Очнись

Мария Дуденко

Очнись

Пролог

Нужно было раздеться. Совсем. Аня, дрожа, стянула с себя казенную ночнушку, сложила ее аккуратным квадратиком и прижала к груди. Сказали лечь на стол и накрыться простыней. Потом пришел врач, усталым голосом перечислил все, что будет с ней делать. Аня не слушала. Она уже выучила по маминому акушерскому справочнику, который мама то ли забыла, то ли специально оставила на пузатом кабинетном столе. Сделали укол. Десять, девять, восемь…

Мамино лицо очень близко. Морщинистое и уставшее. Мама плачет и что-то сбивчиво объясняет. Аня ничего не может разобрать. Мамочка, ты здесь, ты простила меня. Но мама тоже не слышит ее. Аня пытается сжать мамину руку, ничего не выходит, рука не слушается. Какая-то пелена, мамины очертания ускользают.

Рука падает с одеяла и касается холодного металла каталки, грохочущей по неровному полу. Аня очнулась и тут же закрыла глаза, пытаясь вернуться в забытье. Наркоз перестал действовать, звуки резали слух, свет – глаза, воздух – ноздри. В палате ждала Галина.

– Ну все, все, – зашептала она, укутывая Аню.

Аня отвернулась и уставилась в облупившуюся зеленую стену. Все. Все. Не вернуть, не исправить, не переделать. Вспомнились горячие пальцы, сжимающие сосок. Тут же подкатила тошнота, внизу живота потянуло, и что-то горячее толкнулось и потекло по ноге. По простыне расплывалась кровавая клякса. Аня зажала рукой рот, пытаясь сдержать рыдания. Но они сочились сквозь пальцы. Не первой свежести женщина на соседней койке со смешком пробасила:

– Че, первый раз?

Галина цыкнула на нее и убежала за врачом.

– Надо было и меня тоже выскоблить, кюреточкой, чтобы, – захлебывалась Аня. – Пусть бы она сама меня, – хотелось разодрать там, где кровило. От крика засаднило горло. Вдруг чья-то рука развернула ее. Щеку обожгло.

– Ишь, страдалица выискалась. Будешь орать, еще не так вломлю, – цедила сквозь зубы соседка, – трахаться-то поди было сладенько, малолетка?

Аня затихла. Прибежала Галина с каталкой и врачом. Ее снова куда-то повезли по полутемному коридору, в дальнем конце которого мигала лампочка.

Глава 1

Анна

Я снова стала запоминать сны. Как в детстве. Цветные, осязаемые, почти реальные. Сначала мне приснилось, что я есть, и в то же время меня нет. И вокруг ничего нет. Но всё есть во мне. Вообще всё – деревья, люди, понятия, облака, смыслы, животные, вот всё-превсё, что только можно себе представить. Я и отдельно, и часть чего-то. И меня распирает от этого чувства. Так сильно, что я перестаю помещаться внутри себя. Я расплываюсь вокруг, но это тоже я. И нет горизонта и границ, нет преград для меня. Потом вдруг во сне появляется Галина. Вот уж кого не ожидала увидеть.

– Ну как ты, милая? – голос, как мед, приторный до тошноты. – Давай я расчешу тебе волосы. Помнишь, как в детстве?

