Изнанка Реальности

Не буду я ничего заканчивать! Не буду я ничего дописывать! Не буду я плясать под вашу дудку! Старик умер – и его сказка вместе с ним! Все! Конец!

(Голос обрывается, и наступает тишина. Но теперь это не просто тишина – это тишина пустоты, тишина безысходности. Тишина, в которой больше нет места ни надежде, ни отчаянию. Только… ничего.)

Раздумия…Раздумия

(Раздается скрип двери, лязг металла, приглушенные шаги. Затем – сухой, раздраженный голос):

Какого хрена так долго? Я тут не чай пить собрался.

(Слышится ответ – глухой, безэмоциональный):

Процедура. Не нравится – не убивайте пять человек сразу.

(Смешок – короткий, злой):

Скучно было. А так хоть развлекся.

(Снова тишина, нарушаемая лишь шарканьем ног и шорохом одежды. Затем – стук стула и звук садящегося тела.)

Ну что, приехали? И где моя… палата? Или что у вас тут? Камера? Звучит как-то… не гостеприимно.

(Снова бесцветный ответ):

Пока что – одиночка. Потом посмотрим. Зависит от вашего поведения.

(Издевательский смех):

Моего поведения? Да я сама любезность! Просто иногда… немного увлекаюсь.

(Тишина. Затем – более тихий голос, словно говорящий сам с собой):

Пять… Интересно, это рекорд? Или кто-то умудрялся делать больше?

(Вдруг в его голосе появляется что-то новое – удивление, смешанное с… любопытством):

Эй, а что это за хрень? – Голос становится ближе, словно говорящий наклонился к чему-то. – Да это же… мой ноут! Вы что, решили надо мной поиздеваться? Или это такой… тонкий намек?

(Снова тишина. Затем – щелчок клавиши и тихий шепот):

Что у нас тут? Ага… это… оно. Стариковские бредни.

(Слышится шуршание страниц, затем голос начинает читать, сначала тихо, с презрением, потом громче, с нарастающим интересом):

«Тьма ‘Гнилой бочки’…», чёрт, ну и слог! «АХАХАХАХА…», – голос срывается на смех, – Что это такое? У него что, припадок?

(Чтение продолжается, сменяясь кашлем, бормотанием и внезапными приступами смеха. В голосе постепенно появляется что-то новое – понимание, а может быть, даже сочувствие):

«Да, старик умер… оставив эту дуру…» – голос замолкает, – «А он прав. Дура – это всё. Полная. Но… в этом что-то есть».

(Снова тишина. Затем – чей-то голос, уже не принадлежащий тому, кто убил пятерых. Это голос, подслушивающий их разговор из-за стены, из-за угла, словно он сам – часть этой недописанной истории):

“Им действительно кажется, что здесь безопасно? Что я их не слышу? Что я не знаю, что они задумали?”

(Снова возвращается голос убийцы. И на этот раз он читает вслух): «Гребаные клоуны». «Клоуны?»

(Звук чего-то падающего, топот, вскрик) (На линии тишина)

(Долгая, давящая тишина. Слышно лишь приглушенное дыхание, скрип пружин старой койки и отдаленные звуки тюремной жизни: перебранку заключенных, лязг ключей, шаги охранников. Иногда – тихий, сдавленный стон. Время тянется медленно, как патока, и каждый день похож на предыдущий.)

…

(Шепот, почти неразличимый):

Заткнитесь… Дайте поспать…

(Снова тишина. Затем – тихий, почти молящий голос):

Нет… Не хочу… Оставьте меня в покое…

(Каждую ночь – кошмары. Обрывки воспоминаний о совершенных убийствах, лица жертв, полные ужаса и боли. И – этот голос. Голос из ноутбука. Манящий, зовущий, обещающий… что? Избавление? Или еще большее безумие?)

…

(Две недели спустя. Звук шагов, приближающихся к камере. Лязг замка. Тихий голос охранника):

У вас посетитель.

(В ответ – лишь тишина. Охранник вздыхает и уходит. Через некоторое время слышится другой голос – женский, тихий и печальный):

Он не хочет никого видеть. Он ни с кем не разговаривает.

(Ответ – мужской, жесткий):

Мы сделали все, что могли. Он сам выбрал этот путь.

(Звук удаляющихся шагов. В камере снова тишина.)

…

(Месяц спустя. Звук скрежета зубов, бормотание):

Не буду… Не стану… Не заставят…

(Но с каждым днем сопротивляться становится все труднее. Голос из ноутбука звучит все громче, все настойчивее. Обещания становятся все более соблазнительными. И вот уже руки сами тянутся к крышке ноутбука, пальцы – к клавишам.)

…

(Два месяца спустя. Звук открывающегося ноутбука. Тихий, нервный стук клавиш. Затем – более уверенный, настойчивый. Кто-то пишет. Пишет, словно одержимый. Пишет, словно пытается вырваться из плена своего безумия.)

(Текст на экране мерцает в полумраке камеры. Строки складываются в слова, слова – в предложения. И вот уже начинается новая история. История о… чём? Об искуплении? О мести? О любви? Или о чём-то ещё более страшном и безумном?)

(Звучит тихий, почти безумный шепот):

Ну что, старик… Посмотрим, что из этого выйдет.

(Тихий стук клавиш продолжается. История пишется…)

Чей голос мы слышим? Убийцы или мёртвого писателя?

(Кровь. Запах железа ударяет в нос, перебивая смрад тюремной камеры. Боль. Невыносимая, пульсирующая, пронзающая каждую клетку мозга. Но хуже физической боли – невыносимая пустота внутри, разрастающаяся, как раковая опухоль. Зачем? Зачем он снова проснулся? Зачем ему дали еще один день в этом проклятом мире? Мире, где жизнь – лишь мучительное ожидание смерти.)

Боже… Ну зачем я просыпаюсь снова? – Хриплый шепот срывается с окровавленных губ, – Я снова живу… Все плохо… Жизнь меня трахает… а я забыл стоп-слово…

(Он снова бьётся головой о стену, но удары уже не приносят облегчения. Лишь новую порцию боли и отчаяния. Он – сломленный зверь, загнанный в клетку, неспособный ни сопротивляться, ни сдаться. Только бессмысленно биться о прутья, пока не иссякнут силы.)

ДА КАКИЕ, БЛЯДЬ, ИДЕИ, СУКА, ДЛЯ КНИГИ?! – Крик эхом отдаётся от каменных стен, – ДЛЯ ЧЕГО? – Голова снова встречается с бетоном, – КОМУ ЭТО, НАХРЕН, НУЖНО?!

(В голове – хаос. Обрывки мыслей, осколки воспоминаний, калейдоскоп лиц. Лиам, Ариана, Кассиан… И этот старый хрыч, проклятый автор, оставивший его с этой… этой… недописанной хренью. Будто этого было мало! Будто собственной жизни недостаточно, чтобы сойти с ума!)

Ну и что мне теперь делать, гений? – Пьяный шёпот обращён к потолку камеры, – Писать, блять, шедевр? Радовать этих… этих… чёртовых мазохистов, которые зачем-то это читают? Да пошли они все на хуй!

(Но что-то внутри не даёт ему покоя. Назойливый зуд, нестерпимое желание… творить? Нет, не творить. Просто… закончить. Избавиться от этого наваждения. Поставить точку и наконец обрести покой.)

Стоп-слово… Какое стоп-слово? – шепчет он, ощупывая окровавленной рукой стену, словно пытаясь найти ответ на шершавой поверхности. – Забыл… всё забыл…

(Сознание ускользает, тонет в мутной трясине боли и безумия. Кажется, будто он проваливается в бездну, где нет ни времени, ни пространства. Только липкий страх и отчаянное желание… чтобы всё это закончилось.)

…Лиам… Ариана… дерьмо… старик… заебал… Убить… всех… Зачем…?

(Вдруг – вспышка. Яркий луч света пронзает мрак его сознания. И в этом свете он видит… её. Слабую, испуганную, добрую… Эйлин.)

Эйлин… – шепчет он, словно пробуждаясь от кошмара. – Эйлин… Что она…

(Воспоминания обрушиваются на него, как лавина. Он видит её глаза, полные печали и сострадания. Слышит её тихий голос, пытающийся вразумить его. Чувствует её прикосновение, робкое и нежное. Эйлин…)

И тут она понимает… Понимает… что не надо ее трогать, и ее потрошат… а она всегда, всегда, все для них делала! Надо… с ее памятью… надо… пойти! Она знает, что делать! Эйлин!!!! Она знала!!!

(Эйлин… Именно она – ключ. Именно она – его шанс на спасение. Или, по крайней мере, шанс хоть что-то изменить. Написать то, чего старик не написал бы… Может, он тогда и не убил бы? Может, не сошёл бы с ума?)

(Но что делать с Эйлин? Что она может подсказать? Каким путём пойти? Продолжать этот безумный фарс или… попытаться написать что-то настоящее? Он не знает. Но он знает одно: теперь у него есть цель. И эта цель сильнее страха. Сильнее боли. Сильнее даже безумия.)

Встаю… Все… иду в жопу… буду писать…

(С трудом поднимается с пола, шатаясь, как пьяный. Окровавленными руками берёт в руки ноутбук. И начинает писать. Медленно, неуверенно, но с нарастающей решимостью. Что получится в итоге – никто не знает. Но одно можно сказать наверняка: это будет уже не та история, которую задумал старый хрыч. Это будет что-то другое. Что-то новое. Что-то… его.)

(В голове возникает один вопрос: куда он пойдёт… и что он сделает с её характером? И с её голосом?)

(Экран ноутбука вспыхивает тусклым светом, разрезая сумрак камеры. Пальцы, израненные и дрожащие, неумело скользят по клавишам, высекая из тьмы первые слова новой истории. Истории, рождённой в аду.)

Изнанка Реальности. Глава 1. Пленница.

Эйлин проснулась от холода. Не от того, что проникал сквозь тонкие стены её комнаты, а от ледяной пустоты, поселившейся в её душе. Комнатой это, конечно, сложно было назвать. Скорее, конура. Четыре стены из грязного кирпича, крошечное окошко под потолком, пропускающее скудный луч света, и соломенный тюфяк на полу – вот и всё её пристанище.

Но Эйлин не жаловалась. Она привыкла. Привыкла к холоду, голоду, одиночеству. Привыкла к тому, что её жизнь – это не жизнь, а жалкое существование.

С самого детства она помнила только одно: страх. Страх перед отцом, пьяницей и садистом, который бил её за малейшую провинность. Страх перед улицей, где каждый прохожий норовил её обидеть или обокрасть. Страх перед будущим, в котором не было ни надежды, ни просвета.

(Он замирает. Тяжело дышит. Слова даются ему с трудом. Он пишет не просто историю, а часть своей души. Часть своей боли. Часть своей… правды.)

Её единственным спасением были книги. Старые, потрёпанные, найденные на помойке или украденные из лавки старьевщика. Они открывали ей двери в другие миры, где были любовь, дружба, справедливость. Где были герои, готовые сражаться за добро и правду.

Но эти миры были лишь иллюзией. Иллюзией, которая разбивалась о жестокую реальность.

(На глаза наворачиваются слезы. Он вспоминает себя – маленького испуганного мальчика, читающего сказки под одеялом и мечтающего о лучшей жизни. И понимает, что Эйлин – это он. Только в женском обличье.)

Сегодня ей нужно было идти на работу. На грязную, тяжёлую работу, за которую платили гроши. Она должна была мыть полы в таверне «Гнилая бочка». В таверне, где собирались отбросы общества. В таверне, где каждый день был борьбой за выживание.

Но сегодня Эйлин чувствовала что-то новое. Что-то, чего она не испытывала уже давно. Надежду. Слабую, едва заметную, но всё же надежду.

Почему? Она не знала. Просто чувствовала. Будто что-то должно произойти. Что-то, что изменит её жизнь.

(Текст обрывается. Пальцы судорожно сжимают ноутбук. Он боится. Боится надеяться. Боится поверить в то, что что-то может измениться. Но он уже начал. И его не остановить.)

(Он продолжает писать. Слова льются рекой, изливая всю боль, всю тоску, всю надежду, что накопились в его измученной душе.)

…Она вышла из своей комнаты и направилась к таверне. Улица встретила её зловонием и грязью. Прохожие отворачивались от неё с презрением. Никто не видел в ней человека. Никто не видел в ней… Эйлин.

Она шла, опустив голову, стараясь не замечать ничего вокруг. Но вдруг… она почувствовала на себе чей-то взгляд. Тяжелый, пристальный, пронизывающий насквозь.

Она подняла голову и увидела его.

(Текст снова обрывается. Он смотрит в потолок и в этот момент спрашивает себя, кого она должна встретить, того, кто заставил ее быть такой несчастной, но зачем?..

Что дальше? Какая встреча ждёт Эйлин? Лиам? Кассиан? Кто-то совершенно другой?

Оставим выбор за тем, кто дочитал до этого момента… хотя это и не важно… ведь не вы управляете этим безумным писателем!)

(Клавиши ноутбука выбивают неровный ритм, словно сердце, бьющееся в агонии. Слова, словно капли крови, падают на экран, рисуя картину мрачного мира, порождённого воспалённым сознанием.)

…Она вышла из своей комнаты и направилась к таверне. Улица встретила её вонью и грязью. Ну, как обычно, типа того. Что ещё тут скажешь? Короче, ничего хорошего.

(Тут он останавливается. Блин, как же это… скучно! Как будто читаешь учебник по истории, а не книгу. Надо что-то добавить, чтобы стало хоть немного интереснее. Что бы такое придумать…?)

Прохожие… а, эти… ну, которые мимо ходят… они ваще… как будто её не видят. Типа она – невидимка. Ну, или просто – дерьмо под ногами. Зачем им на неё смотреть? Она же… никто.

(Снова пауза. Он смотрит на свои руки – грязные, в шрамах и татуировках. Руки убийцы. Руки, которые должны были писать книги, а не… что? Продолжать убивать? Нет, хватит. С этим нужно покончить. Иначе он просто сойдёт с ума.)

Но вдруг… она почувствовала… ну, как будто кто-то смотрит на неё. Прямо так… пристально. Как будто… сверлит дыру в её спине. Блин, аж мурашки по коже…

(Его воображение начинает рисовать страшные картины. Кто на неё смотрит? Чего он хочет? Может, её хотят убить? Или… что-то похуже?)

Она подняла голову… и увидела… Его.

(Тут он снова тормозит. Кого она увидела? Кого он хочет, чтобы она увидела? Лиама? Но зачем? Чтобы он её убил? Нет, это слишком просто. Нужно что-то поинтереснее. Что-то, чего она не ожидает.)

…Короче… она увидела… старика. Ну, ваще… обычного старика. Вроде ничего особенного. Но что-то в нём… такое… типа… притягивает. Как магнит, блин.

(Он сам не понимает, зачем вставил этого старика. Просто… захотелось. Может, потому что старик напоминает ему того… автора? Или… что-то ещё?)

У него… типа… такие мудрые глаза. Как будто он знает всё на свете. И он смотрит на неё… как будто… жалеет.

(Он вспоминает свою мать. Она тоже смотрела на него так же – с жалостью. И он ненавидел этот взгляд. Ненавидел, потому что знал, что она права. Что он ничтожество. Что он никогда не станет лучше.)

Эйлин вообще… испугалась. Ну, типа… чего ему надо? Чего он на неё пялится? Может, он… маньяк? Или… что-то похуже?

(Он усмехается. Да, маньяк – это было бы интересно. Но… слишком банально. Нужно что-то… другое.)

Старик подошёл к ней… и сказал… – Тут он делает паузу. – Знаете что… – Это он как бы обращается к читателям, а вслух говорит сам себе: – Заебало…

(Все чего-то хотят от него. Писать, переписывать, делать что-то интересное… А он, кажется, просто хочет вернуться… в тот тёмный мир, где не нужно думать, не нужно чувствовать, а нужно просто… убивать.)

(Ноутбук захлопнут, свет погашен. В камере воцаряется привычная тьма, но в голове неспокойно. Мысли мечутся, словно пойманные птицы, бьющиеся о прутья клетки. Образы, обрывки фраз, нереализованные идеи – всё сливается в хаотичный водоворот, не дающий уснуть.)

(Он лежит на жёстком тюфяке, уставившись в потолок. Пытается очистить разум, отбросить всё лишнее, но безуспешно. Новые сюжетные линии, повороты, персонажи – они лезут в голову, как назойливые мухи, не давая покоя.)

(Лицо Эйлин. Старик. Таинственный взгляд. Что всё это значит? Какую роль они сыграют в её судьбе? И какую роль он сам сыграет в этой истории? Он – автор или всего лишь инструмент в руках судьбы?)

(В голове возникает образ Лиама. Жестокого, безжалостного убийцы. Но вдруг… он видит его другим. Сломленным, раскаявшимся, ищущим прощения. Возможно ли такое? Может ли злодей стать героем?)

(И тут же – новый образ. Ариана. Холодная, властная, расчётливая. Но под маской неприступности – скрытая рана, душевная боль. Может ли она полюбить? Или её сердце навсегда останется ледяным?)

(А ещё – Кассиан. Интриган, манипулятор, стремящийся к власти любой ценой. Но что, если его жажда власти – всего лишь способ заполнить пустоту внутри? Сможет ли он обрести истинное счастье?)

(И, конечно же, бомж. Загадочный, таинственный, обладающий… чем? Знанием? Силой? Властью? Кто он на самом деле? И почему Кассиан так заинтересовался им?)

(Вопросы, вопросы, вопросы… Они терзают его разум, не давая уснуть. Он пытается найти ответы, придумать новые сюжетные линии, связать всё воедино. Но чем больше он думает, тем больше запутывается.)

(Внезапно он осознаёт, что всю ночь долбил средним пальцем по колену. Больно. Очень. Смотрит на него – синий, как чернила. Ему его жаль. Он не понимает, зачем это делает… но не может остановиться… Его всё ещё не покидает одна мысль… Идея…)

(Ближе к рассвету, измученный и обессиленный, он наконец находит… что? Не ответ. Скорее, направление. Он понимает, что должен сделать. Что должен написать. Что должен показать миру.)

(Он должен показать изнанку реальности. Мир, где всё не то, чем кажется. Где добро и зло переплетены так тесно, что их невозможно различить. Где герои не всегда благородны, а злодеи не всегда порочны. Где правда – лишь иллюзия, а ложь – единственный способ выжить.)

(Он должен показать мир его глазами. Мир, где жизнь – это не жизнь, а жалкое существование. Мир, где надежда умирает последней, но умирает неизбежно.)

(Он должен показать… себя.)

Чем же он удивит читателя? Что сейчас придёт ему в голову и заставит его… его страдать на этой клавиатуре?

(Свет врывается в камеру, как оскорбление. Насильно вырывает из зыбкого забытья, напоминая о беспросветности нового дня. Он распахивает глаза, но видит лишь размытое марево, такое же бесцветное и мёртвое, как и всё вокруг. Сидеть. Писать. Жить. Слова, превратившиеся в проклятие, бьются в голове, словно назойливые комары, не давая покоя.)

(Пальцы, изуродованные не только прошлыми грехами, но и нынешним бессилием, судорожно тянутся к ноутбуку. Холодный металл обжигает кожу, напоминая о заточении. Но не физическом, а душевном, где он – узник собственного разума.)

(Экран. Пустая, безмолвная насмешка. Мир, который он должен создать, но не может. Герои, которые ждут его приказа, но остаются лишь тенями. И он… бессильный, сломленный, раздавленный грузом непомерных ожиданий.)

(Он смотрит на эту пустоту и чувствует, как внутри что-то обрывается. Не резкий хлопок, а медленное, мучительное разложение. Будто душа гниёт изнутри, отравляя всё вокруг. Слова… Где они? Почему они не приходят? Почему он не может выразить то, что рвётся из самой глубины его существа?)

(Ярость. Неконтролируемая, животная. Она поднимается волной, захлестывая все сознание. Он хочет разбить этот проклятый ноутбук, разорвать в клочья эти бессмысленные страницы, вырвать себе глаза, чтобы больше не видеть этой издевательской пустоты!)

(Но вместо этого… он замирает. Застывает, словно парализованный, не в силах пошевелиться. Ярость уходит так же внезапно, как и пришла, оставляя после себя лишь выжженную землю и леденящий холод.)

(Он опускает голову на руки, чувствуя, как плечи сотрясаются от тихой, беззвучной дрожи. Слезы. Мерзкие, жалкие слезы, которых он так стыдился всю свою жизнь. Они текут ручьями, обжигая лицо и оставляя на грязном столе мокрые пятна. Он плачет. Плачет, как ребенок, потерявшийся в темном лесу и осознавший, что ему никто не поможет.)

(В голове – пустота. Больше нет ни идей, ни образов, ни героев. Только гулкое эхо его собственного отчаяния. Он больше не может. Не хочет. Не будет.)

(Он отталкивает от себя ноутбук и отворачивается к стене. Утыкается лицом в грязный тюфяк, пытаясь заглушить рыдания. Он хочет исчезнуть. Раствориться в темноте. Перестать существовать. Чтобы больше ничего не чувствовать.)

(Проходят часы. Свет медленно перемещается по камере, но он ничего не замечает. Он лежит неподвижно, словно мёртвый, погружённый в глубокую, непроглядную депрессию. Мир вокруг перестал существовать. Остался только он. И пустота.)

(Он больше не пишет. Он больше не думает. Он больше не чувствует. Он просто ждёт. Ждёт конца. Ждёт, когда тьма поглотит его навсегда.)

Что дальше? Что сможет вытащить его из этой бездны? Или он навсегда останется в ней, погребённый под тяжестью своего отчаяния?

(Осталась ли хоть капля воли?)

(Свет тускнеет. Реальность распадается, словно разбитое зеркало. Камера, стены, ноутбук – всё исчезает, растворяется в клубах густого, одурманивающего дыма. В сознание, обессиленное и измученное, врываются образы, лишённые логики и смысла. Галлюцинации. От них нет спасения. Они – его личный ад.)

(Из темноты, словно из бездны, появляется она. Лилит. Прекрасная, как сон, и опасная, как яд. Её глаза – два тлеющих уголька, взгляд – пронизывающий, как ледяной клинок. Одета в полупрозрачные одежды, сквозь которые просвечивает кожа, словно выточенная из мрамора. Она приближается, изгибаясь в грациозном танце, словно хищная кошка, готовая к прыжку.)

(Но она смотрит не на него. Её взгляд полон страсти, обожания, преданности. Её губы, очерченные идеальной линией, шепчут имя, от которого он вздрагивает. Имя, которое ему не принадлежит.)

– Лиам… – Голос Лилит мягкий, бархатный, но в нем слышится сталь. – Мой дорогой Лиам… Я так долго тебя ждала…

(Он пытается возразить, крикнуть, что он – не Лиам. Но голос слушается его лишь отчасти, слов нет, только хриплые стоны вырываются из горла. Он пытается бежать, но его тело словно сковано льдом, он не может пошевелиться.)

(Лилит приближается, касаясь его лица своими холодными, как лёд, пальцами. Она проводит ими по его щеке, спускаясь к шее, по телу, и в конце концов касается его губ, и он уже не может сопротивляться.)

– Ты вернулся… – Лилит целует его жадно и страстно, словно утоляя многовековую жажду. Её губы холодные, но обжигающие. Её поцелуй – одновременно рай и ад, сладкая пытка, от которой невозможно отказаться.

(Она прижимает его к себе, её тело твёрдое, как камень, и в то же время гибкое, как змея. Она шепчет ему слова любви, страсти, преданности. Но эти слова обращены не к нему. Они обращены к Лиаму. К тому, кем он никогда не был.)

– Я люблю тебя, Лиам… Люблю твоё безумие, твою жестокость, твою тьму… Ты – мой господин, мой король, моя вселенная…

(Она ласкает его, шепчет ему на ухо всякие гадости, от которых у обычного человека кровь застыла бы в жилах. Она рисует картины насилия, смерти, порабощения, представляя это как высшую форму любви.)

(Он пытается сопротивляться, пытается вырваться из её объятий. Но её сила безгранична. Её власть абсолютна. Она – воплощение его самых тёмных желаний, его самых потаённых страхов. Она – его личный демон.)

– Ты принадлежишь мне, Лиам… Только мне… – шепчет Лилит. – Я буду любить тебя… так, как ты хочешь…

(И тогда он сдаётся. Перестаёт сопротивляться. Поддаётся воле галлюцинации. Закрывает глаза и позволяет Лилит делать с ним всё, что ей заблагорассудится.

Удовольствие переплетается с болью, восторг – с ужасом. Он теряет себя, растворяется в этом безумном танце любви и смерти.)

(Галлюцинация длится вечно, и нет способа от неё избавиться) (Что он чувствует? Радость? Ужас? Или что-то совсем другое, что невозможно описать?)

(Сознание рассыпалось на осколки, словно ёлочная игрушка, разбитая в ярости. Реальность исчезла, уступив место кошмарному калейдоскопу образов и звуков. В этом мире больше нет ни логики, ни смысла, ни границ. Только хаос. Только безумие. Только Лилит.)

(Он сидит, скрючившись, перед ноутбуком, словно паук в центре своей паутины. Глаза безумны, взгляд отсутствующий. Губы шепчут что-то невнятное, словно молитву, обращенную к тёмным богам. Пальцы, словно одержимые, бешено стучат по клавишам, выплескивая на экран поток бреда и кошмаров.)

(Он больше не пишет. Он выплёвывает. Извергает из себя гной и мерзость, накопившиеся в его истерзанной душе. Слова утратили свой смысл, превратившись в бессвязный набор звуков, в дикую какофонию, оглушающую и сводящую с ума.)

(Лилит… Она всегда рядом. Смотрит на него своими чёрными, как омут, глазами. Шепчет ему на ухо непристойности, подталкивает к жестокости и насилию. Она – его муза, его вдохновение, его проклятие.)

(Он слушает её шёпот и пишет. Пишет и смеётся. Смеётся безудержно, истерично, злобно. Его смех заполняет всю камеру, отскакивает от стен, словно эхо из преисподней. АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА!

(А потом… тишина. Пугающая, давящая тишина, в которой слышно лишь его прерывистое дыхание и тихий шепот Лилит.)

– Пиши… Пиши дальше… покажи им… покажи им всем… кто ты на самом деле…

(И он пишет. Пишет о крови, о боли, о смерти. Он описывает сцены насилия с такой жестокостью и отвращением, что даже у самого бесчувственного читателя кровь стынет в жилах. Он смакует каждую деталь, упивается страданиями своих жертв, словно вампир, пьющий кровь своей добычи.)

(Эйлин… Она страдает… страдает… страдает… Её крики… её мольбы… её слёзы… всё это лишь музыка для его ушей… Он наслаждается её муками… Он чувствует себя всемогущим… Он – хозяин её судьбы… Он – её бог… И он безжалостен…)