Сакральные символы Ведической Руси

Практически распространение орнаментов андроновского круга является одним из важнейших указателей путей продвижения земледельческо-скотоводческих племен Восточной Европы в эпоху бронзы и раннего железа. Так М. Н. Погребова отмечает, что белоинкрустированная керамика, на разительное сходство которой с нарезным орнаментом андроновской культуры неоднократно обращали внимание исследователи, появляется в Восточном Закавказье во второй половине 2 тысячелетия до н.э. «в сложившемся виде с очень богатыми и разнообразными мотивами. Она считает, что в сложении собственно иранской материальной культуры пришельцы из степей и лесостепей Восточной Европы играли, видимо, значительную роль, о чем свидетельствуют археологические памятники начала 1 тысячелетия до н. э. и, в частности, керамика из Ирана, обнаруживающая андроновское влияние, украшенная треугольниками и меандрами, причем меандр-ведущий орнаментальный мотив (табл. 2, 3).

Аналогичную картину можно проследить и в орнаментике Средней Азии конца 2 – начала 1 тысячелетия до н. э. М. А. Итина, на основании изучения материалов Хорезмской экспозиции, сделала вывод о том, что в эпоху бронзы здесь происходили сложные этнокультурные процессы. Открытая в Южном Приаралье на территории Акча-Дарьинской дельты Аму-Дарьи культура степной бронзы, названная С. П. Толстовым тазабагъябской, имеет лепную посуду с геометрическими орнаментами андроновского типа. М. А. Итина пишет: «Наличие в тазабагъябской культуре срубных и андроновских черт дает нам основание высказать предположение о пришлом характере тазабагъябского населения Хорезма».

Она отмечает также, что о сходстве керамического материала эпохи бронзы из степей Среднего Поволжья и Западного Казахстана с хорезмским не раз писал И. В. Синицин. М. А. Итина считает, что не только археологический материал позволяет зафиксировать продвижение скотоводческих племен с северо-запада по руслам рек Узбой, Атрек, Теджен, Мургаб, Аму-Дарья, Сыр-Дарья, но и данные антропологии фиксируют «широкое продвижение так называемого андроновского типа на юг». Она присоединяется к мнению С. П. Толстова о том, что племена тазабагъябской культуры были «первой значительной волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, проникших в Хорезм с северо-запада». И. М. Дьяконов считает, что путь арийских племен из их прародины пролегал вдоль предгорий Копет-Дага, где находится» экологически единообразная полоса, связывающая Индостан и внутренние районы Ирана со Средней Азией». Такой же вывод о продвижении на территорию Средней Азии и далее в Афганистан и Индию северо-западных скотоводческо-земледельческих племен в середине 2 тысячелетия до н.э. делает и В. И. Сарианиди. Он отмечает, что оборонительные крепости с мощными стенами и угловатыми башнями появляются практически одновременно в бассейне Мургаба (Аучин, Гонур), Южном Узбекистане (Сапали-Тепе), Северном Афганистане (Дашлы-I), «что исключает элемент случайности и, наоборот, приобретает черты закономерности, обусловленной расселением племен с общекультурным единством». В. И. Сарианиди сравнивает печати-амулеты Мургаба (Южный Туркменистан) середины 2 тысячелетия до н.э. с переднеазиатскими и делает вывод о их независимом происхождении. Говоря о характерном для мургабских печатей орнаментальном мотиве в виде свастики («гадючьего узла»), он приходит к следующему заключению: «Думается, что этот специфический рисунок присущ скорее иранскому, чем месопотамскому искусству: в таком случае мургабское изображение… вероятнее всего иранского происхождения,» и «лишь в иранском мире мы встречаем сцены, сближающиеся с рисунками мургабских печатей». Мы в свою очередь, можем добавить к вышесказанному, что К. Гюмберт в своем альбоме 1000 орнаментов различных народов мира определяет плетенку в виде «гадючьего узла» как характерную для иранской и индийской традиций.

Но такой орнаментальный мотив часто встречается и в декоре средневековых миниатюр Руси, о чем свидетельствуют материалы альбома В. В. Стасова, например, заставка Евангелия 1409 г. псковской работы (табл.14), миниатюра Псалтыри Коневского монастыря, выполненная в 14 веке в Новгороде (табл.15), образец орнаментов Рязани, Галича, Вологда 14—16 века. Кроме того, «гадючий узел», который был так характерен для иранской традиции середины-конца 2 тысячелетия до н.э., присутствует в вышивках различных губерний России вплоть до конца 19-начала 20 века. Он украшает, как основной орнаментальный мотив, ширинку 17 века, вышитые проставки конца 19 века Тамбовской и Воронежской губерниях и Кирилловского уезда Новгородской губернии.

В. И. Сарианиди отмечает, что с распространением новых типов печатей, в Южном Туркменистане и долине Инда полностью прекращается практика изготовления антропоморфной пластики, что свидетельствует об изменениях в идеологических представлениях местного населения, и что многие авторы видят в носителях джукарской культуры новые индоевропейские племена на Индийском субконтиненте. Так отождествляют джукарцев с ариями Р. Гейне-Гельдерн и В. Ферсервис, а Г. М. Бонгард-Левин считает, что: «появление джукарцев отражает проникновение в Синд небольшой по численности группы племен, связанных с Белуджистаном». Одним из важнейших доказательств арийского нашествия считают печати с холма Чанху-Даро, резко отличные от собственно хараппских и имеющие аналоги лишь в долине Инда, Южном Туркменистане, Северном Афганистане, Сузиане.82 Исключительный интерес в свете нашей проблематики представляет открытие советско-афганской экспедицией (под руководством В. И. Сарианиди) в Северо-Западном Афганистане, к северо-западу от Балха, монументального комплекса, определяемого В. И. Сарианиди как «храмовый город» эпохи бронзы. К. Йеттмар предполагает, что и круглое укрепление с девятью башнями, и окружающие его постройки Дашлы-3, подчинены определенной религиозной идеей, использовались лишь во время ежегодного праздничного периода. Он отмечает, что воспоминания о таких ритуальных центрах сохранились как в древнеиндийских, так и в древнеиранских текстах. Кроме того, мифология нуристанцев (кафиров Гиндукуша) содержит указания на «небесный замок», где находят приют души умерших. Описания такого замка во многом напоминают сооружения в Северном Афганистане. К. Йеттмар считает, что аналогиями «храмового города» Дашлы-3 в степной зоне были Кой-Крылган-Калу и курган Аржан в Туве. Е. В. Антонова, анализируя планировку сооружений Дашлы-3 и Саппалли-Тепе (Южный Узбекистан) и отмечая наличие в их очертаниях геометрических фигур, пишет: «О том, что планировке сооружений придавалось особое значение, говорит и удивительная близость планов нескольких построек эпохи поздней бронзы с орнаментальными мотивами». В. И. Сарианиди отмечает необычность планировки так называемого «дворца» Дашлы-3 и считает очень показательными Т-образные, чрезвычайно узкие коридоры, в которых трудно пройти даже одному человеку. «Создается впечатление, что они имели «ложный» характер, не несли никакой функциональной нагрузки, являлись тем архитектурно-ритуальным каноном, который должен был неукоснительно присутствовать в монументальных зданиях подобного назначения». Мы можем констатировать, что план «дворца» Дашлы-3 (табл. 16) – это традиционный, одни из самых распространенных, наряду со свастикой, элементов русского браного ткачества, т.н. «ромб с крючками», семантике которого посвящена одна из работ А. К. Амброза. В Дашлы- 3 «ромб с крючками» дополнен Т- образными отростками на сторонах ромба, которые также часто встречаются в ромбических композициях северорусской орнаментики (табл. 16). Е. В. Антонова отмечает, что план постройки центральной части Сапалли-Тепе приобретает сходство со свастикой. Но такая свастика также имеет себе аналоги в ткачестве и вышивке вологодских крестьянок конца 19- начала 20 века. Как уже отмечалось ранее, большинство исследователей связывает появление орнаментов андроновского комплекса, и в частности, меандров, свастик и т.д., в Средней Азии, Афганистане и Индостане в конце 2 – начале 1 тысячелетия до н.э. с продвижением на данные территории с северо-запада арийских групп. О том насколько значительны были эти этнические подвижки, и какое серьезное изменение идеологических представлений несли они с собой, свидетельствует в немалой степени и тот факт, что многие из архаичных орнаментов, принесенных в Среднюю Азию, Афганистан, Индостан степными северными племенами, дожили в этом регионе до нашего времени. Так М. Рузиев в своей работе, посвященной таджикской резьбе по дереву, пишет, что в оформлении дверей и ворот Бухары важную роль играет геометрический орнамент, сложившийся в домусульманский период, состоящий из зигзагов, ромбов, квадратов, свастик. Причем свастику он относит к наиболее древним и устойчивым мотивам геометрического узора. «Она встречается в различных видах декоративного искусства – изразцовой декорации, росписях, вышивках, коврах… В средней Азии этот орнаментальный мотив можно встретить также на вязаных памирских чулках, в резьбе на нагробных камнях, резьбе и росписи по ганчу и дереву и поливной архитектурной керамике. Свастика фигурировала в отделке кирпичных полов древнего Хутталя и на ганчевых панелях дворца из Афрасиаба (10—11 века).

На резных дверях жилищ Бухары она часто выступает не только как орнаментальный мотив, но и по ней конструировался каркас двери…»

Резные двери Бухары

Следует вспомнить и то, что свастика присутствует в декоре Шахи-Зинда (14 век), Биби-Ханум (14 век), Эль-Регистана (15—17 века) в Самарканде.

Шахи-Зинд

Биби-Ханум

Эль-Регистан

Особенно устойчивыми древние традиции арийской орнаментики были в искусстве и архитектуре памирцев, где они дожили до сегодняшнего дня, чему способствовали разобщенность и недоступность горных селений, патриархальный образ жизни и то, что здесь более чем за два тысячелетия население практически не менялось.

