Хозяин белых оленей

– Спасибо! Очень вкусно! Никогда такого не пробовал! Ну, половину я другу оставил, он тоже кровь попробовать хочет! – с этими словами я протянул чашу Горну. Горн посмотрел на меня как на врага народа, и я прочел в его глазах: «Ты что, сам не мог допить эту гадость?» Но товарищ не подвел меня – взяв чашу, он выдохнул и допил кровь до дна.

– Спасибо! – выдавил из себя Горн. – Очень необычный вкус!

После того как чаша опустела, все в чуме оживились, стали говорить, показывая на нас. А пожилой оленевод, сидевший напротив, неожиданно поднялся, подошел к входному пологу чума и выглянул наружу.

– Ночью мороз будет! – веско сказал он, запахивая вход в жилище и внимательно глядя на нас с Горном. – Куда сейчас идти собрался? Оставайся у меня. У Анатолия тесно здесь, гости приехали. В моем чуме спать будешь. Выспишься, отдохнешь, тогда и пойдешь! Меня Гаврила зовут, мой чум крайний!

В чуме Гаврилы

Мы поблагодарили хозяев и вслед за Гаврилой вышли наружу. Солнце садилось, облака над далеким Полуем переливались, как перья какой-то волшебной птицы. От деревьев протянулись длинные синие тени, заметно похолодало. Собрав свои вещи, мы перенесли их к чуму, разместившемуся у опушки леса. У чума стояли старенький «буран», бочки с горючим, в деревянном ящике стрекотал японский генератор «Хонда», провода от которого тянулись к жилищу.

– Заходите, заходите! – сказал нам Гаврила, распахивая полог. – Сейчас чай пить будем!

– Гаврила, простите, – замялся Горн, – а где у вас туалет?

Ненец едва заметно усмехнулся и спокойно произнес, показывая рукой в сторону леса:

– Видишь во-он ту дальнюю лиственницу?

– Вижу, вижу! – нетерпеливо сказал Горн, переступая с ноги на ногу.

– А во-он ту дальнюю лиственницу видишь? – продолжал Гаврила, показывая рукой на другой конец леса.

– Вижу, вижу! – уже подпрыгивая на месте, ответил Горн.

– Так вот, от той лиственницы до этой можешь все уделать! – улыбнулся Гаврила. Я засмеялся, а Горн побежал в указанном направлении.

Мы с хозяином зашли внутрь чума. Он был большой, еще больше того, где мы пробовали кровь. Подвешенная к одной из жердей, мигая, горела лампочка, освещая жилище. На шкурах сидела пожилая женщина и шила богато украшенную шубу. Напротив входа парень с девушкой настраивали маленький телевизор.

– Это Мария, моя жена, – представил хозяйку Гаврила. – А это дети, Сережа и Оля.

Ребята обернулись, с интересом разглядывая меня.

– Ну, садись, чай пить будем! – Гаврила опустился на шкуры, я сел рядом с ним. Мария оставила шитье и стала накрывать на стол. Вернулся Горн, и мы с любопытством наблюдали за приготовлениями к ужину. На столе появились блюдо с сырым мясом, мороженая рыба, чаша с кровью. Гаврила дал нам с Горном по ножу и показал, как правильно есть сырое мясо.

– Вот так, кусаешь и ножом вверх – раз! – хозяин отрезал полоску мяса и стал не спеша жевать. – Но еще вкуснее, если мясо в кровь макать. Попробуй!

Я взял кусок мороженого мяса, макнул в кровь, впился в мясо зубами, попытался отрезать так, как показывал ненец… и чуть не отхватил себе ножом кончик носа!

Оля, красивая худенькая девушка, не удержалась и прыснула от смеха. Сережа, ее брат, тоже засмеялся.

– Ну что вы смеетесь? У меня просто нос очень большой, у меня так не получается! – с обидой в голосе ответил я.

Гаврила с Марией улыбались, глядя на мои попытки отрезать кусок мяса и не покалечиться при этом. У Горна дела обстояли не лучше.

– Нет, я так не могу! – оставил я безнадежные попытки. – Когда в Монголии работал, там кочевники тоже у рта мясо отрезают. Только не вверх, а вниз. Можно я так кушать буду?

– Можно, можно! – улыбнулся Гаврила. – Вот соль бери, горчицу – я из поселка привез… А в Монголии ты что делал?

Я рассказал ненцу о своей работе, о музее, показал фотографии из экспедиции в пустыню Гоби. Вся семья Гаврилы собралась вокруг меня, ненцы с удивлением разглядывали пейзажи пустыни, верблюдов, юрты.

– Гаврила, я хочу в музее про ненцев рассказать! Чум поставить, привезти какие-то вещи. Чтобы в Москве о вашей культуре узнали! – Я наконец-то решился поведать о цели нашего путешествия. – Мне все интересно: как вы кочуете, как чум ставите, какие обычаи соблюдаете…

Гаврила внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Ты не обычный русский. И твой друг – тоже! – ненец показал на Горна. – Я вначале думал: идут какие-то спортсмены, что-то свое ищут. Ну и пускай себе идут дальше. Русские редко у нас бывают. Иногда приедет снегоход, мужики зайдут в чум – мясо купить, рыбу. Женщины никогда не заходят, брезгуют нами – говорят, плохо в чуме пахнет. И кровь никто из русских не пьет. Хотя в крови оленя – наша жизнь. Если кровь не пить, придет к тебе Сингэ, дочь Хозяина Нижнего мира. Десны заболят, зубы выпадут, и умрешь… Когда ты кровь пить стал, я сразу понял: не простой русский пришел, обычай наш уважил, за людей считает, значит… Оставайтесь у меня. Я про тундру расскажу, про оленей. Про обычаи наши…

– Спасибо! – растроганный речью Гаврилы, произнес я. – Мы вам в тягость не будем, по хозяйству можем помочь!

– Ну, завтра посмотрим, что вы умеете! – улыбнулся ненец. – А сейчас спать пора. Мы вам отдельный полог повесим, там и располагайтесь!

Пологом Гаврила называл двускатную палатку из ткани, которая подвешивалась к жердям чума. Летом полог защищал от комаров и гнуса, зимой в нем было гораздо теплее спать. Оля с Марией закрепили веревками небольшой нарядный полог из ситца в цветной горошек, мы с Горном расстелили спальные мешки и залезли внутрь. Неожиданно я почувствовал, как что-то тяжелое легло мне на ноги: Мария заботливо укрыла нас поверх спальных мешков теплыми шубами.

– Спасибо большое! – пробормотал Горн, повернулся на бок и заснул.

Снаружи затих генератор, погас свет, и только огонь в печи и лампада на священной стороне чума освещали жилище.

Ко мне сон не шел. Я лежал, вспоминая события минувшего дня. Нам удалось остаться жить среди оленеводов, но что будет дальше? Как не потерять доверие Гаврилы, как вести себя в этом странном, затерянном в тундре мире? Блики огня скользили по крыше чума, сквозь полог было видно, что происходит внутри жилища. Гаврила с детьми легли спать, Мария сидела у печки, развязывая узелки на очень красивой, расшитой бисером сумке. Неожиданно хозяйка встала, подошла к нашему пологу, приподняла его и осторожно заглянула внутрь. Я быстро закрыл глаза, притворившись спящим. Мария запахнула полог, зажгла кусочек шкуры, который достала из сумки, и взяла мои сапоги. Подставляя струйку дыма под подошву, ненка произносила странные гортанные звуки, напоминающие хорканье какого-то животного: «Кхр-р! Кхыр-р! Кх-хы, кх-хы!»

Закончив с моими сапогами, Мария проделала то же самое с лыжными ботинками Горна. Поставив нашу обувь на место, хозяйка задула лампаду под иконами, и чум погрузился во тьму.

В лес по дрова

Проснулся я от холода. Повернув голову, чуть не вскрикнул от боли – шапка ночью сползла, и мои длинные волосы примерзли к стене чума, покрытой инеем. Пока я возился с волосами, в своем спальнике зашевелился Горн.

– Ну что, замерз? – поеживаясь, спросил он меня.

– Как тебе сказать, дружище? Скорее примерз! – Я поморщился, отрывая волосы от покрышки чума. – А ты как?

– Бр-р! Задубел я, вот как! – ответил Горн.

Мы вылезли из спальников и распахнули полог. В чуме было светло, солнечные лучи проникали через верхнее отверстие жилища. Мария с Олей шили шубу, Гаврила с Сергеем разбирали какую-то деталь снегохода, постелив на пол кусок брезента.

– Доброе утро! – сказал я, улыбнувшись.

– Доброе, доброе! – ответил Гаврила. – Как спалось? Не замерзли?

– Не замерзли, нормально спали! Так, под утро чуть-чуть подморозило… – соврал я.

Гаврила с жалостью посмотрел на наши опухшие лица:

– Просто ночь холодная была, вот я и спросил. Будете мерзнуть – скажите, найдем вам теплую одежду. А сейчас умывайтесь, и давайте чаёк пить!

Большой медный рукомойник висел у входа в чум, под ним стоял таз. Мы умылись, почистили зубы и сели за стол.

– Вот, строганину поешьте! – Гаврила срезал тоненькие полоски с мороженой рыбы. – Это муксун, мы сами не рыбачим, у хантов на оленину меняем…

Строганина оказалась удивительно вкусной, и мы с Горном не заметили, как съели половину огромной рыбины. Пока пили чай, я еще раз спросил у Гаврилы, чем мы можем помочь по хозяйству. Ненец с сомнением посмотрел на нас, вздохнул и сказал:

– Ну, поехали в лес, дров заготовим…

Мы с Горном утеплились как могли и вышли из чума. День был солнечный и морозный. Гаврила завел «буран», вручил мне бензопилу «хускварна», а Горну – топор и моток крепкой веревки. Мы с другом сели на нарту, двигатель взревел, и «буран», переваливаясь на сугробах, двинулся к ближайшему лесу. Мы долго кружили среди деревьев, пока Гаврила не заметил большую сухую лиственницу. Остановив машину, ненец спрыгнул в глубокий снег и подошел к дереву. Приложив руку к стволу, Гаврила наклонился и стал что-то шептать, поглаживая шершавую кору. Закончив, он повернулся к нам и крикнул, чтобы мы несли инструмент.

– Простите, Гаврила, – смущенно спросил я, вручая ненцу пилу, – а о чем вы сейчас с деревом разговаривали?

– Это наш обычай. У леса есть Хозяин, это его деревья. Я рассказал, что дрова нужны, что двое русских приехали, мерзнут в чуме. Разрешения спросил…

– Гаврила, вчера вечером, когда мы спать ложились, я случайно увидел, как Мария чем-то наши сапоги окуривала. И это обычай? – снова спросил я.

Гаврила кивнул:

– Вы издалека пришли, могли на сапогах своих злых духов принести из чужой земли. Мария взяла кусочек бобровой шкуры, им окуривала, чтобы злые духи у нас в чуме не остались. Бобр – священный зверь, ханты с юга нам шкурки привозят, здесь бобры не водятся. Бобр – он предок наш, от него род ведем. И еще бобр – шаман, живет в двух мирах: и под водой, и на суше… Ладно, Костя, работать надо!

Гаврила несколько раз дернул за шнур, двигатель бензопилы зазвенел, и ненец аккуратно подпилил лиственницу. Мы все вместе толкнули дерево, оно с грохотом упало, разбрасывая сломанные ветви. Гаврила отрезал толстый сук, подровнял его топором и вручил Горну:

– Вот, бей по ветвям, обламывай. А ты, Костя, топором ветки руби!

Мы с жаром принялись за работу и вскоре очистили ствол от ветвей. Гаврила распилил лиственницу на бревна, мы закатили их в нарту и привязали. Я уселся верхом на толстые стволы, Горн устроился рядом, и Гаврила направил снегоход к своему жилищу.

Сгрузив бревна возле чума, мы распилили их на чурбаки и принялись колоть. Работа была знакомой, вскоре стало жарко, и мы махали топорами в одних свитерах.

Гаврила подошел и одобрительно кивнул, глядя на быстро растущую гору дров.

– Надо еще привезти! Тогда на несколько дней хватит. Сережка мой старый «буран» починил, испытать хочет. Костя, поезжай с Сергеем, Горн и один дров наколет! – сказал ненец.

Сергею было шестнадцать лет. Высокий крепкий парень с открытым, улыбчивым лицом, он три года назад бросил школу-интернат, где учились дети оленеводов, и вернулся в тундру, помогать отцу. Сережка обожал всякую технику, от мобильного телефона до «бурана» и бензопилы.

«Родись он в городе, а не в чуме, стал бы инженером!» – думал я, глядя, с каким увлечением Сергей копается в двигателе или соединяет провода. Возле отцовского чума юноша соорудил маленький чум, накрытый брезентом, который называл «гаражом». В нем было холодно, как на улице, зато ветер и снег не мешали работать. Несколько последних дней Сергей возился со старым «бураном» и вот наконец починил его.

Правда, когда я увидел это «чудо техники», у меня появились сомнения, вернемся ли мы из леса. У снегохода отсутствовал капот, многие детали были не привинчены, а наскоро прикручены проволокой или держались на изоленте. Но лицо Сергея светилось таким счастьем, что я не высказал своих замечаний вслух. Мы привязали к «бурану» нарту. Двигатель, к моему удивлению, сразу завелся, Сережка улыбнулся, и мы помчались по старому следу к лесу.

Сергей явно отправился в лес не за дровами, а чтобы испытать свою машину. Он прыгал на кочках, разгонялся так, что мотор начинал тоскливо звенеть, а потом резко останавливал снегоход. Я изо всех сил пытался не выпасть из нарты и не раз похвалил себя за то, что крепко привязал к саням топор и бензопилу. Наконец мы нашли сухое дерево, и безумная гонка закончилась. Сергей, вдруг став очень серьезным, подошел к лиственнице и, подражая отцу, спросил разрешения у Хозяина леса. После чего мы дружно свалили дерево, очистили от ветвей и загрузили бревна в нарту.

– Ну, садись, что ли? Поехали! – весело сказал молодой ненец и дернул шнур генератора. Но двигатель даже не чихнул. Сергей дергал шнур снова и снова, но машина не подавала признаков жизни.

«Так-так, началось! – подумал я. – А до чума отсюда километров семь…»

– Ничего, сейчас починим! – сказал неунывающий Сергей и полез в двигатель.

Он долго возился с какими-то винтами, проверял шланги, время от времени пытаясь завести снегоход. Но все было напрасно.

– Похоже, опять карбюратор забился! – вздохнул юноша. – Бензобак ржавый поставил, фильтр плохой, вот ржавчина в карбюратор и сыпется… Придется пешком идти!

Я взял топор, Сергей взвалил на плечо бензопилу, и мы пошли по своему следу, проваливаясь в глубокий снег. Через два часа, совершенно вымотанные, мокрые от пота, мы опустились на бревно около чума.

– Ну что, поехали обратно? – сказал Сергей, переведя дух. – «Буран» мой нельзя там оставлять. Позови Горна, вдвоем мы не справимся. На отцовском снегоходе поедем, только лопату взять надо…

Вскоре наш «буран» остановился рядом со своим безжизненным собратом. Мы скинули с нарты бревна, подвели ее к Сережиному снегоходу, и я с сомнением спросил:

– Серега, а ты уверен, что мы «буран» твой сможем поднять? Он же килограммов триста весит!

– Ну, не триста, там многих деталей не хватает! – улыбнулся ненец. – Да это несложно, мы часто снегоходы так возим!

Я недоверчиво посмотрел на юношу, а Сергей взял лопату и стал копать яму рядом со своим «бураном». Мы с Горном присоединились к работе, руками выгребая снег, и вскоре яма была уже нам по грудь. Ненец скатил нарту вниз, и мы увидели, что снегоход стоит прямо над ней.

– Догадались теперь? – рассмеялся юноша. – Нам осталось «буран» мой просто вниз спихнуть, на нарту. Давайте все вместе!

Мы подтолкнули сломанный снегоход, и он благополучно съехал на сани. Закрепив «буран» веревками, мы привязали нарту к рабочему снегоходу, двигатель натужно загудел, и сани с грузом выбрались из ямы.

– Вот так-то! – с гордостью сказал Сергей. – Это меня отец научил. Горн, ты за мной садись, а ты, Костя, – на сломанный «буран». Ехать пора, темнеет уже!

Не спеша, чтобы не опрокинулась тяжело нагруженная нарта, мы тронулись в обратный путь и уже в темноте подъехали к «гаражу». Затолкав снегоход под брезент, мы отряхнулись от снега и зашли в чум.

– Что, вернулись? – посмотрел на нас Гаврила. – Молодцы, помогли Сережке! «Бураны» ломаются, это бывает. Зато теперь знаете, что делать надо. Ладно, давайте чай пить!

Мария налила в тарелки густой бульон из оленины, и мы с жадностью набросились на еду. Жуя мягкое, разваренное мясо, я спросил хозяина:

– Гаврила, а почему вы всегда говорите «чай пить», а не «ужин», «завтрак»?

– Ой, любим мы чай очень! – засмеялся ненец. – Но ты неправ, что я всегда говорю «чай пить»! Утром или когда немного подкрепиться хочешь – это «чаёк». В обед, на ужин – «чай», к такому чаю и оленина, и рыба подается. А вот когда голодный придешь, по тундре набегавшись, а на столе и мясо, и кровь, и рыба, и морошка – это уже «чаище»!

– Спасибо огромное, Мария! – сказал я, улыбнувшись хозяйке. – Так все вкусно сегодня, настоящий «чаище»!

Такие разные олени

Следующим утром я поднялся рано, даже хозяева еще спали, и вышел из чума. Морозный воздух щекотал ноздри, снег искрился на солнце, за горизонт убегала сиреневая полоса дальнего леса. Неожиданно кто-то толкнул меня сзади. Я оглянулся и увидел оленя, шею которого украшал ошейник из оранжевой ленты. Животное внимательно смотрело на меня большими влажными глазами и продолжало тыкаться носом мне в бок, явно стараясь залезть в карман куртки.

– Голодный, что ли? – улыбнулся я оленю. – Иди, ягель ищи, нет у меня еды!

Я протянул руку, чтобы погладить оленя, но тот отскочил и теперь выжидающе смотрел на меня с расстояния пары метров.

Вспомнив, по какому делу поднялся в такую рань, я отправился к дальним лиственницам, которые Гаврила показывал Горну в первый день нашего пребывания в стойбище. Не успел я справиться с молнией на своих штанах, как незаметно подошедший олень снова резко толкнул меня.

– Ну-ну, брат, у меня свои дела, а ты иди по своим!.. – прикрикнул я на оленя.

Но он и не думал уходить. Едва снег у меня под ногами пожелтел, как олень начал совсем уже бесцеремонно пихаться, и я с удивлением обнаружил, что он жадно ест желтый снег!

Когда я вернулся к чуму, Гаврила уже занимался хозяйством: осматривал старую нарту, у которой треснула ножка.

– Что, Костя, олень тебя в туалет провожал? – спросил ненец.

– Да, и еще он снег с мочой ел! Им это как, не вредно?

Гаврила усмехнулся и посмотрел на оленя, который по-прежнему бродил рядом со мной.

– Не вредно. Эти олени, которые у чума, совсем домашние. Вот этот, который за тобой ходил, – мочеед. Олени все мочу любят, но некоторые – особенно. Такие поближе к чуму держатся, от людей не отходят. Ладно, если по малой нужде пойдешь, а если по большой… Как соберешься, палку возьми, гони его, а то он тебе покоя не даст!

Гаврила помолчал, внимательно оглядывая сломанную нарту, и добавил:

– У чума не только мочееды живут. Есть еще авки. Мы каждому ребенку обязательно олененка дарим, чтобы играл с ним, привыкал с оленем общаться. Вот такой олененок и зовется авка. Дети их с рук кормят хлебом, ухой. Имена им дают, ошейнички красивые делают, колокольчики привязывают. Такого оленя нельзя в нарту запрягать, на мясо забить нельзя – до старости около чума живет.

А есть еще священные олени, какому-нибудь духу посвященные: Хозяину горы или реки либо Хозяйкам чума – Мяд Пухуця. Этих тоже нельзя запрягать, обижать нельзя – они как бы и не в нашем мире уже живут. Видишь во-он того, белого, со сломанным рогом? Его Нядай зовут. Кочевали мы как-то у горы Саурей, там наше священное место, жертвы приносим. И вот один олененок отставать стал. Красивый такой был, сам беленький, а хвост черный! Думали: знатный олень вырастет! А он отставал, отставал да и лег на землю, еле дышит. Мы никогда просто так оленей не убиваем – нельзя было маленького добить, чтоб не мучился. Оставили его, дальше пошли. Я только сказал: пусть Хозяин Саурея о нем позаботится! А когда осенью возвращались с летних пастбищ, мимо того места проходили – вдруг вышел нам навстречу олень! Я сразу Нядая узнал, приметный он был. Поняли мы, что Хозяин Саурея олененка спас, ему Нядая и посвятили. Семь лет с того случая прошло, вон какой красавец вырос. Ручной совсем…

Еще, Костя, у всех этих оленей имена или клички есть. Выбираем подходящее по характеру или внешне. А многих просто по цвету кличем: Беляк, Пепельный, Серый, Белый Нос, Черноухий…

Любим мы своих оленей! Олень, он ведь нам все дает: мясо и кровь, шкуры на одежду, жилами женщины шьют, из рога застежки делаем, рукояти ножей. Как оленя не уважать, не любить?

Я внимательно слушал, а Гаврила продолжал осматривать нарту.

– Ну что, Костя, поможешь нарту починить? Нам скоро каслать – кочевать, по-вашему, – надо все нарты проверить.

– Конечно, помогу! – обрадованно воскликнул я. – Вы только говорите, что делать надо!

Гаврила улыбнулся:

– Сначала чаёк попьем. А потом и нартами займемся…

Щедрый бог

Когда мы зашли в чум, Горн что-то записывал в дневнике, а Мария и Оля сворачивали спальные пологи. По тому, насколько аккуратно свернут полог, судили об опрятности хозяйки. Женщины собирали постели, поправляли шкуры, раскладывали подушки вдоль стенок чума. Я заметил, что Мария и Оля никогда не проходят под священной доской с иконами, и спросил об этом Гаврилу.

– Это священная сторона чума. Там женщинам нельзя ходить.

– Это я понял, что нельзя. А почему?

– Потому что священная сторона – мужская. Чум на две части делится: на мужскую и женскую. Линия эта через очаг проходит, через спальные пологи. И у чума два входа, а не один. Мы обычно все через женский заходим, но если на святилище собираемся, жертвы приносить духам, то открываем мужской вход, за священным платком, Торум Щищкам. – Гаврила показал на полотно с тремя вышитыми крестами, который закрывал заднюю часть чума.

– Но ведь женщины на мужской стороне часто сидят. Вон и Мария все время там шьет! – поднял глаза от своего дневника Горн.

– Женщинам на мужской стороне можно быть. Вообще чум – по-ненецки мя-а или, как ханты говорят, ор хат, лесной дом – женщине принадлежит, она здесь хозяйка. Мужчина в тундре должен жить, оленей пасти. В чум мы только кушать и спать приходим. Но нельзя женщинам под священной доской Торум Сахал проходить. Идет оттуда невидимая линия, сквозь Торум Щищкам, через мужской вход и дальше, до священной нарты, где мы духов своих храним. Линию эту переступать женщинам нельзя – ни в чуме, ни снаружи. Большой грех это, хэйвы называется. Любая женщина – она шаманка немного. Женщина детей рожать может, и раз в месяц, когда у женщин дни особые, открывает она двери в Нижний мир. Оттуда злые духи прийти могут, потому каждый шаг женщины опасность в себе таит. Мы, мужчины, даже женскую обувь никогда не трогаем, женщины ее в своей особой нарте перевозят, сябу называется. Если женщина через тынзян – аркан, по-вашему – перешагнет или через хорей – шест, которым оленей погоняют, – мужчина может заболеть, силы лишиться. Старики рассказывали, как в древности сражались наши богатыри. День бьются – по щиколотку в землю ушли, два бьются – по колено в землю ушли, на третий – по пояс друг друга в землю вогнали. А убить один другого не могут: раны сразу закрываются. И тогда зовет один богатырь свою сестру или жену. Та через хорей или тынзян врага переступает, раны его сразу кровоточить начинают, и умирает он. А сейчас у нас если женщина через ноги сидящего мужчины перешагнет, тот на ней жениться должен – иначе заберет женщина всю его силу. Так что ноги далеко вперед не высовывайте, – улыбнулся Гаврила.

– А если женщина случайно под Торум Сахал пройдет, что случится? – снова спросил Горн.

– Беда будет. Не с женщиной, нет. Духи зло причинят мужчинам ее семьи – в тундре, на охоте. Медведь нападет, деревом придавит, дорогу в пургу потеряешь… А если мужчина обычаи тундры нарушит: что-то возьмет без спросу, зверя лишнего убьет, птицу – тогда духи его женщинам отомстят или детям. Так-то вот… Мы специально проход у священной стороны заставили ящиками с продуктами, посудой, чтобы случайно кто не переступил. Можно, конечно, если женщина грешный шаг сделала, подошвы ее кисов дымом бобровой шкурки окурить, но даже это не всегда помогает…

Я вспомнил, как Мария окуривала подошвы нашей с Горном обуви, и спросил:

– Гаврила, расскажите, какие еще обычаи с чумом связаны? Ну, чтобы мы случайно не нарушили…

– У каждой женщины сумочка есть, тучан называется. Вон, смотри, Мария как раз из нее иголки достает… – Гаврила показал на свою жену, которая вместе с Олей опять шила красивую шубу. – Такой тучан девочка себе делает, как шить научится, и всю жизнь его хранит. Там нитки, иголки, наперстки, кусочки сукна, меха – все, что хозяйке для работы нужно. А как бабушка умирает, ей под голову ее тучан кладут, чтобы в Нижнем мире не с пустыми руками появилась. Мужчинам нельзя тучан трогать, грех это!

Мы с Горном посмотрели на Олю с Марией. У каждой под рукой лежал тучан: у Марии – уже старый, потертый, украшенный бубенчиками, а у Оли – совсем новый, с богатой вышивкой бисером.

– Еще в чуме особое место есть, тоже священное, – это очаг. Там Хозяйка Огня живет. Женщины, когда еду готовят, обязательно ей бросят что-нибудь: кусочек жира, мяса. Иначе обидится Хозяйка Огня и отомстит: ребенок кипятком обварится или еще что случится. А под очагом железный лист лежит…

– Это чтобы пожара в чуме не было, так? – уточнил Горн.

– Не только. Проходит через чум еще одна невидимая нить, через очаг к верхнему отверстию-дымоходу, у ненцев макода-си называется, у хантов – хон вус. Эта нить все три мира соединяет: Нижний, где злые духи живут, Средний, где люди, олени и Хозяева рек и лесов, и Верхний, откуда боги на нас смотрят. Под очагом железный лист лежит, чтобы злые духи не могли в чум пробраться, болезнь чтобы не наслали. Через железо нечистая сила пройти не может. А верхнее отверстие всегда открыто, чтобы боги могли видеть, как мы здесь живем…