Полонезы гроз

Олег Виговский

Полонезы гроз

1

Марианне Панфиловой

Т Р А М В А Й

Поздней ночью, когда на небе

В летнем рое звезды мерцают;

Звуки дня – друг друга нелепей -

Замирают и угасают;

Жизнь – в покое сонном, раздетом -

Не нуждается в ярком гриме,

И под желтым фонарным светом

Листья кажутся голубыми;

И собаки нестройным лаем

Подтверждают свое старанье -

Быть хочу я старым трамваем,

Без маршрута и расписанья.

Я хочу, распахнув все двери,

Пролетать сквозь город усталый -

Чтобы рельсы звенели, пели,

Чтоб скрипели дряхлые шпалы;

Чтобы там, где арками – ветки,

Провода провожали стоном;

Чтоб скользил из фарной фасетки

Луч в пространстве завороженном -

Прикасаясь к пыли дорожек

Полным светлой мистики знаком,

Силуэты пугливых кошек

Выцарапывая из мрака.

Я хочу меж домишек старых

Пробираться в джунглях бурьянных;

На заплеванных тротуарах

Подбирать влюбленных и пьяных -

Не ругая, не осуждая,

Не пытаясь залезть к ним в души! -

Поздней ночью ждущим трамвая

Был бы верен я и послушен.

Пусть салон разбит и обшарпан -

Здесь никто не посмотрит косо.

Разве много нам нужно…”шарма”?!

Только б целы были колёса!

Только б мимо неслись кварталы!

Только б тени в окнах мелькали!

Только б я – полуржавый, старый -

Вас довёз, куда вы мечтали!..

…И под утро, когда на крышах

Заблестит росистая влага,

Я устану, поеду тише,

Разбредётся моя ватага -

Одиночками и по парам,

Чтобы снова плакать, смеяться;

Поддаваясь июльским чарам

Доцеловывать, довлюбляться;

И в депо, где пути запасные,

Я уйду – пустой – чтоб забыться

Чутким сном на часы дневные -

Между кладбищем и больницей…

июль 1990г.

2 * * *

Искусство – гордых душ святой оплот,

Столетий связь, Предвечному осанна;

Крест избранных, пылающая рана,

Услада сердца – и кровавый пот;

Свет правды, средоточие щедрот,

Смертельных схваток ярость – и нирвана;

Тончайший вздох – и ход Левиафана

В безмолвных безднах; скорбь высоких нот,

Объединённых чистотой томленья;

Великий подвиг самоотреченья,

Едва заметный средь житейских драм;

Часть мира, что в себя миры вместила;

Надежд всепобеждающая сила,

Отваги жар – и славы фимиам.

1990г.

3 * * *

…И снова пела ночь, и ветер; и пути

Опять пересеклись – а нам всё было мало!

И мы легли в постель – но не смогли найти

Друг в друге ни себя, ни Вечности начало.

И ты шептала мне, печально и устало:

«Ведь я – всего лишь сон!.. Больной твой сон!.. Прости…»

Но я не мог понять, но я не мог уйти

От твоего тепла, от складок покрывала,

Измятого борьбой горячих наших тел;

От взгляда влажных глаз, что в полутьме блестел;

От кожи и волос, приснившихся так ясно!

Да, это – только сон… И ты со мной нежна

И страстна лишь во сне!.. Но разве мне нужна

Та явь, в которой звать и ждать тебя – напрасно ?..

1990г.

4 ***

Припозднившаяся ворона

Пролетала над Театральной.

О, печаль вороньего стона!

О. томленье по жизни дальней,

Где ни холода нет, ни снега,

Где не бьют в тебя из рогатки,

Но повсюду покой и нега,

И нектар – душистый и сладкий!

Здесь – тоска, дожди и туманы,

И бананы – попробуй, стибри!..

Там – повсюду растут бананы,

И порхают крошки-колибри,

Пляшут негры, поют мулаты,

Кенгуру выгибают спины.

А какой красоты закаты!

А какие самцы-павлины!..

Так, шуруя в небе над нами,

Горевала бедная птица.

А под ней сверкала огнями

Легкомысленная столица,

И шагал я к метро по лужам:

В меру трезвый, усталый дядя,

В рассуждении что бы скушать,

А на небо – совсем не глядя!..