Памирские чулки и носки

Об общих истоках как восточнославянской, в частности северорусской, так и горно-таджикской (т.е. восточноиранской) орнаментальной традиции свидетельствуют не только произведения прикладного искусства конца 19-начала 20 века, но и археологические материалы; так, например, сложнопрорисованные свастики на глиняном резном мазаре Мавлоно Мухаммад-Али 10—12 века находят себе аналогию в рисунке клейма на днище сосуда 11—12 века из Старой Рязани.

Что же касается таких архаических, восходящих к андроновским, орнаментов по ту сторону Памира, на территории Индостана, то общеизвестно какую огромную роль в ритуалах, обрядах, декоре Индии играет свастика – символ солнца, вечности, счастья. М. Рузиев, отмечая, что среднеазиатские свастические композиции родственны древнеиндийским, акцентирует внимание на древний традиции, следуя которой в день праздника «Ятра» брахманы в пустынных местах устраивали большие жертвенный костры,.каждый из которых составляли четыре свастики. Надо оказать, что такие композиции из четырех свастик, сгруппированных вокруг общего центра, характерны не только для древнеиндийской, но и как для южно-русской (Тамбовской, Воронежской, Курской, Рязанской), так и северорусской традиции. Причем в вологодском браном ткачестве и вышивке объединение свастик в группы по четыре – один из самых распространенных приемов, о чем свидетельствуют такие материалы Вологодского областного музея, как вышитая белой перевитью великоустюгская ширинка 19 века (табл. 17), браные проставки середины и второй половины 19 века (табл. 18), роскошный, почти полуметровый браный оконец, полотенца, выполненные во второй половине 19 века тарногской крестьянкой Акулиной Ермолиной (табл. 19), декор домотканой скатерти конца 19 века и т. д. (табл. 20, 21).

И, наконец, Е. Е. Кузьмина, отмечая, что домашнее гончарство является одной из определяющих черт в традиционных культурах и важнейшим этническим определителем, пишет, что, начиная с неолита и вплоть до железного века в степи, в отличие от среднеазиатских земледельческих центров, господствовал не расписной, а штампованный геометрический орнамент. Она считает, что: «гончарство ведических ариев было родственно керамическому производству ираноязычных народов, и истоки сложения этой единой традиции прослеживаются не в земледельческих культурах Ирана и Передней Азии, а в пастушеских культурах Евразийских степей, прежде всего в андроновской». Это тем более очевидно, что: «аналогии в технике ведического гончарства с андроновским столь многочисленны и существенны, а технологические приемы столь специфичны, что это дает основания связывать происхождение традиций домашнего гончарного производства предков ведических арьев именно с носителями андроновской культурной общности». И хотя, как отмечает Е. Е. Кузьмина, есть различие в том, что андроновская керамика богато декорирована, а на арийской керамике Индостана таких орнаментов мало, «наличие штампованного орнамента отмечено в ведических источниках» и «все элементы андроновского орнаментального комплекса до сих пор сохраняются в народном искусстве Индии». Вслед за Е. Е. Кузьминой, констатируем, что все элементы андроновского орнаментального комплекса сохранялись до конца 19- начала 20 века также и в браном ткачестве и вышивке северорусских (вологодских, архангельских) крестьянок. Е. Е. Кузьмина пишет: «Решающее значение при изучении сложной этнической истории Южной Средней Азии и Афганистана, по-видимому, будет иметь тщательный анализ в плане и.-и. традиции семантики образов изобразительного искусства, для чего археология уже сейчас дает богатый материал.» Думается, что комплексное рассмотрение развития орнаментов, общих для восточнославянской (северорусской) и индоиранской традиции, с древнейших времен и до наших дней, свидетельствует об единых, глубоко архаичных истоках этих традиций, о длительном процессе развития и трансформации древнего архетипа, о совместной выработке в течение тысячелетий более разнообразных, новых орнаментальных схем, об огромном генетическом родстве этих народов. Сходные орнаменты, конечно, могут возникнуть у разных народов, но трудно поверить в то, что у людей разделенных тысячекилометровыми расстояниями и тысячелетиями (если только они не связаны этногенетически), могут совершенно независимо друг от друга появиться столь сложные орнаментальные композиции, повторяющиеся даже в мельчайших деталях, да еще и выполняющие одни и те же сакральные функции оберегов и знаков родства. Делая вывод о бесспорном родстве архаических восточнославянских и индоиранских комплексов, мы должны особо подчеркнуть, что, не смотря на значительное разнообразие этих орнаментов в индоиранском регионе, наиболее архаичные типы и наибольшее их разнообразие характерны для восточнославянского, конкретно северорусского народного искусства. Именно здесь сохранились в целости и неприкосновенности практически все звенья многотысячелетней орнаментальной традиции, начиная с верхнепалеолитических ромбо -меандровых мотивов и вплоть до сложнейших абашевских, поздняковских и андроновских орнаментальных комплексов. Всё это позволяет нам сделать вывод о том, что именно на территории Восточной Европы складывались древнейшие геометрические орнаментальные комплексы, ставшие священными символами индоиранских народов, с одной стороны, и не утратившие своих сакральных функций оберегов и знаков родства у восточнославянских народов, вплоть до начала 20 века, с другой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.