Она берет пушистую большую щетку. Волосы у меня достаточно длинные. Это странно, я всегда стригусь под мальчика. С того самого дня. В детстве я гордилась своими тяжелыми волосами. Мне нравилось, когда Галина расчесывала их, долго и тщательно, разбирая каждую прядь. Маму мои лохмы раздражали. Она граблями из пальцев собирала мою шевелюру в хвост и заматывала его в пучок, больно ковыряя шпильками и бормоча себе под нос, что давно пора меня обкорнать. Сама мама всегда носила каре, идеально уложенное, но с неизменной заправленной за ухо прядью. В те редкие дни, когда у мамы был выходной, а мне удавалось еще дома устроить особенно выдающуюся истерику, я обожала таскаться за ней по делам. Непременное условие «чтобы я думала, что ты в саду» выполнялось мной беспрекословно. Чашечка черного дымящегося кофе в кондитерской на углу, маникюр в парикмахерской номер восемь на Ленина, куда мама заходила с черного входа без очереди, фарцовщица Лена, снабжавшая маму фирмой и сплетнями, и наконец кинотеатр Октябрь. В фойе перед сеансом мама покупала мне молочный коктейль, я просила посыпать его шоколадной крошкой, смаковала, закатывая от удовольствия глаза, и высасывала через трубочку оставшуюся на дне стакана молочную пену. Мне нравилось гладить обивку кресла и смотреть на порхающие в луче кинопроектора пылинки. Если мама смеялась или плакала, я придвигалась поближе и тихонько прижималась к ее руке. Вдыхала аромат ее духов, закрывала глаза и загадывала, чтобы кто-нибудь запер нас в этом зале.

Галина заходит в зал и уводит меня, я упираюсь, рыдаю, кусаю ее за руку, зову маму. Но мама не слышит, она смотрит кино. Галина вытаскивает меня за дверь, садится прямо на пол и сгребает меня в охапку. Я пытаюсь вырваться, колочу ее, что есть силы, но маленькие сухие руки сжимают как тиски. Наконец я устаю и, всхлипывая, засыпаю прямо в ее объятиях. И только слышу все удаляющееся «ну все, все».

– Ну все, все, отдыхай, – шепчет Галина. – Я только отвезу Борису котлетки свеженькие. А то пельмени покупные, наверное, да хлеб с молоком на завтрак, обед и ужин. Там Людмила пришла, все в порядке, ты не одна. Я быстренько. На обратном пути Ванечку заберу.

Я больше не слышу ее голоса. Ничего не слышу. Куда-то проваливаюсь и плыву. Нет волн, поверхность такая гладкая, а воздух такой густой, что границу можно различить только по лепесткам, на которые натыкается взгляд. Они почти прозрачные. Я смотрю на них снизу, хочу дотянуться и потрогать. Далеко, нет, не достать. Дышать нечем, в горле, в трахее вода, легкие сплющены. Становится страшно. Вода вокруг сжимает меня и давит, толкает куда-то. Отпускает и давит снова, и так еще и еще. Вода ускользает, обнажая мягкие живые стены. Они не хотят меня, выгоняют, выдавливают. Я плачу, кричу, больно в груди, в легких. Свет, чьи-то руки, уши царапают слишком громкие звуки. Я вся липкая, в бело-красной вязкой жиже. Все кругом чужое, и только знакомый запах зовет прижаться к теплой, влажной от пота коже. Я маленькая и сморщенная, выбравшаяся из моей матери. Или это мои собственные роды, и мне просто дали подсмотреть?

– Ну что, мамочка, вы мальчика ждали? – акушерка кладет ребенка мне на живот, он синюшный, тощий и длинный. Я боюсь к нему прикоснуться. Он постанывает. Я пытаюсь потрогать пульсирующую ямку у него на голове. Но его куда-то уносят. Я вижу Антона, он протягивает руки, на которые кладут тугой сверток. Сверток затихает, Антон улыбается ему. А я не могу улыбаться, не могу плакать, не могу говорить. Тело невесомое, не ощущаю ничего там, где только что давило и разрывало. Что нужно сейчас чувствовать? «Ну все, все» – стучит в голове.

– Ну все, все, оставь Ваську в покое, – снова Галина.

И детский голос, от которого сразу сбивается дыхание и кровь толкается быстрее: «Мамочка, бабушка наконец-то уговорилась на котенка. Я его кормлю. И пою. И приучаю к лотку. Это такой туалет для котов. У тебя в детстве был кот? Он смешной. Тебе нравится имя Васька?»

Ванечка. Мой Ванечка. Обнять, прижать, зацеловать.

– Не тащи котенка маме на кровать, мало ли что, – встревает Галина.

Их голоса совсем рядом. Как настоящие.

– Бабушка, у мамы в детстве был кот?

– Нет.

Я хотела, но мама не разрешала. Я подговаривала папу, а он не мог без маминого согласия. Я упросила Галину подарить мне на день рождения котенка. Ну не выбросит же его мама. Но она отдала кому-то, пока я была в школе. Я рыдала всю ночь и на следующее утро заболела по-настоящему. И мама даже осталась со мной дома, но котенка я больше не видела.

– А почему не было? Ты не разрешала? – захлебывается Ванечка. – А мама не выгонит его, когда проснется? Мама говорила, что много шерсти, и надо убирать за ним, и никуда не уехать.

Я не выгоню, Ванечка. Ну шерсть, подумаешь. И уезжать я никуда не собираюсь.

– Бабушка, почитаем сегодня Белоснежку?

– Может что-нибудь новенькое для разнообразия?

– А папа может оказаться прекрасным принцем?

Антон – прекрасный принц?

– Ванечка, милый, я же тебе уже объясняла, что это немножко другое. Не как в сказке.

– Мы с тобой как гномы, бабушка. А кто тогда злая мачеха? Кто маме дал отравленное яблоко?

Галина шумно вздыхает.

– Я помню, помню, бабушка, что это называется кома.

Кома? Я не могу понять, про кого они говорят. Надо спросить. Чем там Галина опять заморочила ребенку голову.

– Мама такая красивая.

Я чувствую, как его теплая рука ложится на мою. Я хочу в ответ сжать его руку. Не получается, пальцы не слушаются. Ванечка, мой малыш. Связки не смыкаются, я не слышу своего голоса. Надо просто открыть глаза. Нет, не выходит. Что-то мешается в носу, в глотке. Что со мной? Выпустите меня. Я хочу проснуться. Нечем дышать. Где я? Кома? Это я в коме? Нет, не может быть. Сейчас, сейчас, я проснусь. Ванечка, я сейчас.

Галина

Галина месила привокзальную грязь своими новенькими ботинками. Впопыхах напялила их вместо говнотопов, специально выделенных для поездок на дачу. Ботинки были неброские, но аккуратненькие, как Галина любила. Вот теперь заляпает их, жалко. Купленные украдкой, ботиночки грели душу. Хоть она сама просила, и вообще от чистого сердца, а оказалось тяжеловато. Хорошо еще Антон нанял сиделку. Борис не часто ездил к Ане. И Галина старалась за двоих, да вообще за всех старалась. Но постоянно мотаться с дачи было утомительно, и она как-то незаметно перебралась к Ане насовсем. Борис обижался, что забросила его, ну да ничего, потерпит ради дочери. И вообще, она совсем даже не забросила, готовила ему, пекла его любимые пирожки с луком и яйцом или яблочную плетенку, не увиливала и отдавалась ему прямо на диванчике в прихожей. Стала ловить себя на мысли, что уезжает обратно к Ане с удовольствием. Потому что там Ванечка. Жалко ребенка, конечно, скучает по отцу очень. Но Антон все равно дома почти не бывает, чего Ванечке с этой девицей жить. Лучше с Галиной и Аней, пусть и такой.

Задумавшись, Галина проехала нужную остановку. Пришлось идти обратно к школе пешком. Долго не загорался зеленый свет. Галина разглядывала прохожих. Взгляд зацепился за силуэт недалеко от школьного двора. Галина пригляделась и, неожиданно узнав, так и осталась стоять, где была. Владлена? Не может быть, столько лет. Но откуда она, как она узнала? Владлена, не отрываясь, смотрела на кого-то на школьном дворе. Галина разглядела Ванечку в расстегнутой курточке, с раскрасневшимся лицом. Он увлеченно бегал с другими ребятами за грязно-белым мячом. Подойти или сделать вид, что не заметила? Галина почувствовала, как у нее самой краснеет лицо, и против воли заволакивает глаза влажная пелена. Зеленый, надо идти. Галина поднимает глаза и упирается в металлический взгляд Владлены. Секунды тягучие, тяжеловесные. Галину толкает в спину желание побежать навстречу. Но Владлена отворачивается и поспешно уходит. Галина все стоит и стоит, не может оторваться от качающейся из-за хромоты фигуры.

