Я и моя судьба

Вокруг дома располагался большой сад – по крайней мере, в детстве он казался мне именно таким, – где росли османтусы, яблони, бунгенвиллеи. Перед окнами главной комнаты и примыкающих флигелей красными или желтыми цветами распускались канны. Поскольку здесь имелся сад, я считала, что нашему жилью отлично подходит слово «усадьба».

По правде говоря, дома с садами редкостью не считались – думаю, ими владела примерно треть горожан. Единственное, что отличало одну усадьбу от другой, – это размер и степень ухоженности. Полы во всех домах, включая наш, были кирпичными. В Юйсяне достаточно высокая влажность, поэтому деревянные полы здесь быстро портятся. Дома простых людей здесь в основном тоже из дерева и кирпича; единственное, в целях экономии нижнюю часть дома иногда выкладывают из камня.

В те годы все здания с канализацией концентрировались в двух переулках. Переулок, в котором стоял мой дом, назывался Цяньсян. В народе эти места именовали цивильными переулками, а проживающих там горожан – цивильными людьми. Говорят, такие выражения появились еще в период Республики[20], в основном так сложилось из-за того, что там проживало много молодых людей, которые, отучившись в главных университетах Китая или даже за границей, получили прозвание культурных людей новой формации. Однако к жителям цивильных переулков простой народ испытывал сугубо зависть, а не ревность – в конечном счете, разница между ними была обусловлена историей, и память об этом передавалась уже несколько поколений подряд. Жители цивильных переулков, оставшиеся в своих домах после образования КНР, вне зависимости от возраста, вели себя крайне осмотрительно и старались ничем не выделяться. Кто иногда и выделялся, так это, наверное, моя мама-директор. Если она начинала на чем-то настаивать, то перед ней робело даже руководство уезда. Однако в таких случаях она всегда радела за интересы общества и народа и при этом, если дело касалось сугубо ее лично, никогда не скандалила.

В детстве от людей, которые впервые приходили к нам в гости, я часто слышала самые лестные отзывы как о нашем доме, так и о цветущем саде. Особого значения я этому не придавала, тогда мне еще не доводилось видеть, как живут другие, я думала, что все дома точно такие же, как наш. К тому же для ребенка, который еще не ходил в школу, вопросы благополучия, размера и убранства дома, наличия сада и того, как он выглядит, практически не имели значения; самым важным было то, что меня безгранично любили папа, мама и бабушка Юй. Кроме того, меня волновало, насколько уважительно к ним относятся другие. Не знаю почему, но этот пунктик имелся у меня с самого детства. В общем, как и для большинства детей, которые никогда не бывали в гостях у других, дом для меня являлся тем местом, где прежде всего царила теплая атмосфера.

Совершенно естественно, что я пошла в самую лучшую начальную школу уезда.

Мне очень хорошо запомнилось, как, став ученицей, я любила на все лады расхваливать свою маму-директора перед одноклассниками.

В итоге мама об этом узнала.

Как-то раз она мне сказала:

– Ничего плохого в твоих словах нет, но при других лучше так не говорить. Лучше расскажи про это папе или бабушке Юй, вот этим ты меня очень порадуешь. В общем, такие разговоры можно вести только дома. И хорошенько запомни, доченька, категорически нельзя расхваливать перед кем-то своего папу – заместителя мэра – ка-те-го-ри-чес-ки! Запомнила?

Напуганная серьезным тоном мамы, я смотрела на нее, широко раскрыв глаза и забыв, что следует как-то отреагировать.

– Что, выросла и не желаешь слушаться? – строго спросила она.

Опомнившись, я закивала, готовая вот-вот разрыдаться.

– Так и скажи, что запомнила. На вопросы взрослых следует отвечать.

Мама, видимо, намеревалась дождаться от меня четкого ответа.

– Запомнила, – сказала я, и в тот же миг из моих глаз, словно жемчужинки с оборванной нитки, покатились слезы.

– И не будь такой обидчивой. Нехорошо плакать, когда с тобой разговаривают взрослые. И тем более нехорошо хвастаться родителями. Это отвратительно, такие дети противны, поняла?

– Поняла.

Поцеловав меня, мама вышла из комнаты, при этом дав знак стоявшей за дверью бабушке Юй, чтобы та не смела меня успокаивать.

