Я и моя судьба

Я так и не сказала, что моя мама-директор уже умерла и что приемный отец не заместитель мэра, а собственно мэр и плюс к тому член провинциального комитета партии.

Говоря начистоту, из всего, что она рассказала, мне было приятно услышать лишь одно: «жизнь стала лучше»; остальное меня не интересовало.

А еще я не могла подобрать нужных слов, чтобы самой рассказать ей о чем-то.

– Чжао Цзюнь! Чжао Цзюнь, выйди сюда и захвати ручку с бумагой! – позвала вторая сестра свою дочь, то есть мою племянницу.

К нам подошла длинноногая девушка лет семнадцати. Когда она вопросительно уставилась на меня, сестра не без гордости объявила:

– Это – твоя тетя, моя родная младшая сестра, а для тебя она родная тетя! Ее отец – большой начальник, мама – известный человек, так что родственники у тебя из знатной семьи, тебе и твоему брату обеспечено большое будущее!

– Ты мне уже сто раз про это говорила, – недовольно фыркнула Чжао Цзюнь. – Самой-то не надоело? Зачем позвала? Говори уже!

Вместо того чтобы возмутиться, вторая сестра, улыбнувшись, сказала:

– Что тут, собственно, говорить? Раз уж твоя тетя сама к нам пожаловала, то для начала хоть обними ее вместо меня.

Чжао Цзюнь не по-доброму уставилась на мать.

Я поспешила разрядить обстановку:

– В следующий раз. Я уже ухожу.

Тогда вторая сестра безо всякого смущения распорядилась:

– Тогда в следующий раз. Быстро запиши домашний адрес тети, будешь писать ей письма от всех нас, а то забудет про нашу семью, и где ты потом еще такую тетю найдешь?

Я объяснила, что проживаю в кампусе, поэтому письма отправлять лучше туда. По сравнению с тем холодным приемом, который мне оказали в доме старшей сестры, вторая сестра встретила меня совершенно как родную. Но именно поэтому я чувствовала, насколько фальшива ее любовь. Мне казалось, будто я нахожусь в каком-то спектакле, где мне отведена главная роль, а сестра мне во всем подыгрывает и, чтобы как следует втянуть меня в эту игру, не жалеет сил.

Испугавшись, как бы она не озадачила меня какой-нибудь просьбой и не поставила в неловкое положение, я ясно дала понять, что мне пора уходить.

– Ну, не буду задерживать, – откликнулась она. – Ты же видела, что там у меня творится, а еще с потрохами надо разобраться…

– Конечно, возвращайся к делам, – ответила я и пошла своей дорогой, желая поскорее избавиться от этого самодеятельного спектакля.

Если бы я не приехала в Шэньсяньдин, то всех этих неприятных эпизодов можно было избежать.

Почему мне вдруг приспичило туда заявиться?

Какие-то причины должны были быть, но какие именно – я вспомнить не могла.

Когда я уже вышла на окраину деревни, то заметила стоявшего на обочине старшего племянника.

– Тетя, можно тебя проводить? – обратился ко мне этот совсем еще юный паренек.

Отказаться было неудобно, поэтому я кивнула.

Пока мы спускались с горы, он рассказал, как сперва уезд планировал сделать современное покрытие для горной дороги, а потом уже проложить удобные пути и в деревне, но деревенские, испугавшись, что позднее на ремонт в их краях не останется денег, настояли на том, чтобы сперва заасфальтировали здешние улицы. В итоге именно так и поступили, и тут уже на горную дорогу денег не хватило. Сейчас в уезде собирают необходимые средства, чтобы все-таки довести до ума и ее…

В отличие от болтовни второй сестры его словоохотливость меня не раздражала.

Остановившись, он указал в сторону поля:

– Вон там десять лет назад мы с тобой ловили вьюнов.

– Так это был ты? – Я была ошеломлена.