2000 г.

5 * * *

День угас, отсверкав по фасадам,

В переулках глухих.

Истекают сиреневым ядом

Язвы окон твоих.

Мозг усталый жалит взбешённо

Злого нерва игла:

Там, над чёрным рифом балкона,

За гранитом стекла,

Как жестокой правды приметы,

Обо всём позабыв,

В танце кружатся силуэты

Под неслышный мотив.

А снаружи по глыбам зданий

Бьёт пурга, и в склепы дворов

Проникают напевы литаний

От созвездных хоров.

Млечный Путь незримым кадилом

Прочертив, дрожа и стоня,

Звёзды молятся вышним силам,

Звёзды молятся за меня!

Но тебе и тому, с кем просто -

Вам уже не до них.

И стянула портьер короста

Язвы окон твоих.

1990г.

6

***

– Прощай! – говорю истеричке, -

Терпеть не хочу ни минутки!

Ты можешь пойти к электричке,

А можешь дождаться маршрутки.

Не плачь и не падай мне в ноги!

Плевать, что веду себя жёстко!

Расходятся наши дороги

От этого перекрёстка!

…Простившись с унылой зимою,

Курю в ожидании трамвая.

И солнце любуется мною,

Восторга ничуть не скрывая!

2013 г.

7

КАК ИВАН, ЕРМОЛАЕВ СЫН,

В МОСКВУ НА ЗАРАБОТКИ ХОДИЛ.

Как пришёл во стольный град во Москву –

Златоглавую, первопрестольную –

Иван-молодец, Ермолаев сын,

Из Урюпинска, из провинции.

А и пришёл-то он в златоглавую

Не охотою, а неволею:

Не в «Метелице» со товарищи

Пить зелёно вино, пиво пьяное;

Не любиться с девками красными

Цельну ночь на шелках да бархатах;

Не казной сорить, златом-серебром,

А пришёл он в первопрестольную

Заработать пять медных грошиков,

Их снести жене, малым детушкам,

Да родному батюшке с матушкой,

Чтоб хоть раз все поели досыта

Во Урюпинске, во провинции.

Как ходил Иван, Ермолаев сын,

Всё людей московских выспрашивал:

«Вы скажите мне, люди добрые,

Люди добрые все, московские:

Где добыть мне пять медных грошиков? –

Не разбоем ночным, не татьбою,

Не лукавой торговой хитростию -

Молодецкой честной работою?»

Отвечали ему люди добрые,

Люди добрые все, московские:

«Бог с тобой, Иван, Ермолаев сын!

Не объелся ли ты севрюгою?

Не опился ли “Джоном Уокером”?

Мы и сами в тоске-кручинушке

На житьё проклятое жалимся:

Вишь, побились шубы соболии,

Бархата с шелками повытерлись,

Поломались телеги заморские;

Плачут жёны наши и детушки,

По полгода в Нью-Йорк не ездивши,

Истомясь в поганой Туретчине!

Где ж найдём тебе мы пять грошиков?!

Понаехало вас немеряно

Из урюпинсков, из провинциев!..

Разве только пойдёшь, Иванушка,

Ты в работу чёрную, тяжкую,

До которой мы не охотники;

Обольёшься слезой горючею

Да кровавым потом покроешься;

Вот тогда (если жив останешься),

Пять – не пять, а разве три грошика

Может, мы тебе и пожалуем…»

Как пошёл Иван, Ермолаев сын,

В ту работу чёрную, тяжкую,

Муку горькую, муку смертную;

Он три дня не ел, ни ночей не спал;

Весь облился слезой горючею

Да взопрел от пота кровавого;

Заработал три медных грошика –

Все-то выщерблены, все-то погнуты…

А как шёл Иван во обратный путь –

Становил его мент-сержантушка,

«Ты постой, Иван, Ермолаев сын,

Ты покажь казённую грамоту

Со пропискою-регистрацией!

Коли нет у тебя той грамоты –

Ты плати, давай, виру денежну –

В государевый, сиречь мой карман,

Всё до грошика, до последнего!

А не выплатишь виру денежну –

Я тебя дубинкой попотчую,

Белы зубы твои повыкрошу,

Сокрушу тебе рёбра крепкие,

Отведу в приказ, во сырую клеть,

К душегубцам да христорадникам -

Будешь знать, как в Москву захаживать

Из Урюпинска, из провинции!»

