Письма на вощеной бумаге

Мартин высадил разные виды травы, чтобы вырисовались очертания всех стран Арктики, причем Харальд то и дело съедал Швецию. Никто не знал почему, наверное, даже сам Харальд.

На первом этаже дома, на переоборудованном чердаке которого теперь жил Мартин, со временем накопились следующие экспонаты: небольшая библиотека, бесчисленные картины и фотографии, аквариум с северными рыбами и медузами, три чучела животных (белый медведь, песец, заяц), копия хижины китобоя с полной внутренней обстановкой, различные образцы горных пород в подсвеченной витрине, миниатюра памятника-глобуса на мысе Нордкап и все флаги стран полярного круга (с толкованием их значения). На полу даже была нарисована линия, чтобы имитировать прыжок за полярный круг, как часто делают на круизных лайнерах. Последним экспонатом стал снежок со Шпицбергена в морозилке, перевозку которого организовал один его хороший друг, сотворив тем самым настоящее логистическое чудо. И каждый год добавлялось что-то новое, так что маленький музей уже трещал по швам.

Местные жители утверждали, что на самом деле Мартин работал страховым агентом. Но это неправда, на самом деле Мартин работал директором музея, а ставка страхового агента просто приносила ему дополнительный доход.

Раньше всех на своей улице Кати называла дядями и тетями. Всех считала родственниками, единомышленниками. Чудесная ложь. Но Мартин действительно приходился ей дядей и младшим братом ее отцу, который умер несколько лет назад.

Когда Кати пришла, он сидел рядом с входной дверью за открытым окном бывшего туалета для гостей, в котором теперь располагалась билетная касса и по совместительству крошечный музейный магазин. Лучше всего продавались плюшевые животные; для смельчаков предлагался сюрстрёмминг – шведский деликатес из квашеной рыбы, банки с которым покрывались опасными вмятинками от содержащегося в них газа.

Когда музей работал, высокий бородатый дядя Кати всегда носил тяжелый колючий норвежский свитер, даже в разгар лета – разве что тогда надевал с ним шорты и шлепанцы.

Его впечатляющая борода от природы имела оттенок «нордический блонд», что позволяло ему экономить на осветлении.

Увидев Кати, Мартин поднял руки, словно защищаясь.

– Не дай бог ты принесла мне письмо! В этом случае можешь сразу разворачиваться и уходить обратно!

– А ведь оно может быть очень, очень позитивным, – ответила племянница и поцеловала его в щеку в знак приветствия. – Много дел?

– Сегодня утром приходила группа из детского сада «Семь гномов», а сейчас Лукас водит по музею пару, которая на следующей неделе собирается на Шпицберген и хочет проникнуться атмосферой. Всегда бы так!

В свои четырнадцать лет Лукас напоминал ходячую энциклопедию. Он впитывал информацию по своей любимой теме, вечной мерзлоте, как губка, но при этом обладал одной скверной особенностью: выдавать то, что впитал, когда его никто об этом не просил. Лукас был не семи пядей во лбу, а как минимум десяти. Разбудите его посреди ночи, он без запинки перечислит все полярные экспедиции последних двухсот лет. Плюс названия кораблей. И клички ездовых собак. Юноша подрабатывал экскурсоводом в музее, в чем, в общем-то, не было необходимости, потому что его родители – супружеская пара врачей, владеющая несколькими клиниками, – относились к числу самых богатых людей в городке. Тем не менее они несказанно обрадовались, что у их сына появилась работа, что он находится где-то в другом месте и читает лекции не только им. Раньше он увлекался динозаврами, но когда родители Лукаса услышали о «Полярном мире Свенссона», то быстренько сообразили, что им представился шанс, и с помощью хитрого маневра с сибирскими мамонтами пробудили у мальчика интерес к ледяным красотам севера. Они очень любили сына, но даже любовь способна выдержать лишь определенное количество специфических лекций о трицератопсах и диплодоках. Благодаря круглым очкам и стрижке Лукас внешне был похож на Гарри Поттера.

Кати протянула Мартину небольшую коробочку, обернутую бумагой.

– Держи, твоя еженедельная поставка тонкоизмельченной ливерной колбасы от Хамучера. Моника передает привет.

