Житьё-бытьё бабы Фроси

Светлана Валентинова

Житьё-бытьё бабы Фроси

Баба Фрося и девица с вопросом

Жила-была баба Фрося в деревушке у реки, где дома кособочились от ветра, а её герань на окнах цвела так ярко, что с закатом спорила. Домишко её, старенький, с крылечком на один бок, дышал теплом печки и запахом трав. А кот Васька, рыжий пройдоха, смотрел на всех так, будто он тут барин, а Фрося ему сметану подносит. Весной, аккурат в марте, жизнь текла тихо, пока кот не устроил переполох.

Одним мартовским утром, когда солнце только нос из-за реки высунуло, Фрося проснулась – а Васьки нет. Печка остыла, под лавкой пусто, даже в погребе, где сметана в горшке пряталась, его лапы не наследили. "Ну, рыжий бес, – ворчит Фрося, платок накидывая, – опять к соседке за колбасой шмыгнул, паразит!" Взяла она палку для важности, вышла во двор – и слышит: орёт кто-то, как на ярмарке. Глянула – а Васька на заборе у кума Ивана сидит, хвост трубой, и горланит кошачьи песни, будто в "Голосе деревни" выступает. Соседи уже сбежались, хохочут, а кум Иван шапкой машет:

– Фрося, забери своего певца, он мне уши заложил!

Фрося Ваську за шкирку схватила, домой потащила – а тот вырывается, будто ему за концерт не заплатили. Устала она, присела на лавочку у крыльца, солнцем пригретую. Пчёлы над геранью гудят, ветерок с реки тянет, глаза сами закрываются. И тут – шаги лёгкие, не деревенские, с хрустом гравия. Глянула – стоит девица, городская с ног до головы: джинсы обтянутые, кроссовки белые, сумочка через плечо – яркая, как попугай. Волосы в хвостик стянуты, а в руках "звонилка" мигает – то ли пишет кому, то ли снимает. Подошла, кашлянула и говорит, глазами по сторонам бегая:

– Здравствуйте, бабушка. В интернете пишут, вы судьбу в камнях видите. Это правда?

Фрося Ваську ногой отодвинула, чтоб под лавку не лез, прищурилась на гостью и хмыкнула:

– Может, и вижу. А тебе зачем, городская? Что сердце-то грызёт?

Лена замялась, сумочку на колени положила, пальцами экран "звонилки" погладила, будто сил набирается. Потом вздохнула, глаза блестят, и тихо так начала:

– Меня Лена зовут. В городе живу, в офисе сижу, бумаги перекладываю. Год назад, весной ещё, встретила я Сашу. Высокий, улыбка тёплая, глаза – как река в ясный день. Помог он мне сумки из магазина дотащить, разговорились. Полгода всё ладно шло: в парке гуляли, кофе пили, он мне цветы в горшках дарил – живые, не срезанные. А потом – как отрубило. Ни звонка, ни сообщения в чате. Писала ему, ждала, а он молчит. Месяц назад подруга шепнула: уехал он, работу за границей нашёл, в какой-то Европе сидит. И вот не знаю: ждать его, пока вернётся, или жить дальше? Сердце ноет, а голова ответа не даёт.

Фрося платок поправила, вздохнула и говорит:

– Эх, Ленка, любовь – как река: то гладкая, то пороги бьёт. Давай-ка глянем, что судьба шепчет.

Достала она из кармана передника горсть камушков – речных, гладких, каждый с узором, будто волны вырезали. В ладонях их погрела, шепнула что-то старое, на ветер, и кинула на лавочку. Звякнули камушки, легли узором: три в ряд, как дорога, а два – в стороне, будто потерялись. Чёрный, гладкий, в ряду блестит, а рядом прозрачный, маленький, свет ловит. Фрося пальцем над ними провела, будто нити распутывала, и говорит:

– Вижу я, Ленка, путь дальний. Твой Саша не просто уехал – к делу большому пошёл, за море, где работы много, а тоски ещё больше. Три камня – дорога его, крепкая, но долгая. Чёрный в ряду – тяжесть на сердце у него, не всё там сладко. А два в стороне – ты и душа твоя, что ждёт да мается. Не скоро он вернётся – год, а то и два пройдёт. Только прозрачный твой светит – чистое у тебя сердце. Дождёшься ли?

Лена глаза опустила, "звонилку" в сумочку сунула, задумалась. Солнце к закату клонилось, тени по двору растянулись, а Васька, паразит, хвостом пыль поднял. Наконец выдохнула:

– А если не ждать, бабушка? Если я без него дальше пойду?

