Хаски и его учитель Белый кот. Книга 1

«Мелкое надувательство, ― подумал Мо Жань, ― этим сказочникам поверит только полный осел!» Однако не прошло и минуты, как вокруг даосов собралась толпа аж в два-три десятка ослов. Они хлопали в ладоши и вопили так громко, что даже посетители кабачка принялись с любопытством выглядывать из окон, отчего сказителю стало как-то совсем неуютно, но он продолжил:

– Нынешний глава школы пика Сышэн, прославленный…

– Превосходно! Еще, еще!

Воодушевленный сказитель перевел взгляд в сторону, откуда донесся этот возглас, и увидел раскрасневшегося от возбуждения посетителя, который, впрочем, смотрел отнюдь не на него, а на представление, разыгрывающееся у дверей кабака.

– Эй, а когда писю снова будет считать?

– О-о-о, ничего себе!

– Прекрасно! Блестяще! Пусть писю еще раз бросит яблоко!

Все гости заведения с радостным смехом столпились у окон, наблюдая за веселой суматохой снаружи.

– Уважаемый глава школы пика Сышэн больше всего известен своим веером, он… – продолжал робко бубнить сказитель.

– Ха-ха-ха! Писю с самым светлым мехом хочет отнять у меня яблоко и съесть его! Глядите, как этот зверек катается по земле!

Сказитель обтер лицо краешком широкого пояса. Губы старика дрожали от злости.

Взглянув на него, Мо Жань улыбнулся. Вытерев губы, он приблизил лицо к занавеске из бусин и дерзко крикнул:

– Вместо историй про пик Сышэн прочитай-ка отрывок из «Восемнадцати касаний»![11] Ручаюсь, все тотчас снова станут тебя слушать!

Старик понятия не имел, что за занавеской сидел молодой господин с пика Сышэн по имени Мо Жань.

– С-столь по-пошлым т-текстам не з-звучать в при-приличном о-обществе! – заикаясь, ответил сказитель крайне оскорбленным тоном.

– Считаешь, в таком месте, как это, собирается приличное общество? – хохотнул Мо Жань. – И как только язык повернулся!

С улицы внезапно послышался шум.

– Ох, какой быстрый конь!

– Наверное, это бессмертный мастер с пика Сышэн!

Пока народ обсуждал происходящее, со стороны пика Сышэн примчался вороной конь и молнией ворвался в самый центр маленькой площади, где шло уличное представление.

На лошади сидели двое: некто в черной широкополой шляпе с вуалью, так плотно закутанный в темный плащ, что было не разобрать ни его возраста, ни пола, и рядом – неуклюже сидящая в седле женщина лет тридцати-сорока с изрезанным морщинами лицом, явно многое испытавшая на своем веку.

Стоило женщине увидеть медвежат с человеческими лицами, как по ее щекам заструились слезы. Она кое-как спешилась и, пробравшись сквозь толпу на подкашивающихся ногах, рухнула на колени возле одного из «детенышей писю».

– Сынок! – прорыдала она, обнимая медвежонка. – Мой сыночек…

Столпившиеся кругом зрители обомлели.

– Э? – пробормотал кто-то, скребя в затылке. – Разве это не детеныши легендарного зверя писю? Почему эта женщина зовет его сыном?

– Неужто она – самка писю?

– Ого, невероятно! Самка сумела принять человеческий облик!

Пока невежественные местные крестьяне мололи чепуху, Мо Жань наконец сообразил, в чем дело.

По слухам, некоторые странствующие заклинатели обманом уводили маленьких детей, отрезали им языки, чтобы они не могли говорить, а потом обваривали их кожу крутым кипятком и приклеивали поверх ожогов шкуры диких зверей. Когда кровь сворачивалась, шкура намертво прирастала к телу ребенка, и со стороны он выглядел как настоящее чудище.

Эти дети были немыми и не умели писать; все, что они могли, – это позволять измываться над собой. Их заставляли показывать представления вроде «Писю считает», а при попытках воспротивиться били палками или хлестали плетьми.