Мартин обожал ливерную колбасу мясника Хамучера, лучшую в их краях, но не мог смириться с тем, что помощница мясника Моника флиртует с ним между свиным жиром и сервелатом. В прошлый раз Моника спросила, не удастся ли им вместе выпить кофе. С тех пор все покупки у мясника за Мартина приходилось делать Кати. Моника всегда передавала Мартину привет, когда Кати заказывала у нее двести граммов ливерной колбасы тонкого измельчения. И каждый раз отрезала на пятьдесят граммов больше. Бесплатно.

– Только не надо передавать ей ответный привет от меня.

– Рано или поздно тебе, старый ворчливый медведь, придется рассказать мне, почему ты не хочешь дать ей шанс.

Мартин прочистил горло.

– Рано или поздно, да.

Кати сделала еще один шаг вперед.

– У тебя найдется для меня немного времени? Я хотела кое о чем спросить.

– Учитывая, какой серьезный у тебя сейчас вид, я определенно найду для тебя время. В Арктике всегда нужно помогать сразу, иначе будет слишком поздно. Ведь часто это вопрос жизни и смерти!

Мартин достал из-под прилавка табличку «Скоро вернусь!» с нарисованным на ней белым медведем с коктейлем в руке и повесил ее на гвоздь над оконным проемом.

Они зашли в саамскую юрту, которая была полностью выстлана мехами и где Мартин иногда проводил мастер-классы по горловому пению. Как-то раз на такой мастер-класс пришел даже церковный хор, но их больше интересовала бесплатная водка, чем техника пения.

Кати рассказала ему, что узнала о матери от фрау Люпенау. Затем Мартин вручил ей шведскую лакричную конфету с большим количеством соли, завернутую в серебряную фольгу. Конфета якобы отлично поднимала настроение. По крайней мере, если ты швед.

– Ты можешь как-то это объяснить? – спросила Кати, посасывая конфету. – У меня просто в голове не укладывается.

– Твоя мама была сложным человеком. Может, так она хотела тебя защитить?

– Она никогда не говорила со мной об этом! Хотя я тогда умоляла ее отправить меня в гимназию. Всем моим подружкам дали разрешение, только мне – нет. Меня официально признали слишком глупой. Это выбило меня из колеи на несколько недель, даже месяцев, и она прекрасно это видела. – Кати сложила фольгу в небольшой конвертик. – Она никогда не говорила с тобой об этом?

– Нет, прости.

– А с кем она могла об этом поговорить? За исключением папы, конечно.

– Твоя мама никогда особо не делилась своими мотивами или переживаниями. Все держала в себе. Сама знаешь. Она бы хорошо вписалась в арктическую жизнь, там люди тоже мало разговаривают.

– Я не могу вот так просто поставить галочку и забыть об этом.

– Понимаю.

Внезапно в юрту вошел Лукас.

– А, вот вы где. Герр и фрау Константин, которые живут по адресу: Энгельбертштрассе, 73, на третьем этаже, хотели бы купить плюшевую игрушку, желательно горбатого кита, для своей восьмилетней внучки Мары. Но в музейном магазине в данный момент никого нет. – Он укоризненно приподнял брови. – Кроме того, должен сообщить, что Харальд только что съел Стокгольм. А Беттина снова заснула на Гренландии.

⁂

Мысль о предательстве матери легла с Кати в постель, как дурно пахнущий и возмутительно громко храпящий парень. Когда утром она пыталась смыть ночь с волос, с лица и особенно с головы, ей казалось, что она не сомкнула глаз.

Обычно суббота становилась для Кати главным событием недели. После сытного завтрака – важного начала длинного дня – она отправлялась в салон. Официально он назывался «Женская парикмахерская „Роза“», но все называли его просто «салон». Как будто для того, чтобы попасть туда, нужно было в платье с оборками и цокая туфлями на высоких каблуках пройти через зеркальный зал в западном крыле.

Салон, полностью выкрашенный в абрикосовый цвет, располагался между небольшим цветочным магазином «Кавалер розы», который не так давно начал предлагать самодельные плетеные корзины, и тату-студией «Чернильное сердце», которая всевозможными рисунками и фотографиями с покрасневшей кожей рекламировала на витрине свои услуги. После ее открытия мать Кати постоянно причитала, какой безвкусицей считает такое разрисовывание своего тела.

Салоном управляла мадам Катрин – с ударением на последний слог и буквой «е» на конце, которая на французском пишется, но не произносится. «Как говорят на Лазурном Берегу», – любила повторять она.