Заговоренный. Военная драма

Заговоренный

Военная драма

Владимир Шаяхметов

Корректор Ирина Суздалева

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Владимир Шаяхметов, 2025

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-4741-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1.

«Прощание славянки»

Шел уже второй месяц войны.

На станции с минуты на минуту ожидали прибытия эшелона. Нельзя было понять, кого на перроне было больше – призванных на военную службу или провожающих. Жены, матери, сестры со слезами на глазах, жадно всматриваясь в глаза любимых, говорили им что-то быстро и горячо, словно старались в эти последние минуты перед расставанием высказать им все слова любви, искренние пожелания возвращения домой живыми и здоровыми. Конечно, они понимали, что далеко не все вернутся с полей этой проклятой войны, но каждая из них лелеяла надежду, что именно ее любимого, именно ее сыночка, именно ее братика обойдет судьба.

Во всеобщий гул толпы вдруг вмешались задорные аккорды тальянки. Песня про разгоревшийся утюг из «Веселых ребят» резко сменилась «Барыней», и призывники, освободив площадку на перроне, кинулись вприсядку. Состав еще не подали, но ни провожающие, ни мобилизованные ни секунды не переживали от этой вынужденной задержки, стараясь хоть на мгновение подольше побыть с любимыми, хоть еще секундочку подержать их в своих горячих объятиях.

Тимофей Ганчуков отошел чуть в сторонку, подальше от слез провожающих. Его никто не провожал здесь. Он попрощался со своей женой у ворот дома, торопливо поцеловав ее в мокрые щеки, обнял на прощание и сказал скорее дежурное: «До свиданья, милая, я непременно вернусь!». Прижал к груди маленькую дочурку. Прыгнул в кузов нетерпеливо ожидающей его полуторки. Лишь в последний момент Лизонька, как ласково называл Тимофей свою суженую, сунула ему в руки сверток с нехитрым провиантом в дорогу.

Трясясь на кочках проселочной дороги, он с болью в сердце смотрел, как за пыльной завесой исчезали силуэты дорогих ему людей.

Сбросив пелену с глаз, Тимофей грузно опустился на скамейку у торца здания железнодорожной станции. Мысленный взор снова вырвал из памяти одиноко стоящую на дороге Лизоньку. Она снова украдкой утирала слезу уголком белого платочка в горошек и гладила головку прижавшейся к ней дочурки.

Тимофей развернул сверток, достал ломоть хлеба и бутылку молока. Приступив к скромной трапезе, он не сразу заметил, как неспешно, опираясь на клюку, шаркая и прихрамывая, подошла к нему какая-то старая женщина. Она была одета в черное, похожее на балахон, платье до земли. Ее лицо было столь морщинистым, что больше походило на прошлогоднюю картофелину, чем на лицо.

– Разрешишь присесть возле тебя, солдатик?

– О! Конечно, садитесь, бабушка. – Тимофей торопливо подвинулся к краю скамьи.

– Спасибо, милый. Ноги совсем не ходят.

Он отломил половину ломтя хлеба, протянул его старушке:

– Вот, бабушка, угощайтесь.

– Что ты, милок, тебе вон на войну ехать. Сил набираться надо. А мне-то что! Я уж как-нибудь.

– Берите, бабуля, берите! Я человек казенный теперь. Меня накормят. А вы здесь останетесь. Небось, и не ели с утра? Ну вот видите. Берите, говорю. Я голодным не останусь.

– Ну что ж, спасибо, милок. – Старушка осторожно приняла краюху хлеба.

Тимофей достал из своего вещмешка кружку, налил молока, протянул ее бабушке.

– Жена есть? Дети?

– Да, в тридцать восьмом поженились с Лизонькой. Избу поставил. Да недолго пожить в ней пришлось. Отец в финскую погиб, матушка слегла после этого. Вот живем все вместе в отцовом доме. Любили мы с Лизаветой моей друг друга так, что все три года наглядеться не могли. В прошлом году Галенька родилась. Увижу ли их еще… – Тимофей с грустью опустил глаза. В горле появился комок. Аппетита не было, и он убрал остатки своего провианта в мешок.

– Вижу, хороший ты человек. Добрый. – Она протянула ему пустую кружку. – Подарю-ка я тебе кое-что.

Опираясь на клюку, она тяжело поднялась на ноги, обняла своими морщинистыми руками голову Тимофея и стала бормотать что-то ему в лоб. Он тщетно пытался разобрать, что старушка там бормочет, смог лишь различить только что-то похожее на птичье щебетание.

