За горизонтом где-то

Юрий Шершнев

За горизонтом где-то

Глава первая

Солнце проснулось и, потянувшись, разлилось, расплескалось над лесами и реками, полями и лугами пунцовой зарёй. Из небольшого, с чуть покосившимся крыльцом, дома, что стоял на самом краю села, на невысоком пригорке у широкой речки, вышел дед. Опираясь на сучковатый посох, он осторожно спустился с крыльца и, подобрав седую до пояса бороду, присел на завалинку.

С прищуром глянул старик на поднимающееся над лесом солнышко и, улыбнувшись светилу, тихо ласково сказал;

– Ну, здравствуй, Ярило-солнышко, здравствуй родное. Слава тебе, Ярилушко! Благодарю тебя от души, от сердца благодарю тебя за свет да за тепло, что даришь нам недостойным. Слава тебе, солнышко наше! Слава!

Дед погладил бороду и, прислонив посох к стене дома, сложив руки на животе, глядел на реку, где мужики раскладывали бредень, чтоб пройтись с ним по мелководью. Мимо старика к реке прошествовало стадо гусей, похлопывая крыльями и громко гогоча. Послышалось протяжное мычание: видать пастух погнал коров на луг. Петухи наперебой закукарекали приветственные гимны солнцу со всех плетней и заборов по всему селу.

Из дома вышла де́вица, лет семнадцати в белом сарафане, босая, на ходу заплетая русую тяжёлую косу. Присев к старику сунула руку меж его широких заскорузлых ладоней.

– С добрым утром, дедушка, – пропела она ласково.

– Утра доброго, лапушка, – улыбнулся старик своей внучке. – Как спалось, Аксиньюшка?

– Слава богу, – девушка улыбнулась и положила голову на плечо деда.

Ветер донёс запах росистой травы и распускавшихся поутру цветов. Глубоко втянув носом воздух, Аксинья сказала:

– Хорошо-то как!

– Это – да, – поддержал внучку дед, – хорошо. Принеси-ка мне квасу, внуча.

– А может молока, дедуль?

– Не, квасу хочу. Неси.

Аксинья поднялась и ушла в дом за квасом. Через минуту она вернулась к деду с кувшином и широкой деревянной кружкой, из которой дед любил пить.

Приняв от внучки кружку с холодным напитком, старик сделал пару глотков и, причмокивая от удовольствия губами, вернул её обратно.

– Ты вот чего, милая, – начал дед, когда Аксинья снова села рядом на завалинку, – по всему видать, помру я скоро.

– Ты чего такое говоришь, деда?! – отпрянув от старика, девушка смотрела гневными и удивлёнными глазами. – Ты у меня ещё – о-го-го! То же, мне – помирать он надумал!

– Ты, ягодка, погоди, не серчай и не ругай меня старого, – ласково продолжил дед, с нежностью глядя в глаза внучки. – Меня слушай, я лучше знаю.

Дед посмотрел в небо и продолжил:

– Всех я пережил: и детей своих, и жену, твою бабушку – Ульяну, и дру́гов своих всех до единого, с кем землю оборонял от степняков, а после пахали её ж вместе, – дед вздохнул. – Устал я, давно живу. Еже ли б не ты, Аксютка, давно б к ним, – старик поднял глаза к проплывающим над речкой облакам, – перебрался. Но, тебя надо было вырастить, да воспитать, как в роду нашем принято.

Аксинья слушала дедушку с замиранием сердца и слёзы сами собой текли из её синих, как небо, куда собрался её дед, глаз.

– Батя твой, Переслав, в походе славном погиб, маманя твоя, дочь моя Светлана, защищая дом от псов-грабителей степных тоже, полегла. Я ж тогда ещё в дружине был, при князе старом. Вернулся – ты сироткой трёхлеткой у соседей переживала. Дом отстроили и зажили с тобой.

– Знаю я, деда, – перебила Аксинья дедушку.

– Ты, Аксютка, дюжа не терпелива, – дед нарочно строго свёл мохнатые седые брови, но глядя на внучку, не сдержался и, заулыбавшись, продолжил. – Знаешь, конечно, но лишний раз припомнить – не худо будет.

