Колье госпожи де Бертлен

Колье госпожи де Бертлен

Л. Г. Миланич

© Л. Г. Миланич, 2018

ISBN 978-5-4490-4642-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * * * * *

Давным-давно, когда пейзаж больших городов не был обезображен небоскрёбами и безликими однотипными пятиэтажками, когда зимы были холодные и снежные, когда люди ещё умели говорить друг с другом, и находили это занятие интересным, когда по улицам ездили запряжённые лошадьми экипажи, а самым высоким зданием столицы Российской империи был Петропавловский собор, жил в своём дворце на Почтамтской улице Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский.

Глава 1

В этот вечер, 20 декабря 1875 года, в Александринском театре шла «Василиса Мелентьева», постановки Светлейшего князя Владимира Александровича Воротынского. Двухчасовое действо близилось к финалу. После заключительных слов Ивана Грозного на заднем плане сцены прошли с лева направо двенадцать, как одна – облачённых в чёрные одежды и со свечой в руке монашек, а после, сквозь шум, созданный разорвавшимся в овациях залом, к актёрам вышел Воротынский. По обычаю своему, он взял двух стоявших в середине актёров исполнявших главные роли за руки и поклонился вместе с ними. Занавес закрылся. Без излишних разговоров князь поблагодарил свою труппу, вышел через чёрный ход, сел в карету и приказал гнать во дворец. На часах было десять вечера.

Приехав домой, Владимир Александрович поспешил разоблачиться, сам наполнил ванную и улёгся в пену, отпустив всех слуг кроме мажордома Степана Степановича. Понежившись сверх получаса в ванне и дождавшись полного лопанья пузырьков и остывания воды, князь, воздержавшись от ужина, прошёл в свою спальню, нагрел кровать углями и завалился под пышное, пуховое одеяло на гору мягчайших подушек.

Он жил так изо дня в день. Утром просыпался в шесть-семь часов, завтракал, читал газету, осведомлялся о хозяйственных делах, в десять ехал в театр на репетицию, до часу занимался с труппой, затем обедал в ресторане и возвращался к двум часам обратно в театр. С пяти часов вечера до одиннадцати сидел на спектаклях, а затем оборачивался домой уставший совершенно, будто на нём пахали, и заваливался в кровать не поужинав. За два года службы в театре Воротынский, и без того худощавый и бледный, вовсе стал похож на тень отца Гамлета. Он понимал, что служба эта не для него вовсе, но с каждой новой статьёй критиков о его премьерах убеждался в обратном. В период с июля 1873, когда князь начал свою карьеру режиссёра и по нынешний декабрь, он поставил следующие пьесы Островского, бывшего его любимым автором: «Комик XVII столетия», «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», «В чужом пиру похмелье», «Бесприданница», «Бедность не порок», «Василиса Мелентьева», «Гроза» и последняя постановка – «Волки и овцы». Сам автор, бывавший почти на каждой из премьер, давал весьма высокие оценки, отдельно отмечая какой-то неповторимый, чуть ли не допетровский шарм и минимальное отхождение от текстов произведений. На спектаклях Воротынского также побывали три Великих князя и в скором времени, возможно, на спектакль явится сам Император, вдохновившийся рекомендациями родственников, что являлось Владимиру Александровичу большой честью и делало его любимцем петербуржских газет и журналов. По воскресеньям около его дворца можно было встретить двух-трёх журналистов. Но тогда журналисты были другими. Они не задавали провокационных и личных вопросов, им было глубоко безынтересно, как живёт и чем дышит актёр, политик или режиссёр, а от князя они ждали какого-нибудь красного словца, которым бы он мог охарактеризовать успех своих постановок. Воротынский же от этого особой радости не испытывал. Напротив, в последнее время он всё чаще хотел бросить театр и уехать в своё поместье в Гринёво, или съездить к родителям в Москву, куда в 1873 году переехал отец Владимира Александровича – контр-адмирал Балтийского флота в отставке, из-за разногласий с начальством. Дело в том, что Александр Петрович Воротынский был ярым противником либеральных реформ и чрезвычайно консервативным человеком. Участник Крымской войны и экспедиции русского флота к берегам Северной Америки в 1863—1864, он выступал против отмены телесных наказаний в армии, создания гласных военных судов и военной прокуратуры и ещё некоторых аспектов военной реформы Александра II, за исключением перевооружения и создания всесословных военных училищ. За свои резкие выпады и заявления он был отправлен в отставку, и в Петербурге оставаться больше не мог. Вместе с женой и младшим сыном – Святославом, Александр Петрович переехал в московский дворец, располагавшийся на месте бывшей немецкой слободы. Семнадцатилетнего Святослава отдали в Московский университет Ломоносова, где он изучал экономику и право, готовясь стать судьёй. Вообще семья Воротынских была одной из немногих дворянских семей, на благосостоянии которых никак не отразились либеральные реформы. С XVIII века они были известны как богатейшие дворяне империи, имевшие дворцы в обеих столицах и владевшие землями под Оренбургом, Екатеринославом, Петербургом, Псковом и в Крыму. Оттого, Владимир Александрович Воротынский мог бы совершенно не работать, ибо денег хватило бы ему на всю жизнь, да ещё внукам и правнукам бы осталось. Но с детства его тянуло к прекрасному и, не смотря на то, что театр считался во времена его детства уделом низших сословий в угоду барину, после отчисления из Пажеского Его Императорского Величества корпуса, он потянулся именно к театру. Все, кто, так или иначе, знал князя, отмечали его актёрский талант и способность к организации, что подстёгивало его к дальнейшему самосовершенствованию.

