Пять желаний мистера Макбрайда

Наверное, священник прав. Я слишком стар и слаб для такого. Всего пару часов назад я собирался покончить с жизнью. Но стоило увидеть лицо мальчишки, когда отец тащил его в лифт, – и я не могу его забыть. И возвращение домой к праздничному обеду ему никак не поможет. Но если я все сделаю правильно, то, может быть, смогу дать Джейсону то, чего не смог дать моим мальчикам – отца, который прямо и откровенно покажет, как он ему дорог.

– Я могу, – отвечаю я. – У меня еще достаточно сил.

Отец Джеймс смотрит на меня так же, как порой док Китон. Словно я рассказал анекдот на похоронах, и смеяться нельзя, но сдержаться он не может.

– Что ж, – произносит он, – тогда вам, наверное, стоит поговорить.

Скамья скрипит, и звук эхом отдается в пустой церкви.

– Наверное, стоит. Вот только я не знаю его адреса. И телефона.

– Пойдемте со мной. Думаю, я смогу вам помочь.

Священник помнит о моем возрасте и старается двигаться в том же темпе, что и я. Словно капля патоки, стекающая по стенке банки, – вот в каком. Я поднимаюсь и иду за ним к боковому выходу из церкви. Мы оказываемся в служебных помещениях. Давненько я здесь не был. В детстве я был алтарником, но это было очень-очень давно. Тогда большинство из нас вообще не понимали смысла службы, потому что мессу служили на латыни. Я считал это глупым, но никому не говорил. Я точно знал: стоит сказать, и отцовский ремень прогуляется по моей спине.

Отец Джеймс ведет меня по коридорам – я и не знал, что в церкви столько помещений. Мы приходим в кабинет. Отец Джеймс делает знак женщине, работающей за столом. Надо же, в церкви есть женщины, которые занимаются офисной работой!

– Мы пришли, – говорит священник и усаживается в удобное кресло.

Он перебирает картотеку и находит нужное. Берет трубку телефона, набирает номер. Через несколько мгновений заговаривает, словно отлично знает собеседника.

– Марта! Это отец Джеймс Гонсалес из церкви Святого Иосифа… Отлично, спасибо, что спросили… А у вас? Мои поздравления!

Какое-то время они болтают, как и должны. Сегодня все заняты бизнесом. Ни у кого нет времени спросить, как дела, что нового и тому подобное. Но наш священник не таков. Он и неизвестная Марта несколько минут болтают о ребенке, о дереве, которое упало во время грозы на прошлой неделе, о ремонте в церкви. Я отвлекаюсь, перевожу взгляд на распятие на стене и на фотографии на столе отца Джеймса. Молодой отец Джеймс – наверное, с родителями. Изображение Девы Марии. И фотография с похорон – на ней написано слово «Покой» и какая-то цитата из Писания. Услышав имя Джейсона, я снова переключаюсь на разговор.

– Да, верно, – говорит отец Джеймс. – Кэшмен. К-Э-Ш-М-Е-Н. Да, как деньги… да, да… Телефон, адрес электронной почты, если у него есть. Знаете, современные дети – они такие… Правда? Отлично! Спасибо большое, Марта, я скоро с вами свяжусь.

Отец Джеймс вешает трубку и улыбается мне:

– У меня есть кое-какие связи в больнице. Полагаю, вас обрадует, что у Джейсона Кэшмена есть имейл. Продвинутый ребенок!

Он включает компьютер и что-то трясет – как-то я слышал, что эту штуковину называют мышью. Экран загорается. Он нажимает несколько клавиш на клавиатуре. Вот и все мои познания о компьютерах. Мышь. Клавиши. Клавиатура. А ничего больше мне и не нужно было. Все говорят, что сегодня без компьютера не проживешь, но я этого не понимаю. Я прекрасно прожил без него сто лет. Не голодал, не разводился, даже ни разу не просрочил платежа по ипотеке.

– Отлично. – Священник нажимает какие-то клавиши, а потом поднимается и указывает мне на свое кресло: – Вы можете присесть и написать мальчику письмо.

– Письмо? На компьютере? И как это сделать?

– Я же сказал, у него есть имейл.

– Имейл?

– Электронная почта – имейл. Он пользуется интернетом. Вы же об этом знаете, верно?

– Слово слышал.

Отец Джеймс громко хохочет. Чувством юмора он не обделен. Он указывает на кресло и говорит:

– Просто печатайте текст, а я отправлю его мальчику.

