Окрашенное портвейном. Сборник

– Всем доброе утро, – еще издали поздоровался я. – Что в вагон не заходим?

– Вас ждем, Юрий Иваныч, – сухо и недовольно произнесла Белла Павловна. – Мы, все‑таки, официальная делегация, и должны все делать сообща. Поэтому впредь попрошу не опаздывать. Виктор Петрович, прощайтесь с женой, будем заходить в вагон, и готовится к отбытию, – это уже к Петровичу.

Вот, те на, как наша старая дева преобразилась. Лишний раз убеждаешься в правоте истины: «Должность красит человека». Но не того напала. Дай, только время. От вокзала отъедем, а там уж я покажу тебе, как делать «все сообща».

Лидия Сергеевна, одного только взгляда, которой боялись и ученики, и учителя, молча проглотила тираду нашей руководительницы. Переживала, боялась, что Петровича посчитают идейно незрелым и отцепят от официальной делегации.

Еще сорок минут до отхода поезда мы, как китайские болванчики сидели в вагоне. Лидия Сергеевна, оставшаяся на перроне, кончиком платочка вытирала навернувшуюся слезу. Наконец, поезд тронулся.

– Странно, что нас в купе только трое, – с недоумением заметил я.

– Ничего странного, – сухо ответила Белла Павловна. – Я, как руководитель делегации не обязана перед вами отчитываться. Но, так как мы на две недели становимся одной семьей, сообщаю вам, что по решению школьного партбюро во избежание каких‑либо провокаций четвертый билет выкуплен за счет средств профсоюза.

Я недоуменно хмыкнул, а Петрович в знак согласия закивал головой: мол, правильное решение товарищи. Я с сожалением поглядел на него: неужели это тот Петрович, мой товарищ по партии, которого крепко и братски держал за плечи, чтобы он не воткнулся головой в унитаз, когда его скручивало от рвоты. Только сейчас оценил мудрость и глубину высказывания, что всякие там заграницы могут растлить душу советского человека. Мы еще не проехали и Переделкина, а заграница уже Петровича растлила, скурвился мой товарищ.

– Значит, так товарищи, я пойду изучу расписание. Посмотрю, где и как долго будем стоять. Вернусь, будем завтракать, – Белла Павловна поднялась и вышла из купе.

– Вот, стерва, какая, – прошептал Петрович, когда она вышла. – «Во избежание провокаций», – передразнил он ее.

– А сам‑то, что головой все кивал, – упрекнул я его.

– Юрк, а что мне оставалась делать? Ты же знаешь, что моя за Можай меня загонит, если, что не так будет.

– Ладно, проехали. Выпить охота. Давай, по – скорому махнем, пока наша мымра расписание изучает.

– Ты, что сдурел? А если застукает? Не – е, ты, как хочешь, а я не буду.

– Сколько ты, Петрович бутылок водки с собой везешь? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Четыре. А что?

– Как что? Положено только две. Это ж контрабанда самая натуральная. За такие дела могут преждевременную встречу с родиной устроить. Всю жизнь не отмоешься, – начал пугать я Петровича.

– Точно, Юрк. Как я не подумал. Это, все Лидка. Вы, говорит, официальная делегация. Вас досматривать не будут, в Болгарии поменяешь на что‑нибудь, – передразнил уже жену Петрович. – Что ж делать?

– Выбор у тебя очень простой: или Бэллку послать куда подальше, или возвращение на родину.

– Действительно, что мы не можем себе позволить расслабиться? Взрослые люди, в конце концов. Меру знаем. Не фига изображать из себя руководителя. Знаем мы таких. – Петровичу явно не хотелось преждевременной встречи с родиной.

– Это точно. Меру мы знаем, – поддакнул я. – Доставай, пузырь.

– Что мою, будем пить?

– Не твою, а контрабандную. Доставай, а я пока закусон организую.

Когда мы уже закусывали копченой курицей, в купе вошла Бэлла Павловна.

– Кто вам позволил пить в поезде? Это же моральное разложение, – закудахтала она, как та курица, которой мы закусывали.

– Извиняемся Бэлла Павловна, что вас забыли спросить. Вы так долго отсутствовали, а мы ждать не могли. Надо было срочно контрабанду уничтожать, – меня слегка уже «повело», и хотелось поиздеваться.

– Садись, Бэллк, кончай выдрючиваться. Выпей пятьдесят грамм с нами за хорошую дорогу, – Петрович пришел в чувство и стал похожим, наконец, на самого себя. – Юрку правду говорит. Контрабанду уничтожаем. Садись, – повторил он приглашение.

