Семеро с Голгофы

Эшвин вдруг прекратил расхаживать по комнате и сел на свое место. Во взгляде у него мелькнула тревога.

– Чем больше, мистер Лэм, мы говорим с вами на эту тему, – вымолвил он, – тем больше я прихожу к выводу, что действительно есть одна, и только одна, очевидная вещь. И она меня пугает.

Он замолчал и молчал так долго, что Мартин подумал, уж не является ли он – впервые – свидетелем того, что на доктора Эшвина действует выпитое. Наконец тот пошевелился, потянулся за сигаретами и чиркнул спичкой так, словно надеялся, что огонек рассеет сгустившийся мрак. Когда он заговорил, в голосе его появились какие-то новые ноты.

– А теперь обратимся к символике, – предложил он.

Мартин еще раз вгляделся в странный рисунок.

– Ничего не могу сказать, – объявил он, подумав. – Какие только слова не перебрал, начинающиеся на «F», и так ничего и не нашел.

– Ничего удивительного. – Эшвин бегло посмотрел на фотографию. – И хотя пока я не могу объяснить смысла этой фигуры, по крайней мере одно предположение готов высказать. По-моему, это не «F».

– Что же тогда?

– Цифра семь.

Мартин озадаченно посмотрел на Эшвина[25]:

– Семь? Как-то я не вижу…

– Не сомневаюсь, мистер Лэм, что вам известна европейская традиция перечеркивать ножку семерки, чтобы отличить ее от единицы. Дабы закрепить достоинство цифры, названной столь лестным именем, головку единицы в европейской каллиграфии отклоняют так далеко в сторону, что она, единица, начинает напоминать нашу семерку. Затем им и понадобилась черта посредине, чтобы не спутать две цифры. – Он взял лист бумаги, нанес несколько штрихов и протянул Мартину, который, вглядевшись в них, согласно кивнул.

– Похоже, вы правы. Я также должен признать, что семерка, с учетом всех связанных с ней странных ассоциаций, более уместна в этой символике, нежели «F». Но все равно непонятно, что она означает.

– Давайте на минуту отвлечемся от смысла и посмотрим, что можно извлечь из самого того факта, что убийца оставил знак. Причин тому может быть несколько.

– Похоже, мы возвращаемся к раннему Конан Дойлу, – заметил Мартин. – О чем прежде всего думаешь, так это о немыслимо засекреченных организациях и страшной мести.

– Как ни печально признавать, но, бесспорно, существует и такая возможность. Природа цифры «семь», равно как и обстоятельства жизни доктора Шеделя, позволяют заключить, что организация базируется в Европе. Но в таком случае зачем тянуть с убийством до тех пор, пока он не окажется в Беркли? Что еще вы можете сказать в связи с этим символом, мистер Лэм?

– Что, возможно, убийца по природе склонен к мелодраматическим жестам и хотел таким образом украсить свое преступление ярким живописным мазком.

– Правдоподобно, – улыбнулся Эшвин. – Вот вас я, например, могу представить испытывающим нужду в подобного рода театральных решениях. В этом случае никакого смысла символ не имеет, это просто знак, оставленный убийцей. Что-нибудь еще?

– Допустим… – Мартин не сразу подобрал слова, чтобы выразить мысль. – Допустим, вам нужно убить нескольких человек по причинам либо одинаковым, либо схожим. Вы убиваете первого и оставляете рядом с телом знак, который ничего не скажет следствию, но будет прозрачно ясным для очередных жертв. Им он скажет либо: «Готовьтесь умереть», либо: «Измените свое поведение, иначе умрете».

– Остроумно, хотя я не вижу, каким образом семерка, упирающаяся ножкой в ступени, способна передать именно эти смыслы. Впрочем, вы же оговорили, что следователю ничего этот рисунок не скажет. Таким образом, мистер Лэм, из вашего предположения следует, что в Беркли можно ожидать новых убийств?

– Не обязательно, я просто высказал мысль…

– Возможно, вы правы. Возможно, нам и впрямь следует ждать новых убийств – как минимум одного. Вернемся, однако, к символу. Какие-нибудь еще идеи?

– Пока нет.