Старик потёр ладонью лоб, как будто вспоминая, на чём его перебили.

– А… – дед посмотрел на Аксинью, – ну, так ты ж сама у себя только и есть. А ближе и не осталось никого.

– У меня ты есть, дедуля, – девушка крепко обняла деда.

– Задушишь ты меня, Аксиньюшка, – старик погладил внучку по спине. – Так значит, – продолжил дед. – Родня-то по селу есть, то само собой, но – дальние они. А я, такое дело, помру вскорости. И не говори ничего, – старик освободился от объятий внучки. – Я знаю, о чём речь веду.

Он на минуту замолчал. Потом покачав головой, сказал:

– Ульяна мне стала видится, вот ведь, – дед смотрел куда-то на реку, словно там была его любимая. – И зовет, значит меня она так к себе рукой, манит, значит, за собой, – он показал как. – А сегодня и вовсе, глаза открыл, а она занавески сдвигает от окна и говорит мне: «Лю́бый мой, вставать тебе пора. Вон уж солнышко поднимается. Пойдём уже». И ко мне, значит, так идёт. А я руку протянул к ней, а она возьми и… и нету её, – дед хлопнул ладонью себя по коленке.

– Деда! – бросилась Аксинья старику на шею, зарывшись заплаканным лицом в его седой бороде.

– Ну, ну, – дедушка гладил русую голову внучки шершавой ладонью, – Ты меня не оплакивай, я своё по́жил, – старик отвернул голо-ву, проморгал слезу. – Ты вот, чего: пока я помру, не дожидайся. На лавке лежать, чай, не останусь, соседи, небось, подсобят, со мною управятся. А тебе, родная, уходить от сюда надо.

– Куда ж мне уходить? – Аксинья посмотрела в глаза деду.

– Из села, – отрезал старик. – Счастье тебе своё искать надобно. А тут его нету.

– Да, как же… – девушка перестала плакать, и вытерла рассопливившийся нос, – как же его сыщешь.

– Так счастье – не вода, под бок не подтечёт, – он взял внучку за руку. – Счастье, милая, оно навроде лукошка с грибами: иной человек и купить может, а кто другой сам его по грибочку собирает. Купленное, счастье-то, оно ведь и радости не приносит, и проходит, как та зорька. А ежели сама те грибочки собираешь, всякой берёзке поклонишься, да под всякий лопушок заглянешь – так каждой находке рада будешь. Счастье, вишь, его вы́ходить, вы́искать нужно. Ну, а как нашла – держи крепко. А коль придётся, так в кровь за своё счастье бейся. Ясно теперь?

– А тут, что ж, нету его что ли?

– Тут? – переспросил дед. – Можно, конечно на печи лёжа подождать. Иной раз оно, как солнышко глянет в окошко и пропало. От того и говорят, что счастье – мимолётное. Да, о чём я?! Тебя парни за версту обходят.

– И ничего не за версту, – обиженно надула губки Аксинья.

– Ну не за версту, не за версту, – засмеялся дед. – А за полверсты точно.

– И чего ж это? – Аксинья пристально смотрела на дедушку.

– Так ты, милая вспомни: на прошлогоднего на Купалу, задумал Егорка соседский тебя поцеловать, венок-то твой выловил, шельмец. Ты ж ему нос сломила, – дед хлопнул себя руками по коленкам и добавил не без удовольствия, – Он же чуть не месяц сквозь щёлки глаз, точь-в-точь степняк, глядел. И нос у него до сих пор в сторону смотрит. Да и с другими, тоже, не дюже задалось.

Старик успокоил смех и сказал уже серьёз-но:

– Ты, милая, на меня старого не обижайся, а сюда слушай. Не для постылой жизни я тебя воспитывал и готовил, а к жизни ратной. Воительницей тебя воспитал, какой твоя мамка была. Ты же и с мечом, и с копьём, и с луком почище какого воина управляешься. И ловка́, и смекалиста, – дед погладил Аксинью по коленке. – Нельзя тут тебе оставаться. А ты – ищи, счастье-то, ищи и не сиди тут, пропадёшь.