Вместо ответа он застенчиво улыбнулся.

– А сколько тебе лет? – спросила я.

– Следующим летом оканчиваю школу.

На мой вопрос про учебу он ответил, что учиться любит и что их сельская школа считается одной из образцовых в уезде. Он всегда входил в число лучших учеников самого сильного класса, а попавшие в сильный класс имеют все шансы поступить в вуз. Однако из-за ситуации с мамой отец не смог оплатить его учебу в университете, поэтому он решил пойти в армию, после чего надеялся поступить в военную академию…

Из всего, что я услышала во время той поездки в Шэньсяньдин, это были лучшие слова. И пускай в них сквозила безысходность, они все равно несли в себе что-то приятное.

– Тетя, ты поддерживаешь мое решение отправиться в армию? – спросил он.

– Конечно, поддерживаю. Если благодаря этому появится шанс поступить в военную академию, то нужно приложить все усилия!

– Тетя, ты уж на нас не сердись. С мамой такая ситуация, что обижаться на нее нам, нормальным людям, нельзя. Я просто испугался, что у нее начнется приступ, а отец все эти дни на взводе из-за того, что денег на стройку не хватает, переживает – раньше времени снес старый дом…

– Я не сержусь, – откликнулась я.

С этими словами я вдруг обняла его и разрыдалась.

Этот племянник, который был всего-то на два года младше меня, стал первым в моей жизни родственником, который захотел сблизиться со мной сам, по собственной инициативе. И пускай фамилия у него была не Хэ, а другая, – в конце концов, он родной сын моей несчастной старшей сестры! То, что он вызвал во мне столь живой отклик, произошло не только потому, что в детстве мы вместе ловили вьюнов. Именно в нем я увидела луч надежды – надежды на то, что следующее поколение моих родственников будет жить лучше, чем предыдущее.

На самом деле, приехав в Шэньсяньдин, я хотела лично убедиться в том, что такая возможность действительно появилась! Только удостоверившись в том, что в дальнейшем мне не придется контактировать с моими родственниками, что каждый из нас будет нормально жить своей жизнью, я могла почувствовать, что поездка завершилась как нельзя лучше.

Когда родственников чересчур много, и притом еще все они еле выживают на грани бедности, то о каких родственных чувствах с моей стороны могла идти речь? Одно лишь смятение – ведь я же не могла им помочь!

А если все они живут беззаботно и счастливо, то зачем нам, собственно, встречаться?

На самом деле в свой второй ответный визит в Шэньсяньдин я хотела точно убедиться, что впредь могу жить со спокойным сердцем. Саму меня с раннего детства сильно баловали, поэтому мне было невыносимо думать, что мои сестры несчастны.

Только сейчас я вдруг вспомнила про свою сумку. И тогда же я поняла, почему вторая сестра то и дело посматривала на нее, словно ожидала, что вот-вот я что-нибудь оттуда достану.

Я сказала Ян Хуэю, что если он захочет мне написать, то мой адрес можно взять у второй тети. Затем я вынула из сумки три конверта и попросила передать их дедушке, второй тете и отцу. В каждый из конвертов я положила ровно по три тысячи юаней. В 2002 году это были немалые деньги: говорят, за взятку в таком размере человеку грозил пятилетний срок. Деревенскую семью подобная сумма вполне могла спасти от безнадежного положения. Впрочем, самой мне тоже потребовалась изрядная решимость, чтобы взять и за просто так отдать другим людям сразу девять тысяч. Надо понимать, что в то время сама я еще не зарабатывала: все, что я тратила, принадлежало родителям. Если бы не средства, оставленные мне мамой-директором и бабушкой Юй, то при всем моем желании поделиться деньгами с родственниками я бы никак не смогла.

Я пошла на это, чтобы разорвать будущие отношения.

Я слишком боялась, что у меня появится слишком много бедных родственников. Сказать честно, боялась до ужаса.

