Встречи-расставания. О людях и времени, в котором мы живем

Вот что хочу тебе сказать. Я часто болею, операции замучили. Силы уходят, мне тяжело жить. Господь меня призывает. Из нас двоих я уйду первым. Мы с тобой прожили в венчаном браке уже более сорока лет. Дети выросли, у них и собственные подрастают. Они вполне себе обойдутся без нас. Мы свободны и никому ничего не должны.

Я решил, когда умру, то и тебя позову вслед за собой. В одиночку, я там, ты здесь, мы перестанем быть единым целым, а муж и жена плоть едина. Что я там без тебя делать буду? И ты как останешься одна? Но прежде я обязан спросить: у тебя самой есть желание последовать вслед за мной? Мы любим друг друга, в наших отношениях не должно быть насилия, тем более в таком важном вопросе».

– И он, ожидая ответа, посмотрел на меня со всей серьезностью, – продолжала наша прихожанка. – Его вопрос застал меня врасплох. Не скрою, мысли о возможной скорой кончине супруга у меня периодически появляются. Но вот так, неожиданно, чтобы вынь да положь, и чтобы так серьезно… Нет, к такому решению я в тот момент была не готова. Говорю ему:

«Дорогой, я тебя, конечно, люблю. Но и детей и внуков наших люблю не меньше. Мечта у меня есть – дождаться и увидеть нашу старшую внучку невестой в белом подвенечном платье. И младшенькую Катеньку проводить за ручку в первый класс. Скажи, разве тебе самому не хотелось бы всего этого увидеть?»

Он улыбнулся. Взял и поцеловал мою руку:

«Ну, я же не настаиваю. Если тебе этого так хочется, то, конечно, оставайся и порадуйся за них».

Я смотрю на его улыбку, вглядываюсь в его всегда такие добрые, любящие глаза. И вот мне уже самой стыдно, что не соглашаюсь на предложение уйти вслед за ним.

«А ты как там один, без меня справишься?»

«Обо мне не беспокойся. С Господом нет места одиночеству».

Он снова о чем-то своем думает. Потом отчетливо, вкладывая смысл в каждое свое слово, произносит:

«Я тебя там подожду. Сколько надо, столько и буду ждать. А когда пробьет твой час, ничего не бойся. Я обязательно приду и буду тебя встречать».

Презумпция невиновности

От нас не зависит, когда мы придем в этот мир. Не зависит место и время нашего рождения. Нас никто и не спрашивает, поскольку это не наше дело. Не нам решать и время перехода в вечность. Потому самоубийство – грех непростительный, и в церкви таких людей не отпевают и не поминают.

Но жизнь никогда не бывает исключительно черной или белой, в ней случается еще и множество самых разных полутонов. В моей священнической практике встречались ситуации, когда прийти к какому-то определенному окончательному решению – попадает тот или иной случай под разряд самоубийства – было очень непросто. А какие-то смерти и вовсе остаются для меня загадкой. Вот, к примеру.

Лет десять тому назад или чуть больше у нас в районе произошла трагедия. Застрелился молодой офицер, полицейский. Застрелился прямо у себя в кабинете, сидя за рабочим столом. Потом народ много еще судачил по этому поводу. Говорили, что, дескать, был пьяный, от нечего делать крутил на пальце заряженный пистолет и случайно, по ошибке нажал на курок. Не знаю, насколько возможна подобного рода ситуация. Я сам служил в армии и помню, как строго мы исполняли требования устава в отношении обращения с оружием. Тем более если в помещении находятся несколько человек. Кто позволит кому-то пьяному крутить пистолет на пальце? Дослать патрон в патронник, да еще и сняв пистолет с предохранителя? Это же смертельно опасно, в том числе и для окружающих. А если он был один, то кто тогда видел, как погибший балуется оружием? Одни вопросы.

Слышать я об этом случае слышал, но кем был тот самоубийца, вопросом не задавался и очень удивился, увидев могилу этого несчастного, – оказывается, он был похоронен на кладбище, что сразу за нашей деревней.

На Радоницу ходил молиться на могилки. Вижу, стоят возле свежего еще холмика мои хорошие знакомые, семейная чета, муж и жена. Народ не церковный, но я всю жизнь считал их людьми порядочными и достойными.

Если кто заранее со мной не договаривался послужить у них на кладбище, а желание у людей такое имеется, те на Радоницу специально караулят батюшку рядом с могилками своих родных. А как завидят священника, так сразу и зовут. А эти не звали, просто стояли и молча смотрели в мою сторону. Я сам подошел к ним и поздоровался. Они показывают в сторону холмика:

– Вот, сыночек наш. Говорят, будто сам себя застрелил в кабинете, сидя за рабочим столом.

Я догадался, о ком они говорят. Это же тот самый офицер полиции. Посочувствовал родителям, когда-то мы с ними вместе работали на одном предприятии, потому даже во время случайных встреч у нас всегда находилась подходящая тема для разговора. Тем более сейчас, после трагической гибели их сына.

– Батюшка, вот я только одного никак не пойму, – спрашивает меня мать погибшего, – как может человек случайно застрелиться? Или даже не случайно, а намеренно решить покончить с собой, если перед этим он пишет и оставляет на столе такую записку? – И она стала цитировать на память: – «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1: 1–5)». И тьма не объяла его, – повторила мама. – А моего сыночка, получается, тьма объяла? Что-то у меня в уме это никак не срастается.

Каждый год я, бывая на кладбище, особенно на Радоницу, прохожу мимо этой могилки. Теперь она не одинока, родители того молодого человека уже сами вслед за сыном отошли в мир иной. А мне все не дает покоя та загадочная предсмертная записка, оставленная на рабочем столе человеком, который, написав ее, через минуту хладнокровно приставил пистолет к голове и нажал на курок.

Однажды, это уже не так давно, зимой дело было. Отправились мы пешком на кладбище вдвоем с одним нашим прихожанином, мужчиной лет пятидесяти. На днях он поставил каменный крест на могилке у матери и просил меня его освятить.

Слышу, сзади нас догоняет машина. Оборачиваюсь и вижу грузовое такси. Дорога на кладбище никудышная, каждый год размывается высоко стоящими грунтовыми водами. Зимой дорога подмерзает, но так и остается вся в колдобинах. Потому машины по ней не столько едут, сколько пробираются. Мы с товарищем остановились и сошли с дороги на обочину, чтобы пропустить «газельку». Но та почему-то тоже остановилась. Мы немного подождали и вновь отправились в сторону кладбища. Машина тут же завелась и двинулась с места. Так происходило всякий раз, когда мы собирались уступить ей дорогу. Даже руками шоферу махали, мол, давай проезжай, но тот почему-то не соглашался и упорно ехал лишь вслед за нами.

Наконец мы добрались до кладбища. Подъехало и остановилось рядом с нами и грузовое такси. Только тогда мы заметили еще несколько человек, следующих пешком за машиной. Среди них я узнал и одну нашу прихожанку. Оказалось, приехали хоронить ее дальнего родственника, какого-то троюродного племянника. По документам – самоубийство, потому ко мне по вопросу отпевания никто из его близких не обращался.

Вспоминаю эту сюрреалистическую картину: мы с товарищем совершаем литию и освящаем крест на могиле его матери, а рядом с нами, буквально через одну-две могилы, открытый гроб с телом самоубийцы и рядом с ним несколько человек. Мы молимся, все наблюдаем, но к гробу подойти не можем.

Потом уже в храме по окончании воскресной службы та наша прихожанка рассказала мне грустную историю человека, не нашедшего свое место в жизни. Когда-то ее племянник был женат и имел семью. Потом жена от него ушла. Он вернулся в родительский дом, какое-то время жил с матерью. После смерти матери старший брат выгнал бедолагу на улицу, а родительскую квартиру переписал на себя и продал.

Не вступая в споры со старшим братом, младший долгое время скитался по чужим углам, жил случайными заработками, хотя алкоголиком не был и общению предпочитал одиночество.

– Мы звали его к себе, – продолжала рассказывать тетка погибшего, – но он, боясь нас стеснить, отказался. Потом мы узнали, что человек наконец прибился к ближайшему к нам женскому монастырю. Делал там разные работы по хозяйству, а сам жил вне стен монастыря в служебной квартире.

Пятнадцать лет он так прожил. Бывал на службах, говорят, даже причащался, хотя по-настоящему так и не воцерковился. Вдруг узнаю, что племянник тяжело заболел. Лечиться не захотел. Начались боли. Он никому ничего о своей болезни не рассказывал и страдал молча. Я узнала об этом случайно от чужих людей. И снова звала его переехать ко мне и наконец начать лечение, но он на эту тему даже не стал со мной разговаривать.

В прошлый вторник он не вышел на работу. Послали из монастыря узнать, почему не вышел, человек-то был непьющий и очень обязательный. Зашли к нему в комнату, дверь открыта. Он сидит на полу, прислонившись к стенке, а на шее петля.

Вызвали полицию. Те приехали пять часов спустя и оформили как случай самоубийства. Только вот, батюшка, что мне все эти дни не дает покоя. Дело в том, что мой муж в свое время, это еще в советские годы, работал следователем-криминалистом. Много что рассказывал мне как медику о тех или иных признаках, позволяющих отличить убийство от самоубийства. Так вот, у моего племянника, который якобы повесился, на шее отсутствовал характерный след от странгуляционного удушения. Так что, возможно, человека убили и, чтобы скрыть следы преступления, после смерти накинули ему на шею веревку.

В тот день, когда мы были на кладбище, я, служив заупокойную литию фактически рядом с ними, видел усопшего и разглядел его шею. Действительно, следов от удушения веревкой там не было. Однажды я уже отпевал человека, убитого бандитами именно таким способом, и потому мог подтвердить, что тот племянник не самоубийца. Что было делать?

Я знал, что вскоре у нас в храме будет служить владыка, потому и решил рассказать ему о случившемся на приходе. Владыка нас выслушал и благословил отпеть погибшего человека. Что мы и сделали. Как говорил мне наш уже покойный владыка Евлогий, если есть хоть малая надежда на то, чтобы человека оправдать, нужно идти ему навстречу, а весь суд предоставить Богу.

Так что этот случай, если так можно выразиться, имел благополучные последствия. Человека отпели как убиенного по православному обряду, пусть и заочно. А его имя теперь поминается во время заупокойных богослужений.

Сейчас думаю, как у нас тогда все совпало: и похороны человека, которого неправомерно отнесли к самоубийцам, и наше с товарищем решение именно в тот час идти на кладбище и освящать крест на могилке у его матери. И лития здесь же рядом с местом, где его хоронили. В случайности я не верю. Налицо явное проявление Божьего промысла о судьбе несчастного одинокого человека. Людям он был безразличен, а Бог его пожалел.

Благодарность

Совместные застолья – одна из самых древних и почитаемых нами традиций. Традиций объединяющих. Даже в Священном Писании образ Царства Небесного изображается всеобщей трапезой, великим праздничным пиром. Существует такая старинная икона, на ней Царство Небесное превращается в трапезу праведников. Что еще более объединяет, как не то, чтобы вместе усесться за большой стол и со всеми отведать вкусной еды. А если, как это бывало во времена моих родителей, люди за столом еще и запоют… На всех одну песню. Мы тоже иногда поем, собравшись у себя в трапезной. Наши родители знали, что делали. Ощущение переживаемого единства, доложу вам, непередаваемое.

Поводом сесть за стол может стать все что угодно, любое значимое для семьи событие. Начиная с прихода в мир нового человека, его крещения и далее по списку. Не вдаваясь в подробности дальнейшей личной и общественной жизни, можно сразу переходить к подведению ее итогов – похоронам и поминкам. В целом такой подход вполне оправдан, поскольку именно крещение и отпевание – самые востребованные народом поводы появиться в храме и пообщаться со священником.