Фрося хмыкнула, камушки в ладонь сгребла, потрясла, как кубики, и кинула в пыль у крыльца. Легли иначе: чёрный с белым рядом, а солнечный с прозрачным круг замкнули. Она щурилась, пальцем ткнула в солнечный и говорит:

– Вот оно как. Не ждёшь – и свет сам придёт, Ленка. Новый путь откроется, не хуже старого. Чёрный с белым – Саша твой в прошлом останется, но тянуть не будет. А круг – жизнь твоя, полная, без дыры. Скоро кто-то другой постучится – не такой, как он, но свой. Камни дорогу кажут, а шагать тебе.

Лена кивнула, улыбнулась слабо, но тепло. Фрося вдруг глаза прищурила, хитро блеснули они, и говорит:

– Погоди-ка, дам я тебе заговор, от прабабки моей. Дома воду чистую в кружку налей, на закате у окна встань и трижды шепни: "Встану я, раба Божья (имя), с утренней зарей, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы в двери, из двора в ворота, выйду к чистой реке. Подойду я к воде, поклонюсь ей низко и скажу:

– Водица-сестрица, ты течёшь по земле светлой, омываешь берега высокие, питаешь травы зелёные. Дай мне, рабе Божьей (имя), свою силу живую, напои меня удачей ясной. Пусть руки мои дела ловко вершат, пусть ноги мои тропы счастливые находят, пусть сердце моё радость бережёт. Течёшь ты, водица, день за днём, так и удача ко мне идёт, в дом мой входит, в жизнь мою льётся. Солнце тебя согревает, месяц тебе путь освещает – так и мне путь к удаче открывается.

Наберу я воды в ладони, умоюсь трижды, скажу трижды:

– Удача со мной идёт, в руках моих живёт, в сердце моём цветёт. Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь." Выпей три глотка, а остальное на порог вылей – пусть удача с порога начинается.

Лена впервые за день засмеялась, легко, как ветерок, достала из сумочки конфету в блестящей обёртке и протянула:

– Спасибо, бабушка. Ещё вернусь, обещаю. Это вам с Васькой.

Ушла она, шаги её по тропке затихли, а Фрося сидела, конфету в пальцах крутила, Ваське под нос сунула – тот лизнул и отвернулся. Бормотала себе под нос:

– Эх, молодёжь… Всё им судьбу подавай на блюдечке, а жить когда будут? Приходи, Ленка, коли что, а то я вижу – не всё твоя дорога сказала.

Васька на лавку прыгнул, свернулся клубком, а Фрося в дом пошла, конфету в карман сунула – на вечер с чаем оставить.

Баба Фрося и тракторист Пётр

Весеннее солнце только-только над полями поднялось, когда Пётр, тракторист местный, на своём железном коне загрохотал. Поле у реки лежало ровное, жирное, давно его не пахали – старухи шептались, что там "хозяин" живёт, старый дух земли, с косой да с нравом крутым. Встретишь его – жди беды: то урожай сгниёт, то техника встанет. Пётр в байки не верил, шапку на лоб сдвинул и газу прибавил. "Пашите, говорят, а то урожая не ждите!" – начальство велело, а начальству видней.

Только трактор вдруг зачихал, закашлял, как старик с простудой, и встал посреди борозды. Пётр из кабины вылез, свечи покрутил, бензин в бак плеснул, колесо пнул от досады – молчит машина, будто заколдованная. Ветерок с реки прошёл, траву пригнул, и показалось ему, что тень какая-то мелькнула у кромки поля – длинная, тощая, сгорбленная. "Тьфу ты, – сплюнул он, – наговорили бабы ерунды, а мне теперь мерещится!" Но в груди холодок пробежал, шапку он нахлобучил покрепче и потопал к Фросе – её домишко недалече стоял, с геранью красной на окнах, как маяк в деревне.

Фрося во дворе возилась – Ваську, кота рыжего, за шкирку держала, чтоб тот курам не мешал. Увидела Петра, бровь задрала и хмыкнула:

– Чего топаешь, тракторист? Опять железяку свою загнал, туда где не просили?

Пётр шапку снял, потёр затылок и буркнул:

– Да заглох он, баб Фрось. Поле пашу у реки, а там… тень какая-то мельтешит. Может, и впрямь хозяин ваш шалит?

Фрося Ваську на землю швырнула – тот лапы растопырил, курам хвост показал и шмыгнул под крыльцо. Она платок поправила, глаз сощурила и говорит:

– Хозяин, говоришь? Ну, допахался, Пётр. Он земли свои бережёт, а ты туда с грохотом полез. Ладно, тащи миску с молоком да хлеб, разберёмся.

