Право выбора

Андрей Нимченко

Право выбора

Для человека возможен только один вид истинной свободы – от самого себя.

Глава 1

Если вы не верите во всю эту ерунду вроде НЛО, барабашек, ведьминых мест, а тем более в то, что можно вызвать дьявола, если нарисовать мелом узор на полу, сжечь кучку сухой дряни и произнести несколько ругательств на языке, на котором и приличные-то слова звучат скабрезно, то я ваш покорный слуга и единомышленник на все времена. Я сам до сих пор во все это не верю, и даже Глука, который в один ужасный момент взял и испортил всю мою жизнь, не убедит меня в обратном. Глука – это мой вет, будь он неладен. Благодаря ему я узнал, что влип в историю, и это чудовище тут же дало понять, что выкручиваться из нее мне придется самому. Возможно, большинство ветов белые и пушистые – если так, значит, мне не повезло. Глука белым станет, разве что если вылить на него ведра три перекиси водорода, чего, кстати, я ему искренне желаю…

Ну да ладно, пришла, по-моему, пора немного рассказать о себе – тем более, что история моя может кому-то показаться фантастикой, а мне бы этого не хотелось. Так вот – это не фантастика, а я не фантастический герой. Не подхожу ни по одному параметру – если, конечно, за неделю, что я провел в этой камере, в Голливуде не поменялись стандарты.

До недавнего времени я не знал, кто я, и не имел совершенно никаких воспоминаний относительно своего прошлого. Первое, что помню – проснулся на улице с полупустой бутылкой дрянного виски, в продранном на локтях грязном пальто и с побитой физиономией. До этого – серая дыра, в которую навсегда провалились пол века, судя по всему, вполне разнесчастной жизни. В тот момент от психушки меня спасло лишь одно: в кармане оказалась записка от какой-то цыпочки по имени Жане с просьбой ей позвонить. За эту ниточку я и вытащил те скудные крохи информации о своей прошлой жизни, которыми и вынужден был довольствоваться до самых последних пор. Выяснилось, правда, что "цыпочка Жане", это мужик, огромный и волосатый, как джинн из арабской сказки. Но в том был и свой плюс – не пришлось сочинять историю, почему я забыл, где живу: надрался сильно, вот и вся причина.

Оказалось, что я – судомойщик в задрипанной забегаловке на окраине Нью-Йорка, снимаю ободранную квартиру неподалеку, пью в рабочее и свободное от работы время, что, впрочем, не мешает мне вполне сносно драить тарелки, а значит, алкоголизм моей карьере нисколько не вредит.

Так я и продолжал есть, спать и работать еще целый месяц, понемногу восстанавливая картину своей личности из реплик и мнений окружающих, и в меру сил старался ей соответствовать. Делать вид, что ты такой же, как обычно, было нетрудно – Клод Ивлин Каре, 52 лет от роду, был существом малоразговорчивым, одиноким (если не считать жившую с ним здоровенную псину по имени Пуппи неопределенной породы и такого же неопределенного окраса), в меру здоровым, за квартиру платил исправно. А что касается прочих аспектов его жизнедеятельности – старался, чтобы пути его и остальных гомо-сапиенс этой планеты пересекались как можно реже. Чего и говорить – в моем положении такое прошлое можно было считать даром Божьим.

Итак, в новую жизнь я вступил в начале осени и мне был уготован целый месяц относительного спокойствия. Неприятности начались 13 октября – сразу после Дня Колумба. Вечером в нашей забегаловке шайка латиносов отмечала 471 первую годовщину высадки испанцев на американском побережье. На ежегодное шествие и карнавал по этому поводу я не попал, зато весь день слушал стенания Али – официанта, сердце которого было разбито невозможностью поглазеть на аппетитные формы ряженых девок. Даже висевшая на стене карточка актриски из "Невероятной истории" не могла поднять ему настроения – тем более, что над малышкой Джейн успели изрядно поработать мухи…

Так вот, вечером мы обслуживали латиносов, а утром весь этот срач нужно было убирать. И как раз в тот момент, когда я оттирал тарелку с присохшим к ней куском свиного ребра, в серой пелене, заменившей мне память, вдруг прорезалось "окно". Сквозь него я увидел чистое белое помещение, лампы на потолке и двух мужиков в каких-то странных противогазах, подносящих к моей голове уродливый, весь перевитый блестящими проводками, шлем. Мне стало страшно, и я уронил тарелку в груду других – целой посуды в мойке сразу поубавилось. Машинально я стал вытаскивать осколки, "окно" закрылось, но тут же снова отворилось в другом месте – через грязноватое стекло памяти на меня посмотрело перекошенное ненавистью женское лицо. В моей груди тут же всколыхнулось целое море чувств, среди которых главным была гадливость. Были еще образы и эмоции – сильные и по большей части этой женщине ничего хорошего не сулившие.