– А теперь дай руку.

Тут послышалось далекое пыхтение паровоза. К станции медленно подползал состав.

– К построению! – рык командира на миг заглушил шум перрона.

– Становись! – раздалась команда младших командиров.

Замолкла тальянка, тут и там стал раздаваться торопливый топот каблуков.

– Все, бабушка, мне пора. – Тимофей сорвался было с места.

– Стой! Дай правую руку.

– Команда же была!

– Руку!

Тимофей, тревожно оглядывая перрон, на котором началось построение, торопливо протянул руку старушке.

Та взяла его кисть шершавой рукой, накрыла ее другой ладонью, продолжая что-то шептать, потом велела наклониться к ней. Нежно обхватила его голову руками и поцеловала в лоб сухими губами.

Какой-то командир с тремя кубарями на петлицах, суетливо осматривая окрестность, видимо, в поиске зазевавшихся призывников, заметил Тимофея:

– А ты чего здесь?! Дезертиром хочешь стать?! На построение! Марш!

– Есть, товарищ старший лейтенант! – Он рванулся было к остальным, но старушка его остановила.

– Стой! Самое главное не сказала. Ты будешь бить врага без промаха, придешь домой живой и здоровый. В орденах и медалях. Одно только условие: никогда и никому не говори обо мне. Никому и никогда, слышишь? А то заговор мой пропадет.

– Зовут-то вас как, бабушка?

– Дык по-всякому кличут. Говорят, еще мне коса длинная к лицу, – добавила она со вздохом.

Тимофей оценивающе измерил старушку взглядом, пытаясь представить ее с перекинутой через плечо тугой девичьей косой. Коротко мотнул головой, как бы сбрасывая жуткое видение.

– Нет, бабушка. Вам коса не идет.

– Вот и я говорю: не идет. Ну, прощай, милок. Бей супостата и возвращайся живым и здоровым!

– Спасибо на добром слове! – крича уже через плечо, Тимофей бросился в строй. Приняв слова старушки как доброе пожелание в ответ на угощение, он тут же забыл о них.

Подошел состав, обдавая всех клубами паровозного пара.

– По вагонам!

Призывники стали быстро размещаться в вагонах-теплушках, оборудованных двухъярусными нарами. Женщины бросились вслед за мужьями и сыновьями, рыдая и плача. Из репродукторов, заглушая женские стенания, ударили аккорды «Прощания славянки» вперемешку с шуршанием патефонной иглы о заезженную пластинку. Мужчины, опираясь животами о поперечный брус в дверном проеме теплушек, тянулись как можно дальше, чтобы хоть еще разок помахать любимым напоследок.

Раздался гудок паровоза. Состав, лязгнув сцепкой, дернулся и медленно тронулся в путь. Провожающие, роняя слезы прощания, потянулись за своими любимыми к краю платформы, махая платками. Тимофей печально смотрел на перрон, понимая, что Лизоньки среди них нет, но глаза, не повинуясь разуму, пытались-таки отыскать среди разнообразия летающих разноцветных лепестков тот дорогой его сердцу белый платок в горошек, который он подарил любимой на Первое мая.

Вдруг он заметил среди толпы провожающих черную сгорбленную фигуру старушки. Она стояла чуть поодаль от остальных и смотрела на Тимофея. Тот помахал ей, удовлетворенный тем, что хоть кто-то проводил его в этот дальний и опасный путь к славе или вечности. В ответ и она подняла руку над головой, прощаясь со своим крестником.

Поезд набирал ход. Скрылся перрон, скрылась из виду и сама станция с большой табличкой «Аксеново». Мимо проплывали деревья и поля, редкие бабы и детишки махали руками уходящему на запад составу.

Мужчины с грустью на лицах ушли вглубь вагона и стали размещаться на нарах.

– Давайте знакомиться, что ли. Я – Сергей Пургин. Служил в Приморье. Уволился в прошлом году. Младший сержант, – нарушил вдруг общее молчание невысокий парень лет двадцати с небольшим.

– Я – Ахат Рахимов. Местный. Призывник. Не служил еще.

– Ничего, теперь послужишь. Вволю! А я тоже служил в Приморье. Только на корабле и на три года раньше. Садыков Фаниль. Старшина. Сержант по-вашему, сухопутному. А тебя как зовут? – спросил он молодого красноармейца в гимнастерке.

Тот сидел возле дверного проема и, опершись о свою винтовку, печально смотрел вдаль.

