Хозяйка расцветающего поместья

Я тоже улыбнулась женщине. Хотя по лицу ей можно было дать не меньше шестидесяти, назвать ее старухой не поворачивался язык – столько жизнелюбия и энергии в ней было.

– А я тебя нет, князь. – Она погрозила Виктору пальцем. – Почто жену свою в деревне заточил почти на весь сезон?

Мне стало интересно, как выкрутится муж, но женщина не стала ждать его ответа.

– Говорила я тебе, видели глазки, что покупали. Не нравится, что жена резва не в меру, так взял бы какую старую деву. А то женился на жар-птице и удивляется, что она не ведет себя как курица. – Она обернулась ко мне. – А ты, княгинюшка, тоже хороша. Муж у тебя всем на зависть: красивый, богатый, верный…

– Вы ему свечку, что ли, держали? – не выдержала я. Но почему-то обижаться на такое бесцеремонное вмешательство в личную жизнь не хотелось.

– Уж поверь мне, я трех мужей схоронила, а уж сколько… – Она хмыкнула, не договорив.

– Шутиха старая, – прошипели из ложи Ольги.

– Не любо – не слушай, а врать не мешай! – отрезала Мария Алексеевна. – Я, может, и шутиха, да в крестьянские шапки не ряжусь. – Она снова обратилась ко мне.

– Так вот, ежели ты хотела мужа ревностью подразнить, чтобы он больше тебя ценил, то только хуже сделала. Князь твой из тех, что, раз кого разглядев, в сторону и не посмотрит, но и себе цену знает. Ну да, я вижу, ты сама это поняла. Больше уж так не глупи.

Может быть, она хотела сказать что-то еще, но тут начал открываться занавес и все захлопали, а на балконе, где толпилась публика попроще, затопали ногами и засвистели. К моему удивлению, свет не погас. Я огляделась и в который раз обругала себя за привычки своего времени. Это электрические лампы можно притушить, лишь повернув выключатель, а в здоровенных люстрах на десятки свечей каждую свечку нужно гасить специальным колпаком на длинной палке. А в антракте как-то снова зажигать.

Я обратила внимание на сцену, однако происходящее быстро мне надоело. Пьеса сама по себе была хороша, но исполнение навевало мысли об утреннике в детском саду. Или, если быть чуть более справедливой, о театре кабуки, где смысл не в мастерстве перевоплощения актеров, а в символах, каждое слово и каждый жест выверены – и абсолютно ненатуральны. Актеры заламывали руки, громко восклицали, герой и героиня, признаваясь друг другу в любви, рухнули на колени, приведя зал в полный восторг.

– Ты, кажется, скучаешь, – шепнул мне на ухо Виктор.

Я смущенно улыбнулась.

– Ты не мог бы достать мне текст этой пьесы? Мой внутренний голос бесится, когда читает не он.

Что ответил муж, я не услышала: все захлопали, кто-то закричал, и актриса тут же начала повторять трогательный монолог. От скуки я опять стала разглядывать людей и вздрогнула, обнаружив в ложе напротив Стрельцова, который сверлил взглядом не то меня, не то Виктора.

Заметив, что я его увидела, граф с улыбкой поклонился мне и вышел из ложи. Все снова захлопали, начался антракт.

– Я все же схожу за мороженым, – заговорил было Виктор, но, прежде чем он успел встать, в ложу зашел исправник.

– Княгиня, вы очаровательны.

Они с Виктором обменялись парой ничего не значащих фраз, потом Стрельцов сказал:

– Я послал вам записку, но, увидев здесь, не удержался и решил лично попросить вас завтра заглянуть ко мне в присутствие. Ваша затея удалась.

– Поймали! – ахнула я. – Кто он?

Глава 10

– Не стоит портить представление делами, – встрял Виктор, и я сообразила, что каждое наше слово слышно в соседних ложах, а завтра будет известно всему городу. Что будут судачить про «крестьянскую шапку» – не мои проблемы, а вот о том, что посторонние шастают в моем поместье по ночам, кому попало знать не обязательно.