В себя я пришел в зале кафе и первое, что увидел – толстую физиономию хозяина Рафаила, который орал мне прямо в лицо:

– …что он бросил пить! А он просто попробовал дрянь позабористей! Так вот, в моем кафе не место придуркам вроде тебя, которые нюхают всякую мерзость, а потом падают на посетителей и портят им одежду! Пошел вон…

Тут только я заметил, что осколком тарелки сильно порезал левую руку – из нее так и хлещет, и хоть бы один урод перевязал. Видно, в беспамятстве я вышел из кухни и добавил немного крови в ростбиф какого-то господина.

Самого господина я увидел секундой позже – толстый малый в перепачканном красным светлом костюме от возмущения полиловел настолько, что ясно было – медицинская помощь из нас двоих больше нужна ему.

Глава 2

Через десять минут после того, как меня перевязали, я сделал первую важную вещь в своей новой жизни – послал хозяина. После чего отправился домой. По дороге я купил виски, а когда добрался до своей холупы, вылил все содержимое бутылки в вазу, поскольку стакана размером с пинту у меня не нашлось (пинта – 473 грамма).

Когда я оторвался от этого "бокала", на дне его оставалось еще около джилла пойла (джилл – 118 граммов), но я знал, что больше к нему прикоснуться не смогу. Вдруг откуда ни возьмись появилась уверенность, что так было всегда – никогда не пил больше одного "чин-чина", и что попробуй я влить в себя еще хоть глоток, меня бы тут же вырвало – такая вот особенность организма. Интересно, что старине Клоду Каре она, вроде бы, совсем не подходила – прошлое этого субъекта было проспиртовано, как лягушка из школьного биологического музея.

Потом я уселся в кресло, у которого одна ножка была сломана и подвязана веревкой, и стал вспоминать. Получалось плохо, я бы сказал, ни черта не получалось. Единственная информация, которую мне удалось выудить из измученного этими попытками мозга – что моя прошлая жизнь как-то связана с городом Варшавой. И что от моего сегодняшнего места жительства эта Варшава отстоит оч-чень далеко.

Самая дальняя Варшава, как мне сказали в справочной службе, находилась на юго-востоке, почти у границы с Мексикой, где-то между Сан-Антонио и Эль-Пасо. Кроме того, я узнал, что по всей стране было разбросано еще восемь городков с таким именем. Но названия половины из них были как-то связаны с кораблями, а как смутно мерещилось мне, моя Варшава от моря была не близко. И именно в тот момент, когда я размышлял, где можно было бы поподробнее узнать об остальных четырех Варшавах, на мою память снова снизошло озарение.

…Это был яркий и пыльный день, красноватый песок мчался по обе стороны шоссе, разделявшего мир на две однообразные половинки, и мы с Эммой катили куда-то в отпуск. А я думал, что если скандал – хорошее начало любого отдыха, тогда мне, пожалуй, не стоит врезаться в первый попавшийся каменный столб на нашем пути. Да, определенно места были похожи на Дикий Запад в самые засушливые его годы. Горло саднило от недавнего крика и жутко хотелось пива, но треклятая баба выбросила из машины обе упаковки – и мне об этом стало известно, лишь когда мы отъехали от ближайшей забегаловки, где можно было запастись холодненьким "Белым быком", миль на десять. Злость так и клокотала во мне, будто внизу живота плескалась раскаленная ртуть. Ее миазмы поднимались до самой макушки, сдавливали горло и застилали глаза. Единственное, что мне сейчас хотелось сильней, чем пива, – остановить машину и долбануть изо всей силы кулаком по этому красивому лицу.

