Мечтатель

Алёна Степановна. Уж что поделать: я знаю его с самых пелёнок, он мне, считай, что родной сын.

Наталья Андреевна. Только не заслуживает он этого снисхождения. Будь бы он благодарный сын, да нет же: ни слова порядочного от него не услышишь!

Алёна Степановна. Я думаю, тебе всё же стоило бы быть нежнее к нему.

Наталья Андреевна. Тебе так просто даётся рассуждать! Знала бы ты, как невыносимо жить с ним, тогда бы уж не позволяла себе говорить такие глупости.

Алёна Степановна. И всё же я думаю, Мирослав Григорьевич хорошо воспитан и имеет достаточно совести, чтобы не падать лицом в грязь. Быть может, вы просто не совсем понимаете его и только.

Наталья Андреевна. Но возможно ли понять существо, от которого не добьёшься ничего, кроме неблагодарности! Он точно живёт только для того, чтобы лишний раз упрекнуть мать, кольнуть туда, где больнее всего. Ох, чувствую, много бед он мне наживёт, вот ещё увидишь!

Раздаётся звонок.

Явление IX

Наталья Андреевна. Катя, пади открой – кто-то пришёл!

Выходит Катя и идёт открывать.

Через мгновение появляется Калистратов Гаврила Михайлович.

Калистратов. Доброе утро, Наталья Андреевна.

Наталья Андреевна. Доброе, Гаврила Михалыч.

Калистратов. Здравствуйте, Алёна Степановна!

Алёна Степановна. Здоровы будете.

Калистратов целуется с дамами.

Катя сзади проходит мимо них и уходит через центральную дверь.

Наталья Андреевна. Вы сегодня как-то рано и без предупреждения, совсем нежданно-негаданно.

Калистратов. Представьте себе, только отзавтракал и тотчас помчал сюда узнать, как здесь радость моя Настенька.

Наталья Андреевна. Настя сегодня нехорошо.

Калистратов. (Сконфужено, изменившись в лице). Отчего же?

Наталья Андреевна. С Мирославом Григоричем поссорились.

Калистратов. Надо же! Это, собственно, по какому же поводу?

Наталья Андреевна. (Замешкавшись). Это не столь важно. Но поругались серьёзно, даже и до слёз дошло.

Калистратов. (Едва робея). Ах, так даже…

Наталья Андреевна. Впрочем, она сейчас у себя. Вы бы пошли к ней, успокоили. Думаю, она вас примет.

Калистратов. (Как бы недоумевая). Я?

Наталья Андреевна. Вы, вы, Гаврила Михалыч.

Калистратов. Успокоить…

Наталья Андреевна. Так точно. Успокоить, приласкать.

Калистратов. М-м… впрочем… (Теребит пуговицу сюртука). Вы правы, Наталья Андреевна. (Схрабрившись).Мой долг непременно быть с нею рядом, тем более когда ей так нехорошо.

Наталья Андреевна. Вот-с и ступайте, Гаврила Михайлович. Она будет вам непомерно рада.

Калистратов. Вы совершенно правы… Вы как всегда правы!

Нехотя уходит к Насте.

Явление X

Наталья Андреевна. Алёна Степановна. Хочу сообщить новость, о которой не могу не сказать. Впрочем, я даже и не знаю, как лучше всего начать… Сперва, пожалуй, присядем.

Садятся за стол.

Алёна Степановна. Что же такое произошло?

Наталья Андреевна. Ах, сейчас, сейчас… Нужно собраться с мыслями. (Трёт пальцами виски). М-м-м… Помнишь ли, года два тому назад жил в соседстве с нами купец Анатолий Андреевич, по фамилии Обросимов?

Алёна Степановна. Ну, помню. Как же не помнить! Он у нас частый гость был. И человек хороший, и манерный, и обходительный. У вас ведь с ним даже и что-то было.

Наталья Андреевна. (Отрывисто) Да!.. Было. Так вот… С того дня как он уехал, я не получала от него ничего, решительно ничего. А в последний месяц он начал слать мне письма, друг за другом. Он должен приехать сегодня; он будет гостить у нас. Я с нетерпением жду его со вчера… И вот уже час-другой, и он объявится.

Алёна Степановна. Ты так говоришь, с таким тоном, будто у вас по-прежнему что-то есть…

Наталья Андреевна смущённо отворачивает голову.

