Роман «Шекспир»

Здесь, среди старинных книг и судебных прецедентов, он искал ответы на вопросы, которые мучили его ещё с тех пор, как он лежал в постели в Падуе, сражённый лихорадкой. Он видел в каждом законе, в каждом параграфе не просто слова, а ключи к разгадке великой тайны мира, где человек всегда находится на грани между жизнью и смертью, между свободой и обязанностью.

Граф Роджер Ратленд и Елизавета Сидни

Весеннее солнце пробивалось сквозь серые, обветренные облака, когда Роджер Меннерс, граф Ратленд стоял в большом зале своего поместья. В этот день он женился.

5 марта 1599 года, день, что должен был бы стать торжественным и радостным, казался ему тяжёлым, как кандалы, что надели на его душу. Гулкие шаги разносились по мраморным плитам зала, но ни этот день, ни яркие одежды его молодой жены не приносили ему утешения. Всё это было лишь частью великого спектакля, в котором ему досталась одна из главных ролей – роль мужа четырнадцатилетней девочки.

Елизавета Сидни стояла рядом с ним, хрупкая и невинная, с глазами, полными смущения и тревоги. Её отец, великий поэт Филипп Сидни, умер от ран, полученных на поле боя, оставив её маленькой и неготовой к взрослой жизни.

Роджер знал её имя задолго до того, как увидел её лицо. Дочь национального героя, гордость английской знати. Как можно было не восхищаться её фамилией? Но за титулами и славой скрывалась реальная жизнь – жизнь, в которой 14-летняя девушка, практически ребёнок, отдана в жёны мужчине, которого едва знала.

Этот брак был политическим союзом, навязанным родственниками Роджера и одобренным самой королевой. Неважно, что за этими стенами бушевали страсти, политические интриги и война за влияние. Семейные связи и титулы были важнее всего. Роджер чувствовал себя, как марионетка, лишённая права на собственные желания и чувства. В его жизни было достаточно таких событий – где его воля не значили ничего перед долгом, перед семьёй и государством. Но этот брак… Этот брак был вершиной его внутреннего унижения!

Он смотрел на Елизавету, но видел не её, а своё будущее, затянутое в путы обязательств. Её юное лицо было безмятежным, как будто она ещё не осознала, что её детство закончилось в этот самый день. Она была просто пешкой в великой игре… и возможно её душа не поняла, какая судьба её ожидает. Но Роджер, обременённый своими собственными переживаниями, не мог позволить себе думать о её судьбе. Он пытался найти в себе тепло, какую-то нежность, но холод, внутренняя пустота заполняли его мысли.

Родственники и придворные шептались в углах, улыбаясь и переговариваясь, словно всё это было лишь приятным делом, обязанностью для галочки. Их волнения касались только политической выгоды, статуса, который приносил этот брак. В этих головах не было места ни для Роджера, ни для Елизаветы, для их судеб и чувств. Взрослые говорили о будущих детях, о продолжении рода, но никто не говорил о счастье. Счастье не имело значения.

Когда церемония завершилась, и зал наполнился ритуальными словами поздравлений, Роджер внезапно почувствовал себя ещё более чужим. Все эти лица, знакомые с детства, теперь казались ему масками. Он не был хозяином своей судьбы. Он был лишь тенью самого себя – человека, который мечтал обрести свободу, вырваться из железной клетки своего титула… но вместо этого, оказался закованным ещё крепче.

Елизавета стояла рядом с ним. Её руки были сложены, а глаза, будто бы туманные, смотрели в пустоту. Роджер хотел сказать ей что-то, что могло бы сломать этот лёд, но слова застряли в его горле. Всё, что он мог предложить, это молчаливое признание – признание в том, что они оба стали жертвами не своей воли, а великой игры, которую вели за их спинами. Она была слишком молода, чтобы понять, а он – слишком сломлен, чтобы объяснить.

Но даже среди этого холода и отчуждения была одна вещь, что связывала их – боль утраты, скрытая за всей этой помпезностью. Роджер тоже был сыном времени, когда мальчики теряли отцов, когда мужчины умирали ради чести, ради королевы, ради славы, что светила лишь миг перед тем, как обернуться мраком.

«Мы оба дети ушедших героев, – подумал он. – И мы оба живём в мире, где для нас уже всё решено».

Всё началось вскоре после свадьбы. Граф Роджер Ратленд, ещё не оправившийся от ощущения собственной несвободы, вдруг почувствовал пульсирующую волну – желание вырваться, снова стать хозяином своей судьбы, пусть на миг.

Он был произведён в пехотные полковники, но звания и титулы, что сыпались на него, как дождевые капли, не приносили облегчения. О, как яростно он ненавидел эту жизнь! Всё, что было в его власти, казалось ему пустым фарсом!

Ирландия

И вот, весной 1599года, словно загнанный зверь, Роджер сделал то, что в нём давно зрело – он самовольно присоединился к походу графа Эссекса в Ирландию. Глупость? Конечно. Но разве он не был свободен в своём отчаянии? Этот поход был шансом вновь почувствовать себя человеком, а не титулом.

Без разрешения королевы, без одобрения её воли – одно это заставляло его сердце биться сильнее! Роджер присоединился к армии, и на время его душа, словно ощутив дыхание свободы, наполнилась новой силой!

Но война в Ирландии была жестокой, безжалостной, как и сама жизнь. 30 мая того 1599 года, после взятия крепости Кахир, его произвели в рыцари. Он стоял среди этих мрачных руин, испачканный грязью и кровью, и смотрел на далёкие холмы, где в небе медленно поднимался туман… Рыцарь… Ещё один титул: что это изменило? Пожалуй, только ещё сильнее заковало его в цепи обязанностей перед страной и короной.

Театр

Королева Елизавета, узнав о его самовольной выходке, немедля настояла на его возвращении в Англию. В июне 1599 года он снова стоял в стенах дворца, снова ощущая тяжесть собственной судьбы. Ему всё чаще казалось, что жизнь – это один большой театр, где он играет роль, которую ему навязали, а не ту, которую он выбрал сам. Но даже здесь, в сердце придворной суеты, Роджер нашёл утешение. В театре!

С каждым днём его шаги всё чаще вели не к королеве и её прихотям, а к сцене, где он вместе со своим другом графом Саутгемптоном находил забытьё в трагедиях и комедиях Шекспира… Это были не просто пьесы – это было бегство! Бегство от собственной жизни, от обязанностей, от душевной пустоты! Он смотрел на сцены смерти, любви, измены, и чувствовал, как эти чужие страсти проникают в его собственную душу, делая его на мгновение свободным!

– Что королева? – думал он. – Что ей до моих чувств? Я – её слуга, её марионетка… но здесь, в театре, я могу быть самим собой! Здесь никто не смеет мне диктовать, как чувствовать!

Но придворная жизнь не отпускала. 10 июля 1599 года Роджер получил степень Магистра Искусств в Оксфорде. Ещё один шаг, ещё одна ступень. Казалось, его судьба была написана заранее, как пьеса, где все реплики распределены.

Вскоре после этого он отправился в Голландию, служить под началом графа Нортумберленда… Бои, стычки, жизнь среди офицеров – всё это было однообразным повторением… Ни война, ни долг не приносили Роджеру утешения.

И вновь Англия. 14 июня 1600 года его назначили на почётные должности констебля Ноттингемского замка и хранителя Шервудского леса!

Снова титулы, снова почести… Теперь он охранял землю, о которой ходили легенды. Шервудский лес – символ свободы, приключений, разбойников и героев. Но для Роджера это было лишь ещё одно напоминание о том, как его собственная свобода была утрачена.

Каждое утро, объезжая земли, он вглядывался в чащи, надеясь увидеть там тени тех, кто жил не по законам королей, а по своим собственным. Но лес молчал, как и всё его окружение. Все великие герои были лишь выдумками, сказками для тех, кто не мог вырваться из оков реальности.

Мятеж и казнь Эссекса

Глухая февральская ночь 1601 года. Под низким, мрачным небом Лондона, где ветер метался, словно пёс, в поисках своей стаи, в доме графа Эссекса, в мрачной затхлой комнате сидел Роджер Ратленд. В его глазах был холод – тот самый, что не берёт ни один огонь. Он знал, чем всё закончится. Все знали… и всё равно шли до конца!

– Роджер, что ты думаешь? – граф Саутгемптон наклонился ближе, его лицо скрывали тени.

Ратленд медленно поднял взгляд. Казалось, его мысли были где-то за гранью этого мира.

– Думаю, – ответил он, тяжело вздыхая, – что конец уже здесь, Генри. Мы – лишь фрагменты мозаики, которой суждено развалиться. Эссекс уже не спасётся.

Граф Саутгемптон нервно рассмеялся.

– А что, если это всё… бессмысленно? – прошептал он, вглядываясь в лицо друга. – Что, если мы слишком поверили в его правоту?

– Слишком поздно думать о смысле, – грубо перебил Ратленд. – Мы связаны одним узлом. Если он рвётся, рвёмся и мы. Корабль тонет, но я не стану скакать за бортом, подобно крысе.

Тишина повисла между ними, как топор, готовый упасть. Саутгемптон тихо вздохнул и сел обратно, уставившись в угол комнаты.

– Нам всем конец, – шепнул он. – Королева этого не простит.

Ратленд пристально посмотрел на него.

– Мы знали, на что шли. Нет возврата. Королева не забудет ни наш мятеж, ни ту боль, что мы ей принесли. Но что оставалось делать? Покорно ждать, как эта старуха растопчет каждого из нас, одного за другим? Нет, друг… Мы сделали свой выбор.

Раздался стук в дверь. Открылась она мгновенно, и стражник с суровым лицом шагнул внутрь.

– Графы, пришли за Вами. Эссекса берут. Сопротивляться не пытайтесь.

Ратленд молча поднялся. В его глазах читалось что-то странное, мрачное – как будто эта комната была ему тюрьмой уже задолго до того, как закрылись все двери.

– Ну что ж, пойдём Генри, – с горечью сказал Ратленд. – Пусть нас судят как предателей. Но кто знает, кто здесь истинный предатель.

Они вышли из комнаты, и казалось, что каждый шаг отдавался эхом в пустоте времени… В доме Эссекса всё было так же мрачно и тревожно, как и несколько недель назад, когда заговор только начинался.

23 феврала 1601 года Эссекс стоял на эшафоте. Толпа ревела, но лица были безразличны. Роджер смотрел на своего друга, графа Саутгемптона, рядом с которым стояли младшие братья Роджера – Фрэнсис и Джорж. Они молчали, как и подобает людям, чья судьба решена.

– Это кончено, – тихо произнёс Саутгемптон. – Теперь наша очередь.

– Нет, – холодно ответил Ратленд. – Мы живы… Пока живы.