Потом в голове зазвучала мелодия виолончели. Такая, знаете: "Лааа-лаа, ла-лаа, ла-ла…" Донельзя классическая, но в то же время успокаивающая. Понемногу я пришел в себя, иными словами моя мятущаяся душа вернулась в тело пятидесятилетнего алкоголика из Нью-Йорка и тут же придала ему ускорение. Минут десять я накручивал круги по комнате, ни о чем не думая, а просто пребывая в крайне возбужденном состоянии. За это время я скурил до середины фильтра пять сигарет "Лаки страйк", и дважды наступил на лапу развалившегося на полу Пуппи. Каждый раз, когда это происходило, ленивая псина начинала колотить по полу хвостом, и только. Но когда я нечаянно уронил еще горевший пепел на ее шкуру, она, наконец, обижено гавкнула и отошла в угол. В это мгновение решение, определившее мою дальнейшую жизнь, окончательно созрело и предстало передо мной во всей своей красе.

Через двадцать минут в моей квартире нудным речитативом бормотало одинокое радио – говорят, что это создает видимость присутствия хозяина, а я спускался по пожарной лестнице вниз. Ночка была как раз для плохих парней – сплошь затянутая облаками, а с улицы еще и раздавались тихие, но вполне душераздирающие крики. К забегаловке, в которой я работал еще сегодня утром, судьба-хранительница привела меня без происшествий. Но едва я оказался в тени навеса над соседним магазином, как дверь кафешки "У Рафаила" распахнулась, и оттуда выкатились трое темных личностей с мешками за спинами. В мешках мелко позвякивала посуда – видно улов воришек оказался меньше, чем они рассчитывали, раз пришлось взять это барахло.

Задушено переругиваясь, троица пробежала в метре от меня, распространяя запахи бобов, свиной тушенки, и сладковатый аромат "травки". Не нужно было быть обученной ищейкой, чтобы они привели вас в ближайший негритянский квартал. Я неслышно скользнул в открытую дверь.

Пока что удача улыбалась мне своей голливудской улыбки – так широко, что я мог рассмотреть пломбу на левом нижнем зубе мудрости. Но действие это для нее было явно непривычным, а потому я опасался, что улыбка вот-вот превратится в гримасу на морде полицейского бульдога. Следовало поторапливаться. В кафешке все было вверх дном, касса валялась на полу – в небольшой дыре, которую проделала в половицах при падении. За барной стойкой царил погром, будто племя чероки целую ночь упивалось там огненной водой.

Я проскочил мимо поваленных в кучу столов и стульев на кухню, в самый дальний угол, где на железной распорке примостилась "старушка", так мы звали древнюю бронзовую кастрюлю литров на сто пятьдесят – эдакий символ заведения, который Рафаил самолично натирал до блеска раз в неделю. В прошлый свой выходной я заглянул на работу поздно вечером, когда все уже разошлись, и застал его за этим занятием. Правда, – вот незадача! – ни единой тряпки поблизости от Рафаила не было, а у него самого вид был, как у фермерской шавки, которую застали за закапыванием куска копченой грудинки на заднем дворе.

Половица позади "старушки", до которой я едва сумел дотянуться, подалась, и мои пальцы уткнулись в затянутый целлофаном сверток. Через секунду я развернул толстенькую колбаску свернутых денежных знаков, в которых еще на ощупь узнал родную американскую валюту. И в этот момент старая шлюха Судьба начала поворачиваться ко мне костлявым задом – на улице завыли полицейские сирены. Они были еще кварталов за семь, заранее предупреждая всю здешнюю шелупонь о визите "царя зверей" – ночного патруля, но мешкать не стоило. Я отщипнул от пачки примерно десятую часть, сунул остальные сбережения Рафаила в дыру и вставил половицу на прежнее место. Времени совсем не было, но я не хотел совсем уж грабить босса, какой бы свиньей он не был. А не приладь я все, как было, копы найдут тайник и уж точно не оставят там ни цента.

Наружу я выскочил, когда сирены были еще далеко, и только собрался спокойненько перейти на другую сторону улицы, как из-за угла, визжа колесами, выскочила первая патрулька. Сирена у нее была выключена – должно быть, специально, чтобы не спугнуть жуликов. Меня заметили и врубили громкоговоритель, не очень убедительно уговаривая довериться американскому правосудию и остановиться до выяснения обстоятельств. Но наверное те, кто сидел в машине, и сами не питали иллюзий насчет своих ораторских способностей. Во всяком случае, скорости они снижать не стали. Я побежал изо всех сил, проклиная собственную порядочность и расширенную алкоголем печень. Они прибавили газу. Свернуть было некуда, до ближайшей спасительной подворотни как минимум половина квартала. Становилось ясно, что следующие пару лет мне придется провести за лингвистическими упражнениями – разучивать тюремный слэнг с соседом по камере. Но тут метрах в тридцати впереди с тротуара вдруг подскочили три темные фигуры и, прихватив мешки, принялись улепетывать за угол. Я узнал их сразу – моих менее удачливых предшественников – но не сразу поверил своим глазам. Эти придурки остановились выкурить "косячок" едва ли не у дверей ограбленной кафешки! Странно, что они не сделали это внутри, присев на разгромленную стойку и обсуждая, сколько "травы" можно выручить от продажи ворованных чайников…