– Тогда позвольте поделиться мне. Символ может быть ложным следом, так чтобы полицейское или любое иное расследование связало его с теми мотивами, о которых мы с вами только что говорили. Иными словами, преступник, действующий исключительно из личных побуждений, наводит на мысль, что за убийством стоит некая организация. Хладнокровный, умелый убийца мог оставить знак из соображения того, что – используя одно из ваших театральных понятий – это не соответствует характеру персонажа, и таким образом навести на ложный след.

– Остроумно, – с улыбкой передразнил Мартин Эшвина. – Но что-то не верится мне во все эти хитросплетения. А то ведь и я могу предположить, что преступник – личность до крайности возбудимая, в то время как он, напротив, человек хладнокровный, оставил знак для того, чтобы сыщик подумал, что он хочет направить его (сыщика) по ложному следу и заставить подумать, что он (убийца)…

– Пощады, мистер Лэм, пощады! – Доктор Эшвин воздел руки. – Извините мне мои шарады, и давайте разопьем чашу мира.

– Но это будет последняя, – сдался Мартин. – А то вчера после нашествия Курта и всех остальных я лег очень поздно.

– Теперь я понимаю, почему вы так хотите доказать виновность бедняги Курта Росса. Просто для того, чтобы в один прекрасный день похвастать, как вы бражничали с убийцей, чьи руки еще пахли кровью.

Пришла очередь Мартина просить пощады.

– Да, признаю, я все еще считаю Курта подозреваемым, хотя, разумеется, совершенно не вижу, как это вяжется с тем, что мы говорили о символе. Он и не возбудим, и не чрезмерно утончен, и, уж конечно, не может быть посланцем этой страшной тайной организации – Шагающей Семерки, – более походящей на какую-то водевильную труппу. Но я не могу не считаться с тем фактом, что у него был ясный мотив – деньги, – и что он является единственным наследником довольно состоятельного человека…

– Полагаю, мистер Лэм, – перебил его доктор Эшвин, – в непродолжительном времени вам придется убедиться, что для убийства доктора Шеделя сколь-нибудь веского мотива не было ни у кого.

3. Семеро с Голгофы

На следующий день Мартин пошел завтракать довольно рано и по дороге остановился купить воскресный выпуск газеты. При всем своем обостренном интересе к делу, которое было у всех на устах, он, не изменяя присущим ему привычкам, начал чтение с комиксов. Это заняло все время, пока он поедал кашу, а следом за ней яйцо-пашот, и, лишь закурив первую на сегодня сигарету и приступив ко второй чашке кофе, он обратился к новостным полосам.

И хотя комментатор растянул повествование об убийстве ледорубом чуть не на целый разворот, сколько-нибудь существенных новых фактов в статье не оказалось. Мартин внимательно прочитал про то, что, основываясь на наличии при убитом денег и ценных украшений, сержант Каттинг умозаключил, что мотивом убийства не было ограбление; что швейцарский консул в Сан-Франциско обрушился на неповоротливость американской юстиции и пригрозил международными осложнениями; что радиостанция Пути Мира намеревается посвятить памяти доктора Шеделя получасовую передачу; наконец, что по радио передается призыв ко всем, кто может пролить хоть какой-то свет на таинственный символ, поделиться имеющейся у них информацией. О допросе Курта Росса в полиции не сообщалось ничего, собственно, даже имя его не называлось.

В голове у Мартина, как навязчивая музыкальная тема, звучали слова доктора Эшвина: «Для убийства доктора Шеделя сколько-нибудь веского мотива не было ни у кого»; и еще: «Возможно, нам следует ждать новых убийств – как минимум одного». Означало ли это, что Эшвин верит в существование некоего маньяка, свободно передвигающегося по Беркли? В таком случае почему этот маньяк должен удовлетвориться лишь одним новым убийством? И при чем здесь какие-то символы?

Мартин допил кофе, потушил сигарету и отложил газеты в сторону – пусть почитают те, кто придет на завтрак позднее. И неторопливо пошел через университетский городок в сторону Ньюмен-Холла. Почти никто из его друзей и знакомых, включая доктора Эшвина, не назвал бы Мартина по-настоящему верующим человеком, но никто и не мог толком объяснить, почему он никогда не пропускает мессу. Ясно только, что дело тут не в елейных проповедях отца О’Мура и не в слишком уж тесном братстве прихожан Ньюмен-клуба.