Утром 21 декабря стояла сказочная погода. Был крепкий мороз, светило солнце, снег, лежавший на мостовой не очень толстым слоем, искрился миллионами льдинок. Владимир Александрович стоял у окна в своём кабинете и наблюдал за жизнью на улице. Дворник, укутанный в несколько драных тулупов, расчищал за уплаченный целковый, тротуар перед дворцом, методично размахивая метлой. Мимо дворца мохноногие кобылки лениво протаскивали сани, гружённые свежесрубленными ёлками, углём, дровами, или перевозящие господ в роскошных шубах и громоздких меховых шапках. Один из таких экипажей, а именно – крытые сани на двух пассажиров с монограммой «АБ» на дверце, запряжённые двумя гнедыми клейдесдалями остановился перед парадными дверями дворца. Кучер спрыгнул с козел, отпер дверцу и из саней вышел невысокий мужчина средних лет, с чёрной, кучерявой, пышной бородой до груди, длинными усами, в каракулевой папахе, норковой шубе и с толстенной чёрной тростью в руках, спрятанных в кожаные перчатки. Воротынский в момент узнал в этом господине своего двоюродного брата – Павла Дмитриевича Ахматбея. Человек истинно малороссийского духа, весёлый и простой в обращении, отставной штабс-ротмистр Кавалергардского полка, надворный советник Павел Ахматбей, имевший в дружеских кругах прозвище «Шахматы-брей», был весьма красив собой и владел приятным, хотя слабеньким, теноровым голосом, на вид же он был любезный и приветливый человек. В свои тридцать пять лет он числился в IV отделении Собственной Его Величества канцелярии, имел пятерых детей от первой жены – княжны Марии Алексеевны Бортянской, умершей скоропостижно от лихорадки через несколько недель после рождения пятого ребёнка. Вторая его жена – француженка, Луиза Евгеньевна де Бертлен, дочь актёра французской труппы Михайловского театра, не нравилась никому из родных и друзей князя Павла Дмитриевича Ахматбея. Она была мила на вид, смугла, черноволоса, красиво пела, играла на фортепьяно и арфе, знала наизусть несколько мольеровских пьес, но совершенно не говорила по-русски, детей недолюбливала, была младше мужа на двенадцать лет и более всего питала страсть ко всякого рода украшениям. Павел Дмитриевич же боготворил свою «Лили» и потакал любой её причуде, покупал всё, что ей заблагорассудится: самые дорогие кольца, серьги, колье, гарнитуры, подвески, заколки и брошки. Он влезал в долги, продавал фамильные владения, выставлял на аукцион предметы искусства и живописи, доставшиеся ему от отца, что вызывало ужасное возмущение Ахматбея-старшего. Старый князь Дмитрий Иванович вообще был в сложных отношениях с сыном. Но недоверие к Луизе де Бертлен испытывал не только он. Оба оставшихся в живых дяди Павла Дмитриевича в один голос твердили о расчётном роде нового брака племянника, хотя имели совершенно иное мировоззрение, нежели Дмитрий Иванович. Опасения на счёт mademoiselle Бертлен высказывал и Александр Петрович Воротынский – дядя Ахматбея по материнской линии, а родной брат первой жены Павла Дмитриевича – князь Владимир Алексеевич Бортянский вовсе рассорился со всем семейством «Ахматов», когда узнал, на ком женится бывший свояк. Что касалось Владимира Александровича, то он предпочитал не лезть в личную жизнь брата, тем более, старшего.

