Заступа: Чернее черного

– Куда Консистория смотрит?

– Новгород не Москва, здесь нельзя врываться без доказательств и пытать, пока доказательства не появятся. Может, расследование идет, а может, и нет, но пока Шетень творит то, что творит. Зря вы с ним связались.

– Это он связался, – наябедничал Бучила и ткнул пальцем в Ваську. Черт, устроившись у ног графини на подушке, хрустел печеньем и прихлебывал горячий взвар.

– Его нельзя за это винить, – возразила Лаваль и почесала Ваську под подбородком. – Диаболус ординариус, или, как они сами себя называют, – хайрулы, отличаются крайним любопытством, детской наивностью и посредственными умственными способностями, что вкупе неминуемо приводит к неприятным последствиям как для хайрула, так и для его окружения. Недаром есть поговорка – «Связался с чертом – пеняй на себя».

– Точно, – согласился Бучила. – А еще говорят: «Не было печали, черти накачали». – И он красноречиво погрозил Ваське ножом.

– Голубушка. – В гостиную бочком просочился Альферий Францевич. – У вас все хорошо?

– Все прекрасно, о мой дражайший супруг, – заверила Бернадетта. – Не мешай нам. Займись коллекцией своих противных жуков.

– Понял, голубушка, понял. – Старый граф мелко закивал, собираясь ретироваться.

– Постойте, ваше сиятельство! – Рух отставил чашку, метнулся к старику и приобнял за плечи. – Коллекция жуков?

– Я, знаете ли, страстный энтомолог. – Альферий Францевич расплылся в довольной беззубой улыбке. – В моем личном собрании три сотни видов! Не поверите, даже Голиафус региус есть, великолепнейший экземпляр! Интересуетесь, молодой человек?

– Насекомые моя слабость. – Рух увлек старика на диван. – Меня однажды в баню даже не пустили, столько на себе всякой прыгучей живности приволок. Желаете кофейку? – Он наполнил чистую чашку.

– Не откажусь, – закивал Альферий и вопросительно посмотрел на жену.

Лаваль дернула точеным плечиком и обожгла Руха испепеляющим взглядом.

– Ого, а что это там? – Бучила вскинулся, пристально вглядываясь в окно.

Вся честная компания уставилась в указанном направлении, но за окном ничего интересного не было.

– Ты чего? – подозрительно спросила Лаваль.

– Так, почудилось, – невинно улыбнулся Рух, помешивая ложечкой в чашке Альферия. – Я вам сахарку положил, ваше сиятельство.

– Ой, спасибо, уважили. – Граф сладко зажмурился. – Так вот, о жуках…

– Пейте кофий, Альферий Францевич, – в голосе Лаваль проскользнула сталь. – Так что будете делать с Шетенем?

– Есть кое-какие мыслишки, – признался Бучила. – Но может понадобиться помощь.

– Моя? – томно изогнулась графиня.

– Твоя, – вздохнул Рух.

– Это будет дорого стоить.

– Уж как-нибудь расплачусь. Или вон он, – Бучила указал на разомлевшего Ваську. – Но он скорее расплачется.

– Лучше все-таки ты.

– Ну значит, я, – легко согласился Рух. С женщинами главное с три короба наплести, и не важно – графиня она или крестьянка. Чем больше наплел, тем оно лучше всегда. Ну а потом… Что ж, год не виделись, можно и еще парочку потерпеть…

– Договорились. – Улыбка графини напоминала волчий оскал. – Обсудим план?

– Плана нет, – признался Бучила. – Импровизация и авось, вот наш девиз. А пока есть время, надо передохнуть. Ночка, к гадалке не ходи, будет тяжелая.

– Вот и правильно, – встрял Альферий Францевич, допив кофеек. – Все о делах да о делах, надо и меру знать. Пойдемте, юноша, я покажу вам свою коллектио инсекторум!

– А и пойдемте, ваше сиятельство! – Рух вскочил и сделал Лаваль ручкой. – Разрешите откланяться, сударыня!

– Проваливай, – отвернулась графиня.

– У меня лучшая коллекция после университетского собрания! – похвастался за дверью Альферий. – Любите онискедий?

– Ну разве что со сметаной, – усмехнулся Рух.

– Что? А-а, шутите, да? – Старик вдруг остановился, взял Бучилу за локоть и тихо сказал: – Пообещайте, что с Бернадеттой ничего не случится.

– Обещаю, – не особо уверенно сказал Рух.

– Ну и отлично, – покивал старый граф. – Она, знаете ли, сорвиголова. Ну поспешим, поспешим, вижу, вам уже не терпится посмотреть.

Он распахнул дверь, и Рух потерял дар речи. Взору открылся обширный полутемный зал со стенами, увешанными всеми видами смертоносных железок, известных на этой грешной земле: мечами, саблями, алебардами, мушкетами, пистолями и не было им числа.

– Жутко, правда? – понизил голос старик. – Ненавижу это место и продать никак не решусь. Это коллекция моего единственного сына от первого брака. Саша погиб на шведской войне двадцать три года назад. Идемте, жуки в следующем зале.

