне казалось, что мы ей в тягость и она всерьёз хочет, чтобы мы съехали. В те времена с квадратными метрами было непросто. Многолетние очереди как в мавзолей и непонятные критерии распределения жилья. Как работники с маленьким стажем мы были не у дел, а Витя был выше того, чтобы идти к руководству на поклон.

Как-то раз, когда я села ужинать, Лариса Павловна опять начала старую песню о главном. Я огрызнулась:

– Спросите у Вити!

– А при чём тут Витя? Женщина должна заботиться о крыше над головой. Когда же ты рожать будешь, если вы не чешетесь требовать своё?

– Мы вам мешаем?

– Не мешаете… Пока.

Я не выдержала и ушла в нашу маленькую комнату. Когда супруг вернулся со службы, я выпалила ему, что нам надо срочно искать свой угол. Он спросил, в чём дело, и я выложила как на духу, что его мама каждый день за едой начинает этот разговор и у меня стойкое впечатление, что она не рада с нами жить. Он тут же отправился к ней и потребовал, чтобы она меня не трогала и все вопросы решала с ним. Однако ни к чему хорошему это не привело. Противостояние стало слишком очевидным. Свекровь меня демонстративно игнорировала. Мне не хотелось с ней встречаться, и я приходила со службы ближе к полуночи.

Отец Вити по полгода был в навигации, поэтому был не в курсе происходившего. Он был очень добродушным, трудолюбивым человеком. Мне было легче общаться с ним, чем с Ларисой Павловной, – которая, кстати, постоянно критиковала его за тягу к алкоголю. Ни один праздник не обходился без скандала на тему, что отец скоро сопьётся. Дескать, если бы не жена, он давно бы лежал в могиле, как его мама. Я поняла, что в каждой семье есть свои скелеты в шкафу.

Лариса Павловна вообще вела себя противоречиво. Она была старшей сестрой в их большой семье и как старшая собирала младших сестёр и братьев у себя дома на праздники. Готовила праздничный ужин и, конечно, ставила бутылочку. Но после второго или третьего тоста говорила:

– Так, хватит. Что в пьянку-то превращать.

И начинала метаться по квартире, как раненая рысь, громко возмущаясь, что всем мужикам лишь бы пить. Она всегда как бы имела в виду только мужа: «Какой пример ты подаёшь сыновьям?!» – но нередко срывалась на всех вокруг, что, мол, они молчаливые «пособники алкоголизма». Кроме того, она демонстративно осуждала алкоголь и всех, кто его употреблял, и эта история повторялась на каждый праздник.