– К Вам князь Павел Дмитриевич Ахматбей, Ваша Светлость – сказал, войдя в кабинет Воротынского, и стукнув каблуком о каблук, Степан Степанович.

– Просите его – ответил князь, выйдя на середину комнаты.

Степан Степанович поклонился и вышел, а через мгновенье в дверях появился Ахматбей. Одетый по моде тех лет, Павел Дмитриевич подошёл к Воротынскому и протянул ему правую руку, на безымянном пальце которого блестело обручальное кольцо, а на среднем – сапфировый перстень:

– С добрым утром, дорогой братец

Воротынский пожал руку Ахматбея, а затем приобнял его, сказав вполголоса на ухо:

– Больше в долг не дам

Павел Дмитриевич рассмеялся:

– Я совсем не по этому поводу, Вова

– В таком случае, тебе удалось меня удивить, Паша – Владимир Александрович жестом пригласил Ахматбея присесть за стол и сам прошёл к своему стулу, больше походившему на трон.

Ахматбей сел, поправив галстук, и положил руки на колени:

– Как живёшь?

Воротынский пристально смотрел в глаза брату, стараясь понять цель неожиданного и раннего визита:

– Слава Богу. А ты?

Ахматбей вздохнул:

– Тружусь в канцелярии. Открываем новый дом презрения слепых. По 200 рублей в месяц получаю. Всё хочу в Диканьку съездить… да то в ведомстве завертят-закрутят, то Лили…

– А чего ты хочешь от меня?

– Ничего. Абсолютно ничего

– Тогда зачем же ты приехал?

Павел Дмитриевич замер, после разгладил усы, положил ногу на ногу и продолжил с явным волнением:

– Видишь ли, недавно мы с Лили устраивали приём в нашем доме на Конногвардейском. Приём был в честь именин Лили. Она же в крещении Анфиса. Там были только близкие друзья и родственники. И представь, меня ограбили!

– Какого это было дня?

– Семнадцатого декабря, в пятницу

– А что украли? – Воротынский заинтересованно подался вперёд.

– Колье Лили, которое я подарил ей за три дня до именин

– Вот как… и что?

– Естественно, я обратился в полицию, они опросили всех, кто был у нас в тот вечер и даже арестовали служанку Лили – Люси

– Далее?

– Я не могу поверить, что Люси – воровка. Видел бы ты её. Такая тихая, маленькая, исполнительная. Работает у моей жены уже второй год и ни разу ничего не украла. Но этот болван Дронов совершенно непреклонен. Говорит: «все факты указывают на служанку». Я спрашиваю, где тогда колье? А он только руками крутит, ничего вразумительного не отвечает. А ты знаешь, сколько я за него заплатил?

– Сколько же?

– Две с половиной тысячи! И с кого спросить?

Воротынский удивлённо поднял брови:

– Ты в своём уме?

– Да, а что?

– Я тебе в долг таких денег не дам, и даже не проси… – Владимир Александрович встал из-за стола и подошёл к окну.

– Я и не прошу. Я просто, как брату, рассказать решил. Надеялся, что ты поддержишь

– Мои слова поддержки тебе компенсации не выплатят – равнодушно ответил Воротынский.

– Вот и обращайся теперь за помощью в полицию. И без колье остался, и без служанки, и без денег

Владимир Александрович взглянул на карманные часы, сверил их с напольными в углу кабинета, вздохнул, подошёл к брату и положил ему руку на плечо:

– Не расстраивайся, Паша. Я тебе помогу

– Чем? Ты же сам сказал, что денег не дашь

– А брат может помочь только деньгами?

– Наверное, нет…

– Я хочу встретиться с твоей женой и с этой служанкой. Где они сейчас?

– Лили с подругой в гостиный двор поехала, а Люси в полицейском участке сидит, в камере…

– Сначала к тебе домой, осмотрим сцену – Воротынский сел за стол, позвонил в колокольчик для вызова слуг, написал что-то на небольшом листе бумаги ручкой с золотым пером, вложил записку в конверт и протянул вошедшему в кабинет Степану Степановичу:

– Поезжай в театр, скажи, что меня сегодня не будет, и передай этот конверт художественному руководителю

Степан Степанович положил депешу в карман сюртука:

– Что-нибудь ещё, Ваша светлость?

– Нет, благодарю, свободен

Степан Степанович поклонился и вышел.

– Ты что, Вова? Сыщиком подрабатываешь? – спросил Ахматбей с ухмылкой.

– Да, на внештатной основе у нашего обер-полицмейстера – ответил Воротынский, встав из-за стола.

– Правда что ли?

– Ну, конечно же, нет. Паша, если хочешь, чтобы я тебе помог, то не задавай глупых вопросов и пошевелись. Я полагаю, твоей служанке светит десять лет каторги

– Правда? – Ахматбей встал со стула, а Владимир Александрович подошёл к двери кабинета и приготовился выйти.

– Рассиживаться нечего. Едем к тебе

Глава 2

Особняк Павла Дмитриевича Ахматбея, построенный в 1867 году располагался на Конногвардейском бульваре, буквально на соседней дворцу Воротынского улице, и был известен как «Дом с арабами» из-за того, что ограждение его двора, состоявшее из гранитных колонн и чугунных, витиеватых решёток, было увенчано четырьмя бюстами чернокожих мужчин в тюрбанах. Сам особняк был двухэтажным с подвалом, сделанный из белого камня, парадный вход – двустворчатые двери с тимпаном, на котором красовалась всё та же монограмма «АБ», располагался в правой части здания. На первом этаже окна парные, совмещённые, арочные, разделённые небольшой колонной с капителями в коринфском стиле, часть фундамента под окнами первого этажа и вокруг окон подвала была облицована отшлифованным рустом, коим были обрамлены и арочные оконные проёмы. Окна первого этажа фасада были разбиты на пять пар пилястрами. Межэтажный пояс был украшен дентикулами. На втором этаже окна, такие же сводчатые, были шире и не разделены колоннами. Проёмы их также были выложены рустом, а сами окна напоминали по своей манере окна католических соборов. Три симметричных балкона с чугунными балюстрадами располагались под тремя окнами в левой, срединной и правой части дома. Всё это венчалось антаблементом с плавно выступающим карнизом, модильонами, дентикулами и выносной плитой. Почти все дома Ахматбеев в обеих столицах были выстроены в едином стиле, и «Дом с маврами» не был исключением. Рядом с особняком располагался ресторан, в котором Павел Дмитриевич частенько обедал.

Сани остановились у парадной. Павел Дмитриевич вышел первым. За ним Воротынский.

– Сейчас дома только дворецкий – Ефим, да нянька – Настасья – сказал Ахматбей, входя в дом.

Воротынский снял шапку и положил её на шляпную полку в прихожей. Затем он поставил в угол трость и повесил на крюк тяжёлую бобровую шубу:

– Где же он?

– В столовой, надо думать. Обычно, Люси готовит нам завтрак и ужин, а сейчас всё на Ефиме Андреевиче

Прихожая представляла собой просторное прямоугольное помещение, из которого вели две лестницы: первая – наверх, в общий зал, вторая – вниз, в подвал. Стены прихожей были тёмно-тёмно-красного цвета, у противоположной лестницам стены стоял диван, обитый красным бархатом, с валиками по бортам, у самой двери – ряд крючков большого и малого размеров, а над ними – шляпная полка. У стены же, противоположной входной двери была печка, для просушивания одежды и обуви.

– Это Вы, Ваше Сиятельство? – донёсся из общего зала хриплый голос, сопровождаемый шаркающими шагами, а после в прихожую спустился полноватый, низкий (хотя, для князя Воротынского все люди были низкими), пучеглазый старичок с пышными баками, в жилете, поверх которого был надет белый длинный фартук – Ваша Светлость! Что же вы не предупредили, что приедет Ваш брат? Я бы приготовил праздничный обед…

– Не нужно обеда, Ефим. Владимир Александрович здесь по делу – сказал Павел Петрович, подойдя к лестнице – Иди, занимайся своими делами

– Как будет угодно, Ваше сиятельство, но опосля меня не браните, ежели Ваш достопочтенный брат оголодает, а у нас окромя солёных огурцов да самогонки нет ничего – сказал Ефим, спускаясь в подвал.

Павел Дмитриевич и Воротынский вошли в общий зал. Светло-лазоревые стены его были украшены изысканной лепниной, в межоконных проёмах висели голландские пейзажи, окна были наполовину занавешены тюлевыми ламбрекенами, напротив окон стояли канапе, чередующиеся со столиками и стульями. Освещался зал массивной бронзовой люстрой с имитацией виноградных гроздьев на рожках.

– Здесь гости собирались, затем мы прошли в столовую – говорил Ахматбей, проходя насквозь зала к дверям столовой.

– А дети где? – спросил князь, озирая обстановку зала.

– На втором этаже

Сверху раздался приглушённый детский плач.

– Теперь слышу – сказал Воротынский, входя вслед за Павлом Дмитриевичем в столовую.

Столовая была небольшой. В центре стоял стол на 18 персон, у стены располагался средних размеров камин камин, над которым висели тарелки из Гжели. В двух противоположных углах – серванты, украшенные резьбой и антропоморфическими фигурами. Из столовой Ахматбей и Воротынский прошли на лестницу и поднялись на второй этаж.

– Вот здесь наша спальня, – говорил Павел Дмитриевич, указывая на запертые двери в холле второго этажа – Здесь мой кабинет, там детская, вот здесь библиотека, это – гардеробная, а в этой комнате жена хранит свои украшения

– Колье хранилось здесь? – спросил Владимир Александрович

– В том-то и дело, что нет. Лили положила шкатулку на туалетный столик – отвечал Ахматбей, нащупывая в кармане ключ от спальни.

Достав ключ, Павел Дмитриевич отпер спальню и вошёл туда, пропустив вперёд Воротынского. Напротив двери было два больших окна. У первого стояла кушетка, на которой лежало скомканное дамское ночное платье. Туалетный столик из красного дерева, состоявший из большого зеркала, двух больших четырёх маленьких ящиков, с множеством флаконов и коробочек стоял прислонённым к стене. Под зеркалом находилась простенькая шкатулка с замочком на ключе. Владимир Александрович подошёл к столику и осмотрел шкатулку, не прикасаясь к ней.

– Где ключ? – спросил он, вглядываясь в замочную скважину.

– Лили держит его при себе, на цепочке

– Колье изначально находилось в этой шкатулке?

– Нет. Оно было в бархатном футляре

– Где футляр? – спрашивал Воротынский, не отрываясь от рассматривания шкатулки.

– В комнате с остальными украшениями

– Больше в тот вечер ничего не пропало?

Ахматбей задумался и после небольшой паузы ответил:

– Честно говоря, не знаю. Лили только в субботу утром обнаружила пропажу колье. Ни о чём другом она не говорила…

Воротынский взял шкатулку и начал вертеть её, вглядываясь в каждую щербинку:

– Чрезвычайно любопытно. То есть, колье весь вечер было в шкатулке, и после ухода гостей Луиза не любовалась им?

– Да. Она очень устала и сразу легла спать. В субботу она хотела его одеть. Открыла шкатулку и с ней чуть удар не случился

Воротынский внимательно вгляделся в замочную скважину, рассматривая окружавшие её царапины:

– Подойди сюда, Паша. Смотри… – князь указал пальцем на скважину подошедшему к нему Ахматбею – Видишь эти царапины? Они старые. Это видно по их цвету. Они уже потемнели. И в основном, эти царапины расположены по краям самой скважины, что логично. Они были оставлены ключом от шкатулки. А вот эти царапины совсем свежие и довольно глубокие, по сравнению с другими. Их всего пять, и они располагаются несколько хаотично. Их невозможно было оставить при попытке открыть шкатулку ключом…

– Что ты хочешь сказать?

– Скорее всего, преступник работал грубой отмычкой, скорее всего шилом, или чем-то на подобии его…

Владимир Александрович поставил шкатулку на столик:

– Мне нужен список всех гостей, бывших в твоём доме в тот вечер. Фамилия, имя и отчество. Пойди и составь его сейчас. А я побеседую с твоим дворецким

Ахматбей кивнул и ушёл в свой кабинет, а Воротынский спустился в подвал и прошёл на кухню, где Ефим варил детям кашу в большой кастрюле.

– Позвольте побеспокоить Вас, любезный – обратился к дворецкому Воротынский, пригнувшись, чтобы не ударится о притолоку, входя на кухню.

– Извольте, Ваша Светлость – ответил Ефим, помешивая кашу черпаком.

Владимир Александрович сел на стул, стоявший у рабочего стола:

– Скажите, Ефим Андреевич, как Вы можете охарактеризовать свою хозяйку?

Дворецкий вздохнул, зачерпнул каши и снял пробу. Не удовлетворившись, он долил в кастрюлю молока и продолжил мешать:

– Я не привык обсуждать хозяев, Ваша Светлость

– А я не базарная баба, Ефим Андреевич

Ефим Андреевич помолчал, обдумывая ответ, а после добавил ещё молока и заговорил:

– Вы же знаете, что Луиза Евгеньевна не говорит по-русски

Воротынский кивнул.

– Она ведь даже не дворянка – продолжал дворецкий – Её отец – родом из какой-то глухой французской деревни, из семьи то ли свинопаса, то ли пахаря. Она выбилась из грязи в князи только по милости Божией. Так ведь она же ещё и католичкою была. Пришлось перед венчанием её ещё и в православие крестить. Но, Императриц крестят и эту распутную крестили. Детишек она не жалует. А им мать нужна. Самому старшему мальчику – Мише, только-только шесть лет исполнилось. У всех остальных в год разница. Вот Настасья с ними день и ночь сидит. Да и Павла Митрича она токмо за деньги любит. Ежели бы он ей все энти кольца да бусы не покупал – стала бы она с ним жить? У ней цельная комната одних энтих цепочек. Зайтить тудой страшно. Всё блестит, сверкает, как в храме каком-то

– А что Вы можете сказать на счёт её окружения? Кто-нибудь из гостей, бывших в пятницу в доме, вызвал у вас подозрение?

– Ну… была одна эдакая мамзелька. Подруга хозяйкина. То ли Желизелла, то ли Жулизела…

– Жизелла?

– Вот-вот. Тож по-русски не гу-гу. Всё вилась вокруг да около хозяйки. А она тоже хороша – вышла к гостям, как ёлка рождественская. А после хозяйка энту мадам повела в свою сокровищницу, хвастаться. Вышла та с глазами, как у кошки на колбасу

– Вы считаете, что она могла украсть колье?

– Да такая не только колье, а цельный диван могла бы вынести за милую душу…

– А что на счёт служанки Луизы Евгеньевны?

– Люська-то? Нет, это Вы не верьте, Ваша Светлость. Она ещё ребёнок совсем. По-русски знает. Глупенький ребёнок ещё. Ничего она украсть не могла

– Хозяйка не очень беспокоится за свою служанку, не так ли?

– Она вообще не за кого, кроме своих драгоценностей не беспокоится. Это Павел Митрич благодетель, а она любит только своё отражение

Воротынский встал со стула:

– Благодарю Вас, Ефим Андреевич. Вы мне очень помогли. Если у меня возникнут ещё вопросы, я непременно к Вам обращусь

– Обращайтесь, Ваша Светлость, всегда рад помочь

Владимир Александрович вышел из кухни, прошёл в прихожую и поднялся в общий зал, где встретил Павла Дмитриевича, идущего из своего кабинета со списком.

– Составил? – спросил Воротынский, протягивая руку за бумагой.

Ахматбей пробежал глазами по фамилиям и протянул список брату:

– Да. Все, кто был в тот вечер

Владимир Александрович сел на канапе, положив ногу на ногу, и принялся читать:

– Ахматбей Пётр Иванович, Ахматбей Лев Иванович, Ахматбей Владимир Семёнович, Дурнов Павел Петрович, Жизелла Гроссо, Максимилиан Дельмас, Пётр Фёдорович Ольденбургский, Карл Фёдорович Грот, Николай Алексеевич Шаговской, Валентин Михайлович Шаговской-Покровский-Стрешнёв, Екатерина Ивановна Реверди – Воротынский закончил читать и поднял глаза на Павла Дмитриевича – Я знаком со всеми, кроме мадемуазель Гроссо и месьё Дальмаса

– Жизелла Гроссо – подруга Лили, а Дальмас – её двоюродный брат

– Никто из них по-русски не говорит?

– Нет

Владимир Александрович ещё раз просмотрел список, а затем сложил его и положил во внутренний карман:

– Луиза Евгеньевна скоро вернётся?

– Возможно. Она любит повертеться у модистки перед зеркалом

– Скоро же она забыла о своей пропаже… – со вздохом заметил Воротынский.

– Да что ты, Вова – Ахматбей поставил стул напротив канапе и сел на него – Она в глубокой депрессии

Владимир Александрович скептически посмотрел на брата и вновь вздохнул.