Неужели правда?

Наталья Андреевна. Я лучше покажу тебе одно из его писем, последних. Ах, где мой ридикюль?..

Достает письмо и протягивает Алёне Степановне. Та читает.

Алёна Степановна. «В пути проведу два дня, в которые думать буду только о том, как увижусь с вами. Право, я ведь очень давно с вами не виделся. Надеюсь по приезде своём встретить ту же любезность, какую знал в вас прежде. Целую ваши руки…» Это уж слишком откровенно.

Наталья Андреевна. Анатолий Андреевич всегда были человек искренний и даже в каком-то отношении прямолинейный.

Алёна Степановна. Ты что же, думаешь, он до сих пор тебя любит?

Наталья Андреевна. (Смущается). Во всяком случае, я хотела бы так думать.

Алёна Степановна. Так ты что, тоже?..

Наталья Андреевна. Ах, это… впрочем… не знаю…

Алёна Степановна. Как бишь это не знаешь? Уж коли ты так его ждёшь, коли он шлёт тебе такие письма, то, стало быть, у вас есть что-нибудь.

Наталья Андреевна. Может, и есть, но я не о том, не о том совершенно думаю!

Алёна Степановна. Так о чём же?

Наталья Андреевна. Анатолий Андреевич, как и был два года назад, вдов. И, если помнишь, в то время речи заходили о нашей с ним свадьбе. Мы действительно думали венчаться…

Алёна Степановна. Ты хочешь идти за него?

Наталья Андреевна. Словом, да.

Алёна Степановна. (Оторопев). Но это же… это… возможно ли?

Наталь Андреевна. Ну, если же он пишет мне такие откровенности, если же сам хочет приехать и едет, как он сам пишет, затем только, чтобы увидеть меня, то стало быть.

Алёна Степановна. Ох, не знаю… Не нравится мне это. Да уверена ли ты, что любишь его?

Наталья Андреевна. В этом, может, я и не могу увериться, скажу честно. Но я наверно знаю другое обстоятельство. Анатолий Андреевич богаты, известны, о них знают по всей столице. В свою очередь, мы застряли здесь, в этой глуши и не можем выбраться. Ты скажешь: поместье, земля, хозяйство… Как же! Да только имение моё всё больше разоряется и уходит в долги. Меня уже страшат эти векселя… И я не знаю, как поправить это положение.

Алёна Степановна. И ты видишь спасение в свадьбе на Анатолии Андреевиче?

Наталья Андреевна. Этот вариант нельзя исключать, тем более, пока что он единственный. Ну, а рассуди: что же мне ещё остаётся делать? Смотреть, как мы всё более беднеем? Сама я не управлюсь, на сына надежды нет – что остаётся? Тем более если Анатолий Андреевич в самом деле ещё могут меня любить, то отчего бы не пойти за него? Я знаю, как тяжело жить с нелюбимым мужчиной, но с нелюбящим, поверь мне, ещё хуже.

Алёна Степановна. Всё же мне это очень не нравится…

Наталья Андреевна. Мне и не нужно, чтобы нравилось. Я и сама не могу быть довольна своим положением, но что делать? Главное, я прошу тебя, молчи об этом!

Алёна Степановна. Как же? Домашние не знают?

Наталья Андреевна. Никто не знает, потому что им и нельзя знать. Я готовлюсь к его приезду втайне, как бы это ни было смешно. Настя, впрочем, только обрадуется Анатолию Андреевичу, а вот Мирослав Григорич его на дух не переносит. Ему точно знать об этом нельзя.

Алёна Степановна. Но как же ты будешь принимать гостя?

Наталья Андреевна. Я устрою так, чтобы Мирослав Григорич с ним не встретился. В противном случае сцены будет не избежать.

Алёна Степановна. Но можно ли? Можно ли так?

Наталья Андреевна. Ах, не знаю… здесь так душно. Выйдем в сад, там свежее. Там же и продолжим.

Встают из-за стола и уходят.

Явление XI

От Насти возвращается Калистратов.

Калистратов. Ох, ну и забота же… Невыносимо, право, невыносимо! Да, молода, красива, даже слишком красива, да только с капризами, со слезами она несносна! Порой уж натурально думаешь: может, и взять её в самом деле в жёны. Но только вспомнишь об этих истериках, об этих хлопотах – и тотчас же передумаешь… За такую красоту можно вытерпеть… но жениться… Уж это увольте!