– Где ж его искать, дедушка? Куда за ним идти надо? Где оно есть-то? – судорожно вздохнула Аксинья.

– Так, там где-то, – дед махнул рукой на восход. – Там оно. За горизонтом где-то.

Аксинья посмотрела туда, куда указал дед: далёкий лес казался чужим и неприветливым.

– Меч мой старый возьмёшь, сходишь к кузнецу, что б тебе по твоему плечу из него что-то сделал. Платье матери твоей, я на дне сундука сохранил. В нём она, мамка-то твоя, как из сказки какой была. Бывало, накинет на плечо колчан со стрелами, да лук крепкий возьмёт в руки – хороша! Так в охоте ей и равных не было. И у тебя, милая, её глаз. И рука её.

Аксинья снова обняла деда. Они сидели на завалинке над весёлой рекой. Солнце поднялось, и теперь играя в ряби мелкой волны, слепило рыбаков, что тянули вдоль мелководья длинный бредень.

После полудня Аксинья сняла со стены дедушкин меч. Накинув перевязь меча себе на плечо, подумала, что дед прав – тяжеловат для неё. Вынула клинок из ножен, взмахнула: нет, пожалуй, не по плечу.

Скинув перевязь, завернула меч в мешковину и отправилась к кузнецу на край села.

Кузнец правил косу, тихонько выстукивая по ней молоточком.

– Здорово тебе, дядька Макар, – громко поздоровалась Аксинья, перекрикивая шум ку́зницы.

Кузнец обернулся. Увидев девушку, заулыбался. Положив молоток и косу на наковальню, вышел из-под навеса к Аксинье.

– Здравствуй, Аксиньюшка, – приветливо сказал дядька Макар, обтирая жилистые руки о тряпицу. – Чего это ты, краса, ко мне пожаловала?!

– Да, вот, – Аксинья развернула мешок и показала кузнецу меч.

– Да он с пол тебя, – пошутил кузнец и знающим глазом окинул клинок. – Старая работа, добрая.

Аксинья положила меч на верстак под навесом и немного смущаясь, сказала:

– Мне б из него что-то по моему плечу… Ну, под мою руку б… – девушка не знала, как объяснить, как сказать кузнецу, что с мечом этим сделать надо.

– В толк не возьму, – кузнец взял в руки меч, – ты его что, перековать хочешь? – он округлил глаза и смотрел теперь на Аксинью, как на полоумную.

– Я ж говорю, – тяжёл он для меня. Мне б полегче что-то сотворил бы ты из него.

Аксинья умоляюще смотрела на кузнеца.

– Очумела ты, Аксютка, – кузнец строго погрозил девушке пальцем. – Дед-то знает?

– Да, – тихо ответила Аксинья. – Он и прислал.

Макар в недоумении рассматривал благородный клинок.

– Совсем вы рехнулись, на пару белены объелись, – кузнец качал головой. – Ну, скажи ты мне, чего я тебе под руку сделать смогу, – он крутанул мечом. – Спицу вязальную?

– Клинок бы мне, – смущённо проговорила Аксинья и залилась краской.

– Клинок тебе?! – удивился Макар. – Капусту рубить под заквас нечем стало?

– Я, дядька Макар, не только с веретеном управляться умею, – с обидой ответила девушка.

Аксинья схватила оставленную кузнецом на наковальне косу и принялась вертеть ею, словно саблей. Девушка кружилась, как в танце, при этом коса в её руке ни на миг не замерла.

– Вот тебе веретено! – выдохнула, остановившись, Аксинья и, размахнувшись, метнула косу вперёд.

Коса «пропела» в воздухе и воткнулась в дальний столб навеса.

– Гляди ты, рассерчала она, – улыбнулся кузнец. – Ладно, сделаю. Завтра приходи, – Макар положил меч назад на верстак.

– Мне нынче ж надо.

Кузнец с негодованием всплеснул большими руками:

– Аксютка, не погляжу, что девка – задеру подол, набью зад, – он показал здоровенную, как сковорода ладонь.

Аксинья поджала губы, но не уходила.

– Ладно, – махнул на её упрямство Макар, – вечером приходи.

Девушка подбежала к кузнецу и громко чмокнула его в щёку.

– Ну, удумала, – расчувствовался Макар, – испачкаешься. Вот же знаешь ведь, Сенька, что как дочь тебя люблю. Вьёте вы бабы из меня верёвку… – кузнец отвернулся к наковальне. – Всё, всё. Вечером придёшь. И квасу своего мне принесёшь.

– Принесу, дядька Макар, – пропела де́вица и выскочила из-под навеса летней ку́зницы.

К вечеру Аксинья пришла, как уговаривались. В руках она держала до краёв наполненную пахучим ржаным квасом крынку. Макар, как и пообещал, управился с мечом. Куском войлока он обтёр блестящий клинок и подал его девушке.

– Вот, Аксюша, – кузнец протянул рукоятью вперёд изящную саблю.

Девушка поставила крынку на верстак, осторожно, чтоб квас не расплескался, а сама как обворожённая не сводила глаз с протянутого ей дядькой Макаром клинка. Аксинья заключила в ладони эфес изумительной работы и зачарованно смотрела на своё отражение в лезвии сабли.

– Дядька Макар, чудо-то, какое! – девушка подбросила саблю вверх и, ловко поймав её в другую руку, лихо со свистом крутанула восьмёрку.

– Бери, краса. Давно клинков не творил. Этот – лучший, пожалуй.

Макар достал из-за верстака старый железный помятый кувшин. Поставив его на наковальню, сказал Аксинье:

– А ну-ка, Аксюша, испробуй.

Аксинья легко взмахнула саблей и резко рубанула ею по кувшину. Кувшин жалобно проскрежетал, когда клинок распорол его пополам, как кусок сыра.

– Ух, ты! – восторженно воскликнула Аксинья.

– То та, Аксютка, – довольный своей работой сказал кузнец. – Саблю такую и князю не стыдно преподнесть.

Аксинья обняла Макара и крепко прижалась к пропахшему углем и горячим железом мастеру. Кузнец благодарно гладил девушку по спине.

– Ну, иди, иди, Аксюшка. Дед, поди, заждался уж.

– Благодарю тебя, дядька Макар, – Аксинья отпустила кузнеца, завернула саблю в мешковину и быстрыми ножками побежала домой.

Дед поджидал внучку сидя на покосившемся крылечке. В длинной рубахе, ниже колен, он сидел и крошил хлебный мякиш курам. Слетевшиеся тут же с соседних крыш голуби, суетились под самыми ногами старика, а взъерошенные громкие воробьи устроили «кучу малу» из-за корки, что дед бросил и им. Куры склёвывая кусочки хлеба, с опаской поглядывая на воробьиную свару, держались от них подальше – ещё затопчут, оглашенные.

Аксинья, добежав до плетня, проскочила в узенькую, раскрытую настежь, калиточку из пяти ореховых жердей и разогнав дерущихся воробьёв: «А ну-ка – кыш!», присела рядом с дедушкой.

– Вот, смотри, деда, – внучка развернула у себя на коленях мешковину и достала на свет клинок.

Дед отложил остатки хлеба в сторону и, кряхтя, поднялся. Приняв из рук Аксиньи саблю, сказал:

– Хороша-а-а! – старик взвесил клинок в ладони, и вдруг ловко крутанув им, подбросил вверх.

Сабля, перевернувшись в воздухе, направилась вниз остриём к деду, а тот, убрав ногу назад, перехватил клинок за эфес левой рукой и со свистом рассёк перед собой сверкающей, как молния, саблей воздух.

– Хороша работа! – снова повторил дед. – Макар оружейник знатный, но чтоб к вечеру, да так искусно…, – старик вернул саблю внучке.

Присев обратно на крыльцо, старый взял хлеб и продолжил кормить птиц.