Я не хотела признавать, что родственными узами со мной связаны все эти шэньсяньдинцы: какой-то старик, две женщины средних лет – одна не вполне нормальная, другая хитроватая, а также их отпрыски.

С помощью девяти тысяч юаней мне хотелось со спокойной совестью раз и навсегда от них откупиться!

Отдав деньги, я, не оборачиваясь, зашагала дальше.

Думаю, мой племянник провожал меня взглядом.

Я едва не обернулась, чтобы помахать ему на прощание, но от этого порыва меня удержал холодный рассудок.

Солнце клонилось к западу. Стояло начало лета, окружающий пейзаж радовал своим великолепием. Вся молодежь и люди постарше разъехались на заработки, поэтому народу в деревне заметно поубавилось. В некоторых семьях остались лишь старики да дети. Дровами они почти не пользовались, для приготовления пищи им вполне хватало разжечь пучок соломы, так что цветущие на склонах деревья практически не срубались. К тому же ужесточился закон по охране горных лесов – теперь за вырубку деревьев полагался штраф. Зато благодаря такой политике буквально за несколько лет горы вокруг Шэньсяньдина, что называется, зацвели пышным цветом. Глядя на эту потрясающую красоту, я никак не могла понять: как же так вышло, что здесь уже несколько поколений подряд жили люди, совершенно раздавленные нищетой? И хотя вторая сестра в разговоре обмолвилась, что жизнь стала лучше, по сравнению с тем, как менялся облик таких городов, как Юйсянь, Линьцзян или Гуйян, улучшения в Шэньсяньдине были ничтожны. Если города все последние десятилетия шагали в ногу со временем, то Шэньсяньдин в этом смысле продвигался подобно улитке, которая зачастую еще и крутилась на месте, еле-еле продвигаясь от одного дома к другому.

Моя вторая поездка в Шэньсяньдин, во время которой я вроде как искала свои корни, заставила меня глубоко прочувствовать огромную пропасть, которая наблюдалась в развитии китайских городов и деревень. Тот факт, что мои корни, вне всяких сомнений, находились в Шэньсяньдине, наполнил мое сердце безысходным ужасом.

Буквально пропитанная этим ужасом, я вернулась домой.

Дома же я увидела нечто такое, что меня окончательно потрясло: в кабинете, при свете настольной лампы, я увидела сидящего на стуле отца, перед которым стояла женщина примерно того же возраста, что и «мама-директор». Зарывшись ей в грудь, отец страстно обнимал ее за талию; она же одной рукой ласково поглаживала его волосы, а другая ее рука лежала у него на плече.

Лучше бы в тот момент я была слепой!

Застигнутый врасплох, отец тотчас бросился за мной в мою комнату.

– Вон! – заорала я.

– Это не то, что ты подумала. Завтра я все тебе объясню… – серьезно произнес он.

– Будет лучше, если я никогда не услышу твоих объяснений! Они мне не нужны!

От крика я едва не сорвала голос.

– Тетя Цюй – хорошая подруга твоей мамы, наша общая подруга! – Голос отца тоже повысился.

– Это еще позорнее!

– Замолчи! Ты не имеешь права судить меня!

Его тон полностью переменился.

Свое смущение он прикрыл вспышкой гнева.

Его замечание о моих правах внезапно меня охладило.

Стараясь держаться от него как можно дальше, я произнесла:

– Я ложусь спать. Покинь, пожалуйста, мою комнату, хорошо?

Какое-то мгновение он оторопело смотрел на меня, после чего, хлопнув дверью, вышел.

Той же ночью, прихватив чемодан, я покинула дом, в котором прожила двадцать лет и который, как мне казалось, больше не имела права считать своим. Я заселилась в лучший отель Юйсяня. Этот отель, финансирование на который привлек отец, был построен в 2000 году. В том же году я поступила в университет, тогда же отец купил мне чемодан на колесиках… Заселись я в любой другой отель, меня бы там тотчас узнали, а это привлекло бы ненужное внимание ко мне и породило бы домыслы. В Юйсяне я была местной знаменитостью, которая росла пропорционально достижениям отца. Кроме купленного им чемодана, ничего больше я с собой не взяла.

