Украинский гамбит

Новость была очень плохой, настолько плохой, что коренным образом меняла все планы обороны.

– В смысле «леопарды», – сказал Марков самым обыденным голосом, словно речь шла о месячных щенках породы тейлацин.

Все сразу приуныли и подумали: «Хотя бы наши что-нибудь сбросили…» Только Сашка Тулупов по молодости лет беспечно воскликнул:

– Вот бы снять один!

– Кто о чём, а вшивый о бане, – заметил Марков.

Сашка Тулупов предпочел, чтобы его больше не замечали. Действительно, чего хорошего, если тебя начнут давить танками.

– Выходит, Германия припёрлась? – удивился Костя.

– Ты не забывай, что они все в НАТО, – сказал Марков, – с афганцами разделались, Иран завалили вместе с Бушером, с Ливией расправились, надо же с кем-то дальше воевать, а то кризис их прикончит в мгновении ока!

– Ну да… ну да… – согласился Костя, думая, как бы половчее связать это всё с местными событиями. – Я думал, мы только с америкосами столкнёмся. Что думаешь делать?

– А что делать?.. – удивился его наивности Марков. – Артиллерии нет. «Корнетов» кот наплакал. С РПГ много не навоюешь. Минировать дороги надо! Всё что можем сделать в нашей ситуации. Мосты все повзрываем к чёртовой матери, иначе не продержимся.

Марков только не добавил: «До прихода наших». Все об этом думали, все об этом мечтали и с надеждой прислушивались, но на востоке после непродолжительного гула было тихо-тихо, вроде там и Россия не лежала, а простилались дикие земли.

Нам так и так не продержаться, думал Костя. Воевать с кадровой армией хуже нет. Перебьют всех, как в Ливии, своим высокоточным оружием. А потом решил не думать об этом, всё равно ясно, что с танками дело дрянь, потому что танки – это тоже очень серьезно. Даже когда у нашего Т-90 кончились снаряды, стоило Шмалько было повернуть ствол в сторону противника, как он тактично замолкал и расползался по развалинам. Но снарядов не было. Обыскали все доступные склады. Воинскую часть на улице Щорса прочесали вдоль и поперек. Нашли только старый пластит, автоматы, противогазы и «оранжевые» флаги, которые ту же пустили на портянки – уж очень из добротной ткани они были сделаны.

– Есть ещё воинская часть слева от аэропорта. Но она, должно быть, захвачена, – предположил Марков.

– Это радиотехнический дивизион, – сказала Божко, который всё знал. – Но вот в одном месте на Азотном, в низине у речки Вонючки, где до сих пор подземные склады РАВ[11], могут быть снаряды, ну и взрывчатка, естественно.

– Ну что, смотаешься туда?.. – спросил Марков.

– Конечно, смотаюсь, – согласился Костя. – За одно живой репортаж организуем. На Азотном кряж, удобное место.

– Ну и ладненько. К вечеру вернётесь?..

– Надеюсь, – сказал Костя и поплевал три раза через левое плечо.

Он почему-то понял, что они видят друг друга последний раз в жизни. Да ладно, подумал он, так не бывает. И тут же забыл о своих предчувствиях, хотя они его редко подводили.

Игорь Божко куда-то сбегал и вернулся, в новом разгрузочном жилете, перепоясанный крест накрест пулемётными лентами, с пулеметом ПКМ в одной руке и огромной винтовкой В-94[12] – в другой. На поясе у него висел остро заточенный охотничий нож. Костя невольно залюбовался – высокий, статный, с косичкой, Игорь был воплощением русского богатыря, правда, немного с попорченной психикой, но с этим можно было мириться. К тому же Игорь обладал таким звериный чутьём на всякого рода опасности, что один стоил десятерых. В общем-то, они с Саней к нему невольно прислушивались, во всем полагаясь на его военный опыт.

– Держите! – Игорь сунул Косте трофейный «глок» и обойму к нему, а Сане Тулупову – АК-74М[13].