– Это он теперь, ко́сы правит, да подковы мастерит, – дед говорил, не отрываясь от своего занятия. – А в прежние, молодые времена к нему аж из города приезжали, просили: кто меч, кто ше́лом, кто кольчугу выковать. Знатный был мастер, Макар. Давно, а вишь, помнит-то. Мастерство, его время не точит.

На реку опускался душный летний вечер. Ребята, что удили рыбу в камышах стали громко перекликаться, собираясь домой с уловом. Цапля, замерев среди мелкой заводи, стоя на одной ноге провожала катившееся за лес солнце. У топкого ручья в овражке под горкой заплакала ночная птица, а в крапиве у самой завалинки затянул свои страдания сверчок.

– Идём, что ли, Аксюша, в дом, – дед поднялся, опираясь на плечо внучки. – Завтра встать раненько надо.

Старик взошел на крыльцо и, отворив низкую дверь, бесшумно ступил в дом.

В окне запылала лучина. Аксинья аккуратно завернула саблю в мешковину, взяла забытый дедушкой посох, и легко взбежала на крылечко. Обернувшись к почти спрятавшемуся за дальние сосны солнцу, она что-то прошептала и вошла в дом, неплотно прикрыв за собой дверь.

Глава вторая

Петух ещё не пропел, а Аксинья была уже на ногах. Она босая вышла на крыльцо и потянулась. Спрыгнув на землю, на цыпочках подбежала к стоявшему на скамейке ведру с холодной водой. Зачерпнув ладонями воды из ведра, Аксинья плеснула ею себе в лицо. Потом зачерпнула снова и с удовольствием, отфыркиваясь, как котёнок, умылась.

На востоке небо стало серым. Показались первые лучи рассвета и петух, взлетев на плетень, похлопав крыльями, прокукарекал утреннюю зорьку.

Дед, легко постукивая посохом, спустился по крыльцу на двор.

– Ну что, милая, – обратился он к внучке, – сготовилась ли?

– Дедуль, я ж перед тобой только поднялась. Сам же видел, – ответила Аксинья, вытирая лицо белоснежным полотенцем.

– Так чего медлишь-то?

– Деда, я гляжу, тебе, что ли никак не терпится, меня со двора согнать, да? – Аксинья всплеснула руками.

Дед погрозил ей посохом:

– Опять, Аксютка. Не говори глупости. Чую я, Аксиньюшка, уходить тебе пора, меня оставить.

Внучка подошла к деду и, поцеловав его в лоб, вернулась в дом. Достала со дна сундука материнское плате, быстро переоделась в него и осмотрела себя со всех сторон. Платье было чуть ниже колен, из серой прочной и жёсткой материи, расшито красной ниткой по подолу и рукавам замысловатыми узорами. Платье имело на боках два длинных разреза доходящих до пояса. Там же Аксинья нашла тонкие из белого льна узкие штаны. Натянув их, она подпоясалась кожаным ремешочком с серебряной бляхой. «Совсем другое дело», сама себе сказала девушка, надевая зелёные мягкие сапожки.

Аксинья легко подпрыгнула на носочках, проверяя удобно ли ей в этой одежде. Потом обвязав голову тёмно-синей тесьмой с вышивкой, надев на шею оберег оставленный ей ещё матерью в детстве, взяла перевязь старого дедова меча, в другую руку саблю и вышла на двор.

– Дедуль, – Аксинья показала деду саблю, – а ножен-то у меня и нету.

– Да ты её просто в петлю вонзи, – дед рукой ткнул себя в правый бок, показывая как надо приладить саблю. – В петлю вставь. Ничего, повисит, не поранишься.

Аксинья вставила саблю в кожаную петлю на перевязи. Оказалось, что ничего, удобно и по ноге не бьёт, и подол платья не поднимает остриём.

– Так, – сказал дед, оглядывая внучку. – Ладно выглядишь, прям что мамка твоя, – он улыбнулся. – Ну, а как я тебя учил?