– Знаете, граф. – Бучила завороженно застыл. – Хер бы с ними, с жуками.

Солнце уцепилось за высокий шпиль колокольни Антониева монастыря, не удержалось и, полыхнув напоследок размытой оранжевой вспышкой, утонуло в глубоких снегах. На Новгород опустились ранние зимние сумерки, плотные, липкие, серые, стремительно наливающиеся густеющей чернотой. Улицы, площади и задворки тонули в подступающей темноте, застывшее небо украсилось жемчужными россыпями масляно блещущих звезд. На Волхове потрескивал лед. Куранты на Часозвоне гулко отбили шесть раз, и звук в морозном искрящемся воздухе волнами разошелся на версты вокруг. Улицы, примыкающие к Кремлю, и дворянские кварталы замигали цепочками фонарей.

Возок шел мягко и ходко, с треском царапая полозьями лед. За заиндевевшими оконцами проплыла ярко подсвеченная громада театра «Монсиньи», с античным портиком и мраморными колоннами на зависть иному дворцу. У входа толпился празднично одетый народ, судя по огромным афишам, ставили «Снежную королеву», традиционную новогоднюю оперу с коварными злодеями и благородными героями, преодолевавшими все препятствия во имя любви.

Возок, как и прочее весьма нужное в разбойном хозяйстве имущество, безвозмездно ссудила графиня Лаваль. Доверять ей, конечно, Бучила особо не доверял и поэтому посвящать во все планы не стал. Да честно сказать, планов и не было, так, наметки в общих чертах. Единственное, мстительная графиня могла передать Шетеню, что Рух точит на него зубы, но вряд ли для колдуна это окажется новостью. Тем более Бучила и так собирался лично высказать Шетеню все накипевшее на душе…

Возок качнулся и замер.

– Приехали, – доложился Прохор, и Рух первым шагнул в морозную тьму. Со всех сторон высились заборы и крыши, брехали дворовые псы, откуда-то слева доносились приглушенные голоса.

– Через улицу Шетень живет. – Васька неуклюже выпрыгнул из возка и указал направление.

– Ну что ж, пойдем навестим. Прохор, жди здесь. Если через час не появимся, возвращайся к графине, – распорядился Бучила и пошел в вихрящую мелким снежком темноту.

К Шетеню попали на удивление просто. Дом ничем не напоминал логово чернокнижника, ни тебе голов на кольях, ни открытых гробов, обычные новгородские хоромы купца средней руки. Васька уверенно провел к высокому терему, окруженному тыном, и постучался в ворота. Стражник с лицом отъявленного душегуба спросил имена, запустил внутрь, обыскал насчет оружия и даже немного расстроился, ничего не найдя. В тереме было темно и безлюдно, пахло мускусом и старыми книгами.

– Сюда. – Стражник открыл дверь и отступил в сторону.

Рух зашел в горницу, тускло освещенную десятком свечей и натопленную на зависть иной бане. Сзади пыхтел Василий, наступая на пятки. Перед глазами все поплыло, голова закружилась, ноги противно обмякли, и Бучила едва не упал. Давненько такой демонстрации колдовской силы не чуял, словно обухом по башке. Зрение прояснилось, и Рух увидел Шетеня. В кресле, похожем на трон, развалилась укрытая слоями одежды жирная туша с обвисшими, покрытыми прыщами щеками и крохотными поросячьими глазками, маслено блестящими в полутьме. По обе стороны от хозяина замерли двое охранников, с ног до головы закутанных в черные, скрывающие фигуры плащи. Еще двое застыли возле двери, пристально следя за малейшим движением незваных гостей. От всех охранников исходил хорошо знакомый падальный аромат. Умруны, все как один. И что у них под плащами, лучше не знать. И уж упаси боже ни в коем случае не вздумать проверять. За креслом, в тени, стояли еще два человека – смазливый отрок лет пятнадцати и статный молодой мужик с окладистой бородой. Эти на вошедших даже не взглянули. Отрок стоял запрокинув голову и внимательно разглядывал потолок. Бородатый красавец смотрел куда-то сквозь Руха, пустив в бороду стежку слюны. Взгляд был отсутствующий, совершенно пустой, будто нечеловеческий. Бучила в свое время навидался таких. И тот и другой были пустышками, колдуны забирают у них души и привязывают к себе. Когда придет час, колдун покинет свое одряхлевшее тело и поселится в новое.

– Так-так, кто тут у нас? – голос Шетеня был слащавый до омерзения. – О, да это же мой добрый друг Николя! А кто с тобой? – Колдун насмешливо потянул носом жаркий застоявшийся воздух. – Мертвечинкой пованивает никак.

– Я Рух Бучила, Заступа села Нелюдово. – Рух взял переговоры на себя.

– Здравствуйте, господин Шетень, – пропищал Васька и из-за Руха не вышел.

– О-о, вурдалак? Приятно-приятно. – Шетень потер пухлые ручки. – С чем пожаловал?

– С этим вот дураком, – кивнул за спину Рух. – Помогаю поросячьему рылу вернуть твою хероту.