– Да вы за такие штучки из партии вылетите, – продолжала она кипятиться. – Да, когда я расскажу…

– Не расскажете, – ответил я.

– Почему? – удивилась она.

– А потому, что, когда вас спросят, а, где вы были в тот момент, когда они водку пьянствовали? Как допустили такую политическую близорукость? Для чего вас поставили руководителем делегации? – я вошел в раж, и, наверное, стал похож на начальника, который распекает своих подчиненных.

– Скажу, что меня в купе не было, – она растерялась от моего наглого напора и такой схожести с начальником.

– Это не ответ коммуниста, Бэлла Павловна. Даже одного коммуниста должно быть всегда много. Он должен быть везде, как фруктовое желе, – последние слова непроизвольно получились в рифму.

– Садись, Бэлк, успокойся и выпей. Тебе же объяснили, уничтожаем контрабандную водку. Не уничтожим, ты, как соучастница пойдешь, – Петрович, наконец, полностью восстановился и вновь стал убедительно красноречив.

– Бэлла Павловна, вконец напуганная и сбитая с толку, уселась с Петровичем. Он налил ей полстакана. Она, словно на «автомате» поднесла его ко рту и залпом выпила.

– Вот и молодец, Сейчас сразу полегчает. Вот курочкой закуси, – суетился вокруг нее Петрович.

– С вами полегчает, – она уже окончательно сдалась.

– Полегчает, Бэлла Павловна. Как до мозгов дойдет, сразу полегчает, – успокоил я ее.

В общем, поездка до Софии удалась. Я вновь крепко и по – братски держал за плечи Петровича, который в такт поезду мотал головой над унитазом. Бэлла Павловна выставила три контрабандных бутылки, которые так же, как и Петрович надеялась на что‑либо обменять. Я же, как человек, уже однократно бывавший за границей еще раз своим товарищам объяснил, к каким печальным последствиям может привести контрабанда. Тем более, что у них и без нас русской водки залейся. Бэлла Павловна плохо меня слушала, и, доставая бутылки, крикливо повизгивала: «Гулять, так гулять». И все пыталась меня ущипнуть за руку. Я терпеливо сносил ее заигрывания, но на провокацию не поддался. Для провокации с ее рожей водки было все же маловато. Переехав границу, пить перестали, чтобы привести в порядок изрядно потрепанные за дорогу лица развитого социализма.

На вокзале нас встретили болгарские коллеги, и я расстался со своими советскими коллегами, так как определили жить нас по учительским семьям. Все семьи были наполовину русские. Выполняя интернациональный долг, наши советские женщины – учительницы повыходили замуж за болгар, на деле доказывая, что дело Ленина живет и побеждает. Семья, в которую попал я, была полностью русской: Людмила, так звали мою хозяйку, уже успела овдоветь, детей не было, поэтому первую рюмку пили, не чокаясь, за светлую память мужа. От дороги и волнения сомлел на третьей рюмке, и неприлично задремал прямо за столом. Проснулся же в чистой постели в бодром и приподнятом настроении.

Мы сытно позавтракали и через час были уже в школе. Петрович и Бэлла Павловна стояли в холле, терпеливо поджидая меня. Петрович, увидев меня, приветственно замахал руками, а Бэлла Павловна в белой шелковой блузке с черным бюстгальтером под ней, только укоризненно заметила:

– Даже за границей Юрий Иванович, вы умудряетесь опаздывать.

Я смолчал, так как не чувствовал за собой никакой вины.

– Товарищи, мы в сборе. Можете начинать, – обратилась к кому‑то из болгар Бэлла Павловна.

Нас повели по школе, показывая кабинеты. В здании была тишина, но это и понятно: каникулы. За час мы осмотрели школу, и нас повели в кабинет директора. Директор – милая болгарская женщина, лет пятидесяти, приветливо встретила нас. Поинтересовалась, как мы себя чувствуем, есть ли какие пожелания. Выслушав наше дружное «все хорошо», неожиданно сказала:

– Дорогие советские друзья. Учительский труд в любой стране всегда тяжелый труд, поэтому мы решили, что вам необходимо побыть на море. Отдохнете и лучше познакомитесь с нашей страной, достижениями социализма.

Она достала из стола три конверта, и, передала нам, пожимая каждому руку.

– В конверте путевка и немного денег на расходы. С вами в качестве сопровождающего поедет Людмила, – показала она в сторону моей вдовы.