Возопил Иван, Ермолаев сын:

«Ой ты гой еси, мент-сержантушко,

Забирай ты три медных грошика,

Непосильным трудом добытые,

Не губи лишь душу христьянскую,

Отпусти к жене, малым детушкам

Да родному батюшке с матушкой;

Знать, они все очи повыплакали,

Меня с заработков поджидаючи,

Во Урюпинске, во провинции!..»

Забирал Ивановы грошики

Добродетельный мент-сержантушка,

Не губил он душу христьянскую -

Лишь дубинкой своей помахивал,

Шевелил бровями лохматыми

Да разил перегаром водочным.

И пошёл Иван, Ермолаев сын,

Не избывши нужду жестокую,

Во Урюпинск свой, во провинцию…

1999 г.

8

Б Ы Л Ь

Вот вам рассказ – безыскусен и груб,

С жизнью всё в точности схоже:

Мальчик жил с девочкой. Был он неглуп.

Девочка, помнится, тоже.

За комнатушку, где муравей

Мог разбежаться едва ли,

Семьдесят жёлтых советских рублей

В месяц хозяева брали.

Пела капель двадцать третьей весны.

Жизнь протекала не гладко.

Если рвались от износа штаны -

Ставилась новая латка.

К мальчику часто ходили друзья,

Чай освежал после чачи.

Вечер кончался под утро – нельзя

Было расстаться иначе.

Вился в табачном дыму разговор,

Комкалась пятая пачка…

Был этот мальчик…допустим, актёр.

Девочка…скажем, скрипачка.

Знали и он, и она, как порой

Сладок настой вдохновенья.

Только карман оставался пустой,

И истощалось терпенье.

Каждый, конечно, мечтал о своём:

Мальчик – о будущей славе,

Девочке грезились дети и дом -

Словом, всё то, о чём вправе

Женщина грезить, когда как вокзал -

Быт; и отсутствие ванны…

Мальчик от жалоб её убегал

В тихую заводь нирваны.

Девочку йог-самоучка бесил,

Ей он казался всё хуже…

Если её о любви он просил,

Зло прорывалось наружу:

“Что ж, – отвечала подруга, – любовь

Вряд ли окажется лишней…

Только сначала ты мне изготовь

Пару четверостиший!”

Мальчик, зубами зажав “Беломор”,

Слушал урчанье желудка.

Муза с готовностью шла на позор,

Муза была проститутка.

Изнемогая под гнётом поста,

Кто не стремится к награде?!

Строчки ложились на простынь листа

В толстой измятой тетради.

Буквы спешили наперегонки,

Падали прямо и косо,

С каждым поспешным движеньем руки,

С каждым кольцом папиросы.

Если был к сроку исполнен заказ -

Девочка спорить не смела…

Но остальное уже не для нас,

Это – их личное дело…

Так закруглялся последний виток

Четырёхлетних идиллий.

В знойном июле приблизился срок

Их расставанья. Распили

Пару бутылок – с друзьями и без -

На посошок, на дорожку…

Девочка села с вещами в экспресс,

Мальчик махнул ей в окошко.

Вот прозвучало два долгих гудка,

Лязгнули сцепки вагонов…

Может, кому и взгрустнулось – слегка,

Без драматических стонов…

Мальчик остался мечтать о своём.

…Девочке ж грезились въяве

Будущий муж и обставленный дом -

Словом, всё то, о чём вправе

Женщина грезить, покинув вокзал

Города длительной сшибки

Нищих актёров, семейных начал,

И утомительной скрипки…

1990г.

9

* * *

Что может быть проще:

Собрать все свои грехи, все слабости и пороки,

Выйти средь бела дня на базарную площадь -

В залатанных джинсах, с тюком огромным и кособоким;

Вызывая сплетни и кривотолки,

Встать посредине и заорать:

“Эй, вы, все! Налетай! Апробировано и запатентовано!

Берите, растак вашу мать,-

Можно в розницу, как новогодние ёлки,

А хотите – оптом, как корабельную рощу!”

Народ столпится заинтересованно,

Будет пробовать товар на ощупь.

Поторгуются, раскупят и растащат

По привычке брать, что ни есть – а вдруг завтра не будет?! -

Грехи, один другого гаже и слаще;

Спросят ещё – и разойдутся, выпятив животы и груди.

Пританцовывая, отправлюсь домой,

Давя по дороге окурки и яблочные огрызки.

В трамвае пофлиртую с чужой женой,

Дома – блюдечко молочка налью для киски.

…Завтра куплю себе малахитовый особняк

С мраморным бассейном, роялем и вертолётом.

Ключи раздам друзьям – это сущий пустяк!

И соседи меня ославят сумасшедшим и мотом.

Буду спать до обеда, по ночам – сочинять и играть,

А умру – исцелят всех недужных мои застеклённые мощи.

И всего-то дела – грехи на базаре продать!

Что может быть проще?..

1990г.

10

* * *

Я едва запомнил аромат этой нежной кожи -

Аромат цветочной пыльцы на бабочкином крыле,-

И в болезненном сне он утерян! Но правда, ты мне поможешь?..

Ты разбудишь меня ото сна на покрытой гниющей листвою земле?..

В этом сне – почерневшие своды и морок лампадных мерцаний,

Тусклый отсвет окладов и воском закапанный пол;

Силуэты небесных святых – в резких складках земных одеяний;

И неведомый смертным божественный произвол.

В этом сне “во благих водворяться…” хоры запевают,

Одержимые бесом хохочут, срывая лохмотья рубах,

И в соседнем приделе любые грехи отпускают,

Если смелости хватит солгать, что раскаялся в этих грехах.

Я солгать не смогу – потому, что тропа покаянья избита;

Потому, что за краем земли я не смог различить ничего…

Я устал посредине пути – и далёкая цель позабыта

В этом долгом, болезненном сне… Ты разбудишь меня от него?..

1990г.

11 * * *

Я хотел в тебе ошибиться -

Но силы мои не безмерны:

Чистота, что в тебе таится -

Незаметна под слоем скверны.

Ничего я не ожидаю:

Ни раскаянья, ни ответа.

И тебе от души желаю

Много счастья, тепла и света,

Много музыки и веселья,

И вина, и жарких признаний,

Обеспеченного безделья -

Без сомнений и покаяний,

Неги бархата и атласа,

Всех триумфов, венков из лавра -

Вплоть до самого смертного часа!

И пусть он наступит завтра.

1991г.

12 Б О Г Е М А

В тёмной комнате было чадно,

Мучил плёнку кассетник старый;

Пол дощатый скрипел нещадно,

Скрежетали колки гитары;

И лохмотья ветхого ситца

Не скрывали кухонных стёкол;

И расплывчаты были лица,

И змеился по грифу локон,

Приглушая вкрадчиво-нежно

Пестроту аккордного звона;

И касался чужой одежды

В мокрых пятнах от самогона;

И осколки стекла хрустели

Под ногами у проходящих…

А над ними, слышимый еле,

Бился звук – нездешный, томящий,

Что рассказывал всем печально

О неясном, прошедшем мимо;

О случайном и неслучайном,

О ненайденном, но любимом;

О засыпанных пеплом звёздах…

Обо всём утраченном – или

Обо всём, что ещё не поздно,

Поверял им звук ностальгии?..

Размывая маски и роли,

Сизый дым над столом колебля -

Где картошка в искринках соли

И зелёного лука стебли…

1991г.

13 * * *

В твоём огне сгорев, без лживых покаяний -

Листвой увядших слов, тетрадью спетых нот -

Атлас небес прорву, и устремлю полёт

До крайних рубежей бескрайних расстояний.

Астральных гроздьев сок, нектар вселенских знаний

Пригублю жадным ртом – и горько-сладкий мёд

Алхимии стиха – в ячейках жёлтых сот

Неповторённых встреч, истлевших ожиданий.

Фермату дивных снов не снявшая рука!

Истаял твой изгиб в мерцаньи отдалённом,

Лучей своих мираж омыв чистейшим тоном,

Овеяв светом звук – и памяти река

Вневременность мечты – цветущего венка -

Аккордом страстных строк возносит к вышним тронам.

1991г.

* * *

14

Из духоты тюремных лазаретов –

В зловонный ров.

Так погребают проклятых поэтов

Под стон ветров.