– А зачем пистолет-то? – спросил Костя, малость обидевшись из-за того, что Игорь его так мелко оценил.

– Последняя надежда души, – объяснил Игорь, деловито поправляя ленты на груди и рассовывая гранаты в кармашки на лифчике.

– В смысле?.. – Костя заподозрил очередной подвох Игоря.

– Застрелишься, чтобы в плен не попасть, – объяснил Игорь с таким видом, словно предсказывал будущее, и в его глазах запрыгали чёртики смеха.

– Типун тебе на язык, – отшатнулся Костя, который та к инее привык к армейским шуткам Божко.

В плен он почему-то попадать не собирался. Не было у него таких намерений. Он собирался живым и здоровым вернуться в Москву к Ирке Пономарёвой, своей последней зазнобе, с которой крутил любовь и на которой даже собирался жениться. А что, порой думал он, хорошая тётка, ну с длинным языком, ну злая, ну не обузданная, но я её люблю, она меня – тоже, чего ещё надо для счастья?

– Да ты не очень-то расстраивайся, – сказал Игорь, заметив, что Костя недоумённо крутит в руках пистолет.

– Я смотрю, он какой-то легкий, хотя никелированный, – Костя подбросил его на руке. – По-моему, даже ПМ[14] тяжелее?

– Из полимера, имитирующего металл, – объяснил Игорь, который всё знал о любом оружии.

– Хм-м-м… А надёжен?

Рукоятка у «глока» была с накладками из дерева, а на самой рукоятке была выполнена мелкая насечка. Так что держать оружие было удобно. Спусковой крючок тоже был необычен – цельный, с тремя отверстиями. На вид оружие вроде ничего. Костю смущал только вес.

– Как костыль, – ответил Игорь, занятый экипировкой.

– А «снайперка» зачем? – поинтересовался Костя.

– Чудак, – небрежно ответил Игорь, окая, как волжанин, – это наша артиллерия. Ты в эти дела не лезь. Не разбираешься – не лезь. Я сам!

– Ну ладно, – пожал плечами Костя. – Как хочешь. Сам, так сам. – Он заподозрил, что у Божко есть план, о котором он распространяться пока не желал. Главное, чтобы это план не завёл их в капкан.

Сашка Тулупов в разгрузке с гранатами для подствольника выглядел примерно так, как корова под седлом, потому что Сашка был обычным, глубоко штатским тележурналистом, а оператором стал в силу необходимости, когда под Харьковом осколком бомбы убило Виктора Ханыкова – их оператора, а водитель Михалыч попросту сбежал. Их осталось двое, и они по-братски поделили обязанности: Костя стал шофёром, а Сашка – оператором. Не возвращаться же, действительно, домой с пустыми руками, надо отрабатывать деньги фирмы.

У Сашки на майке и на джинсовой куртке была одна и та же надпись: «Не стреляйте в меня! Я журналист! Это не моя война!» В редакции Косте тоже предлагали сделать такую же надпись, но он подумал, что если суждено умереть в Украине, то так тому и быть, и отказался. Рунов на правах друга даже его поругал:

– Что тебе трудно сделать надпись?! От дурака какого-нибудь убережёшься.

– Не хочу, – ответил Костя, – буду, как пугало. От дурака, может, и уберегусь, а попадусь на мушку профессионалу, который ищет таких, как я. Ты учти, куда мы едем. Мы едем в националистическую Украину, где журналист излюбленная мишень для бандеровцев или этномутантов. Они ради принципа будут стрелять по журналистам, а если увидят, что этот журналист из Москвы – тем более.

Он как в воду глядел. Действительно, вести из Украины приходили не самые радужные. За два месяца боёв там погибло двенадцать журналистов и телевизионщиков, и все из России. Правда, убили ещё одного немца, скорее всего случайно, чем преднамеренно, и тяжело ранили двух французов и венесуэльца. Эти сунулись непотребно куда – в Луцк, в вотчину националистов, и поплатились за любопытство.

Вадим с его доводами согласился:

– Да, пожалуй, ты прав… может, так и лучше? – и посоветовал закрасить надписи на фирменной машине.