– Да, прошу прощения, – согласился Стрельцов.

То есть как это «прошу прощения»? А мне до утра умирать от любопытства, гадая, кого они там изловили?

– Я устала и хочу домой! – произнесла я тоном капризной девочки.

– Не правда ли, красоту этой пьесы способен оценить не каждый? – обратилась к своему спутнику Оленька из соседней ложи. Что он ответил, я не стала слушать, потому что Стрельцов заговорщицки улыбнулся Виктору.

– В самом деле, здесь становится душно, даже у меня, здорового мужчины, затылок ломит, а княгиня так недавно тяжело болела.

Вообще-то я давно была здорова как конь, точнее, кобыла, но говорить это вслух явно не стоило.

– Действительно, душно, – согласился Виктор. – Пожалуй, мы и правда поедем домой.

– Я тоже. Пойду попрошу придверника поймать для меня извозчика.

– Кирилл Аркадьевич, если вы оставляете выезд своим родственникам, можете воспользоваться нашей каретой, – улыбнулся Виктор.

– Если я вас не стесню…

– Нисколько. Настенька…

– Мы с мужем будем очень рады вашему обществу, – прощебетала я.

По дороге к выходу Виктору и Стрельцову пришлось то и дело останавливаться, кланяясь знакомым. Почему-то дам в коридоре я почти не увидела, только несколько пар, как и мы, покидали спектакль. Видимо, женщинам было неприлично выходить из ложи во время антракта, не просто же так Виктор сам собирался сходить в буфет за мороженым для меня.

Мы подождали немного в холле, пока придверник кликнет наших слуг с верхней одеждой. Наконец мы втроем устроились в карете. Виктор рядом со мной, исправник – напротив, спиной по ходу движения.

– Кого же вы изловили? – поинтересовался Виктор, когда карета тронулась.

– Обещайте, что не будете с ним стреляться, – вместо ответа попросил урядник.

– Зайков, – прошипел муж.

– Как Зайков? – оторопела я.

Я была уверена, что «домовой» – доктор. Зайков, высокий и широкоплечий, не укладывался у меня в образ ночного вора.

Хотя ведь я могла уже и сама себя запутать: видела человека один раз, несколько недель, а то и месяц назад, в полутьме.

– Зайков, – подтвердил исправник.

– И утверждает, что приехал потому, что моя жена назначила ему свидание.

Я проглотила ругательство.

– Именно, – кивнул Стрельцов. – Заявление это – очевидная глупость, но…

– Представляю, что начнется, когда он предстанет перед судом. Нет, раньше, когда вернется домой и станет жаловаться направо и налево.

– В смысле, вернется домой? – снова не поняла я. – Разве он не будет сидеть до суда?

Стрельцов пояснил:

– Ничего не украдено, жертв нет, объяснение вполне правдоподобное.

– Но я не…

– Вы это знаете, я вам верю, и Виктор Александрович, надеюсь, тоже. Но, само собой разумеется, вы стали бы все отрицать, даже если бы действительно назначили ему свидание и решили на него не являться. Крестьянину проникновение в дом, конечно, с рук бы не сошло. Но Зайков – дворянин. Завтра придется выпустить его под домашний арест. До суда.

Гуманисты бы сказали, что это замечательно. Но я никогда не отличалась особой гуманностью по отношению к типам, которые не умеют держать хватательные и совательные конечности при себе.

Виктор мрачно хмыкнул.

– А наш судья сам в отношениях с замужней дамой, и, конечно, он будет на стороне «несчастного влюбленного». Я даже не уверен, что это дело стоит доводить до суда. Анастасию смешают с…

– Меня в любом случае смешают с известной субстанцией, – не выдержала я. – Как это уже было.

Я обернулась к Виктору.

