Смотрящие на небо

В квартирке когда-то обитал ребёнок. Койт собрал целый пакет игрушек разной степени поломатости и неимоверно обрадовал ими троицу подвальных малышей.

Можете, конечно, смеяться, но самым ценным местом в этой квартирке для Койта был санузел. Раздельно душ и туалет. Душ так себе, но с горячей водой, а отхожее место было просто шикарным. Яркая лампа, белая плитка на стене и чёрная на полу, высокий чистый унитаз, в бачке которого прекрасно функционировал слив. Как приятно было Койту уединятся в этом интимном месте, сидеть на мягком пластиковом стульчаке, болтать ногами и мечтать о хорошем. Как ни странно, в голову мальчишки ни разу не приходила такая очевидная мысль, а вдруг сейчас в квартирку зайдут её истинные хозяева и застукают Койта на месте преступления. Вернее, даже не зайдут, а начнут стучать и ломиться, ведь Койт, когда хозяйничал в квартире, всегда закрывал за собой дверь на внутренний засов. Мальчик почему-то испытывал совершено искреннее чувство, что это жилплощадь стала его, и никак иначе. И надо отдать ему должное, он старался содержать это своё нежданное наследство в чистоте и порядке. Вот и сейчас у Койта была пара минут, чтобы посетить свой кафельный тронный зал, подарить унитазу пару-другую салфеток, и, выскочив через другую арку дома, оказаться на остановке шатлов, которые уже выгрузили первую смену гимназистов.

Но, будучи ещё под аркой, Койт услышал раздражённый голос Косты:

– Ты где?

– У школы…

– Смотри мне, если опоздаешь. Дома получишь. Я слежу за тобой.

Койт усмехнулся. Они с Марсиком знали, что Коста, при всём своём желании, ну никак не мог проследить их на маршруте, хоть и постоянно пугал их этим. Аппаратура на груди Койта работала только как рация и видеорегистратор. При работе в режиме рации для ребят было одно железной правило – правило двадцати секунд. Это означало, что при выходе в эфир фраза должна быть не более двадцати секунд, тогда пеленгаторы ГУБРа технически не могут засечь точное местоположение передатчика. Кроме того, каждый выход в эфир, каждое нажатие мочки уха проходило на разных частотах, заранее запрограммированных Костой. Как рация, коммуникатор работал на расстоянии километров пятнадцать. Коста сумел установить закамуфлированную и мощную антенну на крыше дома, над четвёртым этажом.

***

Коста всегда заранее говорил ребятам, где и когда будет прилёт, иногда даже подсказывая, откуда лучше снимать. Съёмку начинали минут за пять до времени икс, и сворачивали сразу же после последнего взрыва, пока ещё вокруг не началась суета пожарных и силовиков. При такой съёмке действовало второе железное правило – рядом никого не должно было быть, тем более толпы.

– Чтоб ни одного подонка рядом! – Коста тряс указательным пальцем.

Хотя коммуникаторы в республике были строжайше запрещены, под страхом серьёзного уголовного наказания, но они были если не у каждого третьего или даже десятого, то у каждого двадцатого – это уж точно. И пока что губровцам никак не удавалось победить зудящее людское желание хайпануть, впитанное многими с молоком матери. Официально в республике сеть не функционировала, но на орбите Терры, на высотах, выделенных земными хозяевами, роились многочисленные частные ретрансляторы, и связаться с ними не составляло никакого труда. Но губровцы знали эти частоты и выявляли хайпожоров во мгновение ока. Бывало, человечек ещё не успел закончить съёмку, а на его голову уже накидывали плотный чёрный мешок, и сильные руки подхватывали его сзади под локоточки и волочили туда, откуда возвращался далеко не каждый. Поэтому Коста и приказывал сторониться людей, дабы не попасть случайно под раздачу. На крайний случай у ребят был приказ вынуть карту памяти и уничтожить гарнитуру, ну, хотя бы от неё избавиться. А карту памяти непременно доставить Косте. Каким путём Коста безопасно выкладывал, как он говорил, видео в сеть, и каким Макаром он умудрялся монетизировать это в жетоны, он никогда не объяснял. А если Койт или Марсик заводили разговор на эту тему, Коста опять начинал придурковато грозить пальцем и орать, что это не их сопливое дело. Само собой разумеется, что и кнопочных мобил у ребят не было. Уж по базовым станциям их тогда триангулировали бы на раз-два…

– Прячьте где хотите, – имея в виду карту памяти, Коста опять тряс указательным пальцем, – хоть за щеку, хоть в анусе.

Насчёт того, как прятать за щеку мальчишкам было понятно, а вот насчёт ануса мнения разошлись. Но Бобас с ехидной и противной усмешкой разъяснил, что именно Коста имел в виду.

***

До микрорайона второго мехзавода курсировал розового цвета шатл под номером четыре. Койт запрыгнул в переднюю дверь. Салон казался совершенно пустым. Но, когда Койт оказался в проходе между сиденьями, он увидел торчащие синие ботиночки на втором от входа диване. Койт тихонько прокрался мимо. На сиденье лежала девчонка, подложив под голову цветастый ранец. Глаза её были закрыты, но Койт сомневался, что она спала. Скорее всего, таким образом она тоже показывала, что не хочет никакого общения. Койт сел на самое дальнее сиденье. Судя по часам, шатл тронется с места через пять минут. Койт опустил взгляд на пол и с радостью увидел оброненный кем-то самый мелкий жетон. Он поднял его и подумал,

– Будто никому его и не отдавал…

И в эту секунду рвануло. Огненный шар вырвался из крайних окон третьего этажа. Шатл качнуло, но стекла были калёные, лобовое рассыпалось на мелкие кубики, а боковые только треснули. Девчонка, притворявшаяся спящей, взвизгнула и подпрыгнула на сидении, заворожено глядя в окно. Такой же визг стоял и на улице. Одни ученики упали и ползли, другие стояли на месте, закрыли уши и орали. Многие бросились прочь от гимназии. Из самой гимназии тоже выбегали школьники, кое-кто был в крови, но, скорее всего, не от осколков, а от того, что упал и разбился. Койт присел, потом побежал к выходу из шатла. Девчонка, тем временем, истерично высыпала на сиденье содержимое ранца и трясущимися руками что-то с чем-то собирала.

На приборной панели шатла не горел ни один огонёк. Койт понимал, что теперь он уже точно никуда не доедет, и нащупывал кнопку на груди, включавшую камеру:

– Коста, в гимназии рвануло, снимаю.

– Что там, прилёт?

– Нет, Коста, не похоже что прилёт, и не похоже, что дрон, – соблюдая правило, Койт отключился и через секунду опять нажал на мочку уха, – это изнутри долбануло. Бомбу там им подложили.

– Поубивало?

– Ну. Ребят вокруг навряд ли., – опять щёлк-щёлк, – А вот тех, кто там на третьем этаже был, на куски, без вариантов.

– Выйди из эфира. Сейчас же. Бросай всё. – пауза, – Беги, беги как только можешь. Всё.

Койт отключил камеру и глянул на девчонку. В её руках был коммуникатор, она снимала всё происходящее, горел значок, показывающий, что идёт трансляция онлайн.

– Ах ты ж, сука! – заорал Койт, – брось снимать.

– Пощёл на хрен! – неожиданно злобно и дерзко парировала девчонка, но коммуникатор спрятала в ранце.

***

А в синем минивэне ГУБРа, что ехал себе по проспекту, подскочил на стульчике сержант, и заорал в кабину, что он засёк прямое видео с места взрыва, что передача идёт, скорее всего, от какого-то ученика… И закрутилось-завертелось. Объявили перехват, всех хлыстов на ноги подняли.

***

Испуг накрыл Койта только сейчас. Испуг не от взрыва, а от того, что он понял, что Коста испугался сам. И это его наставление, мол, беги нахрен… Что значит – нахрен? Выражение, конечно ёмкое и понятное, но бестолковое. Куда именно бежать? Направо, налево, назад к убежищу … Койт обернулся, и внутри у него всё ещё больше похолодело. Под арку, ведущую из двора-колодца к гимназии, въезжал синий губровский минивэн.

Теперь он осознал, что никаких путей отхода на такой случай они никогда с Костой не обговаривали. Он осознал, что Марсик был прав. Что Коста по большому счёту, хоть и возился с ними, но мало о них переживал. В голове у Койта начала крутиться совершенно придурошная мысль, мол хлысты – понятно, на консервы, а вот интересно, что с таким, как он, делают губровцы.

***

Койт не знал, что губровцы давно использовали школы и больницы под свои офисы. У войны тоже были правила. Гласные и негласные. Международные или, если хотите божьи. Обе стороны конфликта не станут долбить по местам, где дети. Всё-таки века уже не те. Да и земляне в таком случае могут вмешаться, А всем хотелось самим друг с дружкой разобраться, без богов, по-своему. Силовики забирали только верхние этажи. Потому что они всегда должны были быть над кем-то, а не по подвалам сидеть. Может и глупо, но никак не иначе. А что касается взрыва в гимназии, то это, несомненно, дело рук ах, каких профи. Во-первых, и время, когда дети ещё в раздевалке и не разошлись по этажам, по классам, а губровцы уже все были на месте, и, во-вторых. сила – только в клочья третий этаж, но так, чтобы перекрытия не рухнули…

***

Койт выпрыгнул из шатла и замешкался, вдруг вспомнив, что он забыл на заднем сидении свой рюкзачок, и, во-вторых, просто не зная, куда бежать. А бежать ему надо было давным-давно, сразу после взрыва. Так же, как он бежал бы после съёмки прилёта на втором мехзаводе.

– Бедный, бедный Койт… Бедный, бедный Койт… – шептал он сам себе.

Койт и сам уже не помнил, откуда у него взялась эта привычка, но в моменты сильного душевного потрясения и физического напряжения, на грани истерики и обморока, он начинал шёпотом причитать, будто успокаивая сам себя:

– Бедный, бедный Койт… -Бедный, бедный Койт.

Койт наконец решил, что побежит направо, вдоль забора, сплошь заклеенного плакатами вождя нации. Но едва он туда ринулся, как был схвачен за плечо первым встречным учителем. А над площадкой шатлов неслось через громкоговоритель:

– Всем построится по классам!

Учителям просто уже сказали, что они должны делать с теми детьми, которые не успели убежать от школы – просто построить их по классам, упорядочить и ждать губровцов и хлыстов, и, понятное дело, дальнейших распоряжений. А дети были офицерские, услышав приказ, они взяли себя в руки и быстро начали его исполнять.

Вот тут-то Койту и пригодился гвоздь. Гвоздь этот так и остался торчать в руке изумлённого, даже не успевшего осознать боль учителя. Конечно же учитель Койта отпустил. И у мальчишки было секунд десять добежать до первого плаката, прежде чем сзади раздался визгливый вопль.

Но что там сзади – наплевать. Там губровцы только-только из минивэна выскочили. А вот впереди, прямо на него, катились три дроида хлыстов – метровые шары килограммов под двести веса, в которых были и шокеры, и сети, и газы, и неизвестные Койту прибамбасы для усмирения одиночек и толпы. И это был не сон. Вот если бы это был сон, то вождь нации сейчас же шагнул бы с плаката, отфутболил бы дроидов, осадил бы губровцев и спас бы его, бедного, бедного Койту. Но это был не сон, совсем не сон, впрочем… Впрочем, Койту показалось, что, через плакат от него, вождь нации вроде как кивнул головой и подмигнул. Неужели… Койт понял, что там заклеенная дырка в бетонном заборе, дай бог подходящая ему по размеру. Два прыжка – и вот он рядом. А из дроида – в грудь мальчишки электроды. А там-то коммуникатор. Иглы впились в него, Койту грудь обожгло, треск, от электродов отпали оплавленные провода, мальчишка завалился левым боком дыру, порвав плакат вождя напополам. Курточка предательски зацепилась за торчавший кусок арматуры. Койт рванулся что есть силы – и прощай курточка формы шестой гимназии, доставайся хлыстам и губровцам, вместе с камерой-значком, мелким жетоном, зеркальцем и ключом от элитной недвижимости.

Койт вломился в заросли террианского бурьяна, бородатого, мочалистого, липкого. Сразу за забором на великую удачу оказалась канавка. Койт упал в неё и на четвереньках, по-собачьи, побежал прочь. Прорываться сквозь террианский бурьян было тяжело, а вот ползти под ним, ниже листьев было гораздо быстрее. Сзади забабахало, бурьян зачавкал, Койт понял, что в его сторону стреляют. Затем кто-то заорал, мол, подсадите меня, и Койт понял, что губровцы с хлыстами перелезают забор. Канавка углубилась до состояния настоящего рва, глинистого и мокрого, и Койт увидел жерло широченной бетонной трубы, врезавшейся в склон. Койт глянул – на том конце трубы было светло. Сзади кто-то вопил, где, мол, небо, почему так долго… Мальчик понял, это вызывают дроны-летуны.

– Бедный, бедный Койт, – хрипло бормотал он, ползя по трубе, – Бедный, бед…

Койт в темноте едва не провалился в колодец. Вернее, рука его рухнула в пустоту, и он больно ударился грудью об край, хорошо, что коммуникатор защитил… Кстати…

Койт лихорадочно принялся срывать с себя аппаратуру, и коммуникатор вместе с наушниками рухнули в жерло колодца. А карта памяти была спрятана. Не за щеку, конечно, но и не в анус, как советовал Коста, а в лейбл на ремешке форменных брюк.

***

Коста рассказывал мальчишкам, что подземный Чектаун также огромен, как и надземный, что тоннели и коллекторы соединяют все здания центра города друг с другом и со станциями сабвея. Койт видел, что по стене колодца идут скобы, что можно спрятаться, сгинуть от погони там, внизу, но это явно не по нему. Уж где-где, а подземельях Чектауна он точно превратиться в консервы, а может и до этого не дойдёт, так, сырым или полупрожаренным сожрут. Койт обогнул колодец и рванулся к свету.

Он выскочил на стройплощадку. Давно заброшенную. Видно, до войны начинали строить второй корпус гимназии, да так и заморозили стройку до лучших времён. Террианский бурьян был здесь покошен. Судя по всему ещё осенью – валявшиеся на земле стебли успели сгнить. Койт покрутился на месте, глядя на небо – вроде чисто и жужжания не слышно. Хотя какое жужжание можно было услышать, когда рядом ревели сирены экстренных служб, съезжавшихся к взорванному зданию. В трубе что-то громыхнуло. Койт пересёк заложенную плитками площадку и выскочил на улицу, что была за территорией школы. Здесь он тоже никогда ещё не был. Налево улица изгибалась, и было совершенно непонятно, что там за поворотом. Направо проезжая часть явно выплёскивалась на широкую площадь. Было безлюдно. Наученные войной чектаунцы, заслышав взрыв, всегда прятались поглубже, опасаясь повторных предательских прилётов.

До площади было бежать всего два дома. Койт и сам не знал, на что надеялся. Если настигнет небо, то шансов абсолютно никаких. Думая об этом, он выскочил из-за угла дома и врезался во что-то коричневое и необъятное. Тотчас сильная и пухлая рука схватила его за футболку и подняла над землёй, как поднимают за шкирку возле лужицы нагадившего котёнка.

– Вот это херувимчик, – произнёс громадных размеров человек в коричневом балахоне и висевшей на плече большой хозяйственной сумкой. Койт сообразил, что он врезался то ли в попа, то ли в монаха.

– Отпусти, – завизжал Койт, добавив более спокойно, – меня поймают и на консервы…

– Это конечно, это вот непременно… – большой человек поставил Койта на тротуар, но, как мальчишка ни извивался, не отпускал, – херувимчик в собственном соку…С кого брюки-то снял, бродяга…

Койт бессильно заплакал, как он не плакал уже давно.

– Нет, – продолжал болтать чушь большой человек, – если пропадёт такой херувимчик, Аркадий мне не простит. А ну, быстро подымай руки вверх!

Он отпустил Койта и раскрыл молнию на сумке. Койту бы кинуться прочь, но он как заговорённый остался стоять на месте с поднятыми вверх руками. Из сумки выпорхнуло платье, синее в белый горох, с круженными воротничком и манжетами, с кружевной оборкой, кружевами же по подолу, приятно пахнущее. И было оно длинным, до мостовой И это платье как по волшебству скользнуло сверху на Койта, моментально превратив его в чумазую белокурую девочку. Тут же подоспела широкополая шляпа в белый горошек, скрывшая под широкими полями чумазую физиономию.

И, чёрт возьми, вовремя. Из-за угла, откуда раньше выбежал Койт, вылетела пара хлыстовских четырёхвинтовых дрона. Они начали стремительно набирать высоту, удаляясь прочь. А на священика и его теперь уже спутницу сверху спланировал дрон помассивнее, губровский, не иначе. Койт опустил голову, а его спаситель посмотрел прямо в глазок камеры, и так осуждающе и грозно, что дрон, слегка дёрнувшись, тоже взмыл в небо. Священник взял Койта за руку и повёл вокруг площади, постепенно оживающей людьми и машинами, к собору на другой её стороне, потонувшему в стройматериалах и лесах. Они прошли мимо вереницы строительных дроидов, мимо бытовок, откуда пахло жаренной картошкой с луком, и нырнули в щель приоткрытых ворот к двухэтажному напечатанному дому с крестом над крыльцом.

Глава 3.

Сбоку от святого Эгидия

Каждая настоящая страна в дни войны, в годины социальных потрясений или свалившихся на её долю природных катаклизмов всегда ищет точку опоры, стержень, идеологический цемент, связывающий воедино всё общество, маленьких людей-кирпичиков в непробиваемую стену. И как бы не долбили боги из артиллерии небес, как бы не обстреливали враги из земных орудий, если есть связующие скобы, идеологический быстротвердеющий раствор, тут же появляются ловкие каменщики, заделывают бреши новыми кирпичами, и так может продолжаться годами и десятилетиями, такое государство, особенно если есть ресурсы и природные и людские, свалить себе под ноги тяжело. День и ночь из всех рупоров горнорудной республики разного рода патриоты, историки и просто пропагандисты лили нескончаемый поток проклятий на коварных врагов, напоминая, что именно они, люди горнорудной республики, были первыми завоевателями Терры-три, именно они терпели невзгоды и бедствия первых лет освоения. А уж потом появились тут всякие, кто теперь претендует на «наше кровное», те, кто хотят лишить республиканцев свободы, истории, гордости, языка, достатка и прочего, прочего, прочего… Доля правды в этих речах несомненно была. Но с противоположной стороны тоже была своя правда. И никто, несмотря на кровопролитную и затяжную войну, общей правды искать не хотел. Пока что хватало и кирпичиков, и каменщиков, и раствора.

И все призывали Бога в свидетели своей правоты. А где Бог, там и церковь. А где церковь, там и священники. А где священники, там и храмы. И нет ничего более убедительного в плане надежды на лучшее, на победу, чем затевать что-либо пусть бестолковое, но помпезное, скажем, какую-нибудь стройку, в то время, как дела идут не лучшим образом, пуская пыль в глаза врагам и собственному народу.

***

Руководствуясь ли этими принципами по собственному разумению, или получив директиву из столицы, но на третий год войны мэрия Чектауна взяла и затеяла расширение и реставрацию главного городского собора – Базилики святого Эгидия., покровителя всех раненных и преследуемых. Стройка шла ни шатко ни валко по причине текучки личного состава строителей, коих то и дело рекруты в массовом порядке благословляли на фронт, дабы в лучшем случае пополнить ряды нуждавшихся в защите святого, а в худшем – просто сгинуть в окопах Чёрных Холмов. Но прошедшей зимой стройку возглавил новый настоятель – преподобный Флориан. Он уговорил руководство епархии, не бедной, надо сказать епархии, купить два строительных принтера, которые за три недели возвели шесть просторных бараков. В пяти из них, что стояли через поляну от базилики, на склоне, ведущим к реке, были поселены двадцать семей многодетных беженцев, выбранных по принципу того, что в них было много детей мужского пола, достаточно взрослых для работы подмастерьями. Кроме того, отцы таких многодетных семей призыву не подлежали. Новые поселенцы были рады тому, что, пускай за мизерную оплату труда деньгами, они за счёт церкви и подаяний прихожан всегда были накормлены, одеты и обуты. Таким образом, преподобный Флориан оживил стройку и заслужил репутацию деловитого попа в руководстве церкви.

В республике духовной жизнью заправляла Новая Евангилистическая Христианская Церковь, протестантское учение, исповедовавшее, понятное дело, нехцианство. С Евангилием и Христом тут всё было понятно, а вот провозглашаемая новизна учения заключалась в том, что нехциане исповедовали божественное всепрощение. Нет, они, разумеется, категорически осуждали и все смертные грехи, и кучу грехов попроще, но истово верили, что даже самые лютые грешники, определённые в ад, будут пребывать там не вечно, а временно, пусть даже и столетия, дожидаясь апелляционного божьего суда, коий рано или поздно простит нерадивые души и позволит им пребывать в раю, или хотя бы в чистилище. Параметры, по которым определяли кому куда, были основными темами прений нехцианских богословов, что носили одежды коричневого цвета разных оттенков, в соответствии занимаемого места в иерархии..

Дабы быть ближе к народу и пастве, преподобный Флориан шестой дом, улучшенной планировки, с медной крышей и затейливыми окошками с тонкой работы кованными решётками, возвёл для своей семьи. А надо сказать, что нехцианские священники целибат не одобряли, семьи имели большие, дружные, с довольно доброжелательными отношениями между домочадцами, где часто всем верховодили матушки. Так вот, дом преподобного окнами фасада выходил на площадь и, по задумке, впоследствии должен был стать скромным флигельком собора.

Именно в этот особнячок и был препровождён Койт, как вы уже догадались, самим отцом Флорианом.

***

Когда парочка поднялась на крыльцо, преподобный трижды перекрестился и трижды же поклонился. Он глянул на Койта, очевидно думая побудить его повторить вслед за собой положенные жесты богопочитания, но Койт в женской одежде мог оскорбить сиё действо, поэтому ограничился просто лёгким пинком со словами:

– Пожалуйте в нашу обитель, отпрыск безбожный…

Вот так Койт, сам того не желая, начав день в сыром убежище, по вине ли святого провидения, а может по прихоти вырвавшегося на волю бесёнка, ближе к полудню оказался в лоне святой церкви, да не просто в какой-нибудь богадельне, а в жилище иерарха.

Дом начинался с передней и лестницы, ведущей на второй этаж. Лестница была винтовая, чугунная, довольно узкая. Узкая настолько, что Койту даже было интересно поглядеть, как его спаситель сумел бы по ней подняться. Впрочем, Койт тут же понял, что подниматься по лестнице было совсем необязательно, так как рядом с ней виднелись явно створки лифта. Слева в переднюю вела двухстворчатая дверь, а справа, вдоль двух окон, шёл короткий коридор с одной боковой дверью и дверью в конце коридора. Священник набрал в грудь воздух, будто бык, что вот-вот замычит на всю округу, но неожиданно ласково и тонко заголосил:

– Матушка Эмма! Вы нам тут нужны… Матушка Эмма.

Громко цокая каблучками, по винтовой лестнице быстро спустилась заранее встревоженная немолодая женщина в коричневом же длинном платье.

– Смотрите матушка, какого пролетавшего мимо херувимчика я тут поймал для Аркадия…

Матушка, увидев Койта в платье и шляпке, похоже, была готова одновременно рухнуть в обмороке и разорвать прибывшую парочку на клочки:

– Ваше преподобие! Ну ладно там с херувимчиком… Но на кой ляд на этом крысёнке лучшее платье Инги.

– Иначе мне не удалось бы его быстро сюда доставить. Похоже, на этого херувимчика имели виды представители доблестной полиции.

– Я думаю, преподобный, вы во мгновение ока договорились бы с хлыстами, чтобы они оставили этого ребёнка вам. Вместо этого вы затеяли глупый маскарад, испоганили лучшее платье дочери… – Матушка приближалась, и Койт невольно сделал шаг назад, будто прячась за спасителем, а Эмма продолжала. – Я буквально вижу, как шевелиться это дорогущее, натурального хлопка платье от живности, которую носит этот крысёныш. Мне придётся стирать его в режиме кипячения, и краски поползут…

– А вы стирайте мылом в холодной воде, никакой живности на мне нету, и я не крысёныш, а мышонок, – дерзко отозвался Койт из-за спины священника.

– Подумать только, – почти закричала Эмма, – он ещё смеет подавать голос. А вы, преподобный отец Флориан, хоть и прожили со мной добрых три десятка лет, продолжаете поражать меня способностью совершать невразумительные поступки…

– Матушка, давайте не будем выяснять отношение в присутствии вот этого, – преподобный вытолкнул Койта к центру передней. – Вы посмотрите на выражение его лица, на его фигуру и пронзительный взгляд. Это именно тот типаж, что Аркадий ищет для херувима битых две недели.

– Ваш Аркадий много о себе думает, – фыркнула Эмма, – и какую же я могу тут разглядеть фигуру, когда мальчик в платье.. Святые апостолы… В лучшем платье Инги.

– Посмотрите сами, матушка, – отец Флориан сбросил с Койта шляпку и потянул было платье вверх, желая разоблачить мальчишку прямо здесь же, в передней, но Эмма закричала:

– Нет! Нет, не трясите здесь! В нашем доме этот мальчик окажется только через ванную! – и она показала длинным указательным пальцем правой руки на дверь в конце коридора.

– Но послушай, Эмма, – преподобный неожиданно перешёл на «ты», – ребёнку сперва надо хотя бы дать хоть что-нибудь перекусить.