На следующее утро я позвонила домой, попросила у отца прощения за вчерашние оскорбления, сказала, что уже успокоилась, что собираюсь поехать напрямую в университет, и попросила не волноваться.

Он тоже поругал себя за то, что вечером потерял терпение и был несдержан. Он рассказал, что та женщина была не только их с мамой подругой, но еще и главной свидетельницей на их свадьбе. Из-за некоторых исторических причин, которых мне не понять, она до сих пор не замужем. При жизни моя мама-директор частенько полушутя-полусерьезно говорила ей: «Если когда-нибудь я уйду раньше, чем Цзысы, ты уж позаботься о нем вместо меня».

Объяснение отца звучало прямо как сюжет из какого-нибудь романа.

– Па, я весьма растрогана вашими отношениями и впредь больше никогда не буду делать таких безответственных высказываний.

Поняв, что я ему не верю, он принялся объяснять более доходчиво:

– Твоя мама оставила нам предсмертное письмо, как вернешься, я тебе покажу. Не нужно думать, что если твоей мамы не стало, то этот дом перестал быть твоим. Он всегда будет твоим!

– Хорошо, папа, – ответила я, в душе понимая, что это горячо любимое мною место уже навсегда перестало быть моим домом.

Собственно, как оно может оставаться моим?

Как мне себя чувствовать, если там будет жить совершенно чужая женщина, и как поступать потом, когда появятся все ее многочисленные родственники и друзья?

Мне вдруг вспомнились слова Хань Биня: «Непросто, непросто».

В какой-то степени я его даже поняла.

Даже если бы я доверилась отцу, наши с ним осложнившиеся отношения я выносила бы уже с большим трудом.

В любом случае стопроцентного доверия к его словам у меня не возникло.

Утром следующего дня я прямо из отеля отправилась в университетский кампус.

В один миг моя жизнь обрела цель – не какой-то общий ориентир, а всего лишь четкую промежуточную цель: взяться за учебу с удвоенными усилиями и по окончании университета добиться наивысших достижений; затем поступить в магистратуру и возможно даже в аспирантуру. С направлением и специальностью я пока что не определилась. Но одно поняла точно: в своей жизни мне следовало полагаться только на себя. Если после маминой смерти я по-прежнему буду во всем зависеть от отца, то более никчемной, паршивой жизни и представить себе нельзя!

Мне следовало приступить к созданию той фактической судьбы, о которой говорила мама-директор!

Однако все мои устремления превратились в мыльный пузырь.

В студенческой столовой мне при всем честном народе залепила пощечину одна студентка с факультета искусств.

Она оказалась бывшей девушкой Хань Биня, и теперь они восстановили отношения – как говорится, «разбитое зеркало снова стало целым». Всю вину за их прошлую ссору она переложила на меня, хотя я и ведать не ведала, что у Хань Биня была подружка.

В порыве отчаяния я схватила чашку с горячим супом и выплеснула ей в лицо.

Меня наказали, и теперь я превратилась в местную знаменитость.

Пускай я стала гораздо более стойкой, в учебе это никак не помогало.

Но что действительно мешало мне добиться поставленных целей, так это шэньсяньдинцы – люди, которых я знать не знала, но которые называли меня своей родственницей.

Для начала меня просто завалили письмами. Зная, что мой отец – мэр, родственники просили помочь им то так, то сяк, уладить для них то одну, то другую проблему. Поскольку мужья обеих моих сестер также считались родственниками, то в число прочих, соответственно, входили и родственники их родственников.

Как-то раз мне в общежитие позвонил отец.