Аксинья вернулась в дом и сняла со стены маленький, обтянутый яркой красной кожей круглый щит с двумя лямками. Закинула его за спину. Тут же висел большой колчан со стрелами и её любимый тугой степной лук. Девушка бережно взяла их и, держа своё богатство под мышкой, вернулась к деду.

– Вот, дедуль, теперь как? – Аксинья повесила на плечо колчан.

– Ну, теперь совсем воительница! – восхитился дед. – Хороша ты у меня, Аксюша! Ох, и хороша!

Дед вытер глаза рукавом рубахи.

– Ты, внуча, как, значит, до города-то доберёшься, так первым делом в княжий терем иди. Добейся до князя. Скажи ему, чья ты дочь будешь, чья, значит внучка, – при этих словах старик стукнул посохом о землю. – Коли, какое тебе испытание предложит, ты не бойся – покажи своё умение. Я тебя, родная моя, всему, что сам знал, что умел, всему научил. Скажи, что хочешь в гридни ему, в охрану поступить, – дед легко хлопнул Аксинью по спине. – Ты у меня достойна этого. Чего-то ещё… – Старый почесал бороду вспоминая что-то важное. – А! Про котомку…

Дед подошёл к крыльцу и поднял с порожек небольшую суму, что оставил там, когда выходил из дома.

– Вот, там кое-чего в дорогу тебе: хлеб, мясо вяленого положил, рубаху нижнюю твою чистую, да полотенце… Нитки с иголкой…, в дороге вещь нужная. В общем, потом сама поглядишь, – дедуля передал суму Аксинье. – Ну, всё, милая, всё.

Девушка крепко обняла деда.

– Прощай, Аксиньюшка, – дед освободился от объятий внучки и погладил её заскорузлой ладонью по щеке. – Ступай, ступай, милая.

– Прощай, дедуль, – Аксинья сделал шаг назад и, развернувшись, быстро пошагала в сторону реки.

– Иди, внученька, иди, не оглядывайся, – сказал дед вслед уходившей внучке. – Счастье ждёт тебя, ты только ищи.

Аксинья на мгновение остановилась, и, обернувшись, побежала назад к деду. Подбежав, обняла старика и расцеловала его морщинистое лицо.

– Прости меня, дедуль! – прошептала она на ухо дедушке.

– За что, милая? – спросил дед. – Это ты мне прости, родная, что я тебе со двора гоню, – он гладил русую, любимую головку единственной внучки.

– А может: ну его всё, а, дедуля? – Аксинья умоляюще посмотрела в глаза старику.

– Нет, лапушка, уходи. Надо так. Иначе тут останешься, возле моей могилки, – дед нежно развернул внучку в сторону восходящего солнца и легонько подтолкнул её в спину. – Беги, – он хлопнул по заднице внучку.

– Прощай, дедушка, – она растёрла кулачками льющиеся слёзы по лицу, и быстро-быстро побежала к берегу.

Больше не оглядываясь, она добралась до речки. Спрыгнула вниз с невысокого песчаного бережка и, утопая каблуками в сыром песке, ревя, направилась к лесу, где петляла наезженная дорога, которая должна была вести её – куда-то за горизонт.

А дедушка стоял, опершись на свой сучковатый посох и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, спрыгнув под крутой обрыв берега. «А, хорошую девку я воспитал, хорошую, – думал старик. – Счастья тебе, милая!» Он мотнул головой, подошёл к крыльцу и, сев на покосившуюся ступеньку, обнял свой посох. Взглянул ещё раз в ту сторону, куда убежала Аксинья и, переведя взгляд на реку, глаза его вдруг завлажнели от счастья. Дед улыбался и смотрел, как от реки с полными вёдрами воды на коромысле к дому, к нему, шла его любимая Ульяна.

– Ну, слава богу, а то заждался уж я тебя, Ладушка моя! – тихо прошептал дед.