Входит Катя с сервизом в руках.

(Довольно). Здравствуй, Катя!

Катенька. Ещё раз здравствуйте, Гаврила Михайлович. Вы уже здесь! Как барышня?

Калистратов. Нормально барышня.

Катенька. Они сильно плакали давеча.

Калистратов. Да, я знаю.

Катя принимается расставлять сервиз.

А что же вы стол накрываете?

Катенька. Барыня имеет обычай в это время чай пить. Моё дело простое: расставить чашечки, самоварчик да оповестить, что накрыто. К обеду и вовсе гостей ожидаем. Так что барыня меня сегодня гоняет. Говорит, должны быть готовы.

Калистратов. Это кого же, позвольте узнать?

Катенька. Я сама не знаю: Наталья Андреевна не говорят.

Калистратов. Вот оно что…

Засматривается на Катю.

Знаете, Катенька… Вы сегодня очень хороши.

Катенька. Ах, полно вам шутить надо мной.

Калистратов. Нет же, я очень серьёзно. И сарафанчик у вас такой чудесный. И шейка и плечики у вас в этом сарафанчике тоже такие чудесные…

Подходит к ней сзади и хватает за талию.

Катенька. (Испугавшись). Гаврила Михайлович, что это вы!

Калистратов. Разрешите поцеловать вас.

Катенька. (Отстраняясь от него). Ах, что вы! Бросьте! Не надо!

Калистратов. Катя.

Катенька. Оставьте, оставьте!

Закрывшись руками, убегает.

Калистратов. Эх, хороша. Да Настя лучше. Но к ней я сейчас не вернусь. Право, никак не вернусь!

Действие второе

Полдень. Яблоневый сад в имении Милославской. Справа на арьерсцене статуя в виде кошки, перед нею, на главной сцене, – английская клумба с жёлтыми цветами. Слева от клумбы – серая лавочка. На ней сидят, прижавшись, Настя и Калистратов. Позади яблоневые деревья.

Явление I

Калистратов. Тебе уже лучше, Настя?

Настенька. Да, я успокоилась.

Калистратов. Что у вас произошло с Мирославом Григоричем?

Настенька. Ах, не хочу говорить. У нас с ним всегда что-нибудь происходит, вы это знаете. Я более чем уверена: он не любит меня. Мне порой даже кажется, будто он совсем не рад, что я появилась в их семье… Наталья Андреевна рада, а он не рад.

Калистратов. Ну, с чего же ты это взяла, Настя?

Настенька. С того, что я всегда слышу от него только укор. Недавно он упрекнул меня в том, что я, дескать, плохо отношусь к Кате. Он сказал так потому, что я попросила её о какой-то безделице, уже не помню какой, которую, по словам Мирослава Григорича, я могла сделать и сама. Но в чём же я обидела Катю, когда выполнять всякие безделицы есть её прямая забота?

Калистратов. Катя у вас хорошая, это да…

Настенька. А ещё сегодня… Так и быть, скажу. Сегодня он смел сказать, что я порочу честь маменьки, а об вас он выразился… как об нечестном человеке.

Калистратов. (Задумчиво). Что ж… Мы никогда не состояли с Мирославом Григоричем в дружеских отношениях. Более того мы с ним даже разговаривали редко. Однако он никогда не подавал мне повода для какой-нибудь неприязни или презрения. Я со своей стороны, думаю, отметился тем же. Пусть мы с ним и не приятели, а взаимное уважение друг к другу точно питаем, и я потому уверен, что он не может быть обо мне дурного мнения. Во всяком случае, может, ты неправильно поняла его…

Настенька. Я поняла его совершенно точно! Он позволил себе оскорбить вас в моих глазах; более того он сделал это в ваше отсутствие, то есть когда вас не было рядом и вы не могли бы ничего ему на это ответить.

Калистратов. (С подлогом в голосе). Я уверен, Настя, ты заблуждаешься. Но если он и в самом деле сказал что-нибудь даже оскорбительное, на то есть другая, непонятая тобой причина.

Настенька. Это какая же?