Он сказал, что его часто беспокоят мои близкие, и велел передать им, мол, будет лучше, если при возникновении каких-то проблем они сперва будут обращаться в соответствующие ведомства типа отдела по рассмотрению жалоб.

Отец проявил крайнюю тактичность, но я поняла, что он уже был на пределе.

2002 год стал временем, когда количество проблем у китайских граждан действительно зашкаливало.

В свою очередь, мне тоже досталось – то и дело родственники поджидали меня прямо у входа в общежитие или в аудиторию; случалось, за воротами кампуса, сидя на корточках, меня караулили больше десяти визитеров.

Свое поведение они обосновывали так: «Кто просил тебя быть одной из наших? Кто просил твоего отца быть мэром? Согласись, что встретиться с тобой нам проще, чем с мэром. К кому нам идти, если не к тебе? Ведь для тебя это плевое дело!»

«А что, если потом ты от приемного отца отдалишься? Тогда мы уже не сможем воспользоваться таким знакомством!»

Университетская администрация вызвала меня на разговор и со всей серьезностью объяснила, что университет – это не отдел по рассмотрению жалоб, поэтому мне следует придумать способ, как все это прекратить…

Как-то раз, выгадав момент, когда соседки по комнате ушли на занятия, я оставила им письмо и в панике сбежала из университета.

В 2002 году городом больших возможностей, который привлекал молодежь, помимо Пекина и Шанхая, являлся еще и Шэньчжэнь.

Я села в самолет до Шэньчжэня.

О каком жизненном ориентире можно вести речь, если я лишилась даже промежуточной цели? Моя судьба вызывала у меня такое отвращение, что я решила сменить место жительства и начать всё с чистого листа.

Когда самолет взмыл в небо, я сказала: «Прощай, Шэньсяньдин, остававшийся в тебе корень я выкопала и увезла с собой, впредь меня ничего с тобою не связывает. Прощай, Юйсянь, если когда-нибудь я и буду возвращаться в твои объятия, то только на Праздник чистого света, чтобы почтить память мамы-директора…»

Была уже ночь, когда я безмятежно заснула в отеле при аэропорте Шэньчжэня.

Теперь каждый свой шаг я выверяла согласно плану, который составила накануне.

Начиная с того момента, я превратилась в удивительно разумную девушку, каждое мое решение подкреплялось конкретным планом и порядком действий.

Теперь я жила одна совсем в другом городе, и в моем окружении не было ни родственников, ни друзей.

6

В 2002 году жизнь в Шэньчжэне уже кипела вовсю. Значительная часть новостей, влиявших на проводимую в Китае политику реформ и открытости, распространялась по всей стране именно из Шэньчжэня.

Провинция Гуйчжоу, как и прежде, развивалась медленно и оставалась экономически отсталой. Когда студенты небольших вузов типа педуниверситета, в котором училась я, обсуждали планы на будущее, то в их разговорах зачастую мелькал именно Шэньчжэнь, а не Пекин, Шанхай или Нанкин. Разумеется, попасть в мегаполисы мечтали все, но при этом прекрасно понимали, что зацепиться там ох как сложно. В этом смысле Шэньчжэнь открывал множество прекрасных перспектив, поэтому у выпускников он находился в приоритете.

На самом деле, если бы не драматичные перемены в жизни, сама бы я в Шэньчжэнь не поехала. По своей натуре я домоседка – к чему куда-то отправляться, если все и так хорошо? Но при том раскладе, который случился в моей жизни, я предпочла сбежать подальше от родных мест.

Сразу после прибытия в Шэньчжэнь я сделала пять дел. Во-первых, оставив при себе деньги на проживание, положила на сберкнижку сто с лишним тысяч, после чего зашила ее в потайной карман рубашки. Во-вторых, отправила в учебный отдел письмо с разъяснением, что бросила университет по той причине, что мне надоело учиться. Разумеется, подобная причина наносила ущерб моему имиджу, но зато не нужно было ломать голову, чтобы выдумывать какую-то историю. В-третьих, я написала письмо бывшей соседке по комнате, в котором попросила ее пересылать всю мою почту в Шэньчжэнь. В-четвертых, добравшись до города, я поселилась в самой дешевой гостинице.

Ну и наконец последним, пятым, делом, которое далось мне сложнее всего, стал разговор с отцом, которому я сообщила о новом месте своего пребывания. Для этого мне пришлось звонить по межгороду.

Сперва я хотела и ему написать письмо, но побоялась, что, прежде чем оно дойдет, ему позвонят из учебного отдела, и тогда все обернулось бы большим скандалом.

– Ваньчжи, почему? Почему? Почему ты пошла на такой шаг? Неужели ты больше не считаешь меня родным отцом? Неужели проведенные вместе двадцать лет для тебя совершенно ничего не стоят?..

В тот день было воскресенье, и когда я позвонила ему домой, он неожиданно расплакался.

Человек – не камень, да и кто бы тут сдержался?

Я тоже залилась слезами, попросила его понять и простить, поблагодарила за все, что он сделал для меня, объяснив, что всего лишь хочу начать новую жизнь. Я пообещала, что смогу полностью позаботиться о себе – пусть за меня не переживает…

Положив трубку, я вдруг услышала, как с улицы доносятся слова песни:

Вытри слезы, не нужно бояться,В череде бурь житейских это просто пустяк!

Погода стояла прекрасная, над головой простиралось бескрайнее синее небо, ярко светило солнце. Из-за близости моря дул приятный бриз, так что здешняя жара для меня как жительницы южной провинции Гуйчжоу была не в тягость.

Моим первым впечатлением от Шэньчжэня стало то, что тут повсюду звучали песни. Поскольку магнитофоны здесь были контрабандным товаром, то стоили намного дешевле, чем в других местах Китая; что же касается песен, то в основном их исполняли популярные звезды из Гонконга и Тайваня. Даже небольшие парикмахерские и те выставляли на улицу свои динамики. Если поблизости друг от друга находилось сразу несколько лавок, откуда доносилась разная музыка, то хозяева, чтобы никому не мешать, сознательно делали звук потише. А если на всю улицу имелось лишь одно такое заведение, то музыку в нем врубали на всю громкость.

Население Шэньчжэня в те времена еще не слишком разрослось. Зато стройплощадок там было хоть отбавляй. Днем весь народ в основном трудился на стройке или где-то поблизости, поэтому город казался опустелым, пешеходы практически не встречались. Другой причиной отсутствия на улицах людей была жара. Разносившиеся по городу песни служили своего рода приманкой для пешеходов. Ведь если люди шли на звук, то их непременно ждал какой-нибудь магазинчик, а там непременно работал кондиционер.

В то время в Шэньчжэне в основном проживали люди молодого и среднего возраста, причем молодежь преобладала. Все они приехали из самых разных уголков страны, так что звуки песен скрашивали им тоску по родным местам.

К вечеру город наконец оживал – на улицах устанавливались закусочные, повсюду стоял пир горой. К этому времени хиты в исполнении поп-звезд затихали, их место занимали приехавшие со всех уголков страны новые жители Шэньчжэня – безо всякой косметики, одетые в самые простые спецовки, держа в руках микрофоны, они горланили песни, зачастую заглушая друг друга, отчего казалось, что небо перевернулось и земля опрокинулась.

Моя гостиница находилась как раз в таком оживленном месте. Будучи «одиноким странником на чужбине»[29], я боялась тихих ночей. Само собой разумеется, что цены на проживание в этой гостинице были самыми низкими. О деньгах я имела весьма расплывчатое представление, хотя и понимала, что сто с лишним тысяч юаней – сумма немаленькая. Но размышляя о том, что впереди у меня долгий жизненный путь, на котором могут возникнуть непредвиденные ухабы, я установила для себя правило тратить деньги лишь тогда, когда на чем-то экономила.