В автобусе Галине никак не удавалось сосредоточиться на том, что рассказывал Ванечка. Владлена окопалась в голове. Галина даже зажмурилась, но картинки воспоминаний стали только четче.

Окно в серых каплях от только что закончившегося дождя. Чтобы разглядеть радугу, Галя подтаскивает к окну табурет. Но даже не успевает на него залезть, в дверь звонят, два раза, это к ним с мамой. Галя бежит открывать.

– Где мать? – в коридор по-хозяйски прошла управдом с высоченной бабеттой на голове.

– Мама на танцы ушла, – пролепетала Галя.

За порогом стояли мужчина в засаленном пиджаке с огромным чемоданом и женщина с очень прямой спиной в кремовом платье и туфлях на высоком каблуке.

– Да вы проходите, проходите, – обратилась к ним бабетта.

В проеме двери осталась стоять девочка. На вид ровесница Гали. Глаза чернющие, строго так смотрят. Галя, как зачарованная, не нашлась, что сказать. Только рукой показала, мол, заходи, и улыбнулась. Девочке будто разрешили выдохнуть.

– Владлена, – протянула руку девочка.

Вот это да, у нее и имя какое-то волшебное. Владлена, одновременно и твердое, и ласковое, напевное.

– Мы будем здесь жить. С мамой и папой. А ты видимо соседка, – распоряжалась Владлена.

Галя потащила Владлену осматривать коммуналку. У Владлены одна нога оказалась чуть короче другой, из-за этого она прихрамывала. Едва заметно, как бы немного покачиваясь. Галя хотела спросить, но передумала. Какая разница. Лучшая подруга, только ее. Она даже не сомневалась, что так будет.

То ли Галю услышали где-то, то ли Владлена и сама мечтала о лучшей подруге, но девочки приклеились друг к другу. Неразливайки прозвали их в саду. Владлена была побойчее. Все ее слушались, даже воспитатели. Никому и в голову не приходило смеяться над ее маленьким недугом. Галя держалась в тени, упиваясь сознанием того, что Владленочка только ее.

В школе их распределили в один класс. В первый же день они заняли третью парту в ряду у окна. И уже никто их оттуда не мог переселить до самого окончания школы. Учебу они отбывали как повинность, особенно русский и литературу. Вела эти предметы их классная, Лидия Георгиевна. Во всей школе, наверное, не было ни одного человека, которому бы нравилась мстительная Лидия с волосатой бородавкой на двойном подбородке. Гордую и прямолинейную Владлену она невзлюбила, лепила ей тройки. А Владлене хоть бы что, переписывала сочинения, пока Лидии самой не надоедало, выучивала вместо заданного отрывка целую главу, чем злила классную еще больше. По остальным предметам у Владлены были сплошные пятерки. Все давалось ей легко, играючи. Галя, чтобы не отставать от подруги, корпела над учебниками до поздней ночи, Владлена объясняла и помогала, но выше четверки Галя прыгнуть не могла. Пятерки были редкими гостьями. Гале было обидно тратить столько времени на учебу, а когда же бегать с Владленкой в кино? Или на каток? Или прыгать с гаражей в сугробы? И постепенно она скатилась на тройки, которые, к слову, полностью ее устраивали.

Коммуналку их расселять никто не собирался. Но девочки все равно каждый раз вздрагивали, когда приходила управдом со своей неизменной бабеттой. Вдруг их кто-то надумал разлучить? Спали они вместе, в кухне на матрасе, который днем стоял за дверью, а на ночь разваливался на полу и превращался в хранителя девчачьих секретов. Когда Галина мама не ночевала дома, они устраивали показ мод и втихаря потрошили мамину косметичку.

И все-таки боялись они не зря. Однажды мама усадила Галю на кровать, сама села на стул напротив, долго молчала, потом объявила, что выходит замуж за дядю Колю. Дядя Коля в общем-то нравился Гале – он всегда с неподдельным интересом выслушивал, как у нее дела. Но она воспринимала его как очередного маминого ухажера, так, ничего серьезного. И вдруг замуж. Но самое страшное, что дядю Колю назначили завотделением в областной больнице, и мама, а значит и Галя, уезжают вместе с ним. В другой город. Катастрофа. Это тебе не другая квартира. Галя рыдала и не могла объяснить Владлене, в чем дело. Потом они уговаривали родителей оставить Галю здесь или пусть уж Владлена едет с Галей.

– Вы с ума сошли? – возмущались родители. – Как вы себе это представляете?

– Давай сбежим, – шептала ночью Галя.

– Куда?

– У меня бабушка живет в Лесном. Это недалеко.

– Какая бабушка? – выпучила глаза Владлена.

– Ну с папиной стороны.

– У тебя же нет папы.

– Ну папы нет, а бабушка есть, – хихикнула Галя. – Она там какая-то троюродная. Мы с мамой были у нее несколько раз. Она добрая. Она нас не выгонит.

– Вы с ума сошли? – причитала бабушка и все подкладывала и подкладывала жареной картошечки. Девочек ссадили с автобуса не в том Лесном, и им пришлось протопать до бабушки добрых пятнадцать километров пешком.

После долгих переговоров уболтали Галину маму оставить Галю под бабушкиным присмотром в их комнате в коммуналке. До окончания школы, всего-то годик остался. Чтобы комната не пропала. Родители Владлены не были в восторге от этой идеи, но год можно было и потерпеть. Бабушка тоже не хотела переезжать, девочки подкупили ее обещанием помогать с огородом.

Вот на этот огород они и поехали в первый же день летних каникул. Бабушка будила их часов в семь утра, по ее мнению, совсем даже не рано. До обеда девочки батрачили почти без перерывов. Зато после бабушка отпускала их восвояси. Ранний подъем, тяжелая работа и сытный обед делали свое дело. Они ложились на минуточку и отрубались на пару часов. Ближе к вечеру шли на речку, валялись там с книжками, пока озябшие не прибегали в дом, подгоняемые комарами. Через месяц они перечитали все, что привезли с собой, и что нашли в местной поселковой библиотеке, и заскучали. Бабушка с грехом пополам отпустила на танцы в соседний поселок. Там-то Владлена и познакомилась с Робертом.

Высокий, светловолосый, он стоял в углу. Казалось, он просто не решается пригласить на танец хоть кого-то. Но заметив Владлену, подошел, взял за руку и потащил в толпу. Его нисколько не смутила ее хромота. А Владлена даже не сопротивлялась. Это было так на нее не похоже. Роберт провожал их домой. Ну как их, Роберт и Владлена шли впереди, держась за руки. Галя плелась сзади. Вот так, в один миг она стала не нужна? Мялась на танцах весь вечер одна, искала глазами Владлену с новым кавалером. Домой одна уйти не решилась. Владлена подошла, только когда включили тусклую лампочку, намекая, что пора бы и по домам.

Остаток лета Галю мучили обида и ревность. Когда они с Владленкой пахали в огороде, перешучивались и обливали друг друга водой, Галя думала, ну вот, все же в порядке, все как раньше. Только что-то стало все-таки не так. Где-то треснуло. Владленка улыбалась чему-то своему, украдкой поглядывала на калитку. После обеда она убегала с Робертом и возвращалась к ужину. Приходила бы и позже, наверное, только бабушка строго наказала вечерами быть дома. «Принесет еще в подоле, родители потом прибьют меня» – бубнила бабушка. Владлена ничего не рассказывала, а Галя не решалась спросить. Она давилась слезами. Ненавидела Роберта. И себя – за то, что не уехала с мамой.

