В будущем все по прежнему

– Кто еще тут у вас есть?

– Кролик-вампир, – вздохнул Моше.

– А этот что творит? Головы резцами отгрызает?

– Что вы! Он же кролик, на морковке специализируется.

– Морковь грызет?

– Зачем? Говорю вам, вампир. Высасывает.

– И много… насосал? Урожай в опасности?

– Ерунда, за месяц килограмм десять портит, не больше. Пока самку не нашел, потомства нет, можно не беспокоиться.

– А у кого есть потомство?

– Да вот рыбокит, к примеру. Как кит, только размером с рыбу. В реке у нас водится. Потомство его с пивком наши мужики трескают за милую душу! Рекомендую.

– А почему потомство?

– Дак сам-то он кому нужен?! Костлявый больно, да еще и, чуть что, дерется…

 Иван чувствовал, что начинает закипать. При первом упоминании о крысозяблике он покосился на оставленный у порога арбалет с заговоренными от оборотней стрелами и подумал, что зря его там оставил. Надо бы под рукой иметь. Но теперь, после "доходчивых" объяснений, ему казалось, что скоро этот арбалет он вставит в середину огненной бороды. По самые гланды.

– Послушайте! – он вскочил с лавки, подошел к окну и посмотрел на улицу.

 Солнце только-только скрылось за горизонтом, и как раз в этот момент один из ближайших домов неожиданно потряс сильнейший удар. Он дал крен и рухнул наземь в столбе из пыли и штукатурки.

– И все это натворили ваши оборотни? Зяблик, крыса и попугай?! Кто у вас тут реально погромы устраивает?

– Ну, есть еще мышь-мертвая голова, перекати-поле, журавль в небе, синица в руке – так с рукой вместе и летает, в нее и гадит. Нашу реальность большой шутник придумал, я справки наводил, он, стервец, подрос и сейчас в Мулен-Руж комиком работает.

 На улице кто-то истошно заорал, раздался грозный рык, будто сразу десяток львов заявил о своих правах на территорию. Что-то гулко, страшно бабахнуло. Из-за угла ближайшей избы вылетело целое бревно и с грохотом врезалось в стену дома Моше, всего в метре от окна, в которое выглядывал Хельсинг.

– Закат… – пробормотал Моша, – может, выпьете? Самогон крепкий, на моркови, испуг как рукой снимет. И для глаз морковка полезна.

 Иван, не отвечая, прыгнул к арбалету и начал взводить курки. Заговоренные стрелы сухо выщелкивали из обоймы на ложе. Моше смотрел на эти приготовления с непонятной тревогой.

– Что вы мне голову морочите, – бросил ему Иван, – это перекати-поле сейчас только что бревном кинуло?

– Не знаю, – пожал плечами Моше, – может, и так. Только он обычно кирпичи предпочитает. Или просто битой бейсбольной в харю заехать… А что вы там с арбалетом делаете? Никак стрелять собрались.

– Еще бы! – воскликнул, проверяя короткий обоюдоострый меч, Иван, и ловко закинул его в ножны за спину.

– Нет, не пойдет. В контракте я ясно указал – только магическими средствами. Так, чтобы они раз и навсегда приняли требуемый облик, и перекидываться прекратили.

 Иван, опешив, остановился. В такие тонкости контракта он не вникал, глянул только, что речь идет про оборотней – а с этой братией разговор был всегда короткий и без затей.

– Да какая вам разница, в кого кто перекидывается, если они такие вещи творят?! – изумленно сказал Хельсинг, хотя требуемый магический настой у него все же был – бутылек с ним входил в состав стандартного снаряжения.

– Потому что когда они мыши да зяблики, то милейшие существа, – Моше встал, широко расправил грудь, натянул на широкие плечи стеганую фуфайку, – но по ночам вся эта сволота превращается в людей. В мире земли эти милые граждане мечтали попасть туда, где смогут стать оборотнями. И это место они нашли. Но желание исполнилось не совсем так, как хотелось бы – спасибо пареньку из Мулен Руж. Сила и сверхспособности после захода солнца, в человеческом облике, а днем – унизительное обличье зверька, птички, бабочки. И каждую ночь, обозлившись за день в шкуре выхухоли или синицы, они нам тут доказывают свою крутизну. А утром шасть в кукурузу – и нету!

– Так вы их хотите… – начал догадываться Иван.

 Рязанский еврей достал из-за печи пузатую четверть с самогоном.