– Кто? Я? – словно, проснувшись, он взглянул на Фаниля. – Красноармеец Радченко. Осенью только призвался.

– А ты кто, конвоир, что ли, наш?

В вагоне раздался редкий смех.

– Да вы что! Какой конвоир! Поезд военный. Вам оружие еще не дали. Должна быть защита у поезда или нет?

– Да будет тебе, защитник! Пошутил я, – смеясь, ретировался Садыков. – Идем лучше сюда, мне жена пирожков напекла. Ребята, и вы подтягивайтесь. Девчонка-то есть у тебя?

– Успею еще, – буркнул тот в ответ.

Так постепенно тоска по оставшимся дома дорогим людям стала уходить. Рассказывая о себе, мужчины вдруг обнаружили, что некоторые из них либо служили в одном округе, а то и части, либо жили по соседству. Рассказы о давней службе, о семье разогревали теплоту в отношениях между незнакомыми людьми, и к вечеру в вагоне звучали анекдоты, песни и смех. Всем вдруг захотелось попасть служить в одну роту, настолько они уже успели сдружиться за остаток этого дня.

Глава 2.

Боевое крещение

Состав шел вторые сутки. По пути его пассажирам не встречались ни разрушенные города и поселки, ни сожженные деревни. Пока ничего не указывало на близость войны, но шутки и смех в теплушке раздавались все реже. Все понимали, что она уже рядом. На станциях им попадались шедшие на восток санитарные поезда, в окнах которых хорошо просматривались раненые, перевязанные и искалеченные бойцы. Проезжая разъезды, они видели пропускающие их составы с разбитой и изуродованной военной техникой, тоже шедшие на восток. На больших станциях их обгоняли составы с зачехленными танками и орудиями.

Но по-настоящему дыхание войны им пришлось испытать уже к вечеру.

Солнце склонилось к западу, но до заката было еще много времени, когда к привычному мерному стуку колес добавилась серия прерывистых, тревожных паровозных гудков. Над головой послышались жужжание моторов и визг падающей бомбы. Состав был атакован тройкой мессершмиттов. Совсем рядом грохнул взрыв, попадали посеченные осколками ветви ближайших деревьев, раздался пулеметный треск. Ему ответили зенитные пулеметы в охранении эшелона. Но самолеты беспрепятственно носились над беспрерывно гудящим тревожными, короткими гудками почти беззащитным несчастным поездом.

Очередной мессер снова зашел на цель. Две цепочки фонтанчиков появились на земле и прошлись поперек вагона. Сдавленные крики возвестили о том, что в теплушку пришла смерть. Самолет пролетел над поездом и пошел на разворот для повторной атаки.

На полу, истекая кровью, лежал молодой красноармеец. Еще двое, якут Владимир Ногин и белорус Вадим Ячник, так и остались лежать на своих нарах.

Тимофей в ярости схватил валяющуюся возле бездыханного тела Радченко винтовку и оперся на брус в проеме теплушки. Он навел прицел на готовящийся к атаке мессер. Нажал на спусковой крючок. «Не понял!» – Тимофей в изумлении уставился на оружие, судорожно нажимая злосчастный крючок, но тот не поддавался. Он снова припал щекой к винтовке, взял на прицел уже развернувшийся самолет. Крючок будто и не был частью механизма, а стоял колом, словно каменный. Тимофею ничего не оставалось делать, как снова припасть к оружию, ведь другого выхода не было. Враг зашел на цель и уже стремительно приближался. Тимофей, лихорадочно тряся несчастное оружие, посылал ему проклятия, пытаясь, однако, держать смертоносную машину в прицеле. Он до боли в пальце давил этот проклятый, непонятно почему заклинивший спусковой крючок. Мушка винтовки прыгала перед глазами Тимофея. Он, выпуская наружу всю злость и на заклинившую трехлинейку, и на беспощадного врага, уже снова нажавшего на гашетку пулемета, орал во весь голос и, направляя ствол винтаря на этот проклятый самолет, судорожно тряс несчастное оружие. Снова на земле появились два ряда стремительно приближающихся к теплушке смертоносных фонтанчиков.

Вдруг выстрел! Неприжатый приклад больно ударил Тимофею в плечо. Пулеметы замолчали, и враг, прекратив атаку, пролетел над вагоном. Все бросились к противоположной двери и с удивлением наблюдали за тем, как мессершмитт, не меняя направления, на полной скорости устремился к земле. Взрыв самолета выплеснул бурю эмоций наблюдавших за развитием трагедии людей.