С началом учебного года вернулись в город. Роберт учился в другой школе. Поэтому на время уроков Владлена была только ее, Галина. Разве что иногда сидела неподвижно, уставившись в окно. А после уроков Роберт был всегда на посту, ждал Владлену возле школьной калитки. Первое время Владлена, уходя с ним, поворачивалась к Гале и виновато улыбалась. Потом стала просто кидать «пока» и ни на кого, кроме Роберта, уже не смотрела.

По вечерам девочки, как и раньше, делали вместе уроки. И так же, как раньше, спали в кухне на матрасе. Только куда-то пропали задушевные разговоры. Галя боялась спросить, боялась услышать, что она больше не нужна. Сама Владлена ничего не рассказывала, как будто охраняла то, что принадлежало только ей. Галя лежала без сна, вдыхала какой-то новый, незнакомый, запретный запах. Она надеялась. Ждала. И дождалась.

Анна

Я просыпаюсь среди ночи. Или это уже не ночь? В общем, я просыпаюсь, какое-то время уходит на то, чтобы вспомнить, что я овощ. По крайней мере, внешне я, вероятно, именно так и выгляжу. И когда я об этом вспоминаю, мне хочется выть и рвать на себе волосы, в прямом смысле. Но я не могу. Ни выть, ни рвать. Вообще ничего. Только говорить сама с собой, пытаться вспомнить, метаться от безысходности. Тоже, конечно, только мысленно. Может, мне все это только кажется. Может, я сейчас проснусь. Я просыпаюсь. Упираюсь в темную стену. И только живые голоса вытаскивают меня из моего небытия.

– Мамочка, мамочка, – Ванечка плюхается на кровать и прижимается ко мне. Галина постоянно ругает его за это. Хорошо, что ее нет рядом и он будет обнимать меня, сколько захочет. Его волосы щекочут мой подбородок. Ткань на моей груди становится мокрой. Интересно, это футболка? Вряд ли, ее, наверное, неудобно надевать. Я чувствую, как Ванечка мелко вздрагивает. Боже мой, он плачет.

– Она сказала, – слезы душат его, – она сказала, что бабушка мне не бабушка. Это же неправда?

Кто сказал?

– Она противная, противная. Зачем папа, вообще, привел ее?

Э, Антон завел себе подружку. Или жену? Быстро же он. Быстро? А сколько вообще прошло времени с… С чего? Какая же каша в голове.

– Мамочка, просыпайся побыстрее и выгони эту Жанну.

Жанна, значит. Конечно, проснусь, родной. А если нет? От этой мысли затылок сковывает, и мурашки бегут по позвоночнику. Мурашки – это же, наверное, хорошо?

Ванечка куда-то убегает. Я слышу, как он что-то волочет по полу. Какой-то незнакомый женский голос догоняет Ванечку с наставлениями, чтобы с уроками дождался бабушку. Он отвечает: «Хорошо, тетя Люда». Какая-то тетя Люда еще. Где я, вообще? Шуршание, скрип, еще какие-то звуки, я не могу понять, что происходит.

– Мамочка, нам сегодня задали только математику. Страница пятьдесят девять, упражнение два. Фу, задача.

Математика, уроки. Он школьник. Школьник. Сколько же я вот так. Он без меня, без меня. С кем? С Антоном, с этой Жанной? С Галиной? Если б могла, расхерачила бы что-нибудь. Сейчас бы поплакать. Или покричать. Мой хороший, мой родной. Я так виновата перед тобой. Я так ждала тебя. Семь лет. Я помню тот день, когда решила бросить театр и родить ребенка. Ничего не получалось. Я знала, что виновата, но не могла рассказать твоему отцу, почему у нас ничего не выходит. Со временем мне стало часто сниться, как я мерзну под простыней в операционной, как тусклую лампочку заслоняет лицо матери, и она серым, безучастным голосом говорит мне: «так тебе и надо». Я просыпалась среди ночи, без слез. Только болело где-то внутри от того, что все это никак не поправить.