Калистратов. Понимаешь ли… Когда девушка входит в связь с мужчиною, это всегда тревожное время для её родственников, именно тоже мужчин. Тут не просто предосторожность и волнение, а скорее даже какая-то ревность. Ведь он тебе брат – он тоже, как я, любит тебя и не может не переживать за тебя, особенно теперь. Тем паче, что я, хоть, как уже высказался ранее, и не давал повода Мирославу Григоричу для обиды, но также я и не подавал повода ему для доверия. Он, должно быть, просто обеспокоен, оттого так тревожен, и отсюда же ваши ссоры.

Настенька. (Задумавшись). М-м-м… Может быть, вы и правы…

Явление II

На арьерсцену выходит Мирослав и, завидев Настю и Калистратова, опешивает.

Те его не замечают.

Мирослав. Вот так встреча! Уйти ли?.. Нет… Знаю, что, может быть, сделаю подло, однако останусь, подслушаю! Низость – понимаю… Но, быть может, именно сейчас мне удастся поймать его на обмане и уличить его сразу перед Настей!

Прячется за статую.

Явление III

Настенька. К слову, Гаврила Михалыч, коли мы заговорили о нашем с вами положении, то я не могу не спросить вас… Поймите, я ведь все эти дни терзаюсь, мучаюсь… Мы с вами не так давно помолвились, это так, и это радует меня, несказанно!.. Но за этим дело совсем стало. Скажите, когда, наконец, мы сыграем свадьбу?

Пауза.

Калистратов. (Оторопев). Поверишь ли, Настенька… я сам часто задаюсь этим вопросом… И в размышлениях своих я прихожу к выводу, которым боюсь обидеть тебя.

Настенька. Ах, говорите же скорее не томите!

Калистратов. Я считаю, наша с тобой свадьба решительно невозможна.

Настенька. (Испугавшись). Ах, я этого и боялась.

Мирослав. (В сторону). Я знал!

Настенька. Скажите же, наконец, что стало для вас преградою?.. Ах, я не понимаю… Неужели… неужели вы действительно не любите меня? (Плачет).

Калистратов. Спокойнее, Настенька, дело совсем не в том. (Обнимает её).

Настенька. В чём же тогда это дело? Мы были с вами неразлучны, вы клялись в любви мне, а теперь отказываетесь жениться. Точно вы разлюбили меня, не иначе!

Калистратов. Нет, Настенька, ты ещё не понимаешь. Позволь мне объяснить тебе всё, как есть, и ты уверишься, что чувство моё, напротив, сделалось только сильнее. Только выслушай меня терпеливо и обдуманно.

Настенька. (Задумавшись). Хорошо…

Мирослав. (В сторону). Ах, и что же он теперь придумает?!

Калистратов. Понимаешь ли, Настенька, я ставлю человеческие чувства куда выше, чем что-то материальное. Ведь, в сущности, любая вещь, любое владение наше есть только формальность в сравнении с тем, что мы ощущаем и что думаем. Вот ведь смотри, для полного понимания я приведу аналогию. Представим, например, что у тебя есть вещь, которою ты чрезмерно дорожишь. Пусть даже это самая настоящая безделушка. Ведь, согласись же, отнюдь неважно, что это будет: какой-нибудь дорогой браслет или самая ничтожная бумажонка – это не имеет никакой разницы и смысла. Куда важнее сам тот факт, что эта вещь тебе дорога как память. Важно лишь то, что ты чувствуешь, имея у себя эту вещь, и что ты можешь чувствовать, если вдруг её потеряешь. Ведь ты любишь эту вещь, ты трясёшься над нею, и тут вся роль кроется именно в переживании, а никак не в самой вещи. Ты понимаешь меня, Настя?

Настенька. Понимаю… Продолжайте.

Мирослав. (В сторону). Ох, сейчас он её спутает!

Калистратов. Так и для меня, Настенька, первостепенно именно само чувство, то есть любовь наша друг к другу. И совсем ничтожно в сравнении с тем форма её существования. То есть друзья мы или же супруги… (Исхищряется). А вернее даже будет сказать, что… И форма-то в данном случае также будет важна, да только в смысле, чтобы возвысить наше чувство, не развращать его.

Настенька. Я перестала вас понимать.

Калистратов. Сейчас же я тебе всё объясню. Что подразумевается под любовью? Это ведь нечто высшее, недосягаемое, которое должно быть отстранено от пошлости, чтобы оставаться истинным. А истина её кроется именно в согласии любящих сердец, в доверии друг к другу. Тому, кто любит, не нужен повод, чтобы любить, не нужны никакие условности, чтобы любить. Тогда он любит истинно и свято. А теперь рассудим же, что такое брак? Ведь просто ничтожное клеймо и не более. Неужели ты думаешь, что любовь нашу будут сохранять кольца на наших пальцах? Нет, эти кольца есть простая материя и только. Любовь будет храниться в наших душах, в наших сердцах, ведь рождается она в самом человеке, а не впоследствии венчания. И скажи мне, для чего же нам нужно тогда ставить такую ничтожную печать, как брак? Мы ведь только сведём на нет нашу любовь! Зачем же, скажи, нам марать наше чувство этой пустой условностью, когда любовь станет только священнее, если будет сплошь строиться на взаимном доверии? Ну, зачем же, скажи, мы будем намеренно лишать себя своего же счастья?

Мирослав. (В сторону). Как закрутил!

Настенька. Ах, право, Гаврила Михайлович, вы так умно говорите, что я едва за вами поспеваю. Однако я точно поняла из ваших слов, что вы в самом деле любите меня, и мне не нужно в этом сомневаться… Вы сказали: сделать любовь священнее. Что ж, если вы считаете, что что-нибудь может ещё более скрепить наше чувство, то непременно действуете, как считаете необходимым – я вам доверяюсь полностью.

Калистратов. (Самодовольно). Теперь видишь, Настенька, что я не могу не желать для нас лучшего?

Настенька. Вижу. Теперь уже отчётливо я это вижу! Ах, знаете ли, Гаврила Михайлович, как дорога мне ваша любовь? Я вам ещё не говорила… Я никому ещё не говорила! Но сейчас, думаю, подходящая на то минута. Готовы ли вы сердечно выслушать меня, любезны й Гаврила Михайлович?

Калистратов. Говорите, Настенька, не томите.

В продолжение всей её речи отрешённо

смотрит на неё вожделенным взглядом.

Настенька. Это будет тяжело сказать… потому как я не привыкла совсем никому ничего говорить откровенно: обычно я молчала, таила в себе… Но вам нельзя не сказать, Гаврила Михайлович! Для вас не секрет, что я почти всю жизнь воспитывалась у чужих людей, в месте, которое мне страшно вспоминать… Это было ужасное место. Со мною обходились там как со служанкой. Что говорить, даже хуже служанки! Будто я была уличная собака, нежеланная, вошедшая в дом по случайности и обрёкшая себя на мучения… Мой хозяин принуждал меня исполнять всю лакейскую работу, самую ничтожную, самую низкую. Что говорить, когда я покорно исполняла всё, что мне велели, и в это же время надо мною гнушались, меня чуть не мешали с грязью! Я по сей день помню, как по воле хозяина убиралась во всей гостиной, а он после обеда напоказ бросил на пол куриную кость, дескать «вот тебе ещё, убирай!» Это был ад. За такое отношение ко мне остальные дети оскорбляли меня, били, отбирали вещи. Жить так было невозможно. Я думала о том, чтобы сбежать, и уже раз было решилась, только камердинер поймал меня в самых дверях и отвёл к хозяину, после чего меня на общее обозрение выпороли. «Чтоб другим детям неповадно было!» И вся моя жизнь проходила в этом ужасе, в этом мраке, пока не случилось лучшее явление в моей жизни – я попала в дом к Наталье Андреевне. О, это первый человек, которому я так безмерно благодарна, которого я, не стесняясь того, боготворю. Это моя благодетельница, которая дала мне возможность жить, подобно настоящему человеку, а не какой-нибудь собаке! А второй человек, кому я многим обязана, это вы, Гаврила Михайлович. Ведь вы тоже дали мне кое-что невероятное и очень важное… Вы смогли полюбить меня. Такую жалкую сиротку без приданого. Это очень дорого стоит! Вы дали мне то, чего я никогда не знала и даже не надеялась узнать – вы дали мне любовь! И потому я считаю, что многим обязана вам. Вы кумир мой, Гаврила Михайлович. И я доверяюсь вам, как никому другому… Ах, прошу вас, скажите же вы мне сейчас, что вы любите меня. Вы ведь любите, правда?