– Лейте свой настой сюда, доктор, – сказал он, – и оставляйте арбалет с мечом в избе. С этим безобразием пора кончать, иначе мы тут так и будем все время заборы да хаты чинить, а не урожаи собирать. Сейчас пойдем с ними выпьем, а на рассвете произнесете свое заклинание. И чтобы из кукурузы они больше – ни ногой!

Деловой подход

Утро только-только начиналось, но Сак Бессонов уже встал и пил кофе – тихо матерясь, глядя сквозь пуленепробиваемое стекло форта в предрассветную темень. Вчера аборигены опять не пришли – как и позавчера и всю неделю до этого. Хорошо хоть зеркала и бусы не относятся к скоропортящимся товарам. Он бы с радостью отправился на разведку, но нельзя – договоренность с населением сдвига запрещает. И не исключено, что задержка – "проверка на вшивость". Нарушишь границу, они уничтожат и тебя, и маяк. Такое уже бывало – если местные не желают тебя видеть, ты растворяешься в ткани их сдвига со всем своим барахлом.

 Почему? Этого не знали даже ученые, а уж Сак и подавно. О методике сдвига ему было известно не больше, чем домохозяйке об устройстве микроволновки. Заходишь в переноску, жмешь на кнопку и ты уже в одном из тысяч миров, которые находятся "где-то": может быть в промежутках между атомами, может быть в альтернативной вселенной, а может, в соседней комнате.

 Поле Сдвига разносило по этим мирам все, что в него попадало. Чтобы не сбиться с пути, цеплялся маячок, настроенный на сигнал точно такого же в точке прибытия. Вот и все. Новые миры назвали Сдвигами, а их обитателей – сдвинутыми. Возможно, потому что предмет перед исчезновением в поле выглядел так, будто его размазали в пространстве.

 Сак допил кофе и стал смотреть, как выглядывает из-за горизонта солнце. Светило, цветом походившее на воду в не чищеном аквариуме, высунуло краешек неровного диска, оглядело прогнивший сырой мир и снова исчезло – похоже, передумало здесь появляться. Но нет – его лик старика-утопленника снова вернулся и медленно пополз вверх по небосклону. До чего тоскливые здесь рассветы!

 Сак отвернулся. Он пятнадцать раз приобретал право на пеленгатор новых миров, истратив на это почти все наследство бабули. Но все миры, куда заносило его маяки, были безжизненны. Позже он узнал, что так было в 999 из тысячи случаев. И лишь с этим сдвигом ему повезло. Поначалу из-за царившей здесь тоски он посчитал его бесперспективным. Уж курорт в этом болоте точно не устроить. Но через неделю объявились гоблины и предложили люп. И за пять лет торговли, не выходя из форта, он сделал себе состояние. И притом никакой конкуренции! Никто не может появиться здесь без его ведома – код сигнала для маяка знает лишь Сак. Он единоличный владелец сдвига, до тех пор, пока тот не перейдет государству, но до этого еще шесть лет.

 Только бы эти чертовы аборигены поскорее явились… Если с этой сделкой выгорит, он уже точно отойдет от дел, поручит их сыну, а сам навсегда обоснуется в своем особняке на Амударье.

 Сак вздрогнул от неожиданности: в окне стояли, колеблясь под секущими струями, две худые рослые фигуры с хоботами вокруг грибообразных голов – местные. В руках у одного был небольшой мешочек – значит, пришли с люпом.

 Сак натягивал защитный костюм судорожно, не попадая в рукава и путаясь в массе хоботов. Хорошо хоть у них две конечности – не нужно вживлять в тело сенсоры управления второй парой, как приходилось делать некоторым его коллегам. Ведь никто не знает, как туземцы отнесутся к твоей настоящей внешности, лучше походить на тех, с кем торгуешь. С костюмом готово! Теперь переходник, откачка воздуха, бусы и зеркала (два неприподъемных мешка, хорошо еще, что костюм снабжен мышечными усилителями), переговорное устройство.

 Он вышел наружу и уперся в грудь одному из аборигенов. Ну, натуральный гоблин – наросты, черные пульсирующие вены поверх липкой кожи, стрекозиные глаза… А хоботы эти – мама родная! – они же постоянно забираются друг в друга. Весна у них, что ли?

– Привет, – переводчик передал Саку слова гоблина ласковым женским голоском, – была водяная буря, и мы задержались.

– Дороги залило? – как можно более вежливо поинтересовался Сак.