– А как же обмен опытом? – растерянно спросила Бэлла Павловна.

– На море Людмиле расскажете о своей школе, а она вам расскажет о нашей. Разве плохой обмен опытом мы вам устроили, – директор, как мне показалось, сказала это не без иронии.

– Вы придумали просто здорово, – перехватил я инициативу. – Наша делегация выражает вам искреннюю благодарность за оказанный прием. – Я уже успел заглянуть в конверт и быстро посчитать деньги, 100 левов, очень приличная сумма. – Когда нам выезжать к месту обмена опытом?

– Сегодня после обеда, – директор с любопытством посмотрела на меня. – Билеты на поезд у Людмилы.

Только, когда уже поезд тронулся, а Людмила вышла из купе, Бэлла Павловна попыталась, правда, без особого энтузиазма, еще раз проявить политическую бдительность.

– Что же получается? Мы ехали работать, опытом обмениваться, а нас отправляют на море. Что мне теперь делать с докладом?

– Бэлк, ты дура или прикидываешься? – Петрович уже ничего не боялся, потому что на море ему обещали знатную рыбалку. – Нам на дармовщину предлагают нормально отдохнуть, а ты про какой‑то сраный доклад.

– Виктор Петрович, я попрошу…

– Бэлк, помолчи лучше. Мне твои причитания «про обмен опытом», во уже, где сидят, – Петрович показал на шею. – Мы на море едем, а ты все свою фигню несешь. «Обмен опытом, обмен опытом». Расслабься.

Бэлла Павловна обиженно замолчала, но, увидев из окна вагона море, забыла про обиду и радостно заохала. Она первый раз видела море.

На третий день отдыха на море мне нестерпимо захотелось домой, к жене, к дочке, к мужикам в подвал. Однообразная и размеренная жизнь все‑таки не для меня. Завтрак – море, обед – сон, море – ужин, прогулка по городу – сон. Пытался ходить с Петровичем на рыбалку. Удочки у меня не было, а смотреть на замершего Петровича удовольствие ниже среднего. Единственное, что радовало, так Бэлла Павловна, которая очень подружилась с Людмилой, и напрочь забыла о своих руководящих обязанностях. Они не расставались весь день и мило кудахтали о чем‑то своем. Все равно для меня это было слабым утешением в монотонности нашей курортной жизни.

Чтобы как‑то разнообразить свой отдых на четвертый день в гостиничном буфете я купил несколько бутылок пива, чтобы выпить в компании с Петровичем перед сном. Поднявшись в номер, увидел, что тот уже крепко спит. Я не особо расстроился. Взял пиво и вышел на балкон. Открыл бутылку о железные перила, закурил. Попивая пиво, слушал море и думал о чем‑то грустном. На соседний балкон вышла покурить женщина. Незаметно, исподволь стал ее внимательно рассматривать. Итоги осмотра меня вполне удовлетворили: высокая, с хорошей фигурой, а красное, облегающее длинное платье без рукавов только подтверждало мою наблюдательность, каштановые волосы ложились на плечи, в темноте лица толком не рассмотрел, но увиденного, было пока достаточно. Чем‑то напомнила Маняшу. Только у моей Маняшм попка будет поаппетитнее.

– Хотите? – предложил я ей пиво.

Она повернулась ко мне лицом, очень милым, улыбнулась и взяла пиво. Отпив глоток, она махнула мне рукой, приглашая на свой балкон. Я с готовностью и легко перемахнул через перила, разделявшие балконы, и оказался на ее территории.

– Юра, – тут же представился я.

– Златке, – поняла она, что речь идет о знакомстве.

Златке совсем не знала русского. Это меня не удивило, я знал, как наладить контакт. Хоть мы и разные, но все же славяне, поэтому после минутной неловкости между нами завязалась довольно оживленная беседа. Минут через пятнадцать я знал о ней все или почти все. Работает продавщицей в овощном магазине. Я смог даже уяснить, что муж – человек ревнивый, поэтому для пущей надежности отправил отдыхать жену не только с пятилетним сыном, но и с трехлетней племянницей. Я сразу представил себе ее мужа, жгучего брюнета с суровым взглядом, и вместо того, чтобы невзлюбить, пожалел его за наивность и глупость. Если жена хочет наставить рога, ничто не остановит ее, даже, если ее будет оберегать всевозможная родня. Еще я выяснил, что она любит пиво, и поэтому она была очень рада, что предложил ей выпить. В этот вечер мы расстались где‑то через час, договорившись, встретиться завтра здесь же на балконе.