Я чувствовала себя обиженной.

Мне, второклашке, было трудно понять, что же такого плохого в том, что ребенок гордится своей мамой и хочет рассказать про нее другим. Наверное, это требовало слишком сложных объяснений, поэтому мама решила донести свою мысль в такой категоричной форме.

С того дня я больше никогда в присутствии других не употребляла выражение «мама-директор», даже при папе и бабушке Юй. Хоть мама и разрешила говорить так дома, для меня эти слова обретали значение лишь в разговоре с посторонними людьми, что толку произносить их перед папой или бабушкой Юй? Ну разве не глупо говорить о том, что не имеет значения? Поэтому я уже ни перед кем так не высказывалась.

Когда я начала учиться в средних классах, то всё уже понимала с полуслова. До меня быстро дошло: те ученики, которые хвастают высоким положением родителей, на самом деле вызывают у окружающих лишь неприязнь.

До меня дошло это благодаря возрасту и жизненному опыту. Поэтому во мне проснулась благодарность маме за предостережения, которые она сделала мне-второклашке.

Для детей большое счастье, когда родители способны своевременно привить знания о том, чем они могут раздражать окружающих.

Как бы то ни было, а учителя младшей школы практически все относились ко мне с особым вниманием – самой молоденькой учительнице моя мама когда-то помогла родиться на свет.

Что касается одноклассников, то едва они где-то замечали мою маму, как тут же приветствовали ее словами «здравствуйте, тетя-директор». Практически у каждого из них среди родственников имелся хоть один человек, кому мой дедушка, или моя бабушка, или их ученики помогли явиться на свет. Из-за этого они просто права не имели относиться ко мне плохо.

Моя мама совершенно точно была самым известным человеком нашего города, в Юйсяне ее знали намного лучше, чем папу. Естественно, имея такую известную маму, ребенок тоже греется в лучах ее славы. Но где есть свет, там наблюдается и тень, другими словами, можно сказать, что я выросла в тени знаменитости.

В третьем классе я проявляла лучшие успехи по языку и литературе. И знаменитость мамы тут была совершенно ни при чем. Я умела грамотно излагать мысли, поэтому учитель часто зачитывал мои сочинения перед всем классом. Конечно же, за такое стоило благодарить мою семью, ведь у нас имелось много книг – не только взрослых, но и детских, их насчитывалось больше сотни, этого бы вполне хватило, чтобы открыть магазин детской литературы. Одним из увлечений моего папы было коллекционирование детских книжек, а еще по меркам того времени он очень много читал. Папа окончил исторический факультет и при этом просто обожал читать художественную и философскую литературу, потому-то наши разговоры – в отличие от обычной пустой болтовни – незаметно и тонко влияли на мое образование и воспитание.

Пойдя в школу, я начала понемногу привязываться к папе. Всякий раз, когда он приезжал домой, я приставала к нему со всякими вопросами. Меня притягивало все, что он рассказывал, все казалось интересным и увлекательным. Он знал наизусть много древних стихов, а чтобы я могла прочувствовать всю их прелесть, рисовал картинки. К примеру, я помню такую строчку: «Вершину пагоды сокрыли облака, / Мост под дождем поперек разрезал лодку». Тогда в моей голове никак не укладывалось, каким же образом мост мог разрезать лодку? Но сами строки казались мне красивыми, они будто сами ложились на язык. Из разговоров с папой я узнала много чего удивительного: например, что Солнце, Луну и еще пять планет – Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн – древние китайцы объединили в словосочетание «семь светил»; что небо, земля и человек именуются тремя началами; что слово «вихрь» состоит из иероглифов, буквально означающих «бараний рог»; что молния образно называется «кнут Грома»; что Бога-громовержца зовут Люйлин, а богиню, которая правит его колесницей, – Асян…

Больше всего мне нравилось, как папа учил меня стихотворному ритму, – «где туча, там дождь, где снег, там ветер, закат всегда дружит с рассветом», «гуси прилетают, ласточки улетают, птицы спят, насекомые трещат», «длинный меч супротив тяжелого лука, горы на севере, реки на востоке», «утром в путь-дорогу гость в летах спешит, под моросью в плаще старик в тиши удит»; последние две строчки папа просто обожал – читая их нараспев, он всегда восклицал: «Здорово, здорово!»

Иногда мне хотелось, чтобы к нашим занятиям присоединилась и мама, но она лишь смеялась: «Не думай, что папа такой одаренный, он просто жульничает, зная, что тебя легко провести».

Позже я узнала, что у нас дома сохранилось несколько детских книжек в старинном переплете. Обнаружив этот клад, папа сперва «готовился к уроку», а потом уж приходил поболтать со мной.

Мне захотелось почитать эти книжки самой.

Но мама объяснила:

– Все самое интересное папа тебе уже рассказал. Современным детям такие книжки не подходят. Если уж очень хочется, лучше прочесть их, когда пойдешь в школу.

Маме тоже нравилось читать что-нибудь развлекательное, она любила китайские и иностранные рассказы. Но поскольку она очень ценила время, то основные силы отдавала чтению медицинской литературы.

Позже, когда я стала бывать в гостях у одноклассников, я поняла, что далеко не у всех имеется такой прекрасный дом, некоторые жили в столь стесненных условиях, что я и не знала, как поступить – ведь мне тоже хотелось приглашать к себе ребят.

Я спросила об этом маму.

– Если я никого ни разу не позову к себе домой, то никаких отношений у меня с ребятами не сложится.

Маму эта проблема тоже поставила в тупик.

Она долго думала и наконец предложила такой вариант:

– И правда нехорошо, если ты ни разу никого не примешь в гостях. Давай сделаем так: выбери какое-нибудь воскресенье и скажи мне заранее, сколько придет человек. Сперва я проведу медосмотр, а потом ты предложишь ребятам посмотреть книжки с картинками, тогда они не будут особо разглядывать наш дом. А еще ты должна будешь заранее им сказать, что часть наших комнат принадлежит сестринской школе, поэтому мы в них не живем.

Разве это не ложь? У меня появились сомнения, но возражать я не стала.

В одно из воскресений, когда ко мне пришли одноклассники, папа тоже находился дома. Как и мама, он облачился в белый халат и выступил в роли ее помощника.

У каждого из ребят мама проверила зрение, зубы, уши, горло, нос, у каждого с помощью стетоскопа прослушала сердце, а нескольким даже выдала лекарства.

Закончив с медосмотром, она провела урок по личной гигиене.

Потом она вместе с папой куда-то ушла, поручив дальнейший прием гостей бабушке Юй.

Незадолго до этого у кошки, которую подобрала на улице бабушка Юй, родился целый выводок, так что все внимание одноклассников заняли котята.

Вдруг один мальчик помимо своей воли выпалил:

– Какой у вас замечательный дом! Вот бы и мне такой.

Несколько ребят тут же повернулись ко мне, ожидая реакции, по которой можно было бы судить, свой я человек или нет. Позже, наблюдая подобную сцену в фильмах, я вспоминала слова этого мальчика, и у меня тут же начинало щемить сердце. Хотя здесь я говорю про себя как про взрослую, на самом-то деле тогда я была третьеклашкой, и ребята относились ко мне превосходно. Думаю, такое стало возможным благодаря трагедии, и трагедия эта касалась не только моих одноклассников, но и меня, поскольку впервые в жизни я солгала.

Причем солгала еще ужаснее, чем предлагала мама, можно сказать, что это было «вранье до небес», а еще для таких случаев подходит выражение «несусветная чушь».

А сказала я буквально следующее:

– Нам временно разрешила здесь пожить сестринская школа, а так у нашей семьи своего дома пока нет!

– Да-да, пока нет. Как бы хорошо тут ни было, а дом-то ведь не наш, очень жаль, – помогла мне выкрутиться бабушка Юй.

В это время одна девочка перевела разговор на другую тему:

– Нехорошо сравнивать, кто как живет, пусть лучше Ваньчжи покажет нам книжки с картинками!

Я тотчас вытащила коробку с детскими книжками, и внимание ребят переключилось. Угощаясь принесенными бабушкой Юй фруктами и сладостями, все с головой ушли в книжки. В комнате воцарилась полная тишина.

Когда родители вернулись домой, гости уже ушли.

Я рассказала, как все прошло, и тут папа, неодобрительно глядя на маму, строго произнес:

– Разве хорошо учить дочь лгать?