– Нет, в водяной буре легко поймать водяную крысу. Они очень вкусные, только нужно есть сразу, пока между пальцев не просочились. Торговать будем?

 Сак героически подавил рвоту и покачал головой. Как и у некоторых африканских народов, у аборигенов этот жест означал согласие.

– Отличные бусы, великолепные зеркала, меняем как обычно? Мешок на мешок?

 Первый абориген кивнул.

– Почему нет?

– Ты нас обманываешь, чужестранец, – проворковал переводчик, едва стихли свистящие звуки, которые издавал один из незанятых самокопанием хоботов, – в твоем мире люп ценится намного больше, чем то, что ты даешь нам взамен. Два мешка за один. Или конец торговле.

 Эти требования его зеленые друзья выдвигали вот уже два года кряду. И с тех пор он не увеличил цену даже на пару бусинок. Сак вздохнул, и стал перечислять сложности, с которыми он сталкивается. Что товар его редкий и контрабандный, что сотни рабов трудятся, день и ночь не покладая конечностей, чтобы наполировать мешок зеркал и напились столько же драгоценных бус. За один кристалл люпа – по своим свойствам не уступающий чистейшим алмазам, он мог дать и сто мешков зеркал. Но, во-первых, переброска грузов на сдвиг стоила немалых денег, а во вторы, плох торговец, который не торгуется. Да и что, если в следующий раз они опять потребуют больше?

– Хорошо, – прервал его, наконец, гоблин, – но в другой раз мы снова потребуем больше.

 "Давай, – подумал Сак, – интересно, сюда каждый раз приходят новые идиоты, или просто эти двое ни черта не смыслят в торговле?"

– Я дам еще… четверть мешка, если вы возьмете меня к себе в селение, – вслух сказал он, – и еще по пять зеркал и бус для ваших женщин – в подарок.

– Ха! Какая женщина решится одеть зеркало? – подал голос второй гоблин. – Это занятие для храбрых. Для мужчин.

 Первый абориген просто печально покивал головой:

– Мы не можем. У меня шесть зеркал, у него пять – мы самые храбрые в селении. И то мы боимся, когда встречаемся с вами.

 "Ага, значит, идиоты все время одни и те же!" – ухмыльнулся про себя Сак.

– А остальные страх как боятся! – продолжал гоблин. – Если вы выйдете за пределы отметок, – хоботы перестали резвиться друг с другом и указали на желтые валуны, окружавшие бункер в радиусе пятидесяти метров, – они решат, что вы им угрожаете, и будут воевать.

– А нельзя ли с ними договориться? Ведь у нас много общего, – не сдавался Сак.

– Нет. Между нами мало общего. Ваша верхняя кожа не обманывает нас – мы видим, какие вы под ней, мы изучили ваш настоящий язык. Вы нам не нравитесь, но нам нравятся бусы и зеркала. Если вы выйдете за пределы отметок, будет война.

 Саку потребовалось все его мужество, чтобы сохранить видимость спокойствия. Оказывается, они способны видеть сквозь костюм-имитацию! И сумели изучить речь. А узнать, что происходит в бункере, они могут? "Вернусь, выброшу все диски с порнухой к чертовой матери!"

 Гоблины синхронно повернулись, вскинули на плечи мешки с зеркалами и, неуклюже переваливаясь, пошли восвояси. Они никогда не прощались.

– Приятно было работать! – как обычно вдогонку крикнул Сак. – Значит, через неделю!

 Второй гоблин, не оборачиваясь, неожиданно поднял вверх руку-ласту. Второй дернул в его сторону головой, и конечность тут же опустилась.

 "Точно, – решил Сак, – ко мне все время ходили два гоблина. Главный и еще один. А теперь со вторым что-то произошло, и первый взял с собой новичка. Значит, им знакомы хорошие манеры. Просто у первого дурной характер. Ну, еще бы – он ведь у них самый храбрый. С шестью-то зеркалами… Как бы поговорить со вторым наедине? Может, тогда наметились бы какие-то подвижки…".

 Финита ля комедиа!

 Первый гоблин зашел за самый большой валун на границе резервации Сака Бессонова, потрогал нарост на лице, и его хоботы прекратили безумную оргию. Он обернулся к спутнику и уставился на него стрекозиными глазами:

– Я говорил, чтобы ты помалкивал и не лез в разговор? – начал он ровным голосом. – Лучше бы я дождался, когда выздоровеет твой брат! Никуда бы этот Сак не делся – подождал бы еще неделю. И мы бы без зеркал обошлись – отнесли бы из прошлых запасов, у меня там еще два мешка осталось. А что теперь он подумает? Неизвестно еще, что он может подумать. На водяных крыс он охотился!