Но сделали они это только после Харькова, когда убедились, что надпись «Телевидение Рен-тиви» действительно притягивает к себе излишнее внимание.

Харьков бомбили даже усерднее, чем Донецк, потому как он оказался ближе к границе и там наносились превентивные удары на случай, если русские войдут в город. Разбили в пух и прах университет, площадь перед ним и гостиницу «Украина». Да и вообще, весь центр попортили так, что он предстал перед Костей, который два курса отучился на журфакультете университета имени Каразина, горами кирпича. От былого кубического великолепия остались одни воспоминания. Могучие каштаны стояли, искромсанные осколками. Парки и улицы обезлюдили. Город казался мертвым. Летали одни вороны. Однако по последним данным Харьковский танковый завод работал во всю мощь. Только вот танков нигде не было видно.

Они ушли сереющими сумерками через туннель, не опасаясь в предрассветные апрельские часы случайных снайперов.

Их передавали по цепочки окопов «гражданской самообороны». Костя страшно удивился. Оказывается, за неделю боёв город покрылся окопами и в них сидели вполне серьезные люди с самым разнокалиберным оружием. Откуда они все взялись, думал он с удивлением, ведь когда бомбили город, казалось, что он вымер. А теперь набежало. Его так и подмывало взять пару репортажей, чтобы удовлетворить собственное любопытство, но надо было ехать и искать эти чертовы снаряды. Не успел он об этом подумать, как со стороны перекрестка бахнул танк Шмалько, а потом раздались пулеметные и автоматные очереди. Видать дело было дрянь, раз Шмалько стал тратить НЗ[15]. Впрочем, они уже были на месте и обнаружили, что перед школьным гаражом ходит боец с автоматом. Он тут же взял его наизготовку.

– Мы за машиной! – крикнул Сашка Тулупов, на всякий случай показывая редакционное удостоверение.

– Отойди подальше в сторону, – попросил Костя, – а то у тебя вид слишком.

– Какой? – с вызовом спросил Игорь, оскалившись.

– Грозный, что ли? – пояснил Костя и переключился на часового, который не подпускал их к гаражу.

– Машина конфискована, – заявил он. – Бляха муха!

– Это наша машина. Московского телевидения.

– Правда, что ли? – спросил боец, не опуская однако автомата, и его ствол со срезом смотрел прямо в живот Сашке.

– Ну конечно, – сказал Костя, – стали бы мы чужие машины воровать.

– Всё равно не положено. Машина конфискована.

– Слышь, ты, хренов охранник, ноги повыдергиваю! – вдруг завёлся Игорь Божко. – Государевы люди пришли за своей машиной, а ты?!

– Стойте, где стоите! – боец клацнул затворов. – Бляха муха!

– Стоим, стоим, – поднял руки Костя. – Игорь, отойди на десять шагов и посчитай до десяти. – Потом обернулся к часовому: – Позвони своему командиру.

– Не положено!

– Ну позвони, тебе говорят! Чего ты дуру валяешь?! – крикнул Игорь, расправляя свою широкую грудь, на которой, как цепи, звякнули пулеметные ленты.

– Ещё чего! Буду я звонить для каждого, бляха муха.

– Что здесь за шум?

Костя оглянулся из-за магазина «Тысяча мелочей» появился грузный майор из «гражданской самообороны» с голубой повязкой на рукаве. Форма на нём была какая-то странная – с одной стороны непривычная, а с другой до боли знакома. Так это форма ещё советской армии! – сообразил Костя.

– Есеня, убери оружие! Кто вы такие?

– Журналисты из Москвы, – показал Костя редакционное удостоверение. – Прятали от бомбежки здесь нашу машину. Сейчас едем делать репортаж.

– А… москвичи, – удовлетворенно протянул майор руку. – Это хорошо. А то мы уже думали, что машина бесхозная. Что там слышно? Когда наши-то придут?