Встретились с ней гораздо раньше на пляже. Мы, как обычно всей делегацией, приплелись на пляж. Златке сидела под зонтом, вокруг нее копошились ограничители супружеской неверности, сын и племянница. Мы друг другу приветливо помахали рукой.

– Кто такая? – тут же отреагировал Петрович.

– Знакомая.

– Когда успел?

– Успел.

– Наконец, Юра ты стал знакомиться с приличными женщинами, – не преминула заметить Бэлла Павловна. У нее, как и у мужа Златки, мозги работали в одном направлении: женщина с двумя детьми не может быть неприличной.

Златке на мой советский вкус при свете дня выглядела еще очаровательнее. Я попытался представить ее за прилавком – получалась Татьяна из винного в вечно замусоленном халате.

– Пойдемте, я вас познакомлю. Людмил, а вы перевести поможете, – я решительно направился к болгарке.

С помощью Людмилы решил получить максимум доступной для всех информации о Златке. Познакомив всех со Златкой, мы расположились рядом, расстелив безразмерные, махровые полотенца. Завязалась оживленная беседа. Златке безмерно была рада новому знакомству, так это однозначно разнообразило ее курортную жизнь. Я в разговоре не участвовал, ощущал себя хранителем тайны, которая известна только ей и мне. Тайны, которой еще не было, но обязательно появится. Прислушиваясь в пол уха к беседе, констатировал, что ничего нового не узнал, все это я понял еще вчера. В купании и пляжном трепе прошло время до обеда. По дороге в гостиницу Златке предложила после ужина сходить в ресторан. Я тут же согласился, а Петрович с Бэллой начали мяться, ссылаясь на то, что после ужина у них другие планы. Планов у них не было никаких, жалко было валюту.

– Что‑то я не в курсе наших планов после ужина. Наверное, Бэлла Павловна будет читать нам лекцию «Экономика должна быть экономной», – с ехидством поинтересовался я. – Златке, приходи обязательно. Будет ну, очень интересно. Послушаешь лекцию о нашем жлобстве. Знаешь, сколько у нас «кильки в томате» с собой? Не знаешь? Так я скажу. Сорок пять банок. Бедная килька экономит нам валюту. – я разозлился на своих коллег по – настоящему. Жмоты, несчастные. Златке смотрела в растерянности, не понимая, о чем речь.

– Юрк, перестань, – начал толкать меня в бок Петрович. – Ты же знаешь, что Лидка мне каждый лев уже сосчитала.

– Юра, хватит паясничать, – попыталась возмутиться Бэлла Павловна. – Дело не в деньгах.

– Так в чем же?

– Посещение ресторанов не входит в нашу программу.

– В вашу не входит, а в мою входит. Я все равно пойду.

– Индивидуально, пожалуйста, – легко согласилась Бэлла.

Людмила о чем‑то быстро заговорила со Златкой. Теперь уже мы ничего не понимали.

– Товарищи, Златке вас приглашает в ресторан. Она все оплатит, – повернулась к нам Людмила. Мне даже показалось, что она на меня глянула очень уважительно.

– Но, если Златка настаивает, то мы не будем возражать, – заявила Бэлла Павловна.

Ресторан был замечательный. Он располагался под открытым небом на поляне, возле речушки, которая впадала в море. Пили и ели мало, мне почему‑то не хотелось, а Петровичу и Бэлле была слегка неудобно наедаться на халяву. Когда официант принес счет, и Златке полезла в сумочку за деньгами, я вытащил из кармана пятьдесят левов, и передал официанту.

– Я сегодня угощаю.

Златке пыталась вернуть мне деньги. Петрович с Бэллой смотрели на меня, как на ненормального, но я был неприступен, как скала. Я настолько был упоен своим подвигом, «знай наших», что даже не хотел думать о том, что лишил свою семью двух кофточек или одного халата.

В гостинице дождался, когда Петрович заснет, и вышел на балкон. Златке уже была там. Молча перемахнул через перильца и встал рядом. Златке взяла меня за руку и подвела к балконной двери. За дверью стоял ящик пива. Мы пили пиво и целовались. Никогда больше в жизни я не пил столько пива. Потом, приложив палец к губам, она осторожно потянула меня в номер. Стараясь не разбудить детей, стянули с кровати матрас и постелили его балкон. На свой балкон вернулся только тогда, когда уже начало светать.

Теперь каждый день после ужина, взяв с собой детей, мы, как добропорядочная супружеская пара, гуляли по городу, изредка останавливаясь, чтобы выпить по пятьдесят грамм ракии. Расплачивалась всегда Златке, но я и не настаивал, мне было достаточно одного моего подвига в ресторане. Поздно вечером выходил на балкон, утром возвращался. Все догадывались о наших отношениях, но делали вид, что ничего не произошло. Две недели пролетели стремительно. Пришла пора уезжать. Уезжать не хотел, мне показалось, что я сильно влюблен. Не раз рисовал в мечтах, как развожусь с Маняшей, и женюсь на Златке. Было просто и понятно, только в одном вопросе не мог определиться, в какой стране мы будем жить. После долгих сомнений решил, что работать будем у нас, а отдыхать в Болгарии.

Утром последней ночи, взяв детей, мы в последний раз прошлись по городу, останавливаясь только затем, чтобы выпить по пятьдесят грамм ракии. В гостинице Златке пригласила меня к себе в номер. Впервые я зашел к ней в номер через дверь. На нашем матраце лежал новехонький кейс.

– Это тебе, – сказала она. Потом открыла кейс, в нем лежали платье для дочери и махровый халат.

– Это твоей дочери и жене.

– Спасибо.

Не стесняясь детей, мы поцеловались, Златке даже слегка всплакнула

– Я буду помнить тебя, – прошептала она.

– Я тоже. Мне пора.

Я взял кейс и вышел из номера по привычке через балконную дверь. Больше в Болгарии мне побывать не довелось.

Глава шестая Проснуться знаменитым

Я просыпался больным и здоровым, трезвым и с похмелья, с женой и с чужой женой. Но никогда не просыпался знаменитым. Казалось вот, еще чуть – чуть и слава запрыгнет в мою кровать. Но то ли кровать была узковата, то ли я лицом не вышел. Похмелье оставалось, а слава где‑то задерживалась в пути.

А сегодня даже не хотелось просыпаться, поскольку знал наверняка, что, как только открою глаза, отчаяние, словно мокрая простыня, облепит меня. Еще вчера надеялся вернуть жену, бросить пить и стать, наконец, знаменитым. Но за один день весь мир надежд разрушился, и вот я лежу, боясь открыть глаза. Сухость во рту и тошнотворные рефлексы только добавляли отчаяния.

В последнее время у меня все чаще случаются провалы в памяти. Вот и сейчас я силюсь вспомнить, откуда и как вчера или сегодня добрался домой. Единственная зарубка в памяти – это костюмчик. Если серый, в искорку, значится, прибыл из школы. Если он на мне, где‑то рядом должна быть недопитая бутылка. Не открывая глаз, провел рукой по полу и нащупал бутылку портвейна. Все‑таки я могу гордиться своим ассоциативным мышлением! Перевернулся на спину, и все также с закрытыми глазами, поднес бутылку ко рту. В такие моменты я сам себе напоминал младенца, который нашел грудь матери и радостно зачмокал.

Открыл глаза. А не все уж так плохо. Вот брошу пить, и Маняша ко мне вернется. Обнимет и скажет: «Как же я по тебе соскучилась.

Вернется, но только не сегодня и даже не завтра. Они с дочкой от меня далеко, где‑то за тридевять земель. По – моему, эта «тридевять земель» в Смоленске. Маняша уехала к родителям. Как же я тогда сообщу ей, что брошу пить? Письмо что ли написать? Но это же времени, сколько пройдет. Пока туда – сюда, могу и снова выпить.

И пью исключительно для снятия стресса. С работы уволен? Так ведь не за пьянство, а по политическим мотивам. За свободу слова пострадал, хотел ускорить перестройку. Хотя, если разобраться основательно, во всем портвейн виноват. Пил его любимый в очень журналистской компании. Журналисты тоже оказывается его любят. Раз ты, учитель, говорили журналисты, напиши статью, как и что нужно ускорить и перестроить в школе. Я был тогда изрядно пьян, но мысль проснуться знаменитым оставалась на удивление трезвой. Статью написал, и что удивительно, была опубликована в очень важной газете. В течение недели я свою статью перечитывал, любуясь фамилией автора. Даже в разных ракурсах написанное рассматривал. Фамилия хорошо видна. Каждый вечер засыпал с мыслью, что вот уже завтра или послезавтра проснусь знаменитым.