– Но Ига! Это была импровизация! – запротестовал второй гоблин.

– Еще одна такая импровизация, и ты погубишь все дело. Импровизируй в своем театре! Здесь я хозяин! Если бы мой маяк залетел сюда на неделю раньше, мне не пришлось бы ломать эту комедию. Но до тех пор, пока этот болван сидит в бункере и таскает товар, оплачивая накладные расходы, я не хочу, чтобы понял, что его водят за нос. Что если он заподозрит подвох и решит попутешествовать? Отсюда до Розовых на машине всего три дня пути.

 Гоблин по имени Ига вздохнул и оглядел путь, который им предстояло пройти – километров десять по пересеченной местности до подножия серо-зеленых холмов на востоке. Там его блокпост, благоустроенный куда лучше, чем бункер Сака. Туда поле забросило его маяк через пять дней после того, как Бессонов зарегистрировал свое право на этот сдвиг. По закону Иге – а если правильно, Игорю, находиться здесь было нельзя. Но Сак не знал, что он здесь. И до тех пор, пока он считает себя самым удачливым дельцом на сдвигах, его бояться нечего. Риск развязать "войну" с гоблинами и потерять все, слишком велик, чтобы Сак решился на разведку…

 Игорь поправил на спине тяжелый мешок. Хорошо, что в этих костюмах есть мускульные усилители. Иначе "тачку" пришлось бы прятать где-то неподалеку, а это лишний риск.

– Пойдем, – бросил он спутнику. – На базе попьем кофе, возьмем сухпай и в дорогу. Времени немного, итак опоздали сильно. В трех днях к востоку за эти два мешка нам дадут килограмм двадцать отличного люпа!

Эволюция Го

 Мир полон подсказок, которые мы в слепоте своей не замечаем. Подсказки везде. Кто бы мог подумать, что слова "начало" и "конец" в русском языке происходят от одного слова "кон". Эту лингвистическую мудрость можно перефразировать: то, что на первый взгляд кажется концом, зачастую всего лишь веха, поворотная точка, от которой начинается отсчет нового времени…

 Символично, что два самых важных в новейшей истории человечества события произошли практически одновременно. 5 мая 2129 года поляк Йожеф Кржевский получил первую полусинтетическую клетку, способную делиться и размножаться. Спустя без малого четыре месяца, 23 августа того же 2129-го, прыгун с шестом, американец русского происхождения Питер Броски обнаружил в своей раздевалке неизвестного господина. Питер собрался позвать охрану, но мужчина остановил его:

– Я не опасен, – сказал он. Услышь эту фразу сотни конкурентов, уничтоженных знаменитым банкиром Робертом Гауссманом, они разрыдались бы в приступе горькой иронии.

– Вы, кажется?… – спросил, вспоминая лицо с обложек, Питер Броски.

– Конечно, – протянул руку Гауссман.

– Чем могу? – Питер аккуратно принял в огромную ладонь пухлую, почти кукольную ручку финансового воротилы.

– Вы установили рекорд, – сказал тот, – 8 метров 50 сантиметров. На метр 15 сантиметров больше, чем предыдущий. Без допинга – это мои люди проверили.

– Да, – Питер не смог не выпустить на волю довольную улыбку, иначе грозившую разорвать его некрасивое лицо.

– Продайте мне его…

После того, как стих смеховой гром – реакция Питера Броски на самое неожиданное в истории спорта предложение, визитер объяснил:

– Я сделал необходимые консультации – юридическая база для нашей сделки вполне надежна. Рекорд установили вы, он принадлежит вам. Отдельного определения сущности спортивных достижений, их отличия от произведений, к примеру, литературного труда не существует. Автор романа вправе продать свои права на него, в том числе право подписывать произведение своим именем. Новый владелец может делать с этим товаром то, что посчитает нужным. Если вы уступите мне рекорд, такие же права будут у меня. Вы получите деньги, много денег. Я – славу.

– Но это же глупо! Пресса тут же все разнесет, над нами станут потешаться. Во всем мире будут знать, что купленный вами рекорд принадлежит мне.

– Отнюдь. Газетные заголовки – товар смертный, он выводится из мозгов примерно с той же скоростью, что и какой-нибудь проглоченный вами гамбургер из организма. А статистика вечна. Через 10 лет о том, что рекорд установили вы, никто и не вспомнит. А если будут помнить – что ж, я займу место первого, кто провернул такую сделку.

Он написал сумму на листке старомодной записной книжки и протянул его Питеру.

– Я… подумаю… – сумел произнести тот.

Питер Броски думал примерно неделю. Спустя семь дней, шесть часов и сорок три минуты в огромном кабинете мистера Гауссмана, на 189-м этаже нью-йоркского здания по Айвенгтон-авеню, в окружении сонма адвокатов, они подписали контракт и пожали друг другу руки. В этот миг произошло редчайшее событие. Гроза, третий час кряду барабанившая в пуленепробиваемое окно, разразилась фонтаном небесного электричества. Молнии попали в распределительный узел системы жизнеобеспечения здания, и на несколько секунд оно погрузилось во мрак. Всполохи белого огня, сыпавшие за окном, оставили в темноте всех, находившихся в комнате. Кроме жмущих друг другу руку Питера Броски и Роберта Гауссмана. Питеру вдруг показалось, что на бледном лице финансиста слишком ярко горят глаза, а за сутулой спиной двумя валами вырастают черные тени крыльев… Свет включили, и он убедился, что перед ним хоть и очень богатый, но все-таки человек – всему виной было дьявольское освещение.

2.

Сделка Броски – Гауссмана наделала шуму. Кто считал финансиста старым дуралеем, кто просчитывал варианты выгоды столь неожиданной покупки. В любом случае до апреля 2139 года о проданном рекорде успели забыть. Но в апреле, спустя почти десять лет, Питер Броски подал в суд, требуя опротестовать сделку. Миллионы, полученные им по контракту, к тому времени успели вырасти в разы, а вот нового рекорда, на что он очень рассчитывал, Броски так и не установил. Суд отклонил иск – в свое время юристы Гроссмана поработал на славу. Но спустя год экс-рекордсмен подал еще один. На этот раз он не требовал вернуть ему право собственности. Он судился из-за формулировки. После того, как судебный молот трижды опустился на кусок дерева, в электронной базе данных рекордов после фразы: "Прыжки с шестом – 8 м 50 см, рекорд принадлежит Роберту Гауссману", было дописано "Установлен Питером Броски".

Если бы к тому времени у Гауссмана оставались волосы, он рвал бы их с корнем…

Эта полукомичная история могла бы кануть в Лету, как миллионы историй об эксцентричных богачах. Но спустя еще три года компания "Кока-Кола" выкупила рекорд в беге на стометровку у Ньола Нганга. Чернокожий кениец променял славу на пожизненную карьеру звезды рекламных роликов. "Какой еще рекорд? – Спрашивал атлет с экрана, отрываясь от бутылки с красно-белой этикеткой. – Да я просто бежал за "Кока-колой"!". "Кока-кола – первая в беге, первая во всем!" – подытоживал брутальный мужской голос за кадром.

Наученные опытом Гауссмана юристы компании просчитали все варианты и использовали все рычаги, включая административный. Помимо того, что фирма покупала права на будущие рекорды, спортсмену изменили имя на "Кока", а фамилию на "Кола". Спустя восемь лет, когда бегун Кока Кола умер от алкоголизма (некоторые утверждали, что от позора), ему поставили памятник в столице республики – ведь столь крупных сумм в бюджет государства не приносил до сих пор ни один спортсмен. Одноименная фирма открыла рядом с памятником мега-маркет. Все были довольны.

По сути, история Коки Колы была очередным шагом к попранию свобод, нарушала права человека, и т.д., и т.п. Но делалось все на добровольных началах. А заодно создавался прецедент – основа основ будущих судебных свершений. Поэтому, когда в июле 2146 англичанка шведского происхождения Алина Рай подала иск против правозащитного комитета Великобритании, суду, уважавшему прецедент, ничего не оставалось, как встать на ее сторону. Правозащитники требовали признать недействительным договор между госпожой Рай и компанией по производству стирального порошка, которой женщина продала часть своих гражданских свобод на 3 года.

Женщину приглашали на работу в недавно созданный экспериментальный отдел научных разработок. Фирма считала, что простой контракт не может гарантировать защиту секретной информации, поскольку при столь развитой судебной системе и в условиях жесточайшего промышленного шпионажа сотрудник получал возможность разгласить информацию конкурентам и выйти сухим из воды. Контракт об ограничении гражданских свобод был подписан, правозащитники подали в суд, суд признал, что Алина Рай имеет право передать свою жизнь и свободу под контроль нанявшей ее организации с тем, чтобы в случае обнаружения утечки информации, компания могла применить к работнику любые дисциплинарные меры. Спустя три года контракт продлен не был. По признанию самой госпожи Рай, она "слишком устала от ощущения, что попала в рабство". Ирония судьбы – журналистам удалось выяснить, что предок владельца компании в семнадцатом веке в Америке заготавливал сахарный тростник на фазенде предка Алины Рай…

3

Это был последний раз, когда права человека покупались за крупную сумму. Спустя год и два месяца группа китайских гастарбайтеров продала себя в рабство на десять лет компании "Русский лес" за копейки (курс копейки на тот момент составлял 344600 юаней – прим. авт.). После введения жесткого запрета на иммиграцию азиатов в Россию, это был единственный способ въехать в передовую державу – не в качестве гражданина другой страны, а как вывозимая собственность. Впрочем, для самой компании афера так просто не кончилась. После того, как она перепродала права на гастарбайтеров аффиллированному в России строительному концерну "Вся Молдавия и Ко", последнюю обвинили в нарушении прав потребителей. Пришлось доказывать через суд, что азиаты, занятые на строительстве объектов в Москве, не могут расцениваться, как дешевая китайская подделка под высококачественных молдавских строителей. И что, де юре, они лишь используемый на работах отделочный инструмент, импорт которого из Азии не запрещен. Связанный единым планетарным правом суд, руководствуясь делами Рай и Броски-Гроссмана, под гром аплодисментов и крики "Браво, лохи!" был вынужден разрешить "Всей Молдавии" использование инструмента.

Сам инструмент, вызванный в качестве свидетелей, курил китайские папиросы "Бамбук" в коридоре. До конца рабства оставалось всего девять лет, деньги за весь период были выплачены сполна, семьи в перенаселенном Китае уже вложили их в дело и процветали. А что касается безопасности, в стране победившей частной собственности – России, порча имущества приравнивалась к изнасилованию. Так что жизнь удалась…

В последующие десять лет разные индивидуумы и группы лиц по разным причинам отдавали себя в рабство на самых разных условиях. Не сумев запретить, общество вынуждено было подстраиваться под нарождавшуюся систему взаимоотношений, в которой за нелицеприятным словом "рабство", по сути, скрывалось стремление отказаться от ответственности, жертвуя при этом правами. Это было время расцвета судебной системы. Трансляция процессов давно била все рекорды популярности. Фраза "Не суди, да не судим будешь" вызывала у современников разве что гомерический хохот. Коллизии судебной системы стали излюбленной темой разговоров даже у подростков. Отныне в подворотнях они били и грабили, четко осознавая правовые последствия своего поступка, и заранее продумывая, каким образом, если что, строить защиту. Воистину, по-своему и в подворотнях торжествовало правосудие!

4

Необходимость предпринять серьезные меры по приведению Права и Конституции во взаимное соответствие была осознана после того, как крупнейший нефтегазовый король Кирилл Абрамович на свой пятидесятилетний юбилей выпустил акции… самого себя, которые за копейки раздавались кому угодно. "Ваш раб навеки!" – значилось на ценных бумагах под портретом закованного в цепи богача в одной набедренной повязке. Народ воспринял шутку как надо. Акции скупались в качестве сувенира, раздавались знакомым. И, даже страшно сказать, использовались в бедных кварталах как туалетная бумага. Гром грянул, когда со счетов приобретателей стали уходить деньги.

Подтвердилось старое правило, что в каждой шутке доля шутки, увы, незначительна. Богач был официально признан собственностью, но при этом, по закону, мог получать доход. Однако же, налоги с полученного дохода возлагались уже не на него, а на его владельцев. Когда опомнившийся народ попытался избавиться от акций, выяснилось, что это не так просто. Данные о покупателе, в какой бы забегаловке он их не приобрел, передавались в центральный банковский терминал, и одного того факта, что ты избавился от реальных бумаг, было уже недостаточно. Как только правда выплыла наружу, продать акции оказалось совершенно невозможно. Обращения в суд ни к чему не приводили – все оказалось в рамках закона. Спустя три месяца после скандала кто-то вдруг начал скупать акции Абрамовича, и они резко поднялись в цене. Ходили слухи о неком враге богача, который решил приобрести контрольный пакет и задать тому жару. Говорилось также, что акционерам на всеобщем референдуме предложат выбрать, как именно они хотят избавиться от своей обнаглевшей собственности....