Пётр домой сбегал, притащил миску с молоком парным да краюху чёрного хлеба. Фрося тем временем травы сухой с чердака достала – полынь да зверобой, пахучие, горькие. Во дворе костерок развела, кинула траву в огонь, дым белый вверх потянулся. Молоко в миску плеснула, хлеб рядом положила, Петру листочек сунула:

– Повторяй за мной. – шептать начала, будто ветру:

“Дух лесной, хозяин зелёный, ты в ветвях шумишь, в травах прячешься, зверя охраняешь, птицу укрываешь. Прими от меня, дары простые, да сердце чистое. Пусть дружба меж нами крепнет, пусть тропы твои открываются, пусть сила твоя благословляет.

Возьму я хлеб ржаной, ломоть щедрый, положу на пенёк и скажу:

– Хлеб тебе, дух лесной, в дар кладу, пусть он силу твою питает, пусть мир меж нами держит.

Налью я молока белого в чашу деревянную, поставлю под дубом и молвлю:

– Молоко тебе, хозяин леса, пей и радуйся, пусть оно добро ко мне привлекает, пусть удачу в дом зовёт.

Соберу я полынь горькую, свяжу в пучок, положу у корней и промолвлю:

– Полынь тебе, дух лесной, силу хранит, – прими, хозяин, благослови, пусть здоровье крепнет, пусть дела мои ладятся.

Трижды поклонюсь, трижды скажу:

– Дух лесной, дар прими, дружбу возьми, благом ответь.”

– А теперь иди, не оглядываясь, чтобы дух лесной дары принял и работу благословил.

Петр смотрит на бабку, глаза по блюдцу.

Васька, паразит, тут же вылез, молоко из миски вылакал, а Фрося только усмехнулась:

– Вишь, даже кот тебя благословил. Иди, заводи свою железяку, не заглохнет теперь.

Пётр обратно поплёлся, трактор завёл с пол-оборота – загудел, как ни в чём не бывало. Глянул на поле – тени никакой, только солнце над рекой блестит.

"Ну, Фрося, ну, колдунья", – пробормотал он, шапку поправил и дальше пахать поехал. А дома потом куму Ивану рассказывал: "Не верь бабам, а к бабе Фросе беги – она с любым хозяином договорится!"

Баба Фрося и городской гость

Лето в деревне у реки лениво текло, как вода в жару – тихо, сонно, с пчелиным гудением над геранью. Фрося с утра на крылечке сидела, платок на голове завязала, Ваську с подоконника смахнула – тот герань пытался сжевать, шустрик рыжий, будто цветы ему сметаной намазали. Куры во дворе кудахтали, Пеструшка в пыли копалась, а солнце над рекой висело, жаром дышало. Вдруг – шаги чужие, не деревенские, с хрустом гравия. Глянула Фрося – идёт парень, городской с ног до головы: кроссовки белые, футболка модная, в руках "звонилка" мигает, а за спиной рюкзак болтается, будто с ярмарки идет.

– Здравствуйте, бабушка, – кашлянул он, остановился у забора. – Вы Фрося будете? Меня Артём зовут. В городе болтали, что у реки старуха живёт, судьбу в камнях видит, да ещё и травы заговаривает. Правда это?

Фрося бровь задрала, Ваську ногой отогнала, хмыкнула:

– Может, и правда, а может, и байки городские, – ответила она. – А тебе зачем, городской? Что сердце-то грызёт, что аж сюда притащился?

Артём замялся, рюкзак на землю поставил, "звонилку" в руках повертел, будто сил набирается. Солнце ему в спину било, тень длинная по двору легла.

– Да вот, – начал он, – работа у меня в городе, в конторе сижу, бумаги в компьютере вожу. А душа ноет, покоя нет. То ли место не моё, то ли жизнь мимо идёт. Подруга в чате написала: езжай, мол, к Фросе, она камнями правду кажет. Ну, я камеру взял, отпуск выпросил – и вот он я.

Фрося платок поправила, усмехнулась:

– Эх, молодёжь, всё вам судьбу подавай на блюдечке, как пирог с капустой! Ладно, заходи, поглядим, что твои камни шепчут.

В дом позвала, дверь скрипнула, запах трав сушёных по углам поплыл. На столе миска с тестом стояла – Фрося утром лепёшки затеяла, да Васька уже лапу сунул, паразит, по полу размазал, а Пеструшка через порог шмыгнула, укроп с грядки притащила, крыльями машет, как танцовщица. Артём в дверях встал, "звонилку" навёл, щёлкает: