Конструктор живых систем

Алексей Птица

Конструктор живых систем

Глава 1. Предисловие

Я стоял в комнате на третьем этаже доходного дома в городе Крестополь. Оправив тёмно-синий мундир, взглянул на себя в небольшое настенное зеркало. Оттуда смотрел высокий, зеленоглазый, бледнолицый и довольно худенький шестнадцатилетний юноша. Его тёмно-русые волосы, сейчас расчёсанные на прямой пробор, спадали на приятное, можно даже сказать, симпатичное лицо, несмотря на немного большеватый, хоть и прямой формы, нос.

Сам себя я привлекательным не находил, но мама всегда настаивала, что я симпатичный. Отец, в те редкие минуты, когда присутствовал дома, только улыбался и говорил, что для мужчины, если он не страшнее обезьяны, всегда найдётся девушка, которой он сможет понравиться. Меня это обижало, но как человек отходчивый, я быстро забывал все невзгоды и потери, а их в последнее время случалось всё чаще.

Первым несчастьем, что случилось со мной, явилась гибель отца. Узнав о том, моя матушка впала в горе, а когда прошли похороны, и вовсе слегла. Я остался практически один, без всякого попечительства. Родственников рядом не имелось, а друзья да знакомые постепенно отдалились. Это в счастье полна горница людей, а в горе на пороге никого не будет. Да мне и не до того было. За матушкой надо ухаживать, да в гимназии учиться, на это все силы и уходили.

Но понемногу жизнь налаживалась, и хоть не во всём, но в главном я преуспел и смог окончить гимназию с отличием. Учился я старательно, помятуя, как матушка один раз обронила такую фразу.

– Ну что, сынок, отца больше нет, я больная совсем стала, на родственников надежды нет, придётся тебе самому всего достигать. На тебя вся моя надежда, Федорушка. Ты теперь главный в нашей семье, у тебя есть Дар, учись, старайся прилежанием да усидчивостью брать, коли ума не достанет, и всё у тебя получится. Я верю в тебя, сынок! – совсем тихо сказала она и обняла меня.

В горле возник комок, и я судорожно сглотнул его, мне всего пятнадцать лет, но тяжесть ответственности после гибели отца уже легла на мои плечи. В эту ночь я долго не мог заснуть. Мысли хороводом бродили в голове, возвращаясь к услышанным словам. Я сильный, я смогу, и хоть на самом деле я ни телом, ни духом таковым не являлся, прекрасно сознавая это, но понял, что либо я возьмусь за себя, либо ничего хорошего меня не ждёт. И я взялся.

Невольно я опустил голову и посмотрел на свои руки с набитыми турником мозолями.

Сейчас, стоя перед зеркалом, я смотрел на себя и готовился пройти первые жизненные испытания. Сегодня я иду сдавать экзамен, чтобы поступить в академию, где учат владеть своим даром и одновременно получают высшее образование, которое котируется во всём мире, куда бы я ни направил свои стопы.

Все знают, что Павлоградская инженерно-духовная академия выпускает настоящих инженеров, а военно-рыцарский факультет – офицеров-бомбардиров, которых с удовольствием примут в любую армию, сразу и безоговорочно. Ведь они владеют даром!

Мой диплом с отличием городской гимназии города Крестополя даёт право поступать без входных экзаменов практически в любой университет Склавинской империи, а вот чтобы учиться не в университете, как обычные люди, а в инженерно-духовной академии, нужно дополнительно сдать экзамен по владению даром. И если ты умеешь им пользоваться, то тебя примут, ежели нет, то иди, учись там, где владение им не столь обязательно.

Мать меня перекрестила на дорожку и отказалась идти со мной на экзамен, чтобы не переволноваться. Одёрнув ещё раз мундир перед зеркалом, я подпоясался ремнём с большой латунной бляхой. На бляхе ярко горели начищенные до блеска буквы: «К. Г. Г.» (Крестопольская губернская гимназия).

Чёрные брюки с прямыми стрелками, об которые можно, судя по их остроте, даже пораниться, завершали общую картину моего образа. Надев на голову гимназическую фуражку, я вышел из нашей небольшой квартиры и отправился пешком к месту проведения экзамена.

Выездная комиссия заседала в мэрии города, куда можно добраться на небольшом трамвайчике или на извозчике, буквально за пятнадцать минут, но я не спешил, потому как вышел гораздо раньше назначенного времени. Лучше пройдусь пешком, заодно и волнение уйдёт, а то трясёт, как в лихорадке.

И действительно, сначала ходьба пешком помогла унять излишнее волнение, но увидев здание мэрии, меня словно током ударило. Сердце застучало быстро-быстро, и тут же волнение вернулось обратно, не отпуская вплоть до момента, пока я не вошёл в здание. В коридоре перед заветной дверью находилось много народа. Здесь стояли и отцы семейств, в модных костюмах, и дамы самого разного возраста, да так разнообразно одетые, что у меня буквально запестрело в глазах.

Но главными персонажами являлись как раз не они, а те юноши и девицы, что стояли либо с ними, либо поодаль, либо вовсе, сбившись в небольшие группки по интересам. Окинув присутствующих взглядом, я не обнаружил ни одного знакомого лица. Ну, что же, из числа выпускников моей гимназии дар имелся всего у троих, поступать в инженерно-духовную академию решился только один я.

Сейчас меня заинтересовали девушки, ведь я учился в мужской гимназии и общался с ними редко: на улице, либо у знакомых, но с процессом взросления общение на улице прекратилось, а знакомых у нас имелось немного. Но увы, у девиц, что толпились в коридоре, я не вызвал никакого ответного интереса.

И хоть я и был одет в гимназическую форму, отлично отглаженную, любому становилась ясно с первого взгляда, что мне просто нечего на себя надеть, кроме неё. Только я пришёл сюда в форменной одежде, хотя все без исключения сегодняшние кандидаты имели её, заканчивая средние учебные заведения. Хотя, некоторые из них вполне могли находиться и на домашнем обучении, как например, вон та юная девица с чёрными, как смоль, волосами, завитыми в удивительную причёску.

Я глянул на неё, а девица, о чём-то шептавшаяся со своей не менее миловидной подружкой, перехватила взгляд, внимательно посмотрела на меня и, фыркнув, отвернулась. Я чуть было не пожал плечами в ответ, ну и ладно, не больно-то и хотелось знакомиться. Хотя, в этом я себе врал, познакомиться хотелось, и даже очень, но…

Отойдя в сторону, я увидел недалеко от заветной двери небольшой стол и сидевшую за ним строгую женщину, одетую в наглухо застёгнутое, длинное серое платье до пят, со стоячим белым воротничком. На голове у неё не имелось никакой шляпки, а длинные волосы были аккуратно расчёсаны и завёрнуты в тугой узел на затылке.

Перед ней стояла свёрнутая из бумаги табличка с надписью: «Секретарь приёмной комиссии». К ней я и подошёл, поинтересовавшись очередностью приёма. Женщина строго посмотрела на меня и спросила.

– Имя?

– Фёдор Дегтярёв.

– Вы заходите десятым, приём начинается через десять минут. Отсчёт идёт от первого вошедшего, дальше строго по очереди, согласно списку, я буду вызывать сама, так что, не волнуйтесь. Ждите.

Я кивнул и отошёл. Полез в карман за часами. Они мне достались по наследству от отца. Большие, в обычном металлическом корпусе, часы исправно шли, сейчас показывая время без десяти минут двенадцать. Защёлкнув обратно крышку, я отправился в конец коридора и остановился там, ожидая начало приёма.

Десять минут тянулись очень тягостно, я то рассматривал всех находившихся в коридоре девиц, то отходил к окну, в самом конце коридора, то просто бесцельно слонялся по помещению. Когда вызвали первого, сердце заколотилось, словно бешеное, грозя вырваться из груди, но мало-помалу оно успокоилось. Каждый кандидат в кабинете находился разное время, но вот дошла и моя очередь.

Глубоко вдохнув, я схватился за ручку двери враз вспотевшими руками и, дёрнув её на себя, вошёл в комнату.

Глава 2. Dum docemus, discimus

– Фёдор Дегтярёв?!

– Я, ваше благородие!

Седовласый мужчина в небольшом чине кабинетного регистратора внимательно посмотрел на юного соискателя и улыбнулся. В высшую инженерно-духовную академию для детей, обладающих склонностями к наукам и духовному мастерству с использованием божественной сущности эфира, абы кого не берут. Вот и этому мальчику придётся сильно постараться, чтобы попасть сюда.

Соискатель был юн, пуглив, как все шестнадцатилетние подростки, только что окончившие гимназию, и трепетал от осознания решения своей судьбы здесь и именно сейчас.

«Не он первый, не он последний, каждый из них так переживает», – подумал кабинетный регистратор и приступил к опросу.

– Вы готовы представить свой дар и доказать необходимость положительного рассмотрения вашего поступления в инженерно-духовную академию имени императора Павла Третьего?

– Да, ваше благородие.

– Ну, что же, – мужчина оглянулся на членов приёмной комиссии, одним из которых являлась дама, далеко за сорок, в чине губернского секретаря, а другим – глава комиссии и представитель академии. Даму направили от министерства просвещения специально для предварительной аттестации кандидатов на поступление в академию, а высокий дородный мужчина, в чине коллежского секретаря, как представитель академии, отслеживал, чтобы в учебное заведение попадали лучшие кандидаты, имеющие дар.

Представитель академии кивнул, дав знак продолжать и не отвлекаться на них.

– Вот, пожалуйте, документы кандидата, – секретарь передал копии документов членам высокой комиссии.

И дама, и дородный мужчина тут же принялись внимательно просматривать бумаги, пока я терпеливо ждал, невольно переминаясь с ноги на ногу. Изучение документов долго времени не заняло, потому как документы всех кандидатов уже проверяли, и о каждом знали заранее. Убедившись, что процесс ознакомления с документами закончен, секретарь продолжил.

– Ну, что же, господа, я предлагаю приступить к экзамену?!

– Одну минуту! – перебил его представитель академии, – юноша, а вы вообще на какой факультет собираетесь поступать, если не секрет?

– На военно-рыцарский.

– Гм, Венедикт Порфирьевич, не соблаговолите ли вы мне ещё раз продемонстрировать документы этого весьма самонадеянного юноши?!

– Всенепременно, Артемий Викторович. Вот, пожалуйте.

Дама, глядя на кандидата, только улыбнулась, покачав головой в легкомысленной шляпке.

– Так, так! Что тут у нас?! Нет, всё правильно, а то я подумал, что запамятовал. Нет, всё точно. Юноша, у вас указан дар формирования живого рисунка. Верно?

– Да, – нехотя выдавил я, как-то разом сникнув.

– Ну, вот видите, а вы хотите идти учиться на военно-рыцарский факультет, с таким-то даром?!

– Мой отец, почётный гражданин, погиб на склавенско-анатолийской войне, и я тоже хочу стать военным, чтобы принести максимальную пользу своему Отечеству!

Мужчина, которого секретарь назвал Артемием Викторовичем, улыбнулся.

– Ваше стремление, дорогой юноша, защищать своё Отечество, в высшей степени похвально. Но вы же понимаете, что ваш Дар несколько другого свойства и не может быть реализован вами в полной мере в качестве оружия против врагов нашего государства?

Меня разом бросило в жар, я тут же почувствовал, как порозовели щёки от переживаемых внутри эмоций, но в глазах вспыхнуло упрямство и нежелание идти на попятную.

– Мой дар – не живой рисунок, а живой чертёж, я могу нарисовать любую технику, которую смогу понять.

– Ну, что же, чуть позже вы нам это продемонстрируете, а пока я вижу в папке с вашими документами похвальный лист из гимназии. Так-так-так. О, вы отличаетесь прилежанием и послушанием, с учителями вежливы, со сверстниками не вступаете в перепалки. Отличаетесь высокой самодисциплиной. Ну, что же, я в ваши годы отличался гораздо буйным нравом. Судя по оценкам вашего аттестата зрелости, вы набираете необходимый балл для поступления в академию, но…, и тут его перебила дама.

– Я тоже ознакомилась со всеми документами кандидата, уважаемый Артемий Викторович, и должна сказать, что у него есть рекомендательное письмо из гимназии. Вы его читали, я уверена в этом.

– Читал, но уважаемая Софья Олеговна, военно-рыцарский факультет с таким видом дара – это невозможно, вы это также прекрасно понимаете, как и я.

– Понимаю, но давайте посмотрим на то, что покажет нам мальчик.

– Вы готовы, юноша? – обернулся Артемий Викторович ко мне.

– Да! – сжав кулаки и чувствуя в себе нервную дрожь, напрягся я. Что не укрылось от взгляда экзаменующих.

– Ну-ну, не надо так напрягаться, вас же учили работать с божественным эфиром? Сейчас вы войдёте в соседнюю комнату и сотворите нам то, что считаете нужным, а мы посмотрим через стекло за вашими манипуляциями. Для усиления эффекта вашего дара вы сможете воспользоваться любым эфиром. В синем сосуде находится воздушный эфир, в красном – огненный, в чёрном – земляной, а в белом – чистый.

– Я могу воспользоваться даже чистым?

– Да, но в разумных пределах. Эфир 999 очень дорог, вам достаточно открыть на одну секунду пробку, чтобы в воздухе создалась необходимая концентрация для полной реализации вашего дара.

– Понятно. Я могу идти?

– Идите, и помните, что чем лучше вы сможете проявить перед нами свой дар, тем больше вероятность того, что вас примут на учёбу в наше престижное заведение.

Я кивнул и, шагнув к двери в другую комнату, взялся за её ручку и сильно потянул на себя. Дверь легко поддалась, открыв передо мной проём внутрь небольшой, но очень светлой комнаты, в углу которой стоял маленький железный столик, с привинченными к полу ножками, на котором в один ряд стояли четыре небольших сосуда из чистого серебра.

Они, как и было сказано, имели четыре разных цвета: белый, синий, красный и чёрный. Я закрыл за собой дверь и, немного поколебавшись, тронул белый сосуд, тот, что содержал в себе чистый эфир. Я коснулся рукой его пробки и замер в нерешительности, собираясь её открыть. Сердце бухало в груди ровно и мощно, а адреналин, что гулял в крови сейчас просто в запредельной концентрации, не давал мне возможности спокойно всё обдумать.

Вроде меня никто не торопил, но и время тянуть бессмысленно, надо решаться. Лишь носители дара могли вскрыть такой сосуд, для всех остальных он становился доступным только если его разорвать с помощью взрывчатки или иным механическим способом, но в таком случае весь эффект уходил быстро и им воспользоваться точно становилось невозможным.

Я потянул за пробку, она вышла легко, и в воздух буквально пыхнула невесомая серебристая взвесь. Словно облачко пара в тихую морозную ночь, она прыснула во все стороны и тут же рассыпалась маленькими серебристыми звёздочками. Не теряя времени, я закрыл сосуд и глубоко вдохнул в себя воздух.

Закружилась голова, никогда до этого я не вдыхал чистый эфир. В гимназии во время занятий по совершенствованию своего дара не давали ничего концентрированного ни для вдыхания, кому этого было необходимо, ни для использования в технике или в прикладных целях. А кому это оказывалось нужно для работы или просто хотелось проверить себя, приходилось платить. Эфир стоил дорого, и чем чище и функциональнее он оказывался, тем дороже. Дорогая штука эфир – ценнее золота!

В моей семье лишних денег не имелось, когда отец погиб, мы остались с матерью вдвоём жить на её небольшую зарплату. Пособие оказалось небольшим, а выплаты за погибшего отца закончились довольно быстро, их едва хватило на полноценное обучение в хорошей гимназии.

При воспоминании об отце на моих глазах навернулись слёзы, абсолютно не вовремя! И невольно нахлынули воспоминания, видимо, это эфир так действовал. Вспомнился первый опыт работы над своим даром.

Вот я совсем маленький, играю игрушками, и невольно в воздухе образуется картина игрушки, которую я только что разломал. Она мерцает, и никак не может собраться в единое целое и вообще, она плоская, а не объёмная, и всё вновь рассыпается в пыль.

В комнату заглядывает любимая мама.

– Сынок?! Ты что делаешь?

Я обернулся, сам не понимая того, что сделал, а мать, не веря своим глазам, дрожащим голосом попросила.

– Сынок, а ну сделай то, что ты только делал?

Шмыгнув носом и боясь, что мать увидит разломанную буквально в хлам игрушку, я попытался повторить действия. В воздухе тут же замерцал плоский рисунок игрушки. Мать долго смотрела на него, потом повернулась и выскочила из детской.

– Отец, у нашего сына есть Дар! – вне себя от радости закричала она.

Прибежавший отец заставил меня повторить ещё раз все манипуляции и долго восхищался. Со временем его радость поблекла, когда он понял, что мой дар мало что может и бесполезен как для войны, так и для мирной жизни. Я и сам это сознавал. Ведь я мог только создавать плоские рисунки друзьям на потеху.

Другим достались самые разные дары, а я мог стать только оператором техники, работавшей на эфире или человеком любой творческой профессии, связанной с рисованием, хоть архитектором, хоть скульптором, хоть художником. Но в том-то и дело, что я не хотел оказаться ни тем, ни другим, ни третьим, я хотел стать военным, как отец, или уж, на самый крайний случай, видел себя инженером.

На семейном совете мать с отцом решили отдать меня в самую лучшую гимназию города, чтобы я мог получать новые знания, ведь дар напрямую зависел от них. И чем больше я узнавал, тем лучше и объёмнее у меня получался рисунок, который, в конце концов, трансформировался в чертёж. Я мог создавать и карты, отчего меня могли взять картографом, но меня не тянуло и туда.

Воспоминания неожиданно схлынули и, не теряя времени, я потянулся к своему сердцу. Да, сам дар управлялся головой, но всё шло от сердца, именно оно направляло и концентрировало всю энергию. Я вновь вдохнул полной грудью и о, чудо! В голове сразу прояснилось, ушло головокружение, как от озона, ушли воспоминания, ушли все глупые и ненужные сейчас мысли.

Сосредоточившись, я стал создавать нужную мне конструкцию, у меня оставалось ещё много времени, чтобы хорошо обдумать образец для показа приёмной комиссии. Большая практика и возможности воспользоваться эфиром для более детального его создания у меня отсутствовали, но я тренировался каждый день, и вот сейчас я смогу показать всё своё умение. Должен! Это мой долг перед памятью отца.

Я смогу, у меня получится, я…, в воздухе вдруг стал проявляться чертёж оружия – небольшого дамского револьвера. Такой я увидел как-то у старшей сестры своего друга, весьма решительной сударыни, и попросил его посмотреть и разобрать. Мне позволили и, изучив устройство пистолета, я решил воссоздать что-то подобное и даже усовершенствовать. Для этого я сходил в оружейный магазин и посмотрел другие типы револьверов, но взять их в руки я не смог, так как ещё несовершеннолетний. В руки не давали, но и не запрещали смотреть.

Скучающий продавец продемонстрировала несколько револьверов, разобрав их почти полностью и снова собрав на моих глазах. Мне тогда понравился американский огромный револьвер фирмы Смит и сыновья. Но это было тогда, а сейчас…, и я зажмурился, чтобы полностью сосредоточиться на чертеже.

Мне не нужно было его видеть, я его чувствовал. Я столько раз думал о том, как покажу его перед комиссией, столько раз прокручивал всё в уме, и вот сейчас был готов сорваться из-за противоречивых чувств, владеющих мною.

«Нужно успокоиться!» – сказал я себе, ведь я это делаю ради мамы. Образ матери появился у меня в голове, и я резко успокоился. В голове стало ясно, образ оружия перестал казаться размытым, сфокусировался, обрёл чёткость и стал воплощаться в воздухе прямо передо мной.

В это самое время члены высокой комиссии внимательно смотрели за моими действиями через огромное круглое окно, что формой и толщиной стекла больше походило на иллюминатор новомодной паровой подлодки. Это стекло давало возможность хорошо рассмотреть то, что совершалось в данной комнате, а также защищало от излишне ретивых юношей или девиц, когда те, не рассчитав своих сил, или наоборот, недооценив их, разносили в пух и прах всю комнату, едва не убив самих себя.

И сейчас вся троица внимательнейшим образом смотрела в окно. А там было на что посмотреть. Прямо в воздухе ярким серебристым контуром стал оформляться чертёж какого-то оружия, довольно скоро стало ясно, что это револьвер доселе неизвестной модели. Расплывчатость контуров мешала хорошо рассмотреть его.

Вдруг чертёж обрёл чёткость, ярко засветился и, развернувшись в сторону окна, полыхнул белым светом, набрав некоторый объём. Вся троица, как заворожённые, уставились в окно, внимательно наблюдая за сим действом. В это время рисунок револьвера полностью оформился, отчего стал почти живым. Ствол револьвера переломился, у револьвера отщёлкнулся барабан и стал крутиться, показывая наличие не шести, как обычно, а целых восьми камор, довольно узких, но идеально ровных. Да и сам пистолет показался необычен не только этим, он оказался двуствольным с горизонтальным расположением стволов.

Возможно, в нём имелись и ещё какие-либо особенности, но я не удержал контроль над ним, и живой чертёж рассыпался в воздухе, обрушившись вниз серебристой пылью быстро погасших искорок.

– Эх, не удержал! – огорчённо покачал головой коллежский регистратор, а весьма интересно. Первый раз такое действо вижу.

– Этого более, чем достаточно, для показа, – тут же заметила дама.

– А вам, никак, понравился этот юноша? – живо обернулся к ней председатель комиссии.

– Он знает, что хочет, в отличие от остальных, – отрезала в ответ женщина, – и вы сейчас увидели наяву то, что не каждый может придумать в голове.

– Согласен. М-да, юноша знает, конечно, что хочет, но этот дар не позволяет его использовать на войне. А вообще, довольно необычный юноша, хоть и весьма нескладный, ну ладно, пора заканчивать, – и председатель комиссии тронул рукой кнопку внутреннего звонка.

Звонкая трель латунного колокольчика оповестила испытуемого, что его экзамен завершился, и он может выходить.

– Что прикажете писать? – осведомился седовласый коллежский регистратор, пользуясь тем, что мальчишка замешкался, видимо, приходя в себя, и не спешил выходить из комнаты.

– Экзамен сдан, тут я согласен с Софьей Олеговной, давно не попадался мне на глаза человек с таким даром. Более того, я не слышал о подобном и в других государствах. Обычно люди, имеющие что-то похожее, сразу идут в архитекторы или художники, либо начинают творить всякие безобразия. Помнится, слышал я, как в Данциге появился один ловкий мошенник, подделывающий бумажные купюры, и что самое интересное, по качеству они оказались гораздо лучше настоящих тевтонских гульденов, на том его и поймали. Что касается этого юноши, то он смог довести чертёж до логического завершения, ещё немного, и он стал не плоским, а объёмным, и тогда я рекомендовал бы ему поступать даже не в нашу академию, а в императорский лицей!

– Его туда всё равно не возьмут, – усмехнувшись, сказала Софья Олеговна, – и вы это, Артемий Викторович, прекрасно знаете. Его отец имеет звание почётного гражданина, он выслужил себе личное дворянство, но его сын не дворянин, как не дворянка и его мать. Вы же читали прилагаемую справку, она мещанка, дочь мелкого почтового чиновника. Безусловно, она вырастила прекрасного сына и смогла дать ему хорошее образование, даже, можно сказать, отличное, но в императорский лицей его не возьмут, пока он не получит личное дворянство и не заслужит себе титул, что маловероятно в виду его очень юного возраста.

– Вот, Софья Олеговна, всегда вы так. Прямо на лету меня обрываете. Ладно, тогда берём его на инженерный факультет.

– Но…, – вскинулся, было, коллежский регистратор, но его слова оборвал скрип открываемой двери.

Весь бледный и словно потерянный, с блуждающим взором и забитой ненужными мыслями головой, я предстал перед членами приёмной комиссии и застыл в ожидании вердикта.

– Ну, что же, молодой человек шестнадцати лет. Вам же шестнадцать?

– Да, ваше благородие!

– Так вот, комиссия, под моим председательством, изучив ваши документы и оценив демонстрацию возможностей и силы вашего Дара, постановила…, – тут Артемий Викторович сделал немного театральную паузу, чем заслужил гневный взгляд от Софьи Олеговны и удивленный от старика Венедикта Порфирьевича, – принять вас в академию на инженерный факультет железнодорожного и водного транспорта.

– Но как же, я ведь хотел на военный факультет, ну, пусть не военный, на боевой, на рыцарский! Да на любой, вообще, где можно стать военным! – разволновался я, услышав вынесенный вердикт, покрываясь красными пятнами на бледной сейчас, как мел, коже лица. – Я же продемонстрировал вам созданный мной револьвер!

– Мы оценили, – посуровел председатель, – у вас есть дар, этот дар необычный, но он станет востребован для изобретательства паровых машин, тех же бронепаровиков, совершенствования старого оружия и создания нового, а не для использования его в качестве ударной силы. Вы это, надеюсь, понимаете, господин гимназист?