Так или иначе, вне всякой связи с религией, Мартину повезло, что он пошел на мессу в это воскресное утро, ибо там он столкнулся с Синтией Вуд. Уже по окончании мессы, выходя из часовни, он почувствовал на плече чье-то легкое прикосновение, обернулся и увидел Синтию.

– Привет, Син, – улыбнулся Мартин. – Вот уж кого не ожидал здесь встретить.

– Пришлось прийти. Ты куда, в Дом?

– Да.

– Я с тобой.

Отходя от церкви, Мартин заметил садящихся в машину Ремиджио брата и сестру Моралес. Мона обернулась, увидела его, весело помахала рукой и расплылась в улыбке:

– Mañana a las dos[26].

Мартин подумал, что допрашивать человека с такой улыбкой будет очень трудно.

Машина отъехала, он повернулся и увидел, что Синтия смотрит на него с немалым удивлением.

– Так ты у нас креолками увлекся? – осведомилась она, приподнимая брови. – Шалун этакий.

– Как это понять – «пришлось прийти?» – спросил Мартин, главным образом для того, чтобы переменить тему. Он вдруг понял, что такого рода подначка, на которую в любом ином случае он бы откликнулся легко и непринужденно, явно ему не по вкусу, когда речь идет о Моне Моралес.

– Снова отец, – лаконично ответила Синтия. – Они с отцом О’Муром… этот славный отец, чтоб ему неладно было, сделал из папаши верующего. И если он не увидит меня после мессы, наверняка донесет папочке – так, между делом, – а там, смотришь, и пособие обрежет. Приходится даже каждую неделю сообщать, о чем была проповедь, иначе не докажешь, что не опоздала.

– Н-да, – понимающе откликнулся Мартин, – должен признать, туго тебе приходится, если надо каждую неделю докладывать, о чем там отец О’Мур вещает. Я-то и во время мессы не могу сказать, про что она.

– В общем, пришлось явиться. Простой ссылкой на нервы от папаши не отвертишься. – Синтия дрожащими пальцами чиркнула спичкой и закурила.

– Представляю, какое это было для тебя потрясение, – неловко проговорил Мартин.

– Потрясение? Что-то, дорогой, сегодня ты не в форме, слабенький у тебя словарь. К тебе в дом заглядывает славный старикан, спрашивает дорогу, а через две минуты ты видишь его мертвым на тротуаре. Потрясение? – Синтия хрипло засмеялась. – Нынче утром все это кажется какой-то невероятной дикостью. Зеленые деревья, светит солнце. Тепло, с моря приятный ветерок дует. Весна, все прекрасно. А где-то на металлической плите лежит этот чудесный старик… может, как раз в эту минуту его накачивают чем-то таким… чтобы не сгнил… не сгнил, как…

– Не будь дурой, Син, – на удивление резко оборвал ее Мартин. – Ты сама себя заводишь. Разве это ты виновата в его смерти? И думать про это не надо, ничего хорошего ни тебе, ни ему от этого не будет.

– Ладно, – вздохнула Синтия. – Знаешь, Мартин, так странно в кои-то веки слышать от тебя разумные вещи. Пожалуй, и я попробую последовать твоему примеру. – Некоторое время они шли молча, затем Синтия вновь заговорила: – Мартин, прошу, будь покорной овечкой, загляни ко мне сегодня чаю выпить. Ой, извини, не хотела каламбурить, но с такой фамилией, как у тебя[27]… Приходи, помоги развеяться. И приводи с собой кого хочешь, лишь бы из моих знакомых. А я приглашу еще Алекса и Мэри, посидим, поболтаем. Мне будет лучше.

– Отличная идея, Син. Когда?

– Скажем, часа в три. Позвонить твоей креолочке?

– Она нынче в Сан-Франциско едет, – поспешно ответил Мартин и тут же осекся, встретив на редкость неприятную улыбку Синтии.

– Ну, тогда приходи с кем хочешь. И будь готов говорить, говорить, говорить и говорить. Я должна слышать, как люди говорят, иначе с ума сойду – в самом буквальном смысле.