– Текст? О чем?

– Все зависит от вас. Напишите что-нибудь в разделе «Тема», а потом пишите все, что хотите ему сказать.

Не знаю, что написать. Что я хочу помочь ему со списком желаний? Это прозвучит странно, особенно от постороннего человека. Но кресло так и манит. Я медленно сажусь и смотрю на клавиатуру. Все буквы перемешаны, требуется время, чтобы найти нужные. Но когда-то у Дженни была пишущая машинка, так что нельзя сказать, что это для меня в новинку. Я нажимаю клавиши и начинаю формировать предложения.

Тема: Сегодня мы встретились в больнице и играли на телевизоре. Ты победил. У меня есть кое-что твое, что я должен тебе вернуть

Дорогой Джейсон Кэшмен,

Меня зовут Мюррей Макбрайд. Можешь называть меня мистером Макбрайдом. Сегодня я видел тебя в больнице. У меня остался твой список, и я хотел бы побыстрее его тебе вернуть.

Искренне твой,

мистер Мюррей Макбрайд

– Отлично, – произносит за моим плечом отец Джеймс. – Всего двадцать минут. – Он хмыкает, словно сказал что-то смешное, и, щурясь, смотрит на экран: – Тему обычно делают короче, но это нормально. А теперь мы это отправим.

Он снова берется за мышь. Компьютер издает странный звук.

Как странно – сидеть за компьютером и писать письмо без бумаги и ручки. Как-то неестественно. Я отодвигаю кресло, но боль пронзает колено, и мне не удается сдержать стон.

– Не спешите, Мюррей, – говорит священник. – Сидите, сколько вам нужно.

Колено болит все сильнее, но я не собираюсь сидеть, пользуясь жалостью отца Джеймса.

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Может быть, он ответит.

– Как он может ответить, если я еще ничего не отправил?

– Отправили. Вы отправили ему имейл.

– И как же я это сделал? Я даже не знаю его адреса.

– Вы знаете его имейл, Мюррей. Помните? У вас дома есть компьютер?

– Не совсем.

– Не совсем? Что вы имеете в виду? Компьютер или есть, или его нет.

– Ченс принес что-то вроде компьютера, но не совсем… Какая-то почтовая машина…

– Имейл-машина? Отлично! Это компьютер, но используется он только для электронной почты. Вы можете на нем писать письма Джейсону.

– Я же уже сказал, у меня нет его адреса!

– Но у вас есть его имейл, Мюррей. Не понимаете? Это элект… О, вот оно! Он уже ответил!

Священник указывает на экран, наклоняется и снова берется за мышь. Маленькое окошко становится больше, и я читаю:

Кому: [e-mail]

От: [e-mail]

Тема: О боже!

О боже! чувак я не собирался его оставлять, но чертов папаша не позволил вернуться. Верни пожалуйста! Очень нужно свяжись с моим адвокатом. TTYL

– И что все это значит? – спрашиваю я.

– Это его ответ. Вы не сказали, что он еще совсем ребенок.

– Сказал. Я говорил, что он мальчишка.

– Да, да… Похоже, он хотел бы вернуть свой список.

Я берусь за свои очки и водружаю их на нос.

– И где это написано?

– Не беспокойтесь об этом. Я создам для вас электронный адрес, и дома вы сможете писать Джейсону на своей машине. Какую систему предпочитаете? Hotmail? Yahoo?

– Простите?

– Забудьте. Я просто создам для вас адрес, а пока мне нужно позвонить. Идите домой и поспите после обеда. Я позвоню вам, как только что-то узнаю.

Я ковыляю домой. Я ничего не понимаю. Но это не все. Есть и хорошие новости. Думая о встрече с Джейсоном и о его списке желаний, я чувствую себя настолько счастливым, что чуть мимо дома своего не прохожу – впервые за девять десятков лет.

Глава 5

Давно не испытывал ничего подобного. Настолько давно, что даже слово припомнить удалось не сразу – предвосхищение. Вот ведь! А когда играл в бейсбол, то перед важным матчем всю ночь не мог заснуть. Не мог думать ни о чем другом, как бы ни старался. И сейчас меня охватило то же чувство. Если я пойду домой и буду ждать звонка священника, то буду сидеть на кухне и таращиться на телефон, ожидая, когда он зазвонит. А когда он действительно зазвонит, у меня случится инфаркт, и я точно не смогу вернуть список Джейсону.

Я достаю список из кармана рубашки, смотрю на него, но тут на землю падает другой листок. Нагнуться нелегко, но я все же подбираю его. Это информация о художественном классе в местном колледже – листок мне дал док Китон.

Пожалуй, это выход. Лучше, чем смотреть на телефон, рискуя получить инфаркт, когда окончательно решишь, что тебе никто не позвонит. Колледж находится в нескольких кварталах отсюда. День выдался напряженный, поэтому я все же сажусь на автобус. Второй раз за день. Еду я всего минуту. На нужной остановке водитель меня выпускает. Даже помогает спуститься. Водитель – большой афроамериканец, наверное, весит больше ста килограммов. Но по легкости движений я догадываюсь, что когда-то он играл в бейсбол. Парень его возраста мог играть в Высшей лиге – не то что в мои времена. Тогда существовала строгая сегрегация, и мы не принимали никого, кто не был похож на нас. По крайней мере, пока в 1947 году не появился Джекки [1]. Конечно, к тому времени моя карьера уже закончилась.

Но иногда мы с приятелями ездили в Канзас-Сити, чтобы посмотреть игру «Монархов» и поддержать команду. Большинство людей даже не догадывались, но игроки хотели, чтобы черные играли с ними в Высшей лиге, задолго до того, как это наконец произошло. Это хозяева команд не хотели.

Как-то в Канзас-Сити мы с ребятами видели питч Сатчела Пейджа, а после игры уговорили его с друзьями зайти с нами в паб. Впрочем, долго уговаривать не пришлось. Отличный парень! Когда он сказал, что лучше любого питчера в белой лиге, мы ему поверили – мы же только что видели его на поле. Это были хорошие времена, скажу я вам. Но могли бы быть еще лучше, если бы старина Сатчел и еще кое-кто играли в нашей команде. Намного, намного лучше…

Водитель автобуса похлопывает меня по руке, словно я маленький ребенок, и желает хорошего дня так громко, что мне хочется сказать, чтобы он заткнулся, – слышу-то я отлично.

Я ковыляю ко входу в колледж, думая о том, как сократился мой мир за последние двадцать лет. Раньше я ездил по разным городам на матчи Национальной лиги, жил в красивых отелях, ходил на большие стадионы. Но теперь редко выбираюсь дальше, чем за несколько кварталов от моего дома в Лемон-Гроув. Когда-то я мог бросить мяч из дома и попасть в церковь Святого Иосифа, офис дока Китона, и мяч мой вполне мог докатиться до магазина в Скоки. Теперь я редко покидаю свой круг – разве что для «модельной работы», как они это называют.

Честно говоря, эта работа мне не особо нравится, даже когда все рядом с домом. Я знаю, почему меня приглашают, и это вовсе не то же самое, что быть красивым парнем и находиться рядом с красивой дамой. Иногда им зачем-то нужен обычный старик. Демография, как сказал мне один молодой человек, словно я был в состоянии его понять.

И все же я вхожу в наш местный колледж, потому что мысль об ожидании звонка от отца Джеймса просто невыносима. И потому что док Китон считает, что мне это на пользу, а я дока сильно уважаю.

В большинстве таких мест за столом всегда сидит секретарша, но, поскольку это местный колледж, здесь нет никого, кто мог бы меня направить. У меня есть только листок от дока: «Колледж Лемон-Гроув, комната 101, 16.00». К счастью, всего в нескольких шагах от себя я вижу комнату с табличкой «101». Может, я и поистрепался, но глаза видят вполне прилично. Когда я надеваю очки.

Стоит мне войти, как я понимаю, что, наверное, ошибся. В комнате темно, лишь шесть свечей горят на столе. На стульях, расставленных в кружок, сидит с десяток человек разного возраста. В центре стоит кресло. Запах так силен, что у меня кружится голова. Удивительно, что свечи так воняют! Впрочем, я тут же замечаю в углу горящую палочку благовоний – и в трех других углах тоже. Я зажимаю нос и пячусь к двери, но сильный, высокий голос останавливает меня:

– Добро пожаловать, сэр.

Я слышу певучий голос, вижу колыхание платья в цветочек. У его обладательницы очки еще толще моих, волосы ниже талии. Даже в полумраке комнаты я вижу, что она очень сильно накрашена. Дженни никогда такой не была. Она была красива безо всяких ухищрений.

– Вы, наверное, Мюррей, – говорит женщина, и дыхание ее заставляет вспомнить о благовониях. Наверное, она пользуется этими палочками вместо жевательной резинки.

– Да, мэм, но похоже, я ошибся комнатой…

Конечно, я знаю, что пришел туда, куда нужно. Откуда бы ей знать мое имя? Но на такое я точно не подписывался. Странная дама подхватывает меня под руку, и вот я уже посреди круга стульев. Перед каждым стоит мольберт, скрывающий лицо, – я вижу только те, что выглядывают, чтобы взглянуть на меня. Ну хоть что-то. Хоть капля приватности. Стул, стоящий рядом, так и манит присесть – боль в колене становится все сильнее, и я сажусь. Раз уж я здесь, то рисовать никому не помешаю.

Из-за темноты я не заметил второго стула. В центре, рядом с моим. На нем неподвижно сидит симпатичный джентльмен, сложив руки на столе. Он улыбается мне, я киваю. Неплохой парень. Прожив сто лет, начинаешь чувствовать такое с первого взгляда.

– Вовсе нет, – протестует дама с певучим голосом. – Вы должны раздеться, и мы начнем.

– Раздеться? Что за черт? Что это за класс такой?

Я пытаюсь подняться, но от запаха благовоний у меня кружится голова, и я сажусь обратно. Женщина пытается успокоить меня странными движениями рук.

– Извините, – говорит она. – Я думала, ваш агент все объяснил. – Она постукивает пальцами по подбородку. – Что ж, сегодня вы можете оставить трусы…

– Трусы?! Послушайте, я вовсе не собираюсь снимать одежду. Это неправильно, вот что я вам скажу!

– Но, сэр, это искусство, – произносит она так, словно это все объясняет. Еще несколько постукиваний, и она подходит и кладет руки мне на плечи, бесцеремонно вторгаясь в мое личное пространство. – Я понимаю. Простите за недоразумение. Не могли бы вы снять только рубашку, чтобы мы поработали над лицом и торсом?

Не совсем уверен, что мне хочется снимать рубашку перед всеми этими людьми, но домой к полному ничегонеделанию возвращаться тоже не хочется. Кроме того, здесь так темно, что стриптизом это не назовешь.

– Рубашку я сниму, но майку не буду, понятно?

Женщина хмурится, но не возражает, и я начинаю долгий, медленный процесс расстегивания. Безумная женщина возбужденно хихикает.

– Окей, группа, время входа в состояние дзен. Наполнитесь силой вселенной. Пусть она течет через ваше тело, ваши руки и ваши пальцы. А теперь пойте вместе со мной.

Я слышу странные звуки, словно с другой планеты. Наконец рубашка снята, и я кладу ее на колени. Но когда я начинаю чувствовать себя вполне комфортно, под потолком вспыхивают лампы. Свет почти ослепляет меня.

– Превосходно! – восклицает женщина. – Идеальный баланс тени и света.

Свет меня шокирует, это точно. Но мне не хочется, чтобы кто-то это заметил, поэтому я делаю вид, что именно этого и ожидал, и выпрямляюсь, насколько возможно. Конечно, годы сгорбили мои плечи и согнули шею. В общем, притворная естественность мне не слишком хорошо дается.

– Помню свой первый раз, – произносит мужчина, сидящий рядом со мной. Я не представляю, кто он и зачем сидит здесь полностью одетый, сложив руки на столе. – Терпеть не могу, когда она это делает. Она велела мне снять перчатки, а потом включила свет. Никогда в жизни не чувствовал себя таким голым.

Не могу сказать, что сразу же понял, о чем он говорит, но потом до меня дошло. Его руки. Наверное, он пришел, чтобы они рисовали его руки. Руки у него красивые, крепкие и мясистые.

– Это, наверное, шутка? – спрашиваю я.

– Да. Именно наверное. Извините за это, – кивает он. – Кстати, я Коллинз. Я бы пожал вам руку, но…

Он делает движение головой в сторону странной дамы.

– Итак, класс, – обращается она к присутствующим. – Давайте рассмотрим нашего второго натурщика. Наш… зрелый друг… Всмотритесь как следует. Обратите внимание на прекрасные следы долгой жизни. Уникальные отметки опыта.

Как и Ченс, эта женщина говорит загадками. Но мне понятен их смысл. Прекрасные следы долгой жизни – это коричневые пятна на моем лице и руках. А уникальные отметки опыта? Это морщины, настолько глубокие, что в них застревают пушинки. Это кожа, обвисшая под подбородком. Ей не нужно это говорить, я и без того все слышу.

– Постарайтесь заглянуть глубже, – продолжает она. – Всмотритесь, и вы увидите самые блеклые голубые глаза в жизни. Представьте шотландские корни…

– Ирландские, – поправляю я.

Она умолкает, словно впервые замечает меня с начала занятия.

– Простите, что?

– Ирландские корни. Меня зовут Макбрайд. Мой старик приплыл сюда на пароходе.

– Да-да, конечно. Боюсь, нам нужно, чтобы вы совсем не шевелились – вам это не объяснили? Понимаете, когда вы говорите, морщины вокруг рта смещаются. И кожа под подбородком тоже…

– Да-да… Понимаю… Я не идиот…

Она продолжает говорить о разных частях моего тела, которые пребывают в жалком состоянии. Нужно уйти, как только удастся.

– Понимаете, о чем я? – почти не разжимая губ, произносит Коллинз. – Я бы никому в этом не признался, мистер Макбрайд, но эта женщина чертовски меня пугает.

Я понимаю, что он делает. Пытается меня успокоить, и это очень мило с его стороны. Но недостаточно, чтобы я не слышал, что говорит обо мне эта женщина.

В глубине души я надеюсь, что они увидят нечто другое. Может быть, хоть что-то от того, кем я был раньше. Но на такое надеяться глупо. Глупо даже думать, что это возможно. Док Китон глупец, раз предложил мне такое.

Я сижу целый час. Игнорируя боль в колене и спине. Игнорируя боль, зарождающуюся в глубине груди. И игнорируя тот факт, что все эти люди видят перед собой лишь потрепанного жизнью старика. Не представляющего никакой ценности. Неспособного делать то, что прежде. Неспособного с легкостью пошевелить ни руками, ни ногами, ни даже мозгом. Неспособного ни на что – только сидеть и выглядеть старым.

Уходя, я бросаю взгляд на мольберт одного из учеников. Мольберт треснул и слегка покосился. Холсты тоже потрепанные и пожелтевшие, словно в этом классе никто не может позволить себе ничего достойного. Но даже это выглядит новеньким и блестящим в сравнении с изображенным на холсте старым, несчастным человеком.

Глава 6

Домой я добираюсь довольно поздно. Я уже жалею, что пошел на художественный класс. Ничего хорошего. Если бы не этот мальчишка, Джейсон, я бы вернулся к тому, с чего начал этот день, и был готов положить конец всему.

Но у меня есть Джейсон. И это все меняет. Все меняет.

Я вытаскиваю из мусорного ведра машину Ченса и ставлю ее на кухонный стол. Достаточно пяти секунд, чтобы понять, что я представления не имею, как пользоваться этой дурацкой штуковиной. У меня сосет под ложечкой – так случается каждый раз, когда я сталкиваюсь с чем-то, чего никогда прежде не видел и о чем представления не имею. Раньше такое случалось редко. Теперь же каждый раз, стоит лишь мне выйти из дома. Но вот такое же произошло в моем собственном доме, и это уже последняя капля. Я понимаю, что мне нужна помощь, бью по машине кулаком и ковыляю в спальню, чтобы подремать.

Через пару часов меня будит телефонный звонок – в тот самый момент, когда я должен возвращаться в церковь на ежедневную исповедь. Это отец Джеймс. Он говорит, что сегодня мне стоит пропустить нашу встречу – удивительно для священника! Он поговорил с кем-то в больнице, и ему предложили способ, как мне встретиться с Джейсоном.

Уже темно. Отец Джеймс заезжает за мной и на своем огромном линкольне везет в больницу. Некоторым это не понравится, но хороший священник заслуживает хорошей машины. У многих прихожан есть машины и получше. Не у меня, конечно. Но у многих.

Я спрашиваю священника, нельзя ли исповедаться в машине, поскольку мне нужно кое в чем признаться, а в моем возрасте никогда не знаешь, когда отбросишь копыта. Отец Джеймс усмехается, а потом спрашивает, в каких грехах я должен признаться. Мы всегда пропускаем часть «сколько времени прошло с вашей последней исповеди», потому что прекрасно знаем ответ: один день.

Я признаюсь в сквернословии, и священник с улыбкой отпускает мне этот грех – достаточно прочесть одну молитву Пресвятой Деве. Думаю, он делает это потому, что хочет поговорить. Я трижды читаю молитву вслух, просто чтобы настоять на своем. И вот мы уже в больнице.

Отец Джеймс помогает мне выбраться из машины. Я опираюсь на его руку. Мы входим в больницу и садимся напротив некоей дамы, которая представляется адвокатом Джейсона, что бы это ни значило. Она спрашивает, чем меня заинтересовал мальчик.

Сто лет несут с собой… не могу подобрать слова… в моей молодости мы называли это бредом собачьим… Но есть и хорошая сторона. Адвокаты, к примеру, считают всех, кто старше восьмидесяти, абсолютно безвредными и достойными полного доверия.

– Мальчик составил список, – говорю я.

Я роюсь в кармане рубашки, но никак не могу ухватить листок. Отец Джеймс приходит мне на помощь – если бы это был кто-то другой, то точно получил бы по рукам. Но священник ничего плохого не сделает.

Я с трудом разворачиваю листок. Женщина читает, и глаза ее увлажняются. Похоже, адвокаты хорошо знают своих подопечных. Она не говорит ничего такого, но я все понимаю. Родители Джейсона разведены. Отец зарабатывает очередной миллион, а мать – хорошая женщина, но ей не повезло и теперь приходится воспитывать сына без какой-либо помощи. Отец берет мальчика лишь на одни выходные в месяц. Мать считает, что ему нужна мужская рука, поэтому адвокат включила мальчика в лист ожидания в программе «Старший брат».

Бинго, банго, бонго!

– Но, мистер Макбрайд, – говорит женщина, и слеза уже готова покатиться по ее щеке, но она вовремя вытирает глаза. – Джейсон… нездоров. Не знаю, как и сказать…

– Просто возьмите и скажите… Я пойму…

– Хорошо. Просто мать Джейсона – ее зовут Анна, – включая мальчика в список для программы, просила, чтобы претендент знал о состоянии его здоровья.

– То есть о его сердечной болезни?

– Да. Понимаете, многие наставники хотят оказывать длительное влияние на жизнь своих младших подопечных. Для них это важно. Вы понимаете?

Я смотрю на нее, и она повторяет:

– Длительное влияние.

Я смотрю на хмурого отца Джеймса, потом перевожу взгляд на женщину. В моей душе закипает гнев, но я стараюсь говорить спокойно:

– Конечно, я понимаю. Но вам не стоит отвергать меня из-за возраста. Я могу прожить несколько лет. И могу оказать длительное влияние на мальчика.

– Вы не понимаете. – Женщина ерзает в своем кресле и снова утирает глаза рукой. – Дело не в вас. А в Джейсоне. Его сердце… ему недолго осталось… Он в листе ожидания на трансплантацию, но…

Она умолкает. Да ей и нечего сказать. Но если она думает, что болезнь Джейсона меня напугает, то глубоко ошибается.

– У вас есть телефонная книжка? – спрашиваю я. – Я хочу записаться в программу «Старший брат» немедленно.

Женщина улыбается, берет свой телефон и набирает номер. Через пять минут Джейсон получает самого старшего «старшего брата» в истории программы.

Это совсем не смешно, но я не могу сдержать ухмылки при мысли, что, возможно, ни у меня, ни у моего «младшего брата» нет и года жизни.

* * *

Оказывается, что сердечная болезнь не повод для привилегий. Как только женщина кладет телефон, она тут же благодарит и извиняется. Вообще-то она откровенно выпроваживает нас из своего кабинета, но делает это так вежливо, что я не обижаюсь. В конце концов, я получил то, за чем пришел.

– Вернетесь домой и напишете ему, – говорит отец Джеймс. – Вам нужно позвонить его родителям, чтобы договориться о встрече, но ему понравится, если сначала вы напишете именно ему.

– Откуда вы знаете?

– Дети это любят. Мир изменился, Мюррей.

Слава богу, я сумел скрыть свое недовольство за ворчанием.

Мы усаживаемся в линкольн и едем назад: я – к себе домой, отец Джеймс – в дом Бога. Меньше всего мне хочется признаваться, что я понятия не имею об этих сообщениях, о которых все говорят. Конечно, отец Джеймс все поймет, но мне все равно не хочется. Но если я не спрошу, то, вернувшись домой, не смогу написать Джейсону.

– Эти машины электронной почты… Ими легко пользоваться? – спрашиваю я.

Может быть, отец Джеймс и сам все поймет?

– Элементарно, – отвечает он.

Так себе ответ. Я двигаюсь, чтобы поудобнее устроить колено.

– Достаточно включить, и все заработает?

– Именно так.

В уголке рта у него появляется небольшая морщинка, но это вполне может быть и широкая улыбка до ушей.