Я едва справился с приступом смеха и свернул в узкий проход между двумя домами. Протиснуться здесь мог лишь человек, настолько же иссушенный дешевым виски, как и я. Откормленным болванам, разъезжавшим по городу на корыте с мигалками, об этом нечего и думать. Стены по бокам скоро кончились, и я оказался на захламленном каменном дворике среди мусора и объедков. Свора крысят порскнула в разные стороны, оставив в покое скелет кота – такой вот небольшой эпизод в древней вендетте между двумя видами.

Обходя дурно пахнущие кучи, я двинулся к выходу на другую улицу. До него оставалось чуть-чуть, когда блеклую полосу света, сжатую по бокам облупленными стенами, загородила фигура полицейского. В лицо боксерской перчаткой ударил свет фонаря.

– Эй, парень! Это не ты сейчас устанавливал мировой рекорд по бегу среди придурков?

Коп осторожно, но быстро приближался, держа руку на кобуре.

– Не я… – от обиды хотелось лезть на стену.

– Да ты скромняга… – полицейский выдвинулся на освещенный участок – сначала там оказался его живот, а потом все остальное. Парень явно не страдал отсутствием аппетита, я даже сумел разглядеть, что спереди к его куртке прилипли фрагменты недавней трапезы. Назад дороги не было, я не сомневался, что ублюдок начнет стрелять, но вот если прорваться через этот жировой заслон… От него до выхода на улицу не больше двадцати футов (фут – 0,33 метра). Удастся проскочить, не получив пулю в спину – и меня ждет спасение.

Я стал пятиться в бок, отходя к стене. Коп, не желая поворачиваться ко мне боком, повторил тот же маневр в зеркальном отражении. Теперь нас разделяли всего восемь футов и куча отходов, которую венчала ржавая крышка от мусорного бака. Лоснящаяся физиономия парня – ему было лет тридцать – готова была лопнуть от натуги, так пристально он следил за моими руками. Но когда пялишься на руки, не ждешь беды от ног. Я поддел носком ботинка крышку и швырнул ее в голову противника. Коп начал вытаскивать свою пушку, когда кусок ржавого железа был уже на полпути к его лбу. Крышка выбила из толстяка короткое ругательство, он нажал на курок, и первая пуля угодила в стену. Я уже был в проходе между домов на полпути к свободе, когда следующая свинцовая злодейка вырвала клок волос с моей головы.

– Стоять! С..с..сукин сын!

Ну, вот что бы вы сделали на моем месте?! Так я бы тоже остановился, если бы не споткнулся обо что-то и не полетел кубарем. Вышло вполне натурально и позволило мне выиграть еще футов пять расстояния до угла. Но коп уже вскочил на ноги, вытирая кровь со лба, и бросился ко мне. Я еще успел подумать, что сейчас будет больно, но тут произошло самое невероятное событие за последний месяц: куча картонных коробок, мимо которой как раз пробегал полицейский, раздалась в стороны, и из-под них на толстяка бросилось огромное бесформенное существо с горящими глазами. Тварь сбила его с ног, а потом внутренности каменного мешка разорвало самое страшное рычание, какое я когда-либо слышал. Коп лежал неподвижно, возвышавшийся над ним зверь повернул ко мне оскаленную морду… Полицейский был прав, на соревнованиях по бегу среди придурков – очень перепуганных придурков – я мог бы рассчитывать на "золото"…

От безумного бега я пришел в себя только дома, допив остатки виски и сходив в душ. В моей каморке он был совмещен с туалетом, причем на площади, не превышавшей три на три фута. Так что мылся я, сидя на унитазе, одновременно справляя нужду и прихлебывая из бутылки – как видите, иногда и в бедности есть свои плюсы. В целом, план моих дальнейших действий был прост – незамеченным убраться из города и побыстрее. Благо, благодаря экономичности и трудолюбию Рафаила у меня появилась возможность превратиться в приличного человека. Мешкать было нельзя – если та тварь не разорвала в клочки моего недавнего знакомца, копы заметят сходство уволенного Рафаилом работника и худого мужика в обтрепанном пальто, обворовавшего его забегаловку.

С машиной и одеждой все прошло, как по маслу. Примерно в девять утра по шоссе, ведущему к Сан-Франциско, на зеленом "Бьюике", видавшем лучшие времена, ехал выбритый и только что постриженный американец, сильно смахивавший на коммивояжера. Правда, обычно в машинах у них на переднем сиденье не чешут блох здоровенные псы неопределенной породы.

О Пуппи я к стыду своему позабыл, но он сам нашел меня в тот момент, когда я уже выводил авто со стоянки. Прокат до Фриско обошелся в четверть украденной суммы, правда, в виноградный штат ("Виноградный штат" (Grape State) – одно из названий Калифорнии – прим. Авт.) я ехать не собирался. Хотя тому, кто хотел бы последить за моим маршрутом, должно было показаться именно так. Но это был след, оставленный специально для полицейских. Из штата Нью-Йорк я собирался выехать в Пенсильванию, затем в Огайо и только затем свернуть с пути в Сан-Франциско на юг – в Кентукки. Потому что на самом деле меня интересовала Варшава и только Варшава. Название этого городишки пульсировало в моей голове в такт ударам сердца. И даже изумление по поводу невероятного чутья моей псины, нашедшей меня в трех милях от дома, не могло надолго отвлечь мое внимание.

– До Фриско? – с ноткой зависти спросил прыщавый длинноносый паренек, отдававший мне ключи.

Я радостно осклабился в ответ.

На секунду мне и вправду захотелось рвануть в Калифорнию, погреть старую шкуру где-нибудь на побережье, к примеру, в Поинт-Рейесе. Но потом я подумал о долгой дороге, о красном индейском просторе каменистых плато в Нюь-Мексико, о Белых песках ("Белые пески" – национальный заповедник в штате Нью-Мексико), о форели, которая, как я знал, водится в тамошних речушках. Может, ей и далеко до золотой калифорнийской, но зато костер, на котором я ее испеку, будет тысячи на четыре футов ближе к звездам*…

* (Узкая полоса побережья в штате Калифорния находится на уровне 500 футов (около 150 метров) над уровнем моря. Тогда как в Нью-Мексико основная часть территории превышает "нулевую" отметку как минимум на 5000 футов, около 1500 метров – прим авт.).

Глава 3

Я старался не торопиться в пути, чтобы случайно не привлечь внимание полиции. Но в Носквилле, штат Теннеси, все же едва не вляпался в историю. Я притормозил у магазина с запыленной витриной, выбрался из машины и двинулся к входу. Не помню уж, какими мыслями была занята моя голова, но молоденькую девчонку с ребенком на руках я не заметил, пока не сшиб с ног. Молодая мамаша упала на спину, а полугодовалый малыш зашелся в крике. Я хотел было поднять ее, преисполненный чувства вины, тем более, что девчушка оказалась прехорошенькой метиской.

– Извините, мэм, я сожалею… – смущенно протараторил я, протягивая руку.

– Куда вы, интересно знать, пялитесь во время ходьбы, – грубо прервала она готовый и дальше изливаться из меня поток извинений и оттолкнула мою ладонь. – Вы чуть не прибили Кви. – гневный кивок в сторону орущего чада. – Он ударился головой. Что мне теперь прикажете делать? Вдруг из него вырастет какой-нибудь придурок.

В эту секунду за моей спиной и вырос детина в форменной одежде. Последовал стандартный вопрос, что-то типа: "Этот человек пристает к вам, мэм?" И в ответ девушка тут же заявила, что я едва не поранил ее ребенка. Представитель власти медленно выпрямился, упирая руки в бока – стало совершенно ясно, что в ЕГО Носквилле типы вроде меня, не глядящие перед собой, караются по всей справедливости закона – смертной казнью. Слава Богу, миссис Кони Тарантино оказалась дамой покладистой и согласилась принять пятьдесят баксов – в качестве компенсации маленькому Кви. Надеюсь, что страхи этой юной особы окажутся беспочвенными, и с головой у ее сына будет все в порядке.

Эту историю я привожу исключительно для того, чтобы пояснить, почему я выбрал именно мотель "Мечта странствующего ковбоя". А не остановлюсь в заведении получше. После истории с миссис Тарантино меня всерьез озаботила финансовая проблема. Цель моего путешествия была еще очень далека, а источники легкого дохода в моем возрасте и при моем "судомоечном" образовании на дороге не валяются. Вот я и решил сэкономить. Но – все по порядку.

После Носквилля началась 66-я дорога, и к изжоге от мамалыги со свининой, которой потчевал меня гостеприимный Теннеси, добавились боли от дорожных кочек в спине и в копчике. Громко напевая неизвестно откуда взявшуюся строчку: "Get your kicks on the route sixty-six" ("Получите ваши пинки на маршруте шестьдесят шесть…" – строчка из песни "Шоссе N 66". Написана группой "Роллинг Стоун" в конце 60-х – прим. Авт.) – и подпрыгивая на ухабах в такт, я добрался до границы с Арканзасом.

За окном потянулись лачуги, кладбища проржавевших машин, разбросанные тут и там на плоской как стол равнине, и во мне поселилось тоскливое настроение – хотелось ткнуть голову под мышку и спать, пока Куриный штат (Одно из названий Арканзаса – прим. Авт.) не останется далеко за спиной.

Я встретил Регги Боя в той самой грошовой "Мечте", о которой только что упоминал, на пятый день пути, когда большая часть дороги уже ушла в прошлое, как, впрочем, и большая часть моих финансов. Чтобы добраться в мотель пришлось, как я уже говорил, миновать несколько местечек поприличней, свернуть с шоссе на Лос-Анджелес и минут пять по раздолбанной подъездной испытывать на прочность рессоры моей колымаги. В мотеле я снял дешевый номер, купил псу собачьих бобов и, оставив его разбираться с ними на коврике рядом с кроватью, пошел в местную забегаловку.

Едва я перешагнул порог заведения с претенциозным названием "Мечта странствующего ковбоя" с деревянными столами, доски на которых не менялись, похоже, со времен освоения Дикого запада, как худой мужик в джинсовом плаще, в брюках с индейской бахромой и с выражением лица хиппи-перестарка уставился на меня из-за плеча собеседника. В фильмах ужасов так смотрят на папу детки, которые подозревают, что сейчас он превратится в вампира, но до конца в этом не уверены. Я ответил взглядом, в котором не было ни намека на узнавание, так что через пару секунд он снова о чем-то заговорил с парнем, у которого большущий живот угадывался даже со спины.

Девчонка за стойкой тискала мелкими зубами жвачку и болтала с заезжим ковбоем, не проявляя рвения в обслуживании клиентов. Каждый раз, когда парень говорил что-то вроде шутки, из ее рта вырывался икающий смех, и редкие скучающие посетители оборачивались – должно быть в надежде, что она, наконец, подавилась своей жвачкой.

Толстяк и хиппи – трепались все время, пока несли мой заказ. Но как только бутылка пива заняла место на моем столике, они двинулись на улицу, и детина едва не сшиб ее брюхом. Я пробормотал, что-то по поводу того, что здешние воды не подходят для трески размером с Мобидика, и тут же забыл о них. Но когда через пять минут худой вернулся, меня ждал большой сюрприз.

Глава 4.

Хиппи плюхнулся на скамью напротив и ткнул в меня желтым ногтем указательного пальца, изъеденным каким-то хищным грибком.

– Тридцать лет, дружище. Тридцать, я тебе говорю.

Я оторвался от пива и изумленно посмотрел на него.

– Кому?

– Гм… Га! – должно быть, это означало, что мой новый знакомый засмеялся. Правда, больше было похоже на то, что он пытается выдохнуть проникший в дыхательные пути посторонний предмет.

– Не кому, а когда! Когда, я тебе говорю!

Вслед за этим хиппи откинулся на досчатую спинку, "по-индейски" сложил на груди руки с ладонями, похожими на старые куски дерева, и уставился на меня выжидающе. Должно быть, теперь-то уж я был просто обязан осознать глубинный смысл его туманных высказываний. С минуту мы пялились друг на друга, пока, наконец, с его лица не стало сходить торжествующее выражение. Похоже, до парня дошло, что перед ним не тот, за кого он меня принял.