Я сдалась, снова устроилась в театр. Убедила себя все забыть, отказаться. Боль притупилась, затихла. А потом мы как-то стояли после спектакля в курилке, помреж мурлыкал что-то себе под нос, ему позвонила жена, он долго молчал, прикурил еще одну, а потом заплакал, как ребенок, горько и безутешно. Я хотела спросить, но не решалась. Он отвернулся к окну и стал рассказывать, как они с женой в юности трахались все время, и она каждый раз бегала делать аборт. Ни разу даже не спросила его, может, он хотел ребенка. И вот теперь она не может забеременеть, вернее, выносить, все время выкидыши. Мне самой захотелось заплакать и рассказать ему про себя, может, нам обоим полегчает. Вот же ж сучка, закончил он и сплюнул. Я осталась в курилке. Прожгла себе сигаретой ладонь. Специально.

И когда месячные не пришли, я не сразу это заметила. Даже не стала покупать тест, просто пошла к гинекологу. После стольких лет ожидания, бессилия и смирения я не разрешала себе обрадоваться. Лежала с раздвинутыми ногами на кресле, пялилась в потолок и боялась поверить, что у меня наконец-то будешь ты.

Снова бросила театр, снова думала, что навсегда. А когда, закупив все детское, что только можно, заскучала, то ужаснулась сама себе. Ты родился, а счастье было не такое, как я себе навоображала. Только не подумай, что я не любила тебя. Я любила, но этого казалось недостаточно. Мне было обидно, я злилась на себя, на тебя, на твоего отца. Мне стало жалко своих никчемных ролей в театре.

Ты был такой милый. Я засыпала, любуясь тобой. Просыпалась от твоего плача, качала, уговаривала. Если ты быстро успокаивался, у меня наступала эйфория. Если продолжал хныкать, я срывалась на крик. Я все время боялась, что в такие моменты могу сделать тебе больно. Поэтому я оставляла тебя в кроватке, уходила в ванную и включала воду, чтобы не слышать, как ты надрываешься. Я обещала себе, что больше так не буду. Мне нужно было у кого-то спросить. Или хотя бы рассказать.

Я пыталась поговорить с твоим отцом. Несколько раз. Я не понимала, что делаю не так. Он говорил «все будет хорошо», и это успокаивало на какое-то время. Потом стало раздражать. Он как будто не слышал меня. Тогда я рассказала, как сбегаю в ванную. Он очень долго и внимательно смотрел на меня и ничего не сказал. Больше мы это не обсуждали.

Ты плакал, и я плакала. Когда у тебя резались зубы, я почти не спала. Однажды я собрала тебя плачущего, оделась сама и вышла на улицу. Я не взяла коляску. Руки ломило, я все шла и шла. Но когда на проходной роддома охранник что-то переспросил у меня и стал куда-то звонить, я почувствовала, что собираюсь сделать непоправимое. Снова. И я побежала. И очнулась только, когда Галина открыла мне дверь их с папой квартиры. Я ждала такого же, как у Антона, взгляда. Я избегала ее со дня свадьбы. Кроме дежурных поздравлений с дежурными праздниками. Она молча обняла нас. Она усадила меня на кровать и забрала тебя. И я тут же отключилась, надолго, без сновидений, без угрызений совести.

Владлена

Владлену стало тяготить это совместное спанье на матрасе, но переселиться от Гали в комнату родителей она не решалась. Почему-то было жалко Галю. Она такая добрая и преданная. Но и Владлена не виновата, что влюбилась в Роберта. Ей все время было мало, и тяжело расставаться даже до завтра. А с Галей стало как-то пресно, муторно. Да и сама бедная Галя вдруг показалась серой мышкой. Владлене очень хотелось поделиться своим восторгом первой любви, но почему-то не с Галей, как будто та не в состоянии была понять.