Глава третья

Аксинья добралась до поворота реки. В этом месте дорога шла почти у самого берега, а потом отворачивала чуть в сторону и терялась в лесу. Девушка, борясь с желанием оглянуться назад, быстро пошла к лесной опушке. Здесь, у самого леса, Аксинья всё же решила оглянуться, возможно, в последний раз увидеть с детства знакомый луг и пригорки. Село скрыл высокий холм, с которого спускалось стадо коров, что пастух гнал сюда поближе к воде и только лёгкие дымы печных труб указывали, что там за холмом – жизнь. Шмыгнув носом, девушка поправила лямки маленького щита за своей спиной и пошагала по дороге, что уходила в лес, теряясь из виду среди деревьев.

Лесная дорожка легко ложилась под быстрые девичьи ножки. Солнце уже поднялось, лес ожил, наполнился птичьим свистом, кукушечьим обманом и шёпотом листвы. Где-то совсем рядом звонко забарабанил дятел.

Пройдя через редкую берёзовую рощицу, Аксинья вошла в сосновый лес. Тут дорога разделялась глубокой канавой на две, уходящие в разные стороны. Не раздумывая, девушка выбрала ту, что бежала на восток, туда, куда ей указал идти дед.

Проходя совсем близко с канавой, Аксинья услышала еле уловимое ухом оханье. Она подошла ближе к краю и заглянула вниз. Канава оказалась не больно глубокой, но зато наполненной стекавшей в неё водой и грязью. Из вы-сокой травы, что росла по краю канавы, торчали два порядком истоптанных лаптя. На дне в топкой грязи вверх ногами на спине лежала маленькая старушонка. Не в силах сама выбраться из западни, бабка тихонько охала, да шлёепала ладонями по зелёной жиже. Её с интересом разглядывала пара лягушек, видимо живших в канаве.

– Эй, – окликнула Аксинья бабку, – живая, аль нет?!

– Ох, – только и услышала в ответ девушка.

Опустившись на колени у края ямы, Аксинья протянула правую руку вниз к бабке, стараясь достать до старухиной руки. Бабка, видя, что кто-то пришёл ей на помощь, тоже протянула руку навстречу. Обхватив старушечью ручонку выше запястья, Аксинья потянула бабку на себя и, удивляясь, что та оказалась совсем лёгкой, без труда вытянула её наверх.

Теперь старуха лежала у края ямы на боку и так же протяжно охала.

– Бабушка, ты меня слышишь? – спросила бабку Аксинья.

Разглядывая спасённую, девушка удивлялась, что не оторвала той руку, пока тащила наверх – уж больно ветхой была бабка. Аксинья, взяв старушонку за плечи, легко усадила перед собой.

– Ох, – проскрипела старая, – ягодка дивная. Другой день в яме так-то лежу. Одна ты меня услыхала. Думала – уж всё, так и помру среди лягушек.

Аксинья открыла суму и, достав фляжку с водой, протянула бабке:

– Попей, бабушка.

– Мне б грязь смыть с себя, милая. Полей, – старуха сложила горстью грязные ладони и протянула их к фляжке.

Истратив всю воду, Аксинья достала из сумы краюху хлеба и кусок вяленого мяса. Протянула бабке. Та, приняв угощение, с удовольствием съела всю краюху вместе с мясом. Бабка благодарно улыбнулась и вопрошающе посмотрела на суму. Девушка, порывшись немного среди положенных дедом вещей, отыскала пару небольших яблок и протянула старушке. Старая слопала и их.

– Больше нет ничего, – с извиняющимся сожалением вздохнула Аксинья.

– Добрая ты, де́вица, – проскрипела старуха.

Она поднялась на ноги и посмотрела на Аксинью бесцветными глазами. Потом улыбнувшись, спросила:

– А далёко ль путь держишь, ягодка?

– Да, в город иду, – ответила Аксинья.

– А звать тебя как? – старуха с интересом разглядывала одежду девушки.

– Аксиньей.

– При мече́…, – бабка снова задрала голову, с нескрываемым любопытством глядя в лицо девушке. – А ты, милая, что ж – бранница? И щит у тебя вон из-за спины видать, и лук справный. Только красивая дюжа.

– Сабля это, – поправила бабку Аксинья. – Хочу на княжью службу поступить.