– Вурдалак помогает черту? – фыркнул колдун. – Зачем?

– Сам не пойму, – признался Бучила. – Питаю нездоровую слабость к юродивым.

– Жалость губит людей. И вурдалаков, – глубокомысленно изрек Шетень. – Ладно, пустое все это. Статуэтку принесли?

– Пока нет, – признался Рух.

– А на кой хер приперлись тогда?

– Рассказать об успехах.

– Ваши успехи мне до известного места. – Жирная щека Шетеня дернулась. – Важен лишь результат. Пока вы тут треплетесь, время идет. Слышь, Николя пальцем деланный, часики тикают, тик-так, тик-так. Сегодня, как оговорено, мои ребята придушили еще двоих мохнатых ублюдков вроде тебя. Так, Ивор?

– Так, хозяин, – глухо отозвался умрун, застывший по правую руку от колдуна. – Визжали как поросята. Совсем не умеют умирать, один даже обгадился. Мерзкие твари.

– Вот видите. – Шетень облизнул губы. – Время работает против вас. Пойдемте-ка, чего покажу. Ивор, посвети нам.

Колдун с трудом, пыхтя и отдуваясь, выбрался из кресла и, поддерживаемый под руки умрунами, пошаркал к незаметной двери в задней стене. Пустышки остались на месте, безразличные абсолютно ко всему.

– Глянь, какой красавец. – Шетень посторонился.

Сначала Рух почувствовал запах. Запах болезни и разложения, от которого слезились глаза. Сыро звякнул металл. Умрун поднял повыше подсвечник, оранжевые отблески запрыгали по голому полу, тьма отступила, открывая худого, как скелет, человека в углу, прикованного за шею цепью к стене. Кожа, покрытая гнойными язвами, ребра и торчащие позвонки. Узник дернулся и заскулил, подняв изможденные глаза без радужки, с едва заметной точкой зрачка. Не человек – вурдалак.

– Собрат твой, – похвастался Шетень. – Давно тут сидит. Угораздило перейти мне дорогу многие лета назад. Теперь, наверно, уже и не рад. Клыки и язык ему вырвал, крысиной кровью кормлю, он ныне тихенький, сидит себе, слушает, что говорю. Не перечит совсем. Смекаешь к чему я, упырь?

– Как не смекнуть, – кивнул Рух, не отрывая взгляда от искалеченного вурдалака. – Дураку ясно, что с башкой ты не ладишь совсем.

– Не прикидывайся, – жутко оскалился Шетень. – Ты понял намек. Явился зачем? Меня напугать? Не получилось. Ты увидел, что случается с теми, кто бросает мне вызов.

На улицу Рух вышел веселее, чем заходил. Все-таки навестить колдуна было отличной идеей. А другие разве есть у тебя? То-то и оно…

– Он меня все равно убьет, – всхлипнул Васька, едва ворота захлопнулись за спиной.

– Понятное дело, – обнадежил Бучила. – И правильно сделает.

– Заступушка…

– Не скули. Новгород соплям не верит.

– Рушенька…

– Пасть закрой, думаю я.

В темноте замаячил возок, кони тихонько похрапывали и рыли копытами снег. Прохор застыл на облучке, напоминая статую.

– Эй, Прохор, не замерз?

– Тепло, барин, – натянуто отозвался кучер, при этом даже не повернувшись. Чего это с ним?

Разбираться с переменчивым настроением Прохора было некогда, Рух потянулся к ручке, но тут дверка открылась сама собой и изнутри, ему в грудь, уставились сразу несколько пистолетных стволов. Бучила почувствовал, как позади, перекрывая путь к отступлению, возникли быстрые тени.

– Залезайте оба, – потребовал хрипатый голос. – Дернетесь, нажретеся серебра.

Нет, ну а чего, если уж все катится в жопу, на хорошее надеяться нечего. Бучила тяжко вздохнул и забрался в возок, провонявший мокрой шерстью, гашишем и табаком.

– Сел.

– Да как скажешь. – Рух послушно примостился на сиденье, прижав кого-то тощего и костлявого. В бок тут же ткнулось твердое. И вряд ли пряник. Рядом плюхнулся Васька. В темноте сопели и пыхтели несколько рыл, в ночном зрении начали вырисовываться расплывчатые фигуры, но тут кто-то сдернул плотную тряпку с масляного фонаря, и возок залил приглушенный мигающий свет. Насчет нескольких рыл Рух не ошибся, возок оказался забит чертями, как бочка селедкой. Аж пять рогатых: напряженных, взвинченных и вооруженных до самых зубов.

– Здорово, Николя засратый, – поприветствовал черт с ветвистым шрамом на правой щеке, ряженный в шикарный драповый редингот и кепку-шотландку, натянутую по самые уши.

– З-здравствуй, Б-Бастрыга, – заикнулся Васька.

– Где деньги?

– Н-нету, – втянул голову в плечи Василий.

– Я почему-то так и подумал. – Бастрыга глянул на Руха. – Дай угадаю, