Кладбищинские новеллы

Владимир Сачков

Кладбищинские новеллы

История одного апельсина

Эта история могла случиться в любом городе, где есть ангелы, даже в Нальчике.

К телефонному аппарату на автобусной остановке подошел неряшливо одетый тип лет сорока, а может и больше. Он был нетрезв и давно не брит. Возле автомата после весеннего дождя собралась небольшая лужа. Тип смело вступил в нее древними развалившимися кроссовками и снял трубку с рычага, одновременно опуская монету в узкую железную щель. Затем он поморщился, припоминая номер и после минутного раздумья начал грязным пальцем вращать заедающий диск. Пошли длинные гудки, но скоро они оборвались, в трубке зашуршало.

– Алло! Это дурильник? Ну, я имею в виду – психиатрическая лечебница? Посмотрите там, Рыбис у вас или нет? Какой Рыбис? Ну этот… Рыбисов Игорь. Девушка, я вас прошу, не выделывайтесь. Посмотрите, ну, чо вам стоит. Ты, да какая разница? Мало ли кто звонит? Может, кент, а может, брат, вам-то что? Вы просто скажите: он у вас или нет? Потому что, если он не в городе, значит в дурильнике. Но в городе его нет. Посмотрите, пожалуйста. Рыбис, то есть Игорь Рыбисов… ага, спасибо. Я так и знал! Передайте ему, что звонил Юный. Он знает. Спасибо.

Юный вышел из лужи и первым делом достал папиросу из пачки «Беломора». Потом закурил и стал думать, как ему добраться в Дубки. Туда ходил троллейбус, но, чтобы на него сесть, нужны были деньги, а их у него как раз не было, вернее сказать, как всегда не было. Юный не знал что такое работа, деньги были для него вещью приходящей. В последнее время они вообще перестали приходить, особенно после того, как пропал Рыбис. Приходили же деньги к этим двоим из рук прохожих. Обычно эта пара стояла на углу, возле супермаркета, на улице Инессы Арманд, тряся покупателей. На добытые от такого промысла деньги в первую очередь покупалась дешевая выпивка, а уж потом какие-то харчи. И того и другого им почти всегда не хватало – люди всегда неохотно расстаются с деньгами, особенно когда клянчат алкаши. В таких случаях их стараются не замечать. Но с тех пор, как пропал Рыбис, дела у Юного совсем испортились. Почти никто не подавал. Ведь одно дело подходить к прохожему вдвоем, находясь в некоем сообществе, которое уже само по себе требует внимания, хотя бы тем, что хумарит с утра двоих и мимо этого пройти трудновато, а другое дело торчать на углу одному, когда тебя обходят, не замечая. Если вдвоем, то только намекнешь, что на бутылку не хватает, так, прохожий сам лезет в карман за мелочью, но, если один, значит – алкаш-одиночка. Таких не любят.

Уже две недели Юный находился именно в таком положении. Кроме того, ему было скучно и, даже, некому было пожаловаться на больную печень. Но ещё! Кроме Рыбиса у него не было ни одного близкого человека.

Юный грыз ноготь большого пальца, наблюдая как мимо проходят благополучные люди, такие сытые, надёжные, обеспеченные. Он давно привык к чужому благополучию, это его не сильно раздражало. Но сейчас Юный думал о том, как навестить друга. Можно было пойти пешком, но Дубки – слишком далеко. Два часа ходьбы в одну сторону! А обратно?

И вот Юный вдруг придумал: Пала! У него есть велосипед! Отбросив потухшую папиросу, Юный побежал.

Через пять минут он был на месте. Это был небольшой домик на тихой улочке, недалеко от центра. Юный подошел к деревянной калитке и крикнул:

– Пала!

Никто не вышел к нему. Тогда Юный подпрыгнул на месте, закричав еще сильнее:

– Пала-аа!

Через минуту где-то хлопнула дверь, послышались звуки неравномерно шаркающих шагов, а скоро показался сам хромой хозяин.

– Кто это? А, это ты, Юный?.. Чо надо? Если расхумариться, то опоздал. Я уже накатил.

Пала был ровесником Юного, иногда они вместе выпивали и тогда Юный оставался у него ночевать. Но в последнее время Пала откровенно бортовал Юного из-за того, что тот не вернул ему долг.

– Ты, у тебя же остался велосипед? – спросил Юный.

– Ну и что? – передернул плечами Пала.

– Одолжи до вечера, а?

– Чо? Ты сначала долг верни. Двадцать рублей!

– Ты, Пала, я тебе отдам, какой базар! Но сейчас мне велосипед нужен – Рыбис в дурильник попал, надо его проведать.

– Не дам я тебе велосипед! – категорически заявил Пала.

– А зачем он тебе? Ты же хромой, все равно не ездишь. Мне только до вечера.

– Да, гони волну! Сегодня я тебе его дам, а завтра не увижу. Знаешь, сколько сейчас велосипед стоит?

– Пала, матерью клянусь, сегодня вечером верну!

– А ты, когда у меня двадцать рублей брал, тоже матерью клялся. И где же мои деньги? Ты уже мать свою проклял, так что тебе верить нельзя. Все! Иди отсюда!

При этом Пала развернулся, чтобы убраться первым.

– Тормози!

Юный схватил Палу за плечо:

– Помнишь эту телку из гастронома на Парижской? Марусю. Марусю помнишь? На Новый год вместе бухали. Рыбис тогда два пузыря выкатил. Помнишь?

– Ну? – смутился Пала.

– Тебе тогда ее сиськи понравились. Помнишь?

– Ну? – повторил Пала.

– Ты еще тогда сказал, что она нахаляву пьет, а она взяла и бутылку шмуры* выкатила, потом всем дала, тебе – нет. Помнишь?

Теперь-то Пала вспомнил, но смолчал. Эта Маруся ему понравилась, но в тот раз она ему не досталась.

– Чо ты хочешь сказать? – с вызовом огрызнулся Пала.

– То, что не нужно делать ничего такого, о чем жалеть будешь.

– Ты это на что намекаешь?

– Я не намекаю. Я тебя прямо хочу спросить. Ты, например, знаешь, как она делает делает минет? Я того всё!

– Минет? – встрепенулся Пала. – Она, чо, делала тебе минет?

– А ты с понтом не знаешь? – усмехнулся Юный.

– Не знаю. Я же тогда сразу на хату свалил. Ну, после того, как она шмуру* на стол клацнула.

– Вот так! Видишь? Все оттого, что ты жадный и всегда считаешь кто сколько поставил.

– Ты не базарь много!

– Это не я, это Рыбис сказал в тот вечер. Не помнишь?

– А чо, Рыбис? Авторитет, что ли? – вставил Пала.

– А чо, нет?

– Тогда чо ж он в дурильнике лежит?

– Это не твое дело. Вообще, дело не в этом. Я все это к чему говорю? К тому, что я с Марусей на завтра намаячился. Если тебе каиф, мы можем сюда прийти.

– Да? – заинтересовался Пала.

– Отвечаю, ты. И, если каиф, я посижу с вами минут десять, а потом свалю. Каиф?

– Но, если она не придет?

– Придет, отвечаю. Конечно, мне придется перетереть с ней насчет тебя, но это уже мое дело.

– Ладно, приходите, только смотри… не наколи!

– Ты, раз ты мне не веришь, считай разговора не было! – Юный сделал вид, что собирается идти.

Теперь уже Пала крикнул:

– Тормози! Не обижайся. Я согласен, приходите. Но выпивку – пополам!

– Только, если дашь мне сегодня велосипед до вечера.

– Велосипед не дам! Он дорогой, – снова отказал Пала.

– Ты, короче! Чо я вообще сюда пришел?

Юный махнул рукой и пошел прочь. Но не успел он пройти и пяти шагов, как услышал за спиной:

– Эй! Юный! Бери велосипед!

Юный крутил педали, ветер развевал его грязные кучерявые волосы, покрытые сединой. Он мчался по улицам, знакомым с детства, вспоминая это детство, в котором тоже катался на велосипедах, но всегда на чужих. Сначала он угонял их, а потом, накатавшись, продавал по дешевке пацанам с другого конца города. Обычно он угонял велосипеды от хлебных магазинов. Едва хозяин заходил внутрь, Юный, стороживший неподалеку, вскакивал на седло и что есть сил уносился подальше от этого места, обычно – куда-нибудь на речку, а возвращался в свой район только в темноте. Никто его ни разу не поймал, в этом деле он был удачлив, чего нельзя было сказать о его взрослой жизни, которая вообще не удалась с точки зрения нормальных людей. Но в том-то и дело, что на нормальных людей Юному было плевать. Он жил своей веселой лёгкой жизнью. Девочки и выпивка, выпивка и девочки. Иногда – драки. Это был бесконечный бардак, казалось, он никогда не кончится, как не кончится его молодость. Чужие дома, чужие кровати, чужое грязное белье…

Но однажды поутру он проснулся под забором, в огромной грязной луже. В ней Юный и увидел свои первые седые волосы. Там, под забором, он в первый раз ощутил, что такое настоящая грязь – от немытого тела, от грязной одежды, от грязных слов и от грязной жизни. В тот момент он не испугался, наоборот, даже обрадовался, ибо теперь он точно узнал, кто самый настоящий спутник его жизни. Это грязь. Она везде: на нём, вокруг него и под ногами. Так чего ее бояться, раз она везде? И тогда Юный еще глубже нырнул в эту лужу…

После этого начался медленный спуск вниз. Юный опускался все ниже и ниже.

Этот процесс его нисколько не смущал. Самое главное забухать, потом покурить, а потом побазарить с кем-нибудь. В последнее время – с Рыбисом. Юный тасовал с ним уже два года. Они отлично понимали друг друга, а познакомились как-то на пятачке перед супермаркетом, когда каждый из них выпрашивал на вино. С тех пор они не расставались.

Юный знал о необычном пристрастии Рыбиса к комфорту. Время от времени Рыбис являлся в Дубки, где открыли отделение для пьяниц и наркоманов, прося подлечить его от алкоголизма. Но на самом деле ему было нужно не лечение, а возможность поспать на чистых простынях, помыться и пожить хотя бы две недели как человек. Потом он пропадал на полгода, потом снова появлялся на пару недель. Юный об этом знал и никогда не ходил его проведывать. Но в этот раз он почувствовал беспокойство за своего друга. Не потому, что тот ушел, не предупредив (он всегда уходил, не предупреждая), а потому, что Рыбис слишком уж сдал за последнее время. Раньше он, как и Юный, жаловался только на печень, но теперь его доставали почки и желудок. А еще радикулит. Рыбис совершенно поседел, лицо его опухло, ноги отекали, желудок все чаще отказывался принимать еду, даже хорошую. Шмура ему тоже не шла, Рыбис хотел только водку. Водка стоила дороже, из-за этого приходилось больше стоять на углу. Это бы тоже ничего. Но Юного пугали глаза Рыбиса, слишком усталые глаза, и нарастающая медлительность в движениях. Усталость – скверный симптом…

Юный добрался до спуска перед Вольноаульским мостом. Здесь он с удовольствием отпустил педали и дал ногам отдохнуть. Он, как в детстве, положил их на руль и покатился вниз. Это была опасная езда, но раньше он сто раз проделывал этот трюк, неужели сейчас с ним должно что-то случиться? Ничего не случилось, он нормально скатился вниз. Вниз у него все получалось. Только глаза слезились от встречного ветра. Скоро он добрался до единственной дороги, которая вела в Дубки. Еще немного и будет поворот в лечебницу. Все шло хорошо, только солнце припекало макушку и слепило глаза. Юный свернул в поворот, который вел к массивным железным воротам. Сейчас они были открыты. Скоро Юный увидит своего приятеля. Он представил себе этот момент и улыбнулся. В тот же миг что-то сильно ударило его по голове, Юный почувствовал, что падает и вслед за этим потерял сознание…

Он очнулся через несколько секунд, лежа на асфальте. Рядом валялся велосипед. Юный медленно поднялся, ощупывая себя со всех сторон. Странно, на нем не было даже царапины. Что это было? Ведь что-то ударило его по голове? Он ощупал голову. Все в порядке, никаких шишек, ничего не болит. Юный огляделся и увидел в трех шагах от себя какой-то предмет оранжевого цвета. Подошел и взял его в руки. Это был обычный апельсин, крепкий и пахучий. Вот что его ударило! Но откуда он здесь взялся? Это же не Африка! Вокруг не было никаких апельсиновых деревьев. Но, самое главное, некому было и кинуть этот самый апельсин. Вокруг ни души! Тогда откуда он здесь взялся? Неужели с неба свалился? Юный задрал голову вверх. Небо чистое, ни облачка. Странно… Юный подкинул несколько раз этот апельсин в руке. Он даже обрадовался, что придет к Рыбису не с пустыми руками. Потом подошел к велосипеду, поставил его на колеса.

– Первый раз вижу, что человек падает с велосипеда и не получает при этом ни царапины! – высказал он вслух. Затем, не спеша, влез на седло и медленно покатил дальше.

***

Он ожидал, что его не пустят и уже нахохлился, чтобы поругаться с пожилой медсестрой, но та почему-то не стала возражать и даже проводила на второй этаж, прямо к палате Рыбиса. Юный тихонько открыл дверь и вошел.

Рыбис лежал в палате один, в старй пижаме, безучастно уставившись в потолок. При появлении друга бесцветная физиономия его немного расцвела.

– Юный! Как хорошо, что ты пришел! – и голос его звучал уныло, не то что раньше.

– Аааа! Вот ты где зашхерился! А я тебя нашел! Ты чо, внатуре, заболел?

– Хуже, Юный, хуже. Я… я умираю.

– Чо ты гонишь! – вскричал Юный. – Колес, наверное, наглотался, а теперь пургу всякую метешь!

– Нет, – вяло возразил Рыбис.

– Чо нет? Я знаю, тут паркопан выдают и седуксен. Это же колеса, от них крыша едет. Ты чо, паркопана наглотался?

– Ничего я не наглотался. Мне и глотать вообще трудно. Я и хавать ничего не могу. Видишь, какой худой стал. Что ни поем, все обратно идет.

– Да ладно, это пройдет, – успокаивал его Юный, – Помнишь, когда я водкой траванулся, тоже две недели хавать не мог. Это потому что водка левая была.

– Дело не в водке, Юный. Позавчера тут один хирург приходил… осматривал меня. И там стучал и здесь стучал, и двумя пальцами меня в живот ширял, а потом еще и в рот заглядывал.

– Ну и чо?

– А потом диагноз на двух листах написал. Моя биография короче, чем мой диагноз.

– И чо он сказал?

– В том-то и дело, что ничего не сказал. А я знаю.

– Чо ты знаешь?

– Я уже тебе сказал.

– Опять ты гонишь! Чо за дела? Я сюда зачем пришел? Мне там скучно одному на углу, понимаешь? А ты тут лежишь и моросишь… Ты, а может, я за бутылкой сгоняю? Я резко найду, я ж на велосипеде! Мне Пала дал.

– Не нужно никакой бутылки, – Рыбис попытался встать.

Он был настолько слаб, что даже этого не смог сделать самостоятельно. Юный помог ему сесть на кровати, сам сел на стул.

– Лучше знаешь что, Юный? – спросил Рыбис.

– Что?

– Лучше принеси мне бумагу и ручку.

– Зачем тебе, в натуре?

– Принеси.

– Ну, хорошо. Посиди тут, я быстро.

Через пару минут Юный вернулся с двумя листами бумаги и ручкой, которые одолжил у медсестры. Он положил все это на тумбочку, а тумбочку подтянул к кровати, поближе к Рыбису.

– Чо ты хочешь? А? Зачем тебе?

– Ты хоть раз получал письмо, Юный? – слабо улыбнулся Рыбис.

– Письмо? А зачем? – развел руками Юный.

– А хоть раз сам писал?

– Нет, а зачем?

– Вот и я тоже не писал и не получал, – с сожалением произнес Рыбис.

– И чо, ты сейчас хочешь писать письмо? А кому? Кому ты будешь писать, внатуре?

Действительно, Рыбису некому было писать письмо. Но почему он это слышит от Юного, да еще сегодня, в этот день. Рыбис разозлился на друга и закричал:

– Ты!.. – Дальше он ничего не смог произнести, громко икнул и упал на тумбочку. Кашельные судороги болезненно сотрясали его небольшое хилое тело. Рыбис схватился обеими руками за живот, пытаясь унять приступ. Юный видел, как ему плохо и уже пожалел о том, что сказал. Наконец Рыбис остановился, пытаясь отдышаться. Через минуту простонал:

– Знаешь, как больно? Внутри все горит и еще что-то отрывается… я это чувствую… дай воды.

Юный кинулся к графину, налил полный стакан и подал его Рыбису. Тот взял стакан дрожащими руками и стал жадно пить, проливая на грудь. Напившись тёплой воды, утёрся рукавом.

– Знаешь, Юный, если мне некому писать письмо, тогда я напишу про свою жизнь.

– Ты чо, писатель, что ли? – выскочило у Юного. Он поздно спохватился и сам себе закрыл рот рукой.

– Я сейчас буду писать, – произнес Рыбис, строго глядя на Юного, – А ты отвернись. Не могу писать, когда на меня смотрят.

– Какой базар! Я отвернусь. Давай, пиши.

Рыбис взялся за ручку и склонился над чистым листом бумаги, морща лоб и, напряжённо думая о чём-то. Через какое-то время нацарапал неверной рукой: «Я родился в бараке». После этого тупо уставился в одну точку на стене. Так он просидел минут пять, пока не услышал, как Юный кашлянул в его сторону.

– Ну чо, получается?

Рыбис как будто пропустил мимо ушей этот вопрос, устало выдохнул и повернулся к другу:

– На Пачева, возле бани, есть пожарка. Знаешь?

– Ну, – кивнул Юный.

– А за пожаркой, сзади, раньше был барак. Да и не барак, а сарай какой-то. Мы с паханом там жили. Вдвоем. Когда мать от нас ушла – я не помню. Утюг с собой унесла. Это я помню.

– Вот тварь! – определил Юный.

– Не говори так. Ты ее не знаешь.

– А ты чо, знаешь?

– Нет. Вот поэтому и ты не говори.

– Ну, извини, – Юный немного смутился и от этого полез ковыряться в носу.

– В том бараке было всего одно окно. По центру. А сортира и умывальника вообще не было. В сортир мы ходили в пожарку. Там и умывались. Вместе с пожарниками.

Рыбис уронил голову на тумбочку. Говорить было трудно. Он плохо, прерывисто дышал. Левая рука его, лежащая на колене, все время подергивалась, как у паралитика. Скоро он снова поднял голову и заговорил, глядя в сторону:

– Пахан бухал по-черному. Все пропивал… Пропил даже занавеску с окна. А знаешь, как плохо без занавески? Окно без занавески – это как глаз без ресниц, это как…

– Человек без трусов, – быстро подсказал Юный.

– Да. И всем сразу видно, что у нас ничего нет. Даже пожрать. Сколько себя помню, всегда искал, где бы чего-нибудь пожрать? А вещи?

– Что вещи? – не понял Юный.

В этот момент он разделывался с большой козюлей, только что вытащенной из носа.

– У меня никогда не было новых вещей, Юный. Ты только приколись, никогда!

– Как это? – удивился Юный. – А бутылка? Каждый раз брали новую бутылку.

– Бутылка это не вещь.

– Нет, Рыбис, здесь ты не прав. Бутылка – это все!

Юный даже поднял вверх указательный палец и сам привстал со стула, чтобы подтвердить значимость своего определения.

– Но ее не наденешь не тело, как новую рубашку, – разочарованно произнес Рыбис.

– Ты, какая разница, в чем ходить?

– Нет, Юный, ты не понимаешь. Мой пахан никогда не покупал мне новой одежды. Если он приносил мне рубашку, то всегда какую-нибудь старую и обязательно с дыркой. А если штаны, то тоже ношеные и всегда короткие. Носки – наоборот, на три размера больше, взрослые. Про ботинки я и не говорю, все время хавать хотели, как и я. Черт знает, где он брал всё это барахло? Я и до сих пор не знаю. И вот, бывало, собираешься в школу, оденешься, а потом смотришь – а пятки от носков у тебя на щиколотке. И еще на ботинки свисают. И все это видно, потому что брюки короткие. И на рубашке дырка от папиросы, прямо где пупок. Ну и как после этого в школу идти, а? – Рыбис горько усмехнулся, покачал головой и продолжил: – Другие пацаны приходили в школу в белых рубашках. Наглаженные, и брюки со стрелками. А мои рубашки все какие-то серые были. Я их сам стирал. Без мыла. И гладить их нечем было. А еще знаешь, Юный, в нашем бараке всегда пахло скипидаром и шмурой. Ну, шмурой – ясно почему. От пахана. А вот почему скипидаром – непонятно. У нас скипидара никогда не было

– Может, это от пожарников? – высказал свое предположение Юный.

– Может быть, я не знаю. Но моя одежда вся пропиталась этим духаном, так что со мной в классе никто не хотел сидеть. Я всегда сидел один, на последней парте у окна. И как праздник какой, ну, там, первое мая или еще что, учительница нам говорила, чтоб все пришли в парадной форме и при этом все время почему-то смотрела на меня, а все оглядывались и хихикали в мою сторону. Хихикали. А я краснел, Юный, я краснел – у меня не было парадной формы. У меня ничего не было!

Голос Рыбиса задрожал, его снова стало трясти. Казалось, он вот-вот заплачет. Но он пересилил себя, не заплакал.

– Пахан умер, когда я был в пятом классе. После этого барак снесли, я оказался на улице. Я посчитал, Юный, я уже двадцать шесть лет на улице.

– Ого! – удивился Юный.

– Да, – подтвердил Рыбис, – И у меня до сих пор ничего нет. И не было. Были только вещие сны. У тебя были вещие сны, Юный?

– Какие-такие вещие сны?

– Это, когда увиденное во сне сбывается. Обычно они снятся летом, когда спишь на природе, где-нибудь на ящиках. Все мои вещие сны были про одно и то же. Вот, если приснится, что у меня сломается зуб, то он обязательно сломается. Через день, через два или через три. Посмотри, сколько у меня было вещих снов.

Рыбис открыл свой черный беззубый рот.

– Чо ты мне показываешь, с понтом я не знаю, – поморщился Юный

– А что я видел в жизни? Ничего не видел. Только бухал, да жрал консервы. Только ящики, мусорки, бутылки. И что я напишу вот на этой бумаге? – Рыбис ткнул пальцем в почти чистый лист бумаги, лежащей перед ним. – Что я напишу? Ящики, мусорки, бутылки? А, Юный?

Юный молчал.

– Ты прав – не о чем мне писать. И некому писать…

Рыбис взял этот лист бумаги, свернул его пополам, потом еще пополам и сунул в нагрудный карман пижамы. Потом, будто, на что-то твёрдо решился.

– Ну, все, Юный. Пойдем, я буду умирать.

– Опять ты гонишь, Рыбис! Как это умирать? – не верилось Юному. – Ты чо, думаешь, это так просто? Взял, ласты склеил и все?

– Умирать очень просто. Особенно когда у тебя ничего нет.

Больной с трудом встал, опираясь на тумбочку.

– Подожди, Рыбис, сейчас у тебя кое-что будет. Я же совсем забыл. Вот тебе!

Юный вытащил из кармана апельсин и протянул Рыбису. Тот вытаращил глаза на апельсин, будто видел первый раз в жизни.

– Это… апельсин?

– Ну да. А что же еще?

– И это ты мне? Но откуда ты узнал?

– А чо я узнал, в натуре? На, бери! Хавай.

Рыбис осторожно взял апельсин. Поднес ко рту, понюхал. Затем отодвинул, немного потискиая в руке.

– Он крепкий.

– Да, в натуре, – Юный почесал голову.

– Я никогда не ел апельсин, – как-то отстранённо произнес Рыбис.

– Да ладно! – не поверил Юный.

– Никогда…

– Ну вот, сейчас и попробуешь. Хочешь, я тебе его расковыряю?

Юный протянул руку, но Рыбис от него отодвинулся:

– Нет. Он мой! Это мой апельсин.

– Как хочешь, – пожал плечами Юный, отходя к окну.

Там он заложил руки за спину и стал разглядывать весенний пейзаж сквозь стекло.

В молчании прошла минута. Потом Рыбис окликнул друга:

– Юный!

– Чо?

– Обещай мне, что сделаешь одну вещь.

– Ну, обещаю, а чо? – Юный уселся на подоконник, болтая ногами.

– Обещай, что никому меня не отдашь и похоронишь сам.

– Ты, у тебя, чо, внутри магнитофон? Сколько можно об этом базарить?

– Обещай мне, Юный…

Рыбис не договорил. Он, вдруг, пошатнулся и упал. Юный соскочил с подоконника и, испугавшись, хрипло выкрикнул:

– Эй, помогите!

– Тихо. Не зови никого, – прошептал Рыбис. – Не зови, а то меня увезут.

Юный не знал, что делать, растерянно оглядывая комнату.

– Положи меня на кровать, – подсказал Рыбис.

Юный взял друга на руки и осторожно поместил на кровать. Он заметил, что даже падая, Рыбис не выпустил апельсина, прижимал к груди слабой рукой.

– Ты не ударился?

– Ерунда, – простонал Рыбис.

Юному или показалось, или, действительно, лицо Рыбиса стало зеленым. Только теперь до него дошло, что дело, действительно, серьезное. Он взял друга за руку. Рука эта была какая-то неприятно холодная.

– Я тебе скажу одну вещь, Юный… Когда умер мой пахан, меня привели в морг, чтобы опознать тело… Мне было страшно в морге, понимаешь? Я потерял там сознание и упал. Потом, на похоронах, меня подвели к гробу. Я и там упал. С тех пор я боюсь моргов и гробов. Не оставляй меня здесь, Юный. Я не хочу здесь умирать!

Он так просил, так смотрел Юному в глаза, что тот не смог выдержать, отвернулся.

– Если я умру здесь, меня обязательно увезут в морг. Понимаешь? Потом в гроб положат. А я не могу в гробу лежать… Увези меня отсюда, Юный!