Я присел на кровати и закурил. Потянулся к телефону, чтобы сообщить, что сегодня меня в школе не будет, так как неважно себя чувствую. Я уже привычно набрал номер телефона, услышал до боли знакомое: «Школа слушает». Слова «школа слушает» отрезвили меня, положил трубку. Зачем я звоню? Я же теперь вольно – уволенная птица. И никуда мне надо идти, и никто меня не ждет.

Мои печальные размышления прервал телефонный звонок.

– Привет, как самочувствие? Как добрался вчера? – звонил Михал Абрамыч, секретарь школьной парторганизации. «Значит с ним вчера пил. Очевидно, я давал отходную». – отметил про себя, а вслух сказал:

– Какое может быть самочувствие. Вот размышляю, что делать дальше.

– Дела у тебя неважнецкие. Это точно. С такой записью в трудовой книжке даже дворником проблематично устроиться. А ты сам‑то, что думаешь?

– Пока, ничего, – честно признался я.

– Ладно, не горюй. Есть у меня кое – какие мыслишки. После обеда позвоню.

– Хорошо буду ждать твоего звонка.

Я прекрасно понимал, что все сказано было из вежливости.

Попался по своей извечной легкомысленности. После уроков завуч застукала меня с Воронцовой. В принципе ничего особенного – целовались, и все такое. Могла и бы мимо пройти. Так нет, эта сука, Лидия Сергеевна такой скандал раздула. Не понравилось, что я ее в статье некомпетентным руководителем назвал. «Безнравственное поведение», «Рагозин – растлитель малолетних». Последнее мне очень показалось очень обидным. Какой же растлитель? Воронцова сама осталась в кабинете. Я же ее не насильно. Все было по обоюдному согласию. Отец ее приходил. Страшный разговор был. Думал, что убьет меня. Но я поклялся, что до «этого» не дошло. Стыдобища все равно какая. Слава богу, что Маняша раньше от меня ушла. А то еще и от нее пришлось бы всякого услышать. Хоть здесь хорошо, а так сплошная беспросветность. Теперь придется надеяться только на себя и на пенсию родителей. Я вновь впал в уныние, которое усугублялось желанием выпить. Выпить больше не было.

Михал Абрамыч сдержал свое обещание и позвонил.

– Слушай сюда. Езжай сейчас по этому адресу. Это комбинат древесноволокнистых плит. Там у меня секретарь парткома знакомый. Работа не бог весть какая. Но хоть деньги платят.

– Спасибо. Диктуй адрес, – безо всякого энтузиазма я записал адрес. – Сейчас поеду.

– Езжай обязательно. А мы будем бороться за твое восстановление. Если нужно до Горбачева дойдем. Покажем Лидке кузькину мать.

Я не поверил, но было приятно от мысли, что Горбачеву придется решать мои проблемы, а завучу покажут кузькину мать. Ведь, как не верти, а за перестройку пострадал. Попытались облить грязью борца за ускорение и плюрализм.

Сидит Горбачев в своем ЦК, знакомится с моим личным делом. Прочитал и в задумчивости в кресле откинулся. А потом и говорит своим помощникам: «Такие люди нам в ЦК нужны. Срочно найдите Юрия Ивановича Рагозина». Приезжают его помощники ко мне домой, а я им дверь не открываю, потому, как вспомнил, что Горбачев против портвейна. И крикнул им из‑за двери: «Я к вам в ЦК работать не пойду. Не дождетесь». И дверь им не открыл. Они все не уходили и обманом хотели проникнуть в квартиру, притворившись соседями: «Юр, ты чё, рехнулся? Какая ЦК? Это мы Витя с Володей. Выпить у нас есть. Открой». Я посмотрел в дверной глазок. Действительно Витя с Володей. И в руках по бутылке портвейна. Во, как я им в ЦК нужен. Денег на портвейн не пожалели. Но дверь все‑таки не открыл. Вдруг провокация?

Я очнулся и посмотрел на часы. Неужели опять заснул? Быстро поменял галстук и засобирался на комбинат. Секретарь внимательно посмотрел на меня и сказал: «Пойдете работать в цех дверных и оконных блоков». Потом еще раз окинул взглядом и добавил: – – Только никому не говорите, кем работали раньше.

– Что не похож?

Похож не похож, какая разница. Но лучше не говорить.

На следующий день, слегка посвежевший, я явился на новую работу. Был представлен начальнику участка. Сообщил ему, что от секретаря. Он мне в ответ, как отрезал: «Знаю. Будешь работать в бригаде у Василия».

Василий, молодой парень небольшого роста, в кепочке и с осмысленными глазами спросил меня: