Мир без изъянов

Лола кивнула, чувствуя, как её сердце сжимается от напряжения:

– Хорошо, Джеймс. Я помогу тебе.

– Благодарю, – ответил он, его голос звучал искренне. – Это значит для меня больше, чем ты можешь себе представить.

Джеймс поднялся из-за стола и предложил Лоле пройти в его рабочий кабинет. Она, следуя за ним, не могла не заметить, насколько обстановка вокруг отражала характер Блэка. Каждый элемент интерьера был функциональным и строго вписывался в общую картину: никаких излишеств, ничего бесполезного.

Кабинет оказался просторным и, на удивление, светлым. Вдоль одной из стен располагалась панель с голографическими экранами, отображающими данные о разных проектах ЦМЛ. В центре комнаты стоял массивный чёрный стол с минималистичным набором инструментов для анализа и работы с данными. В углу возвышалась витрина с медицинским оборудованием, а напротив – стеллаж с папками и книгами, каждая из которых была расположена под идеальным углом. Лола на секунду замерла с открытым ртом, рассматривая замысловатые рисунки на высоком потолке.

– Присядешь? – предложил Блэк, указывая на мягкое кресло напротив своего стола.

Она опустилась в кресло, обхватив ладонями подлокотники, и посмотрела на доктора.

– Никогда бы не подумала, что увижу у тебя столько бумажных книг и такую роспись на потолке.

– Это еще не все, – задорным голосом произнес доктор.

– Ты хочешь показать мне что-то особенное? – спросила она, с интересом оглядывая помещение.

– Да, – коротко ответил Джеймс, активируя экран. На голограмме появилось изображение гравюры Хайма. Лола прищурилась, вглядываясь в линии и формы, которые словно двигались, оживали под её взглядом.

– Это… и странно и удивительно в одночасье, – тихо произнесла она, её голос дрогнул.

– Именно, – кивнул Блэк, сложив руки перед собой. – Это не просто картина. Это вызов нашему миру. Хайм создал нечто, что вряд ли понравиться нашим создателям.

– Линии… такие хаотичные… но при этом они вместе передают до боли точный образ, – пробормотала она, вытянув руку, чтобы коснуться голограммы.

– И именно поэтому он в опасности, – продолжил Блэк. – ЦМЛ заинтересуется им и до 30 он просто не дотянет.

– Ты хочешь скрыть информацию, но что ты предлагаешь? – Лола повернулась к нему, её глаза сверкали смесью волнения и тревоги.

– У нас есть два пути, – ответил он спокойно. – Первый: мы изолируем его и предоставим всё необходимое для работы, создадим идеальные условия, чтобы он мог «преобразиться», пока система не заметит изменений.

– А второй? – Лола уже знала, что услышит, но всё же задала вопрос.

– Второй путь более рискованный, – признал Блэк. – Мы попытаемся убедить систему в том, что его нестабильность – это новая ступень эволюции. Его работы станут доказательством. Но для этого потребуется твоя помощь.

Лола молчала, переваривая услышанное.

– Джеймс, это опасно для всех нас, – наконец сказала она, отводя взгляд. Помочь доктору ей было в радость, но вот спасать Хайма ей совсем не хотелось. Тем более, что она в нем не видела ничего величественного, о чем говорил Блэк.

– Я знаю, – ответил он. – Но у нас нет другого выбора.

– Хорошо, – сказала она после недолгой паузы. – Я помогу.

Блэк слегка наклонил голову, словно благодарил её без слов.

– Завтра начнём с обсуждения деталей, – сказал он. – А сейчас, Лола, я думаю, тебе нужно отдохнуть.

Она пребывала в раздумьях. И да, сейчас ей хотелось уйти из дома Джеймса.

– Спасибо, Джеймс. До завтра, – выдавив из себя улыбку, сказала Лола и побрела за своим плащом в гостиную. Далее она направилась к выходу, а доктор остался один, снова и снова вглядываясь в изображение гравюры.

Вопросы без ответов

Лола закрыла за собой дверь, оставляя за порогом строгую атмосферу дома доктора Блэка. Он проводил её взглядом сквозь оконный витраж, но не двинулся с места, отчаянно всматриваясь в работы Хайма. Однако, спустя пятнадцать минут напряженного разглядывания картин, он почувствовал тяжесть в ногах. Сев в кресло, Джеймс откинулся на спинку и скрестил руки на груди. Его взгляд упал на изображение, и мысли вернулись к диалогу с Лолой. Её слова, тон, эмоции – он прокручивал разговор снова и снова, как плёнку в проекторе.

«Почему она согласилась?» – думал он, нахмурив брови. – «Лола всегда действовала рационально, а Хайм ей явно неинтересен, даже как объект исследования. Она слушала, задавала вопросы, но в её глазах не было той искры, что загорается, когда она увлечена. Так зачем ей это нужно?».

Блэк встал и прошёлся по кабинету, не отводя глаз от гравюры. Линии и формы, как и прежде, вызывали в нём бурю эмоций, но теперь он искал в них ответы. Где и когда произошёл сбой в мышлении Хайма? Почему его работы, всегда гармоничные и идеальные, внезапно стали такими хаотичными?

Доктор остановился перед экраном, сложив руки за спиной. Он всматривался в детали, анализировал композицию, цвета, линии, будто они могли раскрыть ему тайну.

«В какой именно момент ты обыграл систему, Хайм?» – пронеслось в его голове. Он провёл пальцем по панели, вызывая на экран другие работы художника. Все они были уникальны, но эта… эта отличалась. Нужно искать что-то общее, что-то, что говорит о его собственном стиле.

Размышления прервал звонок коммуникатора. Джеймс отвёл взгляд от экрана и активировал устройство. На голограмме возник серебристый корпус Эгберта, его красный индикатор мигал в ритме голоса.

– Доктор Блэк, Хайм проснулся, – отчеканил ИИ-дворецкий. – Он в прострации, как и ожидалось.

– Какие показатели? – коротко спросил Джеймс, садясь обратно в кресло.

На экране появились графики и диаграммы: пульс, давление, уровень кортизола, активность мозга – всё это отображалось в реальном времени. Блэк пробежал глазами по данным, отмечая небольшие отклонения.

– Физическое состояние стабильно, но… – Эгберт замялся. – Ментальные показатели указывают на высокую степень тревожности. Эмоциональная активность выше нормы.

– Что он делает? – спросил Джеймс, откидываясь в кресле.

– Сидит в своей мастерской, смотрит на холст. Время от времени что-то бормочет, – ответил Эгберт. – Хозяин не в лучшей форме, доктор.

Блэк кивнул, не отводя взгляда от экрана.

– Продолжай наблюдение. Всё фиксируй. Никаких внешних воздействий, – сказал он, открывая шкаф с документами и доставая папку, где хранились записи о Хайме.

– Конечно, доктор. Но, если позволите, могу ли я задать вопрос?

– Задавай, – ответил Блэк, не поднимая головы.

– Что вы планируете делать? – прямо спросил Эгберт.

Джеймс на мгновение задумался, затем поднял взгляд на голограмму робота:

– Я выезжаю к вам, – сказал он. – Подготовь данные за последние 24 часа. Хочу видеть полную картину.

Эгберт кивнул и отключился. Блэк встал, накинул лёгкий плащ и быстрым шагом направился к выходу.

Ночной воздух был прохладным, и, выйдя на улицу, Джеймс почувствовал лёгкий холодок. Магнобиль уже ожидал его на парковочной платформе. Он занял место в кабине, и машина плавно поднялась в воздух. Медиополис раскинулся перед ним во всей своей ночной красоте. Огни города, отражающиеся в зеркальных фасадах, создавали ощущение, будто он парит в бесконечности. Но Блэк не замечал этой красоты. Его мысли снова возвращались к Хайму и Лоле.

«Не ошибся ли я выбрав ее?» – думал он, глядя на мелькающие под ним улицы. – «Может, Лола просто пытается быть полезной, не осознавая, во что ввязывается?».

– Ладно, об этом потом, – пробормотал Джеймс, заметив знакомый фасад здания. Машина плавно опустилась у дома Хайма. Блэк вышел, поправил плащ и направился ко входу. Дверь, как и прежде, открылась автоматически, приветствуя его мягким светом.

Эгберт уже ждал его в холле.

– Добро пожаловать, доктор, – сказал робот, слегка наклонившись, имитируя поклон. – Хайм в мастерской. Я подготовил все данные, как вы просили.

– Отлично. Веди меня, – коротко ответил Блэк.

Он следовал за роботом по узким коридорам дома, пока не оказался у двери мастерской. На мгновение Джеймс остановился, глубоко вдохнул и открыл дверь, готовясь встретиться с Хаймом и его внутренними демонами.

Глава 5. Затишье перед бурей.

В цепях апатии

Блэк мягко открыл дверь мастерской Хайма. Тишина в комнате была почти осязаемой. Свет мягко рассеивался от встроенных панелей, играя на поверхности холстов, инструментов и необычных скульптур, раскиданных по углам. В центре комнаты, на ковре с высоким ворсом, сидел Хайм. Его ноги были скрещены, спина идеально прямая, а взгляд устремлен куда-то в невидимую точку вдали. В тонких пальцах, которые, казалось, были созданы для творения, он вращал лазерное перо. Движения были машинальными, почти гипнотическими.

Джеймс остановился у самого порога, скрестив руки на груди. Его чёрные глаза внимательно изучали Хайма. Ни одно движение, ни один жест подопечного не ускользали от его пристального взгляда. «Гипнотическая монотонность движений», – отметил он мысленно. – «Сосредоточенность на одной точке… Возможно, уход в себя. Это типично для состояния эмоционального выгорания или погружённого творческого транса».

«Однако, он явно не в отчаянии», – размышлял Блэк. – «Но и не в равновесии. Это состояние на грани, когда мысль ещё не оформлена, но уже угрожает вырваться наружу. Что-то его гложет, подавляет. Но что именно? Потеря цели? Переизбыток идей? Или же страх? Его взгляд сильно изменился. Это не те глаза, которые я видел раньше».

Доктор не торопился говорить. Ему казалось, что любое слово может разрушить хрупкую оболочку, окружавшую Хайма. Он искал подсказки в обстановке. Холсты у стены были пусты. Инструменты лежали аккуратными рядами, словно их никто не трогал в течение нескольких дней. Единственное, что нарушало идиллию этой ситуации, так это то, что Хайм быстро и шумно двигал пальцами ног. Они, словно цепляясь за реальность, впивались в мягкий ворс ковра, осторожно перебирая его, как струны невидимой арфы. Этот почти неуловимый жест выдавал внутреннее напряжение, которое он пытался скрыть за маской отрешённости.

«Застой? Или наоборот, внутренний конфликт? Но в чем причина? Он ведь не просто так продолжает держать перо…».

Джеймс сделал шаг по направлению к Хайму. Тот никак не отреагировал, продолжая смотреть сквозь пространство. Доктор подошёл ближе и, не произнося ни слова, сел напротив него на пол, приняв ту же позу. Несколько минут они просто смотрели друг на друга. Глаза Хайма были наполнены странной смесью – что-то между опустошённостью и подавленной энергией. Он словно хотел что-то сказать, но внутри него не находилось ни слов, ни сил. Блэк чувствовал это. Его взгляд оставался спокойным, но внутренний аналитик работал на полную мощность.

«Контакт глаза в глаза. Проверка реакции. Он осознает моё присутствие, но не спешит действовать. Это может говорить либо о глубокой подавленности, либо о нежелании показывать свои мысли. А может, и о недоверии», – подумал Блэк.

Наконец, Хайм слегка склонил голову, словно изучая сидящего напротив.

– Я думал, вы не придёте, – тихо, почти шёпотом произнёс он, не отводя взгляда.

Джеймс медленно выдохнул, позволяя себе лёгкую улыбку.

– Я всегда прихожу, когда это важно, Хайм, – ответил он ровным голосом, в котором звучала нотка доброжелательности.

Во вновь повисшей тишине витал невысказанный вопрос: стоит ли разрушать ту хрупкую оболочку, которую Хайм успел выстроить вокруг себя? Доктор знал, что перед ним сидит не просто человек, а его величайшее творение – результат не одного поколения экспериментов, надежд и, порой, отчаяния. Но сейчас он видел не гения, а человека на грани. Хайм выглядел потерянным, но за этой отрешённостью пряталась искра – искра понимания того, в какой опасности он находится.

Блэк уловил это едва заметное напряжение: движение пальцев, слабый блеск в глазах, незначительный наклон головы. Всё говорило о том, что Хайм осознаёт свою нестабильность, но страх все еще берет верх над его разумом. На секунду мысль мелькнула, как вспышка: «Может, так и оставить? Пусть деградирует. Система сама всё решит, как всегда».

Эта мысль пульсировала в сознании Джеймса, вызывая острое чувство разочарования. Что, если действительно позволить Хайму завершить свой путь естественным образом? Без вмешательства, без боли, без борьбы? Он представлял, как этот человек, сидящий сейчас напротив, медленно исчезает, растворяется в безликой системе, где больше нет места для ошибок. Это был бы самый простой путь, избавляющий от риска и ответственности.

Но стоило доктору Блэку закрыть глаза, как перед ним всплывали образы прошлого. Он вспомнил, сколько раз Хайм вызывал у него ярость своим упрямством, ставя под сомнение любые авторитеты. Как коллеги из ЦМЛ с высокомерной улыбкой предлагали закрыть проект, называя его провалом. Вспомнил каждый рапорт, где сомнения в успехе эксперимента выкладывались на бумагу сухими формулировками. И каждый раз он выбирал сохранить Хайма, словно пытаясь доказать всему миру – и самому себе – что прав.

«Нет, уж! Я вложил в тебя слишком много», – мысленно сказал Блэк, глядя на Хайма. – «Не ради тебя, не ради системы, а ради идеи. Ради того, чтобы понять, на что способен искусственный гений, освобождённый от оков правил. Ты – не просто эксперимент, ты – вызов, который я бросил этой проклятой системе. И я доведу его до конца».

Его пальцы едва заметно сжались в кулак, а взгляд стал твёрже. Доктор почувствовал, как внутреннее сомнение уступает место решимости. Ему приходилось идти против мнения большинства, ломать стереотипы и рисковать карьерой. Он уже слишком далеко зашёл, чтобы останавливаться. Да и слишком много прожил, чтобы чего-то бояться. Доктор снова посмотрел на Хайма, который продолжал безучастно водить лазерным пером по воздуху: «Ты ещё не сломлен», – подумал он. – «А значит, у нас есть шанс».

Джеймс слегка подался вперёд, намереваясь разорвать эту напряжённую тишину, которая, казалось, вот-вот поглотит их обоих. Он знал: если не заговорит сейчас, то потеряет Хайма навсегда.

«Момент настал», – подумал доктор, выровнял дыхание и начал говорить. Его голос звучал мягко, словно он боялся разрушить хрупкое равновесие, которое сейчас удерживало Хайма от полного ухода в себя.

– Хайм, как ты себя чувствуешь? – спросил Блэк, стараясь не смотреть в упор, чтобы не вызывать у собеседника дискомфорт.

Хайм медленно повернул голову в сторону доктора, но взгляд его остался таким же отрешённым.

– Нормально, – коротко ответил он, едва заметно пожав плечами.

Доктор кивнул, словно подтверждая услышанное. Внутри он чувствовал, что этот ответ не стоил и гроша, но не стал давить. В конце концов, разговор только начался.

– Ты давно так сидишь? – продолжил он, намеренно выбирая нейтральные темы.

– Не знаю, – равнодушно протянул Хайм, продолжая медленно вращать лазерное перо в пальцах.

На секунду воцарилась тишина. Блэк, изучая его движения, заметил, как напряжение в каждом движении противоречит видимому спокойствию. Пальцы, казалось, хотели сжаться и сломать это перо, но сила воли удерживала их в этом непрерывном вращении.

– А как прошла ночь? Ты смог выспаться? – задал следующий вопрос Блэк, подбирая слова осторожно, как шахматист выбирает ход в сложной позиции.

Хайм чуть наклонил голову, на секунду задумавшись, а затем всё тем же равнодушным тоном ответил:

– Кажется, спал. Не помню.

Доктор отметил этот пробел в памяти. Забывчивость могла быть частью того хаоса, который всё глубже поглощал его подопечного. Но теперь он намеревался подвести Хайма к главному вопросу.

– Ты помнишь, что было вчера? – спросил он, глядя на молодого человека.

В этот момент произошло едва уловимое изменение. Лазерное перо замерло между пальцами Хайма, затем он медленно положил его на ковёр рядом с собой. Его взгляд стал напряжённым, а дыхание чуть замедлилось. Внутри Хайма что-то щелкнуло, как будто Блэк невзначай открыл дверь, которую тот старался держать запертой.

«Вчера…», – эхом отозвалось в голове Хайма, вызывая целый водоворот мыслей и эмоций. Он пытался найти ответ, который звучал бы просто и логично, но истинный ответ пугал его: «Сказать правду? Но зачем? Что это изменит? Доктор и так знает слишком много. Он видел мою гравюру, он видел меня, каким я был вчера. Если я расскажу ему всё, это только ухудшит положение».

Хайм закрыл глаза, пытаясь собрать мысли. Его сознание напоминало мозаику, которую он безуспешно пытался сложить в какое-то подобие узора.

«Если я солгу, он заметит. Блэк всегда видит ложь. Но если я промолчу, это тоже будет подозрительно. Что делать? Чёрт побери, что мне делать?» – сам себя в своей голове спрашивал Хайм.

Эти мысли пробивались сквозь пелену усталости и отчаяния. Он вспомнил, как стоял перед гравюрой, как линии оживали под его рукой, как что-то внутри него кричало, вырываясь наружу. Это было больше, чем творческий порыв – это был бунт. Бунт против всего, что его окружало. Хайм знал, что его гравюра – вызов. Вызов системе, вызов Блэку, вызов самому себе. И если доктор узнает, что именно он чувствовал, то всё изменится.

«Может, он поймёт?» – мелькнула мысль. – «Может, именно этого он и ждёт? Но почему тогда я чувствую, что если расскажу, то окажусь ещё более уязвимым?».

Хайм открыл глаза и посмотрел на доктора. Его взгляд был полон внутренней борьбы, которую Джеймс легко прочитал.

– Я… не уверен, – медленно произнёс Хайм, будто пробуя слова на вкус, прежде чем окончательно их произнести. – Вчера… всё было как в тумане.

Блэк кивнул, но не спешил задавать следующий вопрос. Он чувствовал, что Хайм продолжит говорить, если его не торопить.

– Я рисовал, – добавил Хайм после паузы. Его голос стал тише, словно он говорил не доктору, а самому себе. – А потом… потом всё смешалось. Я не помню.

Блэк внимательно следил за каждым словом, каждым движением. Он понимал, что Хайм не говорит всей правды, но и не врёт. Это была попытка спрятать истину за завесой неопределённости, и Джеймс не мог её пробить пока что.

– Ты ведь помнишь больше, чем говоришь, – спокойно заметил Блэк, скрестив руки на груди. – Но я не тороплю тебя.

Эти слова, сказанные мягко и сдержанно, прозвучали как вызов. Хайм почувствовал, что у него больше нет времени на размышления. Он должен был выбрать: рассказывать ли правду или продолжать увиливать.

Диалог откровений

Доктор Блэк слегка выпрямился, скрестив ноги чуть иначе, чтобы устроиться поудобнее. Его взгляд был мягким, но глубоким, словно он стремился через тишину заглянуть в самую суть души Хайма. В комнате повисла густая тишина, лишь иногда её нарушали слабые звуки: щёлканье лазерного пера, которое Хайм вертел в руке, и едва слышимый шум воздуха, проходящего через вентиляционные каналы.

– Хайм, – мягко начал Блэк, его голос звучал словно мелодия, призывающая к доверию. – Ты всегда был человеком, чьи чувства и мысли находили отражение в творчестве. Я знаю, что сейчас тебе нелегко, и я не прошу тебя всё выкладывать сразу. Просто расскажи, что тебя тревожит.

Хайм остановил движения рукой, пальцы замерли на корпусе лазерного пера. Он медленно поднял взгляд, будто взвешивал, стоит ли продолжать эту тему. Его губы слегка дрогнули, и на мгновение он выглядел потерянным, но потом выдохнул.

– Я… – начал он, но запнулся, нервно вцепившись пальцами в ворс ковра. – Это не то, что я могу просто взять и объяснить.

Блэк не отводил глаз, давая Хайму время. Его спокойствие и терпение создавали безопасную атмосферу, в которой слова звучали, как первый дождь после долгой засухи.

– Последние полгода, – наконец выдавил Хайм, с трудом подбирая слова, – всё стало… другим.

– Расскажи, – мягко подтолкнул Блэк.

Хайм нахмурился, отпустил перо и сцепил пальцы, словно пытаясь удержать мысли, которые готовы были разлететься в разные стороны.

– Музыка, картины… Они больше не такие, как раньше, – сказал он, не глядя на доктора. – Всё, что я делаю, кажется мне… не моим.

Блэк кивнул, не прерывая его.

– Я точно не помню, как это началось. Однажды я сидел за инструментом и вдруг понял, что больше не могу играть привычные мелодии. Они раздражали меня. Слишком гладкие, слишком предсказуемые. Мне хотелось чего-то… другого.

– Другого? – уточнил Блэк, слегка наклонив голову.

– Резкого. Грубо звучащего. С треском, с рваными нотами. Сначала я думал, что это просто настроение. Но потом… потом это стало как навязчивая идея. – Он остановился, взял лазерное перо и начал крутить его снова, но движения были нервными, не такими плавными, как раньше.

– А живопись? – осторожно спросил доктор, наблюдая за ним.

Хайм бросил короткий взгляд на один из пустых холстов, стоящих у стены.

– Она тоже изменилась, – сказал он с горькой улыбкой. – Я больше не могу использовать цвета. Они… мешают. Каждый раз, когда я берусь за перо, мне хочется всё закрасить чёрным. Или серым.

– Почему?

– Не знаю. – Он пожал плечами, его голос звучал растерянно. – Может, потому что это ближе к тому, что я чувствую. Цвета слишком громкие, слишком живые.

Доктор кивнул, изучая каждое его слово.

– И что ты чувствуешь, Хайм?

Этот вопрос отозвался даже в самых темных уголках подсознания Хайма. Он поднял голову, его глаза встретились с глазами Блэка.

– Пустоту, – выдавил он после долгой паузы. – Как будто всё внутри темное, глубокое и там ничего нет.

Блэк слегка наклонился вперёд, положив локти на колени.

– Но ты ведь продолжаешь творить, несмотря на это?

– Да. И это самое странное, – пробормотал Хайм. – Кажется, что пустота сама по себе имеет какое-то содержимое.

Блэк на секунду прикрыл глаза, пропуская слова Хайма через себя. Этот молодой человек, сидящий напротив, был не просто творцом. Он был зеркалом, в котором отражались все противоречия системы.

– Твои последние работы, – сказал Блэк, открывая глаза. – Ты чувствуешь, что они стали больше… твоими?

Хайм чуть сжал губы, раздумывая.

– Сложно сказать. Они… другие. Они пугают меня, но я чувствую, что должен их завершить.

Доктор слегка выпрямился, сцепив пальцы в замок.

– Может быть, в этих изменениях есть что-то важное. Ты никогда не задумывался, что эта пустота – не враг, а твой союзник?

– Союзник? – переспросил Хайм с горькой улыбкой. – Вы правда так думаете?

– Я думаю, что твоя пустота может быть частью тебя. Той частью, которая стремится выйти за рамки.

Хайм молча смотрел на доктора. Он хотел бы поверить в его слова, но что-то внутри него сопротивлялось.

– Ты боишься изменений, – продолжил Блэк. – Но, возможно, именно они делают тебя тем, кто ты есть.

В комнате вновь воцарилась тишина. Хайм посмотрел на свои руки, на перо, которое он держал, а потом на пустой холст у стены.

– Может быть, – тихо сказал он, не отводя взгляда от белого полотна.

Доктор заметил в его глазах едва уловимое изменение. Возможно, это была надежда. Или, может быть, тень принятия. Блэк сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

«По-моему, он готов», – с некой ноткой маленькой победы, подумал Джеймс. – «Теперь нужно подлить в огонь немного мотивации».

– Я хочу, чтобы ты продолжал творить, Хайм. Не ради системы. Не ради меня. Ради себя.

Эти слова прозвучали с неожиданной искренностью, и Хайм впервые за долгое время почувствовал, что его понимают. Он кивнул, не глядя на доктора, но его пальцы уже больше не дрожали. Хайм резко поднял взгляд на Блэка, его глаза вспыхнули озорным блеском, будто внутри него разгорелся неожиданный огонь. Он небрежно отбросил лазерное перо, которое беззвучно упало на ковёр. Уголки его губ чуть приподнялись в смелой улыбке.

– Знаете, доктор, – начал он, склонив голову на бок. – Мне кажется, что мы застряли здесь, в этой комнате. Не хотите сменить обстановку?

Блэк, привыкший к резким перепадам настроения Хайма, не показал ни тени удивления, хотя внутри ощутил лёгкую настороженность. Такая внезапная перемена могла быть чем угодно: от проявления гениальности до очередного симптома нестабильности.

– Что ж, звучит как приглашение, от которого трудно отказаться, – ответил доктор, изображая на лице лёгкое одобрение.

Хайм, словно забыв о своей прежней апатии, пружинисто поднялся на ноги и протянул руку Блэку, чтобы помочь ему встать.

– Доктор, вы, конечно, молоды душой, но что-то мне подсказывает, что йога не совсем ваша стихия, – с усмешкой заметил он.

– Молодость души – понятие относительное, – с лёгким сарказмом ответил Блэк, разминая затекшие ноги и принимая руку Хайма. – Но спасибо за заботу. Всё-таки, возможно, мне пора пересмотреть свою программу физических тренировок.

Они обменялись лёгкими улыбками, и доктор, встав на ноги, отряхнул брюки.