– Ты знаешь правду, остальное неважно.

Муж сжал мою ладонь.

– Знаю. Но кумушек это не остановит. Молодая и красивая женщина – идеальный объект для сплетен.

Стрельцов вздохнул.

– Дамы любят его… И история о несчастном влюбленном и коварной соблазнительнице, которая дала ему надежду… Простите, Анастасия Павловна.

– Я не давала ему никаких надежд! – взвилась я. – Это ему явно приспичило нарисовать звездочку на фюзеляже!

– Прошу прощения?

– Я не давала ему никаких надежд, – повторила я. – История о якобы назначенном свидании – очевидная ложь, он прекрасно знал, что я в городе. И вы знаете, что это ложь.

– Но доказать это мы не можем.

– Можем, и легко.

– Настя, помолчи, – резко оборвал меня муж. – С этим надо решить раз и навсегда, и не болтовней.

«Только посмей!» – хотелось крикнуть мне, но очевидно было, что не подействует. Хуже того, Виктор может решить, что я пытаюсь выставить его трусом перед исправником, и начнет доказывать, что это не так.

Пропади оно пропадом, это хрупкое мужское самолюбие!

– Виктор Александрович, напоминаю, что я представитель власти, и я не могу одобрить дуэль, какой бы обоснованной ни была причина. Больше того, я должен всячески воспрепятствовать такой возможности.

– Кто-то говорит о дуэли? – с деланым удивлением сказал муж.

– Я говорю. И вы ушли от ответа на мою просьбу не вызывать Зайкова. Поэтому я вынужден превратить просьбу в требование. Дайте мне слово, что не пошлете ему вызов. Иначе мне придется потребовать домашнего ареста и для вас.

– Вы не посмеете!

– Посмею. Как ни унизителен домашний арест, это все же лучше, чем петля, которая полагается за поединок по закону.

Нет, ну что у мужчин за манера по любому поводу проделывать друг в друге дырки?

– А разве покушение на убийство не является поводом для ареста? – спросила я.

– Ареста и казни, что я безуспешно пытаюсь втолковать вашему супругу. Может, хоть вы сможете уговорить его быть благоразумным.

– Строгость законов в Рутении компенсируется необязательностью их исполнения, – фыркнул Виктор.

– Не когда я исправник.

– Но не судья, – не унимался муж.

– Я говорю не о возможной дуэли, – вмешалась я. – Я говорю о попытке убийства князя Северского.

– Убийства? – подобрался Стрельцов, и одновременно муж воскликнул:

– Настя!

– Эта попытка еще и доказательство, что Зайков прекрасно знал о моем пребывании в городе, – продолжала я. – И что ни на какое свидание я его не звала. Есть свидетели…

– Замолчи немедленно!

– И не подумаю! – возмутилась я. – Я не собираюсь становиться молодой богатой вдовой только потому, что у моего мужа гордыня в заднице играет!

Кажется, это было грубо, потому что Стрельцов уставился на меня с изумлением. Но мне было все равно.

– Если уж ты так бережешь мою репутацию, подумай о том, что с ней станет, если тебя застрелят! В бедную Наталью Николаевну только ленивый не бросил камень, как будто мало ей было горя!

– Кто такая Наталья Николаевна? – полюбопытствовал Стрельцов.

– Знакомая моих знакомых. – И правда, есть ли среди моих знакомых те, кто никогда не слышал о Наталье Николаевне? – Осталась вдовой с четырьмя детьми, и все, кто знал ее мужа, обвинили…

– Анастасия, хватит. – В голосе мужа прозвучало столько холода, что я едва не поежилась, хотя в карете было тепло. – Кирилл Александрович, прошу прощения, что вы стали свидетелем семейной сцены. Моя жена слишком остро воспринимает все после болезни.

– Еще скажи, что я вру! – молчать я не собиралась.

– Я не желаю больше говорить на эту тему.

– А я не желаю рыдать на твоих похоронах! – Я повернулась к Стрельцову. – Вчера вечером…

– Настя, еще одно слово, и я очень, очень рассержусь.

Стрельцов стукнул в стенку кареты.

– Останови, я сойду! – Он улыбнулся, словно мы все еще были в театре и болтали о пустяках. – Князь, княгиня, спасибо за приятную и познавательную беседу.

– Зачем ты влезла в мужской разговор?! – взорвался Виктор, когда за исправником закрылась дверь и карета снова покатилась по дороге.

– Затем, что он касался меня! – тоже не стала сдерживаться я.

– Чем он тебя касался? Тебе подставляться под пули?! И не лезь не в свое дело!

– Не подставляйся! – перебила я его. – Об этом я тебе и талдычу!

– Во-первых, вызов уже послан. Во-вторых, иначе тебя назовут блудницей, а меня рогоносцем.

– Как будто меня и так ею не назовут! Ты говоришь «не касается». Но это меня будут поливать во всех гостиных, как бы ни обернулась ситуация! Это мне придется разбираться, если тебя ранят или, того хуже, убьют!

– Что ты заладила, будто кликуша: «Убьют!» Хватит каркать!

– Теория вероятности не показывает связи между высказыванием прогноза и его исполнением! – Я поспешно поправилась: – Пуле наплевать, говорят о ней или нет!

Но мужу уже были неинтересны любые теории.

– Если боишься потерять содержание, я напишу новое завещание перед поединком.

От возмущения я потеряла дар речи. Все, что смогла, – перескочить на переднее сиденье, подальше от этого… этого… и каким-то образом не залепить ему пощечину. Которую он заслужил, между прочим, хотя я всегда считала рукоприкладство ниже своего достоинства.

– Напишешь завещание, значит…

– Да, и ты получишь куда больше обычной вдовьей доли.

– На гербовой бумаге…

– Конечно, – сухо подтвердил муж.

– Отлично, она пожестче будет. – Мое терпение лопнуло. – Знаешь что? Если у тебя не хватает ума понять, что я боюсь потерять не деньги, а тебя, то возьми свое завещание, скомкай, засунь себе поглубже и проверни! Хотя вряд ли это прибавит тебе мозгов!

– Настя, успокойся немедленно, или ты завтра же вернешься в деревню!

– Напугал ежа голой… ягодичной мышцей! – Я уже не могла спокойно сидеть, подскочила, больно стукнулась макушкой о верх кареты, но это только сильнее меня разозлило. – Я сейчас же отправлюсь домой, только…

Карету тряхнуло на камне, и я, потеряв равновесие, полетела прямо на мужа. Не знаю, каким чудом в последний миг сумела опереться не на него, а на стенку над его плечом. Виктор подхватил меня за талию под распахнувшимся тулупом, но вместо того, чтобы оттолкнуть, потянул на себя, и я, сама не поняв как, очутилась верхом на его коленях. Юбка, натянувшись, затрещала, я ойкнула, попыталась отшатнуться, но муж не выпустил.

– Никуда ты не поедешь. – В его голосе промелькнули хриплые нотки, отозвались мурашками по коже.

Нет, это оттого, что тулуп распахнулся. Хотя тогда бы стало холодно, а меня обдало жаром от его взгляда.

– Почему это? – Мой голос тоже сел.

– Потому что я тебя никуда не отпущу, – выдохнул муж в мои губы.

Притянул меня за затылок уже знакомым жестом, и я подалась навстречу. Злость все еще бурлила внутри, и поцелуй вышел жестким, напористым, жадным, и снова никто из нас не хотел ни сдаваться, ни разжимать объятия. Тулуп слетел на сиденье напротив, но жар ладоней мужа, скользивших у меня по спине, не давал замерзнуть.

– Не сейчас… – выдохнула я, когда мы оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. – Ребро…

– В бездну ребро, – хрипло отозвался он, целуя мою шею.

Карета остановилась.

– Приехали, ваши сиятельства, – окликнул Герасим.

Глава 11

Я вылетела из кареты, забыв и про тулуп, и про прореху на платье. В прихожей тихо ахнула Дуня, что-то спросила вслед, но мне было не до нее. Жар заливал лицо, стоило только подумать, что Герасим наверняка все слышал и все понял. Пропади оно пропадом, это богатство, если к нему прилагается толпа вольных и невольных соглядатаев!

Мне казалось, что быстрые шаги за спиной я не слышала, а чувствовала всем телом, между нами словно натянулась невидимая наэлектризованная струна. Я не удивилась, когда в шаге от будуара Виктор перехватил меня за плечо, разворачивая, прижал к стене, нависая всем телом. Не знаю, чего мне больше хотелось – обнять его или оттолкнуть, но я не сделала ни того, ни другого, неловко опустила руки, чтобы не задеть место травмы.

– Мы не закончили, – промурлыкал муж, склоняясь к моим губам.

– Невозможный ты человек, – выдохнула я, когда удалось отстраниться. – Я даже отпихнуть тебя не могу, не зная, где сломано.

Он тихонько рассмеялся.

– Как удачно, что у меня такая заботливая жена.

Я ткнулась носом в его шею. Запах его одеколона – пряный, с легкой горчинкой, и одновременно свежий, как трава после дождя, – закружил голову не хуже поцелуя.

– Просто я знаю, как это больно, – попыталась я воззвать к здравому смыслу.

– Ребра – не орган любви.

Он приподнял мой подбородок, начал покрывать лицо поцелуями – неторопливо, дразняще, и когда его губы снова накрыли мои, колени едва держали.

Палантин соскользнул с плеч. Виктор потянул меня в будуар. Шторы уже опустили, и я вцепилась в его руку, чтобы не споткнуться в кромешной тьме. Муж щелкнул пальцами, искра на миг ослепила, а когда я проморгалась, обнаружила себя на козетке, и теплые блики свечи играли на лице Виктора, который устроился рядом.

Света одновременно было и слишком мало, и слишком много, огоньки двоились, множились в зеркалах, сплетаясь с тенями.

Я потянулась к шейному платку Виктора, пальцы едва слушались от нетерпения, а когда его руки коснулись моих, помогая справиться с узлом, будто ток пробежал по телу, отдаваясь внутри сладкой дрожью. Шелковый лоскут улетел в полумрак, Виктор склонился к моей шее.

– Моя невыносимая… – Горячий шепот перемежался поцелуями. – Невозможная… совершенно невероятная жена…

Он опустился на колени перед кушеткой. Сдвинул платье с моего плеча, прохладный воздух комнаты коснулся кожи, и на контрасте прикосновение разгоряченных губ к шее, ключицам, груди ощущалось острее, ярче. Я справилась с застежкой его фрака, завозилась с жилетами… попадись мне сейчас тот умник, который додумался до этой моды – носить сто одежек, и все с застежками! Не выдержав, я дернула, пуговица застучала по полу. Виктор рассмеялся низким, бархатным смехом.

– Я пришью, – прошептала я, целуя его кожу в вырезе рубахи.

– Какие странные вещи тебя волнуют. – Он спустил мое платье еще ниже, высвобождая грудь, приник к ней. Мурлыкнул: – А сейчас?

Я застонала, запрокидывая голову.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся он, потянул одежду с другого моего плеча, опуская до талии.

Руки выводили узоры по моему телу, он то прихватывал мою кожу зубами, то нежно зализывал укус, то касался губами совсем невесомо, так что я потеряла чувство реальности. Осталось лишь мерцание свечей, его прикосновения, неровное дыхание и бешеный стук сердца.

Сама ли я освободилась от остатков одежды или муж помог мне? Хотелось вцепиться в его плечи, но каким-то краем сознания я помнила, что могу сделать больно, и потому откинулась на кушетке, опираясь на выпрямленные руки. По телу пробегал то холод, то жар, и меня просто трясло от желания. А Виктор, точно издеваясь, отстранился, заглядывая мне в лицо, и только пальцы его тихонько играли с моей грудью.

– Хватит! – простонала я.

– Хватит? – приподнял бровь он. Коснулся там, где все уже изнывало от страсти, безошибочно нашел самое чувствительное место, и я застонала.

– Вот так, хорошая моя, – выдохнул он, притягивая мои бедра к себе.

Я вскрикнула – слишком резко это было, и одновременно слишком хорошо. Распахнула глаза – снова колыхнулся огонь, высветив в зеркале полуобнаженное тело мужа. Свет и тень словно ласкали мышцы, перекатывающиеся под кожей, подчеркивая каждое движение, каждое сокращение ягодиц, когда он толкался внутрь меня, вырывая стоны, и зрелище это заводило еще сильнее. Я плавилась в его руках, растворялась в ощущениях. Время, казалось, замедлилось, обтекая нас, оставив лишь древний как мир ритм любви.

Виктор склонился к моему уху, не переставая двигаться, прихватил зубами мочку уха – я всхлипнула. Шепнул:

– Что там?

– Ты… красивый, – выдохнула я, обвивая ногами его талию. – Не… останавливайся.

– В следующий… раз будет… моя… очередь…

Я не дослушала – копившееся внутри напряжение пронеслось по нервам, выплеснулось, сжимая тело в сладком спазме. Муж сбился с ритма, еще несколько толчков, и замер, ткнувшись лицом между моих грудей.

Я привалилась плечами к стене, полузакрыв глаза, перебирала его волосы.

– Вот видишь. – Он поцеловал ямочку между ключиц. – Ребра для этого вовсе не нужны.

Я фыркнула.

– Ты невыносим.

– Как и ты, любовь моя. – Он поймал мою руку, поцеловал ладонь. – Как и ты.

Просыпаться не одной – Мотя не считается! – было странно. Странно ощущать рядом живое тепло, тихое дыхание, знакомый, но пока непривычный запах. Шторы оказались затворены неплотно, и золотисто-розовый утренний свет пробрался в комнату. Какое-то время я разглядывала в этом свете чеканный профиль, тень от густых длинных ресниц – спрашивается, зачем мужчине такие ресницы, аж завидно! Во сне лицо мужа разгладилось, стало мягче и моложе.

Словно почувствовав мой взгляд, Виктор открыл глаза.

– Доброе утро, – улыбнулась я.

– Доброе.

Он притянул меня в поцелуй, неторопливый и нежный. Наконец оторвавшись, потянулся, выгибаясь. Одеяло сползло до талии, и я едва удержалась, чтобы не погладить его по поджарому животу, словно кота по пузику. В следующий миг я перевела взгляд на его грудь, пытаясь сообразить, что не так.

Как я и предполагала, повязку муж сбросил еще до поездки в театр, устав от нее, и сейчас я могла любоваться синяком слева от грудины. Я невольно поежилась, и это не ускользнуло от мужа.

– Что случилось?

– Ничего. – Я осторожно коснулась кожи рядом с кровоподтеком. Что-то определенно было не так, но эмоции мешали мне мыслить здраво.

– Ты изменилась в лице.

Внимательный, зараза!

– Я подумала, что было бы, не подвернись та пуговица. И не будь твоей магии. Сломанным ребром ты бы не отделался.

– Твоей магии. – Виктор взял мою руку, лежавшую у него на груди, поднес к губам. – Но сейчас уже не о чем волноваться.

Я кивнула. Не о чем, если не думать о возможных осложнениях.

– Еще вчера я почти забыл про боль. А сегодня и вовсе прекрасно себя чувствую.

Будто желая подтвердить свои слова, Виктор резко сел.

Слишком резко для человека со сломанным ребром. Я вспомнила, как пару минут назад он потягивался, будто кот.

Вот оно, что «не так»! Да и вчера он был слишком резв… Не то чтобы я возражала, но, по моему опыту, переломы ребер болят минимум неделю, а чаще – две. И так сладко потягиваться они не позволят.

Муж как был, в чем мать родила, двинулся к окну, и на несколько мгновений все неувязки вылетели у меня из головы. Особенно когда он рывком раздвинул штору, и солнце облекло широкоплечий силуэт теплым сиянием. Но плечи мужа как-то нехорошо напряглись. Он дернул форточку и гаркнул в окно:

– Прокопий! Хорош лясы точить!

– Виноват, барин! – донеслось со двора. Следом раздалось шарканье метлы.

Когда муж обернулся, брови его сошлись на переносице. Но меня изумило вовсе не выражение его лица. Синяк, оставленный пуговицей и пулей, переливался зелено-желтым.

Тогда как обычно до того, как кровоподтек пожелтеет, проходит шесть-семь дней.

– Кто такой Прокопий и чем он тебя рассердил? – поинтересовалась я, чтобы не брякнуть этого вслух. Потом подумаю, что за ерунда происходит, хотя вряд ли до чего-то додумаюсь.

– Садовник и дворник. Как правило я не возражаю, когда слуги болтают с чужими, но не с подчиненными Стрельцова.

– Ты знаешь в лицо всех его подчиненных? – удивилась я. Неужели в городе так мало полиции?

– Не всех, но Гришина знаю.

– Того, который ездил ловить «домового»? – уточнила я.

Виктор кивнул. Подхватив покрывало, завернулся в него, будто в тогу.

– Пойду напишу ему, что об этом думаю. Зря ты вчера… – Он махнул рукой. – Извини, не стоит упрекать за то, чего нельзя изменить.

– Я по-прежнему считаю, что нужно сообщить о том выстреле.

– Настя, не начинай. – Он улыбнулся, словно хотел смягчить резкость своего тона. – Вчера я все сказал, и хватит об этом.

Виктор чмокнул меня в кончик носа.

– Я пришлю в будуар Алексея за своими вещами, так что подожди немного, прежде чем вставать. Дуню я к тебе тоже пришлю, если ее еще нет в коридоре. – Он снова широко улыбнулся. – Сегодня я бессовестно проспал. И вовсе не против проспать и завтра.

Я рассмеялась.

– Я тоже не против. Иди пиши свои письма, пока я не передумала выпускать тебя из спальни.

Он рассмеялся, исчезая за дверью.

Я задумчиво посмотрела ему вслед.

Неужели благословение действует не только на вещи, но и на людей? Тогда понятно, почему Петр выздоровел куда быстрее, чем должен бы. И Марья, получается, рвалась снять гипс не только потому, что он мешался, но и потому, что почувствовала себя достаточно хорошо. Если это так, то и за Феню волноваться не стоит. И можно не беспокоиться по поводу возможной застойной пневмонии у мужа.

Но если все действительно так, почему об этом никто не говорит? Почему нет медицинских курсов для женщин, обладающих этим даром? Почему медицина на таком ужасающем уровне?

Вопросы, вопросы… Я даже обрадовалась появлению Дуни, которая оторвала меня от бесплодных умствований.

Приведя себя в порядок, я прошла на «черную» половину. В девичьей оставалась одна только Феня. Когда я вошла, она подскочила с лавки.

– Барыня, сделайте милость, допустите меня к работе!

Я мысленно хмыкнула. Вчера, вслушиваясь от скуки в болтовню из соседних лож, я запомнила, что крестьян, к которым формально относились и городские слуги, здесь считают ленивыми и склонными к выпивке. Но у меня перед глазами были совсем другие примеры: Марья, Петр, который впрягся в работу, едва поднявшись на ноги, Дуняша, хлопотавшая по дому не покладая рук. Теперь вот Анфиса.