Первая работа, которую я нашла, находилась на отдаленной от города стройплощадке. Поскольку диплома о высшем образовании у меня не имелось, то работу в офисном здании для так называемых белых воротничков я найти не смогла. Быть зазывальщицей при разного рода заведениях мне тоже не хотелось: я считала неприемлемым обряжаться в форму, которую навязывал хозяин, да еще и наносить на лицо боевой раскрас. К тому же я совершенно не была создана для того, чтобы с улыбкой встречать и провожать каждого клиента…

Свой первый в жизни трудовой договор я подписала с работавшей при стройплощадке столовой – меня назначили помощницей повара. Помощь повару заключалась в том, чтобы выполнять любую работу, которую тебя попросят сделать. Моя ежемесячная зарплата составляла две с половиной тысячи юаней, что было на тысячу больше, чем у любого рядового рабочего во внутренних районах. Более того, за хорошую работу здесь в конце года полагалась премия.

Представив, что теперь каждый месяц буду зарабатывать по две с половиной тысячи, я подписывала контракт в таком волнении, что у меня дрожали руки и чуть не выскочило сердце из груди.

Шеф-повар по фамилии Лю был родом из провинции Хэнань, ему уже перевалило за шестьдесят, поэтому я и еще двое девушек уважительно называли его дядюшкой Лю. Хотя семья его проживала в деревне, сам он работал старшим поваром на крупном заводском госпредприятии. Когда завод переживал нелучшие времена и задержки с зарплатой превратились в обычное явление, он психанул и ушел на пенсию раньше времени. В Шэньчжэне он жил уже много лет, продолжая работать по специальности, так что частенько называл себя стреляным воробьем, искавшим заработок на чужбине. Вторым поваром являлся его сын Лю Чжу, которого мы называли братцем Чжуцзы. Низкорослый, широкий в плечах, он смотрелся богатырем. Как и отец, в Шэньчжэне он обосновался уже давно. С любыми кулинарными изысками он справлялся на ура и сам себя называл королем выпечки.

В те годы в Шэньчжэне между рабочими и работодателями распространились подряды, поэтому отец и сын арендовали столовую при стройплощадке, обеспечивая трехразовое питание строительной бригады, в которую входило около ста тридцати человек. Что касается еще двух помощниц, то одна из них приехала из деревни с северо-востока страны, звали ее Ли Цзюань. Она была старше меня на год, отличалась честностью и обостренным чувством справедливости, работы не боялась, поэтому с готовностью выполняла любое задание. Откуда приехала другая девушка, Хао Цяньцянь, я так и не поняла. Миниатюрная, с вьющимися от природы волосами, тонкими бровями и выразительными глазами, она могла соблазнить кого угодно. То с ее слов выходило, что она сычуанька, то – хубэйка, а то и вовсе что в детстве жила у бабушки в чжэцзянской деревне, после чего в возрасте пятнадцати лет вместе с родителями переехала в город. Когда ее спрашивали, в какой именно, она уходила от прямого ответа и переводила разговор на другую тему. Из нас троих она была старше всех, то есть на год старше Ли Цзюань. Но это отнюдь не означало, что она являлась в нашей компании главной. Она отличалась чрезмерной расчетливостью, избегала любых острых углов и тряслась за каждую копейку. Если что-то ее не касалось, она старалась этого избежать и ни в коем случае не вмешиваться. Я тоже не могла претендовать на роль главной – не говоря о том, что я являлась самой младшей, в то время во мне не было ни капли уверенности. Однако, понимая, что мне необходима подруга, я очень быстро подружилась с Ли Цзюань. Сойтись с ней не составляло никаких проблем: она признавала другом любого, кто хотел с ней дружить, да еще и радовалась, что с ней считаются.