Мама посерьезнела и беспомощно спросила:

– А у вас, товарищ мэр, есть соображения получше?

Папа только открыл рот, но так ничего и не сказал.

Повзрослев, я много чего испытала – не только увидела, насколько тяжело живется людям, но и ощутила всю тяжесть всякого рода личной ответственности, иной раз это просто удручало! Реальный мир колет глаза категоричной правдой; прекрасно понимая, что некоторые вещи делать нельзя, мы все же их делаем. А все потому, что другого, правильного, выхода из ситуации попросту не существует! Тем более простительно, когда человек обманывает, потому что не хочет кому-то навредить; и я предпочту держаться на почтительном расстоянии от тех, кто принципиален в своей правоте.

Мне даже кажется, что, если бы людям довелось прожить в этом мире всего лишь день, они бы и тогда столкнулись с разного рода сложным выбором.

Когда я окончила пятый класс и настала пора летних каникул, маме потребовалось ехать в горную деревню и вести там прием больных. Мне еще ни разу в жизни не доводилось бывать в горах, и, преисполненная любопытства, я снова и снова умоляла маму взять меня с собой. Сначала она была категорически против, но потом почему-то согласилась.

Шел 1993 год. К тому времени в горах уже проложили бетонную дорогу, необходимость в велосипеде отпала, и нас с мамой доставили в горную деревню на городском джипе.

Для меня это путешествие оказалось очень волнительным, и на протяжении всего пути я читала стихи и распевала песни.

И вот мы с мамой прибыли в Шэньсяньдин. Благодаря маме эта деревушка уже обзавелась небольшим медпунктом, в котором имелись лекарства первой необходимости. Теперь если кому-то из крестьян нездоровилось или кто-то получал легкую травму, необходимость ехать в село уже отпадала, приобрести лекарства или перебинтоваться можно было прямо на месте. Медпунктом заведовали в основном девушки, прошедшие профподготовку в городе, – этим они напоминали некогда популярных «босоногих врачей»[21]; мама часто курировала их работу.

Мы поселились прямо в медпункте – в небольшой комнатушке имелась кровать с постельными принадлежностями и москитной сеткой, мы с мамой ютились на одной кровати.

В деревню мама привезла детские книжки, портфели со школьными принадлежностями, мыло, полотенца, обувь, лапшу, сухое молоко и еще много-много чего. Все эти вещи она собирала лично, а помогали ей товарищи из демократической лиги.

Однако участвовать в раздаче материальной помощи мама мне не разрешила.

– Ты ничего не покупала, поэтому и раздавать не можешь, – объяснила она. – Вот вырастешь, захочешь кому-то помочь, тогда пожалуйста.

Днем мама ходила из дома в дом, занимаясь медосмотром и лечением местных жителей. Она в совершенстве владела иглоукалыванием и массажем, слава о ее мастерстве докатилась даже до города Линьцзяна. В Шэньсяньдине все, кто был в преклонных годах, заранее брали номерки, лишь бы только попасть к ней на лечение.

Ну а я тут же слилась с местной детворой. Хотя правильнее было бы сказать – «пыталась слиться и обзавестись новыми друзьями». Ребята все как один сохраняли дистанцию, сближаться со мной никто не хотел. Это не было бойкотом – бойкот подразумевает неприязнь, – в их глазах я не наблюдала никакой неприязни. Не было это и предосторожностью, поскольку я не представляла для них никакой опасности и даже проявляла дружелюбие. Просто меня воспринимали как чужака. Никогда в жизни эти дети не видели городского ребенка – с какой стороны ни посмотри, я во всем от них отличалась. Круглый год деревенские ребята проводили на открытом воздухе, даже девочки тут были закоптелые, словно трубочисты, я же напоминала нежнейший белый цветочек. Практически все они ходили в заплатках, а у некоторых так и вовсе зияли дыры безо всяких заплаток. Моя же одежда, как бы сильно я ее ни пачкала, все равно выглядела слишком красивой и чистенькой. Некоторые ребята, несмотря на возраст, еще не ходили в школу – не в пример мне, на рукаве которой уже красовалась нашивка с двумя полосками[22]. Следует признать – нашивку я носила специально, чтобы показать, что я лучшая из учениц. Мне казалось, это поможет быстро завоевать к себе расположение, но эффект оказался совершенно обратным – кто бы мог подумать!

Однажды, прогуливаясь после дождя по лужам в розовых резиновых сапожках, я вдруг заметила, что вокруг собралось несколько местных ребят и среди них девочка примерно моего возраста, на закорках у которой сидел братик. Все они стояли совершенно босые, с высоко закатанными штанинами. То, как они смотрели на меня, напомнило оцепенелые взгляды одноклассников, которые впервые оказались у нас дома.

Конечно же, эти деревенские ребята вовсе не помышляли сообща объявить мне бойкот; опасаться меня они тоже не опасались. Чем я могла им навредить? Да просто я для них казалась слишком непонятной, а непонимание вкупе с завистью привело к тому, что у них не получалось со мной подружиться. Они были вроде своры дворовых котят, которые вдруг повстречали домашнего котенка. Исходящий от меня странный «запах» превращал меня в непонятное для них существо, водиться с которым они считали ниже своего достоинства.

В общем, тогда я предпочла от них улизнуть.

В другой раз, когда я стояла в сторонке, наблюдая, как мальчишки играют в петушиный бой, ко мне подошла молоденькая женщина на сносях и сказала, что кое-кто хочет со мной познакомиться. Задав несколько вопросов про городскую жизнь, она пригласила меня следовать за ней.

Помедлив, я поинтересовалась:

– «Кое-кто» – это мальчик или девочка?

Она засмеялась и ответила, что это женщина.

– Я должна отпроситься у мамы, – предупредила я.

– Мы просто хотим тебя послушать. – И тут же она обратилась к мальчишкам: – Только посмейте ее обидеть! Она под моей защитой, кто обидит, будет иметь дело со мной!

Мальчишки пообещали меня не трогать.

Убедившись, что среди ребят у этой женщины большой авторитет, и заручившись ее защитой, я смело отправилась за ней. Всю дорогу она ласково поглядывала на меня, легонько потягивая за руку.

Это была моя вторая сестра Хэ Сяоцзюй, в том году ей исполнилось двадцать шесть. Она тоже вышла замуж за человека с другой фамилией и уже носила второго ребенка. В 1993 году бум поездок крестьян на заработки докатился и до деревни Шэньсяньдин, так что ее муж Чжао Дачжи уехал зарабатывать деньги. В то время она жила одна или на несколько дней приходила к свекрови, где получала должную ее положению порцию заботы.

Беременная вторая сестрица, которая была старше меня на пятнадцать лет, вела меня, свою сестричку-пятиклассницу, к нашей старшей сестре Хэ Сяоцинь.

Как ни крути, а для обеих я была родной сестрой!

После того несчастья с Чжан Цзягуем у старшей сестры случилось психическое расстройство. Пару лет спустя она вышла замуж за другого мужчину, которого звали У Ци. У Ци был старше ее на три года, имел лишь начальное образование, выглядел каким-то болезным и, в отличие от Чжан Цзягуя, ничем выдающимся не отличался. Зато он не придавал большого значения недугу жены и относился к ней как к сокровищу. Он тоже отправился на заработки. А вот его родственники мою старшую сестру презирали. Хотя от болезни она в целом оправилась, у нее теперь частенько наблюдались психические отклонения, так что У Ци приходилось обращаться к моему отцу, чтобы тот присматривал за моей старшей сестрой, которая запросто могла куда-нибудь забрести и заблудиться.

С тех пор как старшая сестра стала чураться людей, вторая сестрица, пусть и была младшей, взяла над ней опеку. И хотя на тот момент она принадлежала другой семье, она по-прежнему регулярно следила за бытом старшей сестры, за ее питанием; иной раз, несмотря на протесты свекрови, оставалась у старшенькой на несколько дней.

Я увидела старшую сестру в тот момент, когда та работала с тяпкой перед своим жалким жилищем. Дом и правда выглядел убого, крыша у него почти обвалилась, дверь покосилась, дорожка, ведущая ко входу, утопала в грязи, повсюду разрослись сорняки и валялись кучи птичьего помета.

– Сестрица, кончай работать, пусть прояснится да земля просохнет, тогда и прополем.

Старшая сестра оперлась на тяпку и, уставившись на меня, спросила:

– Это она?

Вторая сестра кивнула, осторожно подтолкнула меня к старшей и ласково сказала:

– Дай-ка сестрице внимательно тебя осмотреть.

Одежда на старшей сестре была совершенно чистой, но почему-то исключительно мятой. О прическе тоже говорить не приходилось – она, видимо, уже давно не расчесывала свои спутанные волосы. Но ее лицо оставалось прелестным, изящная фигурка тоже сохранилась.

Слова второй сестры вызвали у меня замешательство. Я подумала, что с моей стороны было бы правильнее обращаться к ним, используя такие слова, как «тетя» или «тетушка». Обе они уже были замужем, и называть их сестрами казалось более чем странным.

Пребывая в некотором недоумении, я стояла как вкопанная, позволяя старшей сестре рассмотреть меня как следует. В какой-то момент ее рука скользнула по черенку, и она присела на корточки, внимательно вглядываясь в мое лицо. Наконец она встала и произнесла:

– Ошибки быть не может. Это точно она. Пускай идет.

– И всё? – удивилась вторая сестра.

Старшая лишь угукнула и возвратилась к прополке.

Вторая сестра глупо взглянула на нее и, вроде как извиняясь передо мной, сказала:

– Ну вот и все, ступай. Только никуда больше не ходи, сразу возвращайся к медпункту.

Ее рука нежно опустилась на мою голову. Не дождавшись, пока она меня погладит, я, словно пойманный олененок, которого вдруг отпустили на свободу, выскользнула из-под ее руки и побежала обратно.

Дом старшей сестры был не единственным ветхим домом – вся деревня Шэньсяньдин выглядела обветшалой. Молодежь и люди постарше все как один подались на заработки. Мои сестры остались в деревне только потому, что у них на то имелись причины. Поскольку весь молодняк, особенно мужчины, разъехался кто куда, то заниматься строительными работами в деревне было особо некому. Хоть мужики и оставались основной рабочей силой, однако, возвращаясь домой, совсем не спешили приводить свои жилища в порядок. Теперь у них появилось новое видение жилого идеала – они мечтали построить на заработанные деньги добротные кирпичные здания, которые впоследствии унаследуют их дети и внуки. А на свои старые домишки они уже давно смотрели свысока. Просто на данный момент им пока что не хватало средств, чтобы осуществить мечту.

Царившая вокруг разруха представляла собой останки прошлого на площадке, которая вот-вот собиралась преобразиться и напоминала неубранную театральную сцену между двумя актами спектакля.

Хотя на тот момент я училась всего лишь в пятом классе, я ощутила ту разницу в скорости, с которой менялись город и Шэньсяньдин. Пускай наш Юйсянь в те годы развивался небыстро, все равно каждый год он преображался и выглядел уже иначе, чем прежде. А вот в Шэньсяньдине за десять с лишним лет произошло лишь одно изменение – он стал совсем заброшенным: выглядело так, словно жители решили от него отказаться.

На следующее утро, едва я вышла из медпункта, как увидела стоявшего у ворот мальчика, ростом он был чуть выше меня.

– Хочешь половим вьюнов?

Наконец-то хоть кто-то из деревенских сам пригласил меня в свою компанию! Разумеется, я ухватилась за такую возможность. Меня нисколько не смущало, что это был мальчик, и я тут же с радостью последовала за ним.

За сельскую работу в большинстве семей теперь отвечали женщины и старики, а некоторые поля отдавались в аренду. Земля перестала цениться так высоко, как прежде, поэтому некоторые жители принялись высаживать у себя перед окнами и на участках цветы.

Сразу после уборки рисовое поле было очень влажным, в некоторых местах даже оставалась вода. Там водились вьюны и угри, их было совсем немного, и к тому же мелких, толщиною с мой палец. Чтобы хоть что-то там выловить, приходилось целую вечность копаться в грязи. Всякий раз извлекая добычу, мальчик сперва показывал ее мне, как будто я являлась инспектором, после чего клал рыбешку в бамбуковую корзинку. Я же, боясь перепачкаться, сама никого не ловила.

Оказалось, этот симпатичный на мордашку мальчик учился в третьем классе. Я предложила ему называть себя старшей сестрой. Он смущенно засмеялся, после чего вполне охотно принялся кликать меня этим именем.