Тимофей так и не понял, что произошло и почему спусковой крючок сработал так вовремя. Тем не менее вагон наполнился радостными криками спасенных рекрутов. Он вогнал следующий патрон в патронник и вернулся к открытой двери. Над составом кружились и расстреливали безоружных новобранцев еще два вражеских самолета.

Тимофей снова припал к оружию, теперь уже более спокойно беря на прицел заходящий на цель очередной мессер. Самолет делал круг, стремясь зайти в хвост эшелона, и был на значительном удалении. Воодушевленный недавней победой, Тимофей прицелился. «Расстояние большое. Надо навести вперед, на упреждение, – говорил он мысленно самому себе, ведя прицел впереди самолета, – теперь расчет траектории. Так. Расстояние большое. Надо взять повыше». Снова надавил на спуск, но выстрела не последовало. Он держал мушку примерно в том месте, где, как ему казалось, и должны встретиться самолет и пуля. Мушка дрожала, но выстрела все нет.

Самолет начал заходить в хвост беспрерывно гудящего поезда. Расчет пилота был прост и вместе с тем коварен. Начиная с хвоста поезда, непрерывной очередью он мог выпустить весь боекомплект вдоль всех вагонов. Видимо, таким образом враг планировал уничтожить до половины призывников, а перед паровозом сбросить бомбу.

Тимофей более тщательно искал точку встречи самолета с пулей, ведя мушкой перед носом мессера. Он был так увлечен расчетами, что на мгновение забыл, что у него в руках оружие, а не циркуль. Выстрел! Он снова привел в замешательство стрелка. Самолет, не успев выйти из виража, продолжал медленное вращение вдоль своей оси. Постоянно снижаясь, шаркнул крылом о землю и рухнул, перевернувшись вверх брюхом. Появились языки пламени. Поезд в своем непрерывном движении скрыл от глаз восхищенных зрителей останки поверженного врага. Но им все же доставили удовольствие взметнувшийся за хвостом поезда черный столб дыма и запоздалый грохот взрыва.

Третий пилот, ставший свидетелем гибели своих товарищей, решил ретироваться подобру-поздорову. Он, прервав атаку, направился вдоль железнодорожной ветки на запад.

До Тимофея стал доходить смысл бабкиного заговора. Еще не сформулировав как следует свои мысли, он перезарядил винтовку и торопливо прицелился в кабину беглеца. Цель частично скрывал корпус вагона. Он перегнулся под балкой. Теперь его видно.

– Ребята, держите меня вот так!

Тут же несколько рук намертво схватили храбреца. Закатное солнце слепило глаза, встречный ветер не давал нормально навести прицел на врага, трудно было дышать. Но ненависть к фашисту, минуту назад безнаказанно расстреливавшему безоружных людей, затмила все связанные с необходимостью немедленной кары неудобства.

Снова прикинув на глазок траекторию пули, Тимофей уже без прежнего усилия прижал палец к спусковому крючку. Медленно и плавно поглаживая мушкой силуэт самолета, он почувствовал, как крючок вдруг ослабил сопротивление, и раздался выстрел. В тот же миг враг нырнул в облако.

Мессер был уже далеко, на пределе убойной дальности карающей десницы в руках Тимофея. Стрелок бессильно опустил руки и, потирая ушибленное прикладом винтовки плечо, вернулся в теплушку. Не попал! Все вернулись вглубь вагона. Опершись о балку, у двери остался стоять и смотреть на вечернее небо и пробегающие поля Фаниль Садыков.

Радостные восклицания и объятия сыпались на героя. Но рядом лежали тела троих друзей, и это обстоятельство не давало мужчинам выразить свои восхищения стрелку в полной мере.

– Смотрите! – Фаниль указал на небо.

Из облака вывалился мессер. Его нос по-прежнему был задран вверх, но, видимо, потеряв тягу, опускался все ниже. Скорость самолета уменьшилась настолько, что его движение вперед прекратилось, и он, попав в плоский штопор, стал плавно падать, слегка поворачиваясь в своей плоскости.

– Боже! На это можно смотреть вечно! – воскликнул Алексей Рогов, младший сержант родом из Заполярья.

Спустя пару минут тот самый подбитый Тимофеем мессершмитт, в этом не было никаких сомнений, плашмя грохнулся о землю. От удара, видимо, детонировала неиспользованная бомба. С сильным грохотом и высоким столбом дыма поверженный враг известил пассажирам истерзанного состава об отмщении врагу за расстрел безоружного поезда.

Дневной зной постепенно сменился ночной прохладой. Закрыли двери вагона, и в теплушке стало уютнее и тише. Тимофей молча сидел на своих нарах с винтовкой в руках. Он перебирал в памяти каждый момент этого вечера. Радостные похлопывания по спине, горячие рукопожатия, потряхивания за плечи отвлекали его от размышлений, но он понимал причину радости ребят и лишь слабо улыбался в ответ, возвращая себя в сонм прерванных раздумий.

«Винтовка не стреляла, пока я целился не туда. Как только она оказалась в правильном положении, раздавался выстрел. Так значит, мне стоит только навести винтовку на врага, покачать мушкой в районе цели, и она сама найдет правильное положение. Бум! И готово!» – Тимофей поднял винтовку ближе к глазам. В теплушке зажгли керосиновую лампу, но света было недостаточно. Он нежно прижал оружие к груди: «Ай, бабуля! Ай, спасибо! Выходит, я вовсе не в самолеты попадал, а в пилотов».

В порыве восхищения Тимофей нежно поцеловал холодный металл оружия.

Глава 3.

Первый бой

Этой ночью никто не спал. Гибель товарищей потрясла парней. Что же творилось в других вагонах? Ребята только что прощались с любимыми, обещали вернуться, а погибли уже на второй день от руки какого-то шакала.

– С Володей мы едем с самого Омска, – раздался тихий голос откуда-то из темноты. – Он уговорил председателя колхоза отпустить его на фронт. Говорил, снайпером будет. Зверя ловко и без промаха бил. Фашист, говорил, тот же зверь. А вот не доехал. Два сына у него остались. И дочка.

– Как паренька нашего, красноармейца-то, жаль! – раздалось из хвоста вагона. – Ведь только от титьки мамкиной, поди, еще и нецелованный был.

В теплушке снова повисла гнетущая тишина. Только колеса поезда постукивали на стыках рельс.

До рассвета оставалось не меньше часа, когда поезд стал заметно снижать скорость. Вагон стало покачивать из стороны в сторону.

– К станции подъезжаем, – резюмировал кто-то.

Вскоре поезд остановился. Паровоз грузно и устало выдохнул громким шипением. Открылась дверь вагона.

– Убитые, раненые есть? – Какой-то солдат вглядывался в темноту вагона.

– Трое.

– Носилки сюда! – крикнул он тут же куда-то в сторону. Побежал к соседнему вагону с тем же вопросом.

На перроне была заметная суета. Из поезда выносили погибших и раненых. Вдоль состава, внимательно вглядываясь в пассажиров вагонов, шел торопливым шагом уже знакомый Тимофею старший лейтенант в компании с капитаном, начальником поезда.

– Стреляли откуда-то отсюда! – старлей рыскал глазами по вагонам.

– Вон из той теплушки! – указали ему из соседнего вагона.

– Здесь стреляли? – Капитан остановился возле отрытой двери.

– Я стрелял. – Тимофей показался из темноты вагона и оперся на балку.

– Ко мне!

– Есть! – Тимофей спрыгнул на перрон. – Старший сержант запаса Ганчуков.

– Это вы подбили те мессершмитты?

– Так точно!

– Из винтовки? Всех троих?!

– Так точно!

Капитан отступил на шаг и смерил взглядом стоящего перед ним парня в старой потертой куртке с заплатками и засаленной кепке.

– Запишите фамилию бойца, – не отрывая глаз от Тимофея, он чуть повернул голову в сторону старлея. И уже герою, взяв под козырек: – От лица командования за проявленную смелость и смекалку, храбрость и мастерство в бою с немецким захватчиком объявляю вам благодарность!

– Служу трудовому народу! – Лицо Тимофея расплылось в улыбке.

                                      * * *

Спустя минут сорок поезд пошел дальше на запад. До рассвета в теплушке не утихали поздравления герою.

К полудню состав пришел в пункт назначения. Мобилизованных распределили по подразделениям, и друзей по теплушке он больше не встречал. 73 дивизия, в которой оказался наш герой, дислоцировалась под Смоленском у деревни Белая Грива. Враг рвался к Москве.

Через три дня, во время своего первого боя, Тимофею довелось в полной мере оценить старушкин заговор. Его подразделению было приказано окопаться на возвышенности в районе Березни. Земляные работы не прекращались ни на минуту. Солдаты копали ячейки для себя, и, соединяясь между собой, постепенно ячейки превращались в траншею.

К вечеру третьего дня разведка донесла, что за рощей у деревни Суборовка, что километрах в двадцати от расположения батальона, была замечена колонна бронемашин и танков.

Противник занял позиции за рощей. Не теряя времени даром, батальон всю ночь укреплял оборону. Утром предстоял первый бой.

На рассвете послышался отдаленный гул моторов.

– Подпускать ближе! Без команды не стрелять! – ротный, видно, необстрелянный еще капитан Комельков, суетливо отдавал команды, пробегая вдоль траншеи. – Пропускать танки, отсекать пехоту!

Его рота занимала левый фланг обороны, поэтому нужно быть внимательным к перемещениям войск противника из опасения окружения.

Солдаты залегли за бруствер и в ожидании команды приготовились к бою. Основную часть подразделения составляли отслужившие срочную, но в ожидании первого в своей жизни скорого сражения от страха кто бормотал себе что-то под нос, кто крестился украдкой. Роща, что километрах в двух от позиций батальона, слегка зашевелилась, и на опушку выползли первые танки, ломая попавшие им на пути деревья. Вслед за ними показались маленькие фигурки солдат.

Тимофей, пытаясь унять от волнения и страха бешено бьющееся сердце, как можно более спокойно, даже флегматично медленно и вяло лопаткой утрамбовывал бруствер, раскладывал на нем боеприпасы, натянуто улыбался и подмигивал бойцам рядом с собой. Некоторым образом ему удалось успокоиться, и он не спеша припал к оружию.

Солдаты противника были еще далеко, но расстояние до них медленно и уверенно сокращалось. Тимофей взял на прицел одну из фигурок. С такого расстояния нельзя было определить, офицер это или солдат. Да это и не важно. Медленно покачивая мушкой над головой врага, он пытался поймать правильное положение ствола для выстрела. Палец легонько прижался к твердому и неподвижному спусковому крючку. Выстрел!

– Кто стрелял?! – раздался рык подбежавшего ротного.

– Я. Старший сержант Ганчуков, – спокойно передергивая затвор, вгоняя в патронник следующий патрон, негромко отозвался Тимофей. В эту секунду он увидел, как упал сраженный им солдат.

– Я кому приказывал подпустить поближе?! Прекратить впустую расходовать боекомплект! Приказываю всем, – уже громче крикнул он, – подпустить ближе и стрелять наверняка!

– Товарищ капитан. Я и стреляю наверняка. Вон, посмотрите, один уже отдыхает. Капитан торопливо вскинул бинокль. В это время Тимофей нашел новую цель.

– Где? Не вижу.

Выстрел!

– Ганчуков! Прекратить!

– Товарищ капитан! Вон еще один упал! – воскликнул стоящий рядом боец, во все глаза следивший за ситуацией на позициях врага.

Капитан снова вскинул бинокль. На этот раз он увидел лежащего солдата. Выстрел! Рядом упал еще один.

– Ганчуков, это ты его? Тут километра полтора! А ну-ка еще!

Выстрел! Спустя три-четыре секунды полета пули еще один солдат, вскинув голову, упал навзничь.

– Невероятно! – с придыханием пошипел ротный.

Выстрел!

Пока Тимофей молча закладывал новые патроны в магазин винтовки, капитан воскликнул:

– Опять попал! Молодец, Ганчуков! Я отмечу в донесении.

– Товарищ капитан, у меня боекомплект заканчивается. Последние пять патронов. Прикажите выделить усиленный.

– Хорошо, Ганчуков. Только тебе. Старшина! Выдать Ганчукову двадцать.

Выстрел!

– Отставить! Пятьдесят патронов.

– Но, товарищ капи…

– Выполнять!

Старшина удалился выполнять приказ командира. До его прихода бойцы, воодушевленные стрельбой старшего сержанта, торопливо и не раздумывая, отдавали свои боекомплекты снайперу. Тимофей продолжал методично расстреливать солдат противника. Стрельба с каждым разом становилась все увереннее.

В какой-то момент стало заметно некоторое замешательство в рядах противника. Атака замедлилась. К этому времени на траве оставались лежать не меньше полутора взводов солдат. До позиций обороняющихся немцам оставалось не меньше полукилометра, и их командир принял решение прервать атаку. Солдаты противника повернули назад под громкое «ура!» защитников Москвы. Тимофей продолжал вести огонь в затылки немцам до тех пор, пока они не скрылись в роще.