Неудивительно, что Мо Жань не ощутил даже намека на темную энергию, которой «потела» нечисть. Эти «писю» были живыми людьми, а вовсе не чудовищами…

Пока он размышлял, всадник в темном плаще негромко сказал заклинателям пару слов, чем вызвал у них бурю негодования.

– Извинения? – заорал один. – Да я даже не знаю, как это слово пишется!

– И что с того, что ты с пика Сышэн? – орал другой.

– Не суй свой нос в чужие дела! – кричал третий. – Бей его!

И он бросился вперед, намереваясь намять бока «темному плащу».

– Ой-ой, как они с ним жестоко… – Мо Жань только усмехнулся, наблюдая за тем, как бьют его товарища по духовной школе.

Кидаться ему на выручку он не собирался. Еще в прошлом ему опротивела манера последователей этой школы повсюду выступать поборниками справедливости и чуть что, как полные идиоты, бросаться защищать всех подряд с клинком наголо. Стоило котенку какой-нибудь деревенской тетки Ван залезть на дерево и застрять, как эти остолопы тут же бежали снимать его оттуда. Словом, все последователи школы от прислужников до самого главы были полными недоумками.

Да, в этом мире творится много несправедливости, но почему это должно кого-то заботить? Пытаться что-то исправить – дело чересчур утомительное, так и помереть недолго.

– Начали, начали драку! Ого, ишь ты! Вот это удар!

Как внутри кабака, так и на улице толпились люди, жаждавшие присоединиться ко всеобщему веселью.

– Всей кодлой на одного, совсем стыд потеряли!

– Осторожнее, бессмертный мастер, сзади! Ой! Пронесло! Ай-ай-ай…

– Как ловко он уклонился!

Народу нравилось наблюдать за дракой, но Мо Жаню было скучно. За свою прошлую жизнь он повидал столько крови, что происходящее представлялось ему просто мышиной возней. Лениво отряхнув с одежды крошки от арахиса, он поднялся, собираясь уходить.

Спустившись, Мо Жань обхватил себя за плечи и прислонился к дверному косяку. Бой даосов с «темным плащом» был в самом разгаре; клинки свистели, рассекая воздух. Мо Жань окинул дерущихся насмешливым взглядом, не удержался и с досадой прищелкнул языком.

Какой позор.

Воители пика Сышэн славились удалью и бесстрашием, один такой стоил десятерых. А всадник в темном плаще сражался, мягко говоря, неважно. На глазах у честного народа странствующие даосы повалили его наземь, окружили и принялись яростно избивать ногами, а он все никак не желал приступать к решительным действиям.

Вместо этого он мягким и вежливым тоном воскликнул:

– Благородный человек решает спор словами, а не кулаками! Почему же вы не слушаете, когда я пытаюсь убедить вас проявить благоразумие?

Заклинатели, как и Мо Жань, лишились дара речи.

Про себя же они думали: чего? его избивают, а он про «словами, а не кулаками»? у него что, пампушка вместо головы, да притом совсем без начинки?

Мо Жань, однако, резко изменился в лице. В то мгновение у него голова пошла кругом; забыв вдохнуть, он вытаращил глаза, не в силах поверить своим ушам. Этот голос…

– Ши Мэй! – хрипло выкрикнул Мо Жань и бросился к всаднику.

Собрав в ладонях духовную силу, Мо Жань одним ударом расшвырял всех пятерых злодеев-заклинателей, после чего опустился на колени и помог подняться «темному плащу», сплошь покрытому отпечатками грязных сапог.

Когда Мо Жань вновь заговорил, его голос слегка дрожал:

– Ты ли это, Ши Мэй?

Глава 4

Двоюродный брат этого достопочтенного

Стоит пояснить: Ши Мэй – это имя, и оно не имеет ничего общего с иероглифами «шимэй», которыми обозначают младших соучениц.

Ши Мэй был мужского пола, и это не подлежало никакому сомнению, как и то, что он стал учеником наставника Чу раньше Мо Жаня, а потому являлся для него старшим соучеником. Причина, по которой ему досталось столь неудачное имя, крылась лишь в беззастенчивом невежестве главы школы пика Сышэн.

Ши Мэй был сиротой, которого глава обнаружил где-то в глуши и подобрал. В детстве он был крайне слабым и болезненным, поэтому глава решил, что стоит выбрать для ребенка имя похуже: оно будет отгонять от него злых духов и тем самым позволит ему расти крепким и здоровым.

От рождения очень красивый, кроха напоминал очаровательную девчушку, которую хотелось любить и защищать, так что глава, поразмыслив, дал ему свою фамилию Сюэ и назвал его Я. Иероглиф «я» означал «девочку» или «дочку», притом «внебрачную».

Сюэ Я рос и становился все прекраснее. Гладкое и нежное лицо, гибкий и стройный, как у девушки, стан. Само очарование, этот юноша к тому же был очень талантливым.

Для какого-нибудь деревенского мужика, может, и не зазорно носить имя, подобное «Сюэ Я», но где это видано, чтобы прекрасного во всех отношениях человека звали, к примеру, Гоудань, «сукин сын», или Течжу, «железный столб»?

Товарищам по обучению это имя всегда казалось несколько неподобающим, и мало-помалу они перестали звать его Сюэ Я. Впрочем, коверкать имя, выбранное самим главой, они тоже не могли, поэтому начали в шутку называть его «шимэй», «сестренкой-соученицей».

Устав слышать «шимэй то», «шимэй это», глава в конце концов попросту махнул рукой и, решив проявить чуткость, предложил:

– Сюэ Я, возьми и поменяй имя! Например, на Ши Мэй – с фамилией Ши, как в «наставнике», и с иероглифом «мэй» в имени, как в слове «невежественный». Неплохо, а?

И у него еще хватило наглости сказануть такое…

Какому нормальному человеку придет в голову выбрать для себя столь идиотское имя? Ши Мэй, однако, от природы обладал мягким и сговорчивым нравом. Подняв глаза на главу и встретившись с сияющим от счастья взглядом человека, искренне уверенного, что он совершил великое и доброе дело, Ши Мэй понял, что у него язык не повернется сказать и слово против. Пусть и себе во вред, но он не мог обидеть уважаемого главу, а потому опустился на колени и радостно поблагодарил его за новые имя и фамилию.

– Кхе-кхе… – Прокашлявшись, «темный плащ» отдышался и лишь после этого взглянул на Мо Жаня. – О? А-Жань?[12] А ты здесь откуда?

Нежный и ясный, подобно водам весенней реки, сверкающий ярче звезд взгляд, пройдя сквозь полупрозрачную вуаль, пронзил Мо Жаня в самое сердце. Одного лишь взгляда хватило, чтобы давно покрывшиеся пылью воспоминания Тасянь-цзюня вновь пробудились.

Это Ши Мэй.

Ошибки быть не могло.

В прошлой жизни Мо Жань был кровожаднее демона и безумнее злого духа. Какие бы благородные и красивые люди ни оказывались рядом с ним, какими бы давними и близкими ни были его друзья, все привязанности этого бренного мира он ни во что не ставил, и не было на свете ни одного живого существа, которым он бы желал дорожить.

Единственный человек, само совершенство, которому он был готов раскрыть свою душу, погиб до того, как Мо Жань смог его защитить.

Смерть этого человека оставила на сердце Мо Жаня незаживающий рубец, а глубокая печаль стала ядом, который было невозможно вытравить из глубин души.

Пока Мо Жань только постигал азы, добросердечный старший соученик дал ему то, чего он так жаждал, – отношения на равных, терпеливость и снисходительность. Так он постепенно занял самое важное место в сердце Мо Жаня. Именно с таким человеком он хотел бы плечом к плечу идти по жизни, но не считал себя достойным его дружбы. Мо Жань считал Ши Мэя слишком нежным и чистым, а себя – грубым и неуклюжим. Оказываясь возле него, Мо Жань опасался ляпнуть что-нибудь глупое или случайно пихнуть его в бок, поэтому просто стоял рядом как дурак и переживал, что вот-вот опозорит Ши Мэя перед остальными.

По этой причине в обществе Ши Мэя Мо Жань всегда вел себя предельно деликатно.

Когда же он наконец догнал своих товарищей в мастерстве и даже превзошел наставника, на которого в свое время смотрел с завистью, когда наконец свел счеты с врагами, встал на самой вершине и, заложив руки за спину, бросил презрительный взгляд на мир, расстилавшийся у его, самопровозглашенного Тасянь-цзюня, ног, – тогда Ши Мэя уже не было в живых.

Покойный стал для Тасянь-цзюня ярким лунным светом, озарявшим его душу; однако, как бы сильно тот ни тосковал по Ши Мэю и его доброте, по его ласковому и безгранично уважительному обхождению и по их искренней дружбе, тело брата-соученика давно было предано земле, а его душа переселилась в загробный мир, и вернуть Ши Мэя в мир живых было бы не под силу даже святым небожителям.

И тем не менее в эту самую минуту живой и здоровый Ши Мэй снова появился перед ним как ни в чем не бывало. Мо Жаню пришлось задействовать все внутренние силы, чтобы скрыть охватившее его волнение.

Поддержав Ши Мэя, Мо Жань помог ему встать и дрожащей рукой отряхнул его плащ от пыли.

– Боюсь представить, что бы они с тобой сделали, не окажись я здесь. Почему же ты бездействовал, пока тебя били?

– Я хотел сперва урезонить их…

– Да разве подобных людей возможно урезонить? Ты ранен? Что-нибудь болит?

– Кхе-кхе… А-Жань, это… это пустяки.

Мо Жань повернул голову и, пронзив заклинателей свирепым взглядом, произнес:

– Осмеливаетесь вступать в бой с последователями школы пика Сышэн? А вы, видать, не робкого десятка.

– А-Жань, не надо…

– Вам, кажется, хотелось подраться? Так извольте! Почему бы вам не помериться силами и со мной?

Странствующие даосы, успевшие ощутить на себе силу удара ладони Мо Жаня, прекрасно осознавали, что его навыки владения боевыми техниками намного превосходят их собственные, а потому в страхе попятились. Они привыкли обижать слабых и бояться сильных; разве хватило бы им смелости сразиться с Мо Жанем?

– А-Жань, не стоит сразу без оглядки бросаться в бой, – со вздохом произнес Ши Мэй. – Нужно уметь прощать.

Мо Жань обернулся, глядя на Ши Мэя. Его сердце сжалось от горя, а в глазах защипало.

У Ши Мэя всегда было доброе сердце. В прошлой жизни, когда он умирал, в нем не было ни капли ненависти или злобы; напротив, он еще просил Мо Жаня не держать зла на наставника, который вполне был способен спасти ему жизнь, но решил остаться в стороне.

– Но они же…

– Но ведь со мной все в порядке, разве нет? Не проливай напрасной крови. Это я тебе как старший говорю, прислушайся к моим словам.

– Эх, ладно, как скажешь, послушаюсь твоего совета.

Покачав головой, Мо Жань пристально взглянул на заклинателей и рявкнул:

– Слышали? Мой старший соученик попросил для вас пощады! Вы еще здесь? А ну, катитесь отсюда! Что застыли? Может, мне вас еще и проводить?

– Да-да, мы уже убираемся вон! Уже убрались!

– Постойте, – остановил их Ши Мэй.

Те решили, что избитый ими юноша передумал отпустить их без наказания, поэтому упали на колени и принялись отбивать земные поклоны, моля:

– Бессмертный мастер, о бессмертный мастер, мы были неправы! Не поняв, с кем имеем дело, мы не оказали вам должного уважения. Умоляем бессмертного мастера пощадить нас!

– А ведь я недавно пытался вразумить вас, но вы не желали слушать. – Ши Мэй вздохнул. – Вы похитили чужих детей, из-за вашего злодеяния сердца их родителей обливаются кровью. Неужели вы не слышите голоса совести?

– Слышим, еще как слышим! Мы так виноваты, уважаемый бессмертный! Мы больше никогда не станем так поступать, никогда!

– Впредь вы должны жить по совести, как честные люди, и больше не совершать дурных поступков, вам ясно?

– Да! Благодарим бессмертного мастера за наставление! Мы запомним ваши слова, обязательно запомним!

– Раз так, то я попрошу вас принести свои извинения той госпоже, а также помочь ей с лечением детей.

Дело можно было считать улаженным. Подсадив Ши Мэя на его коня, Мо Жань сел на лошадь, которую одолжил на постоялом дворе, и двое всадников не спеша двинулись к пику Сышэн.

Свет висящей высоко в небе полной луны пробивался сквозь густую листву, рассыпая блики по лесной тропинке.

Они ехали и ехали, и настроение Мо Жаня постепенно ползло вверх: он думал, что увидит Ши Мэя, лишь когда вернется на пик Сышэн, а тот, оказывается, спустился в город по поручению, и благодаря этой счастливой случайности они встретились гораздо раньше. Чем дальше, тем сильнее Мо Жань верил в прекрасную судьбу, которая свела их вместе и в этой жизни.

Теперь его единственной заботой было защищать Ши Мэя и не допустить, чтобы он погиб у него на руках, как тогда.

Ши Мэй, не знавший, что Мо Жань вернулся с того света, болтал с ним точь-в-точь как в былые дни. Так они, скоротав время за беседой, добрались до подножия пика Сышэн.

Удивительно, но, невзирая на ночное время, у ворот, обозначающих вход на гору, их уже ждали.

– Соизволил вернуться, Мо Жань? – процедил стоявший у входа юноша, хищно уставившись на них двоих.

– Э?

Мо Жань вскинул на него глаза. Ух ты, да это же пылающий гневом «любимец Небес»!

Точнее, не кто иной, как юный Сюэ Мэн.

По сравнению с тем Сюэ Мэном, которого Мо Жань видел перед смертью, красота этого пятнадцатилетнего юнца сияла ярче и выглядел он более дерзким и своевольным. Он был облачен в легкий доспех поверх черных одежд с синей каймой; его волосы были забраны в высокий хвост, скрепленный серебряной заколкой, а тонкую талию обхватывал пояс с пряжкой, искусно выполненной в виде львиной головы. На его предплечьях красовались защитные наручи, на ногах – поножи, из-за спины выглядывала рукоять тонкого и узкого изогнутого меча-ваньдао превосходной работы, а на левой руке сверкал в лунном свете закрепленный в рукаве самострел.

«Ай да красавчик», – подумал Мо Жань и вздохнул.

Что в молодости, что повзрослевший, Сюэ Мэн всегда был щеголем.

Экий бравый вояка. Ночь на дворе, а он не спит, да еще зачем-то напялил на себя полное боевое облачение воинов пика Сышэн. И что он в таком виде собрался делать? Изображать брачные игры фазана или, может, распускать перья, подобно павлину?

Как бы то ни было, Мо Жань всегда недолюбливал Сюэ Мэна, и тот, в свою очередь, едва ли испытывал к нему симпатию.

Мо Жань был внебрачным ребенком. В детстве он понятия не имел, кто его отец, и кое-как перебивался с хлеба на воду, будучи мальчиком на побегушках в одном из борделей в Сянтане. Лишь когда ему исполнилось четырнадцать, родственники отыскали его и увезли на пик Сышэн.

Сюэ Мэн же, как сын главы, был молодым господином пика Сышэн и считался двоюродным братом Мо Жаня по отцу. Еще в детстве Сюэ Мэн начал демонстрировать блестящие способности, благодаря чему все стали звать его «любимцем Небес» и «маленьким фениксом». Обычному человеку требовалось в среднем три года, чтобы заложить основы для формирования духовного ядра, на развитие которого уходит еще по крайней мере десять лет; одаренный же от природы Сюэ Мэн на все про все потратил не больше пяти, чем чрезвычайно обрадовал родителей и заслужил всеобщее восхищение.

Мо Жаню, однако, было плевать, феникс он или петух, павлин или селезень; все они – птицы и отличаются друг от друга только длиной перьев.

Так что Мо Жань видел в Сюэ Мэне просто встрепанную пичужку.

Сюэ Мэн же видел в нем только паршивую псину.

Возможно, все дело было в хорошей наследственности, но природные способности Мо Жаня также потрясали. И потрясали, можно сказать, даже больше, чем таланты Сюэ Мэна.

Когда Мо Жань только-только появился на пике Сышэн, Сюэ Мэн считал себя самым достойным и великолепным, образованным и преуспевшим в духовных практиках, сильным и красивым. Старший двоюродный брат, этот неграмотный, безалаберный, мерзкий оборванец, был ему не чета.

– Слушайте меня, вашего молодого господина! Этот Мо Жань – невежа и бездельник, просто-напросто уличный попрошайка. Вам не следует с ним водиться. Обращайтесь с ним не лучше, чем с псиной, – брюзжал самовлюбленный «маленький феникс», раздавая указания своей свите.

– Слова молодого господина в высшей степени справедливы, – угодливо отвечали ему. – Этому Мо Жаню уже четырнадцать, а он только начал заниматься совершенствованием. Думаем, ему потребуется по меньшей мере десять лет, только чтобы встать на этот путь, и лишь через двадцать он сможет познать свою духовную сущность. К тому времени наш молодой господин уже пройдет испытание Небесной кары, а Мо Жаню останется лишь беспомощно наблюдать за его вознесением с земли.

– Двадцать лет? – холодно усмехался довольный Сюэ Мэн. – Ха! Уверен, такому ничтожеству вообще не удастся сформировать духовное ядро, даже если он потратит на это всю свою жизнь.

Кто же знал, что это «ничтожество», проучившись у наставника всего лишь год, играючи возьмет да и обнаружит в себе духовное ядро и начнет его взращивать.

Узнавшего об этом «маленького феникса» словно молнией поразило. Он почувствовал себя так, будто ему отвесили оплеуху, и не смог проглотить эту обиду. А посему он тайно сделал маленькую куклу Мо Жаня и наложил на нее проклятие, чтобы безродный наглец соскользнул во время полета с меча. Читая заклятие, Сюэ Мэн так старался, что его язык едва не завязался морским узлом.

Всякий раз, встречая Мо Жаня, «маленький феникс» Сюэ Мэн неизменно закатывал глаза и фыркал так громко, что его можно было услышать и за три ли[13] от пика Сышэн.

Мо Жань весело сощурил глаза, вспоминая их юношеские годы. Уже очень давно в его жизни не было таких простых житейских радостей. После десяти лет полного одиночества Мо Жаню были по вкусу даже воспоминания о ранее ненавистных вещах; они казались ароматными и хрустящими, и смаковать их было одно удовольствие.

Завидев Сюэ Мэна, Ши Мэй тотчас спешился и снял шляпу с вуалью, обнажив свое лицо изумительной красоты.

Неудивительно, что Ши Мэю приходилось носить вуаль, когда он покидал школу в одиночку. Стоя рядом, Мо Жань украдкой разглядывал его, ощущая, как это лицо очаровывает его, приковывает к себе взгляд. «Действительно, какая редкая красота, ― думал он, ― просто потрясающая до глубины души».

– Молодой господин, – поприветствовал Ши Мэй.

Кивнув в ответ, Сюэ Мэн спросил:

– Уже вернулся? Смог уладить то дело с детьми-медвежатами?

– Смог, – с улыбкой ответил Ши Мэй. – К счастью, рядом случайно оказался А-Жань. Он очень мне помог.

Сюэ Мэн полоснул Мо Жаня острым, как нож, надменным взглядом и тут же отвернулся. Его брови сошлись на переносице, а на лице было написано такое пренебрежение, словно его глаза могли покрыться грязью, если б задержались на фигуре Мо Жаня еще на мгновение.

– Ступай отдыхать, Ши Мэй. Впредь поостерегись водить дружбу с этим бесчестным ублюдком, а то еще нахватаешься от него чего-нибудь плохого.

– Если Ши Мэю не следует учиться у меня, то нужно у тебя, что ли? – насмешливо парировал Мо Жань. – Только вот чему? Наряжаться посреди ночи, надевать все боевое снаряжение, какое только есть, и хвастливо распускать свой птичий хвост? Любимец Небес, тоже мне… Ха-ха-ха, думается мне, не любимец, а любимица!

Сюэ Мэн пришел в ярость.

– Закрой свой грязный рот, Мо Жань! Это мой дом, моей семьи! Ты кем себя возомнил?

– Твоим двоюродным братом, – охотно ответил Мо Жань. – И если уж на то пошло, старшим, так что стою повыше тебя.

– Да кому нужен такой двоюродный брат? – резко ответил Сюэ Мэн, с отвращением нахмурив брови. – Не обольщайся! Для меня ты всего лишь извалявшаяся в пыли псина!

Сюэ Мэн обожал обзывать других псами, сукиными детьми и прочими собачьими словами и знатно поднаторел в этом искусстве. Мо Жань давно привык к его ругани, поэтому просто стоял, ковыряя в ухе, и не обращал на оскорбления Сюэ Мэна никакого внимания. Ши Мэя, однако, весьма смущал этот поток брани, и он принялся шепотом увещевать Сюэ Мэна, который в конце концов надменно фыркнул и соизволил захлопнуть свой благородный клюв.

Улыбнувшись, Ши Мэй мягко поинтересовался:

– Кого же молодой господин ждет у ворот в столь позднее время?

– Почему обязательно жду? Может, я решил полюбоваться луной!

Мо Жань схватился за живот и выдавил сквозь смех:

– Я-то думаю, и зачем ты так вырядился? А у тебя тут, оказывается, свидание! Ох, и кто же та несчастная, на которую ты положил глаз? Как же я ей сочувствую, ха-ха-ха…

Лицо Сюэ Мэна так почернело от злости, что, казалось, поскреби ногтем – и с него нападает цзиня три сажи.

– Это ты! – грубым тоном отозвался Сюэ Мэн.

– Я?

– Молодой господин ждал тебя! Что на это скажешь?

Мо Жаню нечего было на это ответить.

Глава 5

Этот достопочтенный не вор

Внутри павильона Даньсинь ярко горел свет.

Ши Мэй ушел отдыхать, а озадаченный Мо Жань вслед за Сюэ Мэном вошел в павильон и, увидев открывшуюся ему сцену, тут же все понял.

Внутри стояла эта маленькая дрянь Жун Цзю.

Уходя, Мо Жань стащил у нее несколько лянов[14] серебра, а эта Жун Цзю набралась дерзости и явилась на пик Сышэн разбираться.

Жун Цзю держал в объятиях какой-то рослый и крупный мужчина. Девушка льнула к нему, заливаясь слезами и жалобно стеная. Стоило Мо Жаню и Сюэ Мэну войти в павильон, как главная героиня драмы тут же принялась рыдать на три тона выше и буквально повисла на своем спутнике, будто бы готовая вот-вот пустить пену изо рта и грохнуться в обморок прямо посреди зала.

В конце павильона, на возвышении, полускрытом занавесом из бусин, сидела хрупкая женщина, на лице которой явственно проступали недоумение и растерянность.