Костя вдруг покраснел. Где бы он ни представлялся, ему задавали один и тот же вопрос о наших. Что он мог ответь? Что сам не в курсе? Что ничего не знает о планах командования? Как-то несолидно. Ну а с другой стороны врать было бессмысленно, потому что люди все прекрасно понимали и умели, как в былые времена, ждать и надеяться.

– Понятно… – посмотрев на него, печально вздохнул майор несуществующей армии. – Значит, будем упираться. Хорошо хоть прикрыли с воздуха. А то, думали, конец. А откуда идёте-то?

– Да на перекрёстке неделю сидели, – в тон ему ответил Костя.

– У Саши Маркова?

– Да, у Александра Илларионовича.

– Ну так надо зайти к нему в гости, – обрадованно развёл руки майор, словно кого-то заранее обнимая. – Ладно, я вижу, что вы спешите. В другой бы раз обязательно рассказал бы вам много всяких историй. Вчера, например, на том терриконе… – он показал себе куда-то за спину, – поймали натовского снайпера, радиста и автоматчика.

– Что они рассказали? – с интересом спросил Костя.

– Ничего. Не успели. Их даже не довели до меня. Мы так и не поняли, кто они такие. Народ обозлён. Судя по мордам – европейцы. Документов нет.

– Неужели пиндосы?

– А чёрт его разберет. Здесь теперь, как в ковчеге, каждой швали по паре. Сняли с радиста бронежилет, а он возьми и взорвись. Одного нашего бойца покалечило.

– Ну да, – вспомнил Костя свою эпопею, – в Грузии то же самое, в бронежилетах – система «свой-чужой». Как она работает, никто не знает. Американская штучка.

– Вот я о том же, – вздохнул майор. – Есеня, мать твою… да опусти ты автомат! – крикнул он. – Уходим! Здесь больше нечего охранять.

– Есть… – разочарованно ответил Есеня, – бляха муха…

Напоследок он покосился на Игоря Божко. Но у него не было никаких шансов. Один раз Костя видел, как Игорь справился со здоровенным мужиком, который, получив оружие в руки, возомнил себя богом. Так вот, Игорь отобрал у него автомат и избил до такого состояния, что мужик начал просить прощения. После этого Игоря очень и очень зауважали, а некоторые стали побаиваться.

***

– Занятный майор, – сказал Сашка Тулупов, когда они выехали на Университетскую. – Надо будет к нему заехать.

– Да, – согласился Костя. – Только бензин почти весь слил.

Сашка держал свой АК-74М между колен стволом вверх и, вообще, похоже, не имел понятия, как с ним обращаться. Он всего-то работал в редакции полгода, и когда Костя принимал его в штат, то, конечно, не знал, что через полгода они вдвоем окажутся в самой горячей точке СНГ.

– Ковбой, у тебя оружие на предохранителе?

– Ну?…

– Я говорю, поставь на предохранитель. Да не целься в меня. Вот… блин!.. Поставил, ковбой?

– Поставил.

– Хорошо хоть аппаратуру не украли, – подал голос Игорь, который, задрав ноги в офицерских хромовых сапогах, устроился на заднем сидении между тарелкой, треногой и ящиком с оборудованием. Он весело крутил головой в предвкушении развлечений. – Я эту встречу ещё месяц назад предвидел.

– С кем?! – удивился Костя, который уже и забыл о часовом.

– Ну, с этим… Есеней. Я знал, что он машину заныкает.

– Дался он тебе, – примирительно сказал Сашка.

– А вот и дался! – упорствовал Игорь. – А вот и дался! Я, может, всю жизнь борюсь против таких олухов!

– Так что же ты тогда выделывался? – спросил Костя, внимательно следя за дорогой и объезжая две воронки напротив школы, – ему хотелось подсказать очевидные вещи, которые для Божко, видать, были совсем неочевидными.

– Иначе бы не отдал! – хвастливо сказал Игорь.

Костя понял, что разговаривать бесполезно, а Сашка только расхохотался. Весело ему было смеяться над чужой бедой.

Божко чувствовал себя на этой войне, как муха на варенье, – обжирайся не хочу. Он знал, когда надо было бежать, когда падать, когда смеяться, а когда плакать. Единственно, с чем он не мог справиться – это с алкоголем. Алкоголь делал из него зверя, поэтому с Игорем старались не пить. Пил он только с теми, кто не знал его особенностей. И пили только один раз, больше никто искушать судьбу, ну кроме Кости, разумеется. На Костю он почему-то реагировал дружелюбно. Ох, и песни они пели, но тихонько в самых глубоких подвалах.

Теперь в этой части городе можно было заправиться только в одном месте – на Панфилова. Ближайшая по Университетской было сожжена десантом «оранжевых» ещё месяца полтора назад.

Вначале пришлось проехать мимо общежития университета – запах стоял невыносимый. С тех пор апрельский запах тополиных почек, усыпавших дорогу и тротуары, стойко ассоциировался у Кости с запахом смерти, и он на долгие годы перестал любить весну. Общежитие было первой жертвой первой же бомбы, а так как бомбёжка производилась ночью, то и народа в ней было под завязку. Стекляшка «Цветы» во дворе уцелела, а от здания ничего не осталось, только перила магазина «Украина» и крыльцо со скользкими плитками. Тех, кто был снаружи, похоронили, а те, кто остался под тонными кирпича, так и остались там лежать.

Костя по водительской привычке притормозил на перекрестке, но так как светофоры давно не работали, а машины стали большой редкостью, то, покрутив головой туда-сюда, поехал дальше на третьей скорости, чтобы не налететь на камни или не попасть в яму. Чем ближе они приближались к центру, тем сильнее были разрушения. Зато народа было побольше: кто-то копался в развалинах, кто-то тащил бидоны то ли с водой, то ли с самогоном. На площади перед универсамом дрались из-за мешка гнилой картошки. Пока двое выясняли отношения, третий – утащил злополучный мешок. Божко долго смеялся, схватившись за бока: «Ой, мамочки!» На перекрестке продавали прошлогоднюю кормовую кукурузу – твердую, как шарики из подшипников. Толпа из старух смиренно заворачивалась хвостом вокруг обгоревших ларьков. В больничном дворе травматологии шныряли тёмные личности.

– Грабят… – равнодушно констатировал Сашка.

– Остановимся?.. – живо предложил Игорь, высунувшись в окно и издав разбойничий свист.

– Нет, – сказал Костя, представив себе, на кого они могут нарваться, необученный Тулупов и он – не умеющий толком стрелять даже из пистолета, плохое войско. А если Божко подстрелят, то задание пойдёт насмарку. Пусть грабителями полиция занимается.

– Жа-а-аль… – процедил Игорь, в азарте поворачивая голову так, что едва не свернул себе шею.

Был он горяч, но отходчив по-своему, со своими завиральными мыслями и идеями, которые давали пищу его воображению: если на бумаге было написано, что в мире людей существует, например, такое явление, как чтение мыслей, то Игорь был уверен, что обладает способностями их читать. И без всякого смущения проделывал всякие забавные фокусы, которые ему изредка удавались.

На следующем углу дома им повезло: прямо из машины торговали сушками. Костя тормознул сбегали вернулся с полным кульком.

– Пять тысяч отдал, – сказал он, бросая кулек на сидение рядом с Божко.

Они понеслись дальше, жуя черствые сушки. Вообще, у Кости создалось впечатление, что город бомбили без всякой системы, для устрашения или для того, чтобы разорить конкурентов. Новая «оранжевая хунта» всё ещё мыслила клановыми мерками. Зачем-то перепахали сквер на Планетарии, но в «Сити-центре» вылетели только окна. Зато разнесли вдребезги стадион «Донбасс-Арена» – наверное, потому что в него было легко целиться. Центральная площадь города осталась цела, зато изрядно разбили парк вдоль реки, но на ДМЗ[16] не упало ни одной бомбы. Видно, кому-то завод приглянулся. Говорят, даже зачем-то взорвали плотину на Кальмиусе, и вода ушла, затопив южную часть города. В шахтоуправление Засядько попали три бомбы и ещё три в окрест. Говорят, обрушился центральный ствол. Шахта принадлежала кому-то из регионалов.

Некоторые здания были целыми, но выгоревшими изнутри. Это произошло, когда правительственные войска под чёрно-красными флагами и этномутанты всех мастей приехали на автобусах и рассыпались по городу. Они стали бросать зажигательные гранаты в окна первых этажей и стрелять по прохожим. Всё это было сделано в отместку на решение Чрезвычайного всеукраинского съезда депутатов всех уровней о создании Федеративной Украинской Восточной республики. Новая «оранжевая хунта» заклеймила Съезд «пятой колонной Москвы». И всё из-за того, что Олеся Тищенко не согласилась с результатами выборов две тысячи пятнадцатого года, хотя эти результаты точь-в-точь повторили результаты предыдущих выборов. Виталий Ясулович, непонятно, экс или не экс, по наивности своей апеллировал к свободолюбивому Западу, у которого на этот раз были развязаны руки: покоренный Афганистан лежал в пыли, проблема с Ираном была решена самым радикальным образом – его разбомбили, ввергнув «в каменный век», о Ливии уже все забыли. Запад больше не нуждался в России. На неё уже никто не оглядывался даже в вопросе ПРО, о которой так и не договорились и которая под лозунгом: «Русские иду!», спешно возводилась в бывших странах Варшавского договора. У Америки чесались руки выйти из кризиса за счет кого-нибудь третьего, а тут подвернулась неугомонная Олеся Тищенко со своими проблемами. На майдане снова кричали: «Геть русских на ножи! На ножи! Утопим москалей в жидовской крови, крови!» Узколобые этномутанты из мрачных галицинских лесов разорялись: «Хай гирше, та инше!»[17] До поры до времени за их спинами прятались поляки, привыкшие ловить рыбку в мутной воде. Но на днях польский президент Ярослав Качинский, выигравший выборы на волне милитаризма, вдруг заявил права на Волынь и Галичину, чем поставил их союзников – «оранжевую хунту» в двусмысленное положение. Олеся Тищенко в который раз сделала вид, что не произошло ничего из ряда вон выходящего. А США даже похвалил её за толерантность и высказались в том смысле, что современные взгляды поляков не имеет под собой исторического основания. Но это было слабым утешением. Украине перед всем миром дали пощёчину. Ясно было, что всё зависит от того, как поведёт себя в ближайшее время Россия. А Россия почему-то молчала. Одна надежда была на то, что русские долго запрягают, зато быстро ездят. Все чего-то ждали, ждали какой-то развязки, а она всё не наступала и не наступала. И от этого на душе было горько.

На этот раз Запад объявил, что выборы недействительны, что они подтасованы и что в этом виновата ни кто иной, как всё та же Россия – союзница Виталия Ясуловича. Пресса захлебывалась в потоках злобы и клеветы. В Украине возникла патовая ситуация. Виталий Ясулович понимал, что отдать власть – значило принять лицемерную позицию своих оппонентов. Народ бы его не понял. Впрочем, на народ, о котором вспоминали только в день выборов, ему было наплевать, ибо он не мог поссориться с Западом. Олеся Тищенко, которая отсидела четверть срока, в открытую заявляла о реванше. Её националистические лозунги не оставляли сомнения в том, чья кровь прольётся первой и очень быстро – быстрее, чем ворона перелетит Днепр. Долгие и нервные судебные разбирательства ни к чему не привели. По Западной Украине и в Киеве прокатилась волна политических убийств. Шустрые люди в районах и областях захватывали власть – пусть на день, пусть на неделю или месяц, но потешить душу и свести счеты с противниками. Политически ангажированная полиция захлебывалась в собственной беспомощности и вяло металась в поисках преступников. Банды возникали, как грибы после дождя. Окрестности городов стали реально опасными. Население хуторов и деревенек бежало в мегаполисы. По перелескам бродил брошенный скот. Стаи собак загрызали одиноких путников и грибников. В городах банды поделили районы и пока ещё из скромности собирали дань по ночам. Остатки бизнеса уносили ноги кто куда мог. Банки срочно вывозили капиталы за границу. Железная дорога функционировала, как в гражданскую войну – кто больше заплатит. Возобладал натуральный обмен. На атомных электростанциях катастрофически сокращалась численность персонала. Морские порты замерли в безденежье. Самолёты не летали. Армия разбегалась от голода и холода. Создалась такая ситуация, когда Украину можно было брать голыми руками. В этот момент Олеся Тищенко и продала её Западу за власть.

В политической неразберихе она провозгласила себя президентом. Ясулович, который не сложил с себя власти, воззвал к справедливости, но Запад оказался глух, как трухлявый пень. Ободрённый тремя победой на Востоке, он решили, что настала пора России платить по счетам мирового кризиса. Было такое мнение: или всё задарма, или мы вас раздавим и сами возьмём. В общем, что получится. Многие понимали, что это третья мировая война. Но подобные доводы глохли в трезвоне воинственных призывов англосаксов. Затаенная вражда выплеснулась с новой силой. У Запада возникла идея назло России, дабы раз и навсегда поставить её на место, повторить в Украине Югославский вариант и принудить её к вступлению в НАТО. Для этого надо было создать почву в виде общественного мнения. План назывался «ковер демократии». Так коряво это переводилось на русский язык. Имелась ввиду, застелить «ковром демократии» все не застеленные страны и покончить с этим вопросом раз и навсегда. В хотя была пущена вся пропагандистская машина, её цинизму не было предела. Писали о том, что русские на Западной Украине якобы отрубают мужчинам указательный палец на правой руке, чтобы они не становились солдатами, что существуют специальные отряды, которые охотятся в галицинских лесах за настоящими патриотами – этномутантами, и что их распинают в назидание другим, как Христа. Приводились какие-то мутные фотографии. Расследований, конечно, никаких не было под предлогом более насущных проблем и нехватки полицейских кадров. Писали ещё и другие небылицы: о стерилизации украинских женщин, о запрете украинского языка, о депортации «титульной нации» из восточных провинций в Россию, где якобы были созданы лагеря смерти, назывались цифры: полтора-два миллиона, стращали бородатыми людьми с винтовкой и медведями и всякой прочей ерундой из стандартного набора страшилок для западного обывателя. Однако этого было недостаточно, нужны были факты геноцида русских над украинцами, особенно над теми, кто жил в Западной Украине. На этом этапе развития событий Костя и попал в Донецк. В принципе, ничего антиукраинского здесь он не увидел. Донбасс тяготел к России издавна и выглядел как провинция России, за исключением остатков рекламы и названия магазинов. Но ему объяснили, что и при советской власти магазины назывались на украинский манер типа: шкарпетки[18], перукарня[19], или зупинка[20] и пр. И никто ничего не запрещал. Украинский язык и литературу изучали в средней школе, техникумах и в университетах. А все националистические страшилки были придуманы националистами и «оранжевой» властью, дабы оправдать геноцид русского населения. Надо же было чем-то пугать «своих» избирателей. Украинская же литература была слишком мала по сравнению с русской в силу вполне закономерных исторических причин: несопоставимости двух стран как по численности населения, так и по площади. Поднять её до мирового уровня была затаённая мечта националистов ещё первой мировой войны. Разумеется, у них и у новой власти ничего не получилось и не потому что никто не хотел, а потому что «потребителей» украинского языка было слишком мало. Все их многолетние старания были похожи на Сизиф труд. Пыжиться, чтобы допрыгнуть до великана, напоминало Моську из басни Крылова. Поэтому в ход пошли приёмы от искусственного поддержания украинских издательств любой ценой, что было нонсенсом в условиях свободного рынка, до убийства русскоязычных писателей и сжигания их книг, что отнюдь не способствовало объединению страны и разжигало межнациональную рознь.