Мартин распрощался с ней у входа в Международный дом и увидел, как, прикуривая одну сигарету от другой, она идет в сторону Панорамик-вэй. Ему было жаль Синтию, но совершенно не удивляло то, как быстро при соприкосновении с неприятной действительностью сошла на нет вся ее притворная жизнерадостность. Он еще немного посмотрел ей вслед и вдруг почувствовал голод.

Около трех Мартин вышел из своей комнаты, где трудолюбиво корпел над шекспировской рукописью, и, вспомнив указание Синтии привести с собой кого-нибудь, спустился в главный холл. Заметив проходящего мимо Борицына, он укрылся на минуту за ближайшей колонной, затем вышел и стал прикидывать возможные варианты. Кивнул молодому серьезному китайцу, которого видел на званом ужине и который сейчас мучился над каким-то трудом по экономике; обменялся несколькими словами с долговязой девицей, сидевшей у входа в холл; довольно нелюбезно буркнул что-то знакомому, почитавшемуся одним из главных эстетов в Международном доме.

И уже почти отчаялся найти спутника, как заметил Пола Леннокса; уютно устроившись в кресле, тот небрежно покуривал потерянную было изогнутую трубку.

– Привет. – Мартин присел рядом. – Что-то немного здесь сегодня народу.

– Да, все ушли побродить по холмам, весенним теплом наслаждаются. Я и сам собрался было, да вот зачитался этой новой книгой про альбигойцев. – Пол зажег погасшую трубку. – А ты куда наладился?

– На чай к Синтии. Хочешь со мной?

– Не думаю, – пожал плечами Пол, – что она так уж счастлива будет меня видеть.

– Син сама просила пригласить тебя, – смело соврал Мартин. В конце концов, даже если между нею и Полом действительно есть какие-то мелкие трения, то это только поможет ей отвлечься от мыслей об убийстве и состоянии своих нервов.

– Ну что ж, – равнодушно согласился Пол. – Чашка чаю не помешает. – Трубка благополучно разгорелась. Сунув том про альбигойцев под мышку, он последовал за Мартином. Тот остановился на ступеньках прикурить сигарету.

– Да, Пол, между прочим, – начал он, раздраженно отбрасывая слишком рано догоревшую спичку, – одна небольшая просьба: не заговаривай о докторе Шеделе, ледорубе и… ну, словом, ты понимаешь. У Син и так нервы ни к черту. Просто поддерживай разговор… о чем угодно… чем ты нынче занят… наш спектакль о Дон Жуане… что-нибудь в этом роде.

– Договорились, – сочувственно кивнул Пол.

В этот момент – Мартин как раз раскурил сигарету – на лестницу вышел Уортинг.

– Ага, это ты, старик, – бойко застрекотал он, – и куда же это мы направляемся?

– Чай пить, – не стал скрывать Мартин.

– Как хорошо, что в Штатах все еще есть люди, ценящие эту привычку, а? Я уж и сам собрался выпить глоток где-нибудь здесь.

Мартин не растерялся:

– Может, присоединишься? – предложил он. А что, подумалось ему, болтовня Уортинга вполне может отвлечь Синтию. Ну а бедный Ричард живо откликнулся на предложение, не подозревая, какими последствиями, какими душевными страданиями и чисто физическим страхом окажется чревато это его мгновенное согласие.

На протяжении всего недолгого пути до дома Синтии Уортинг, не умолкая, болтал, а Пол бросал на Мартина укоризненные взгляды. Это был бойкий разговор ни о чем, обильно нашпигованный разного рода междометиями, перемежавшимися время от времени крепким словцом, что долженствовало засвидетельствовать, что Уортинг – настоящий мачо.

Перед домом он остановился и, завороженный ужасом, посмотрел на тротуар.

– Бедный старикан, – простонал он. – Подумать только, лежит сейчас… И это пятно. Как ты думаешь, старик, это кровь?

В ответ Мартин заметил, что, с его точки зрения, это собачий кал, но облек свое замечание в безупречно англо-саксонскую форму, что заставило Уортинга слегка поморщиться.

– Право, старик! У меня мурашки по телу. Курнуть не дашь?

Мартин извлек портсигар, и в тот самый момент, как он протянул его Уортингу, на крыльце появилась Синтия:

– Ну что, войдете вы наконец?

Повернувшись к ней, Мартин выронил портсигар и заметил, что тот скользнул под куст, нависающий над крыльцом.

– Заходите, – бросил он спутникам, – а я найду эту штуку и присоединюсь.

Прошло несколько минут, прежде чем Мартин вошел в гостиную. Мэри Робертс тщетно пыталась остановить поток воспоминаний Уортинга о том, как он играл в Канаде в регби, так что появление Мартина оказалось весьма кстати. Это был красивый выход. Грязные следы на коленях безупречно чистых во всем остальном фланелевых брюк, в волосах застряли тонкие веточки. Но портсигар благополучно вернулся на свое место, а в другом кармане еще более благополучно покоилось нечто, болтавшееся до того, как он его увидел, на ветке, с невидимой стороны куста, то, что просмотрела полиция, увлеченная поисками орудия убийства. Теперь Мартин знал, где Курт Росс потерял ключ – знак принадлежности обществу «Фи Бета Каппа».

– Без двадцати, – объявила Мэри Робертс, нарушая внезапно наступившее молчание. Последовала, как обычно бывает в таких случаях, сверка часов и общий гул: как странно, мол, тишина всегда наступает либо без двадцати, либо в двадцать минут чего-то. И снова все замолчали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Читателя, усматривающего в детективном романе загадку и вызов себе, следует предупредить, что сосредоточиться ему следует исключительно на персонажах, чьи имена отмечены звездочкой; остальные – всего лишь массовка. – Примеч. авт.

2

Герой романа У. Коллинза «Лунный камень».

3

Герои детективных романов Э. Беркли, Г. К. Бейли и Д. Сэйерс.

4

Герой детективных романов Э. Фримена.

5

Герой романов Д. Д. Карра.

6

Вступительная шлока – стихотворный размер на санскрите.

7

Персонажи неоконченного романа «Тайна Эдвина Друда» Ч. Диккенса.

8

Понятие буддизма, означающее приблизительно «невежество», «тупоумие».

9

Sin – грех (англ.).

10

Маркс, Граучо (1890–1977) – знаменитый американской комедийный актер.

11

Брантом, Пьер де Бурдей (1540–1614) – хронист придворных нравов времен Екатерины Медичи.

12

Уинчелл, Пол – американский актер и телеведущий, прославившийся сеансами чревовещания.

13

Герр Лэм, не могли бы вы перевести то, что я скажу по-немецки?

– Охотно, герр доктор.

– Большое спасибо, друг мой. Итак… (нем.)

14

Можно тебя на минуту?

– Попозже, Курт. Скажем, в половине десятого у меня в номере (нем.).

15

По одной этой причине (лат).

16

«Ганга Дин» – баллада Р. Киплинга (1892).

17

Ледерер, Френсис (1899–2000) – американский актер театра и кино, прославившийся исполнением главных ролей в фильмах «Ящик Пандоры» (1928) и «Признания нацистского шпиона» (1939).

18

Гран-Чако – район в центральной части Южной Америки, бывший некогда предметом территориальных споров между Боливией и Парагваем.

19

Добрый вечер (исп.).

20

Спасибо, сеньор, вы очень любезны (исп.).

21

Заглавный персонаж новеллы немецкого писателя А. Шницлера.

22

Он не из тех мужчин, кого может ударить стоящий ниже.

Видит бог, тот, кого может ударить стоящий ниже, не мужчина!

Тот, кого ударили, на самом деле не ударили, если не ударили его хозяина.

Тот, кто бьет того, кого все бьют и бьют, небезгрешен.

23

Бертильон, Альфонс (1853–1914) – французский юрист, изобретатель системы обнаружения преступников по их антропометрическим показателям.

24

Некогда миссия Святого архангела Михаила, ставшая впоследствии ранчо Джорджа Херста – отца известного газетного магната, построившего там огромный особняк – Замок Херста.

25

Читатель может торжествовать: он уже и сам об этом догадался – по названию романа. – Примеч. авт.

26

Завтра в два (исп.).

27

 Фамилия героя Лэм пишется как Lamb – ягненок, овечка (англ.).