Тех, кто при жизни знал кошмар геенны

И неба высь,

На чьих губах лохмотья бурой пены

Теперь спеклись,

Изгоев, отщепенцев – постоянно,

Для всех, везде;

Вплетавших богохульства в крик «осанна!»

И на кресте,

Не помнивших, в чаду больных сонетов,

Семью и дом…

Так погребают проклятых поэтов.

…Но день за днём

Нас гонит вдаль, по каторжным дорогам,

Дерзанья плеть;

Нас проклял мир, но избраны мы Богом –

Кто смог прозреть.

Бог нас простит, и примет в круг объятий –

За жгучий стих,

За поиски любви и благодати,

За веру в них.

И мы идём – сквозь брань и ярость лая

Презренных каст –

Путём, что нам откроет двери Рая,

Где свет обдаст

Живым теплом иззябшие ладони –

Дай, Боже, сил! –

В торжественном и стройном антифоне

Миров, светил.

Пусть нет нам днесь, сверх крох насущной пищи,

Иных наград –

Но Рай нас ждёт, пока его мы ищем,

И стынет Ад.

И пусть наш путь – всё выше, безрассудней –

Во тьме пролёг,

От омертвлённых серым светом будней

Храни нас Бог!

1991 г.

15 * * *

Лишь вчера ты верила в чувства -

Но сегодня вера угасла.

Свою нежность – пусть это грустно -

Ты дарила другим напрасно.

И теперь, мечты подытожа,

Ты живёшь под знаком мгновенья.

Дом твой вычищен и ухожен,

В сердце – пепел и лёд презренья.

И теперь в полуночных безднах

Дом твой полон, забыв любимых,

Ожиданьем гостей нетрезвых

И по-скотски неутомимых,

Перед кем душой обнажаться

И не нужно и невозможно;

С кем без боли можно расстаться,

Чтобы жить тепло и надёжно.

В одиночестве не заплачешь,

Только станешь строже и злее.

Ты права – зачем же иначе?..

Так – спокойнее и сытнее…

1991г..

16 * * *

Звон рюмок и смеха. Дымит, гудит

Свадебное веселье.

Каждый наряжен, умыт, побрит,

Никого не страшит похмелье.

Обезобразила майский день

Сыпь оспы: пьяные рожи.

– Послушай! Жених твой – он глуп, как пень!

“Зато человек хороший.”

– Послушай! Твой выбор – ломаный грош,

Просчёт наивной девчонки.

Его друзья и приятели сплошь -

Невежды, хамы, подонки.

И смысл его жизни один: грамм сто…

И ты, хоть вырвись из кожи,

Не сможешь его изменить!.. “Зато

Он человек хороший”.

– Послушай! Я знаю, что через год

Ты станешь взрослей намного.

В смятенье тебя тогда приведёт

Избранная дорога.

Ты с болью увидишь, что жизни рань

Ненужная смяла ноша:

Бездарное нечто, дурак и пьянь!..

“Зато человек хороший”.

– Послушай!.. А впрочем… К чему слова?..

Тебе не понять их смысла.

Такая история не нова,

Гуляйте ж, дым коромыслом!

Во мне же не может вызвать никто

Больше брезгливой дрожи,

Чем тот, чьи достоинства все: “зато

Он человек хороший!”

1991 г.

17 * * *

В одну из ледяных , безжалостных ночей

Мне снилось, будто я наутро не проснулся:

Сдавил мне горло бес, и вот – я задохнулся

Под собственный свой хрип и резкий хруст хрящей.

Он захотел, глупец, владеть душой моей -

Но ряд его клыков на пустоте сомкнулся.

И от бессилья взвыв, губитель ужаснулся

Напрасной трате сил, и гной своих речей

Излить посмел Творцу: “Да, проведён я ловко!

И всё же – где душа? К чему твоя уловка?..”

И свыше был ответ: “ Я эту душу спас

Из чрева, в первый день. Она в раю резвится.

А тело в мир вошло – над бесом поглумиться!”

И смехом божий клир театр Небес потряс.

1991г.

18

* * *

Порой я вспоминаю о собаках,

Что на любых вокзалах обитают -

Покрытых коркой грязи и блохастых,

Некормленых, усталых бедолагах.

Бывает так: вбежит продрогший пёс

Под сводчатую крышу, где томленье

И суета транзитных пассажиров,

Где всё пропахло сигаретным дымом,

И мокрой тканью, и пролитым пивом,

И жареными курами, и потом;

Так вот, вбежит и ляжет где-нибудь

В углу, среди обслюненных окурков,

Плевков, клочков промасленной бумаги -

На тощий бок. Глаза полузакроет

Слезящиеся, красные; и лапы

Доверчиво к проходу протянув,

Забудется в больной и чуткой дрёме,

Лишь иногда всем вздрагивая телом

От криков резких, скрежета тележек,

Что перевозят сумки, чемоданы,

И ящики – багаж разнообразный -

Весь день. Всю ночь. Всечасно. Беспрерывно.

Там, под открытым небом – темень, ветер,

И хлёсткий дождь, а может – дождь со снегом,

И холод, даже для людей – собачий.

А здесь – почти тепло. Почти не сыро…

Толпа снуёт по залам и проходам,

От расписанья поездов к перронам,

От баров и киосков к туалетам,

Лоткам газетным и билетным кассам,

Переходным мосткам, дверям вокзальным,

Фанерным креслам, столикам, и снова -

К киоскам, кассам, барам, туалетам…

А пёс всё в забытьи. Всё так же дремлет.

Почти согревшийся. Почти счастливый.

Как хорошо: никто не наступает

Ему на лапы! Пусть пока, и всё же…

Худые лапы с коркой чёрной грязи

И бурой крови, меж когтей присохшей.

Никто не наступает. Ни носильщик,

Ни пьяный, ни патрульный, ни калека,

Ни тётенька в оранжевом жилете

(Поверх лохмотьев сальной телогрейки),

Которая поодаль мерно машет

Метлой истёртой – тупо и привычно,

И тучи пыли к потолку вздымает.

Пёс дремлет. Ночь идёт…

ноябрь 1992г

19

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Я плюнул вниз с шестого этажа -

И мой плевок в своём полёте кратком

Успел понять, что в мире этом шатком

Летать – порой не стоит ни шиша.

В порыве ветра – радость виража

Он ощутил, и мировым загадкам

Познал всю цену, и судьбы повадкам,

И смыслу слов “бессмертная душа”.

Но, отхреначив три неполных сальто,

От тротуар заляпал, и с асфальта

Был слизан языком воздушных струй.

Вот так и я когда-нибудь: в полёте

Постигший смертный ужас бренной плоти,

О землю – хрясь! А всем вам – хоть бы что…

1993г.

20 * * *

В октябре тысяча девятьсот девяносто третьего года

Я сидел дома и кушал борщ. Погода,

Помню, была недурна: листопад, паутина…

Внезапно ко мне врывается Кроливец Валентина -

Мой друг, журналистка, способная поэтесса.

Сыпет словами “переворот”, ”коммуняги”, ”чёрная месса”

И прочее в том же духе. Но борщ, что сварила мама,

Был для меня важнее, чем вселенская драма -

Мнимая или подлинная. Всё же, обед наруша

Из уваженья к Валюше, её я спросил:”Валюша!

А как это отразится на работниках бюджетной сферы?..”

Валюша, от возмущения став землисто-серой,

Вскричала: ”Виговский! От тебя я такого не ожидала!

Неужели ты хочешь, чтобы всё началось сначала:

“Руководящая роль”, цензура, субботники и ГУЛАГи?..”

Я ей ответил: “Всё это ты знаешь лишь на бумаге -

Так же, как я. А потому умываю руки.

Что коммунисты – суки, что демократы – суки.

Это во-первых. А вот во-вторых и в- третьих:

Что до меня, я бы вешал и тех, и этих.

Политикой занимаются одни подонки и бляди.

Я мог бы сказать иначе, но, собственно, чего ради?

Это не оскорбление, а констатация факта.

Блядь – это блядь, и иначе не называется. Так-то!

Меня же уже достало на заплату ставить заплату!

Одним лишь интересуюсь: поднимут ли мне зарплату,

То есть – как это отразится на работниках бюджетной сферы?..”

Валюша опять ругалась, опять приводила примеры

Преступного равнодушия и того, чем оно чревато…

Я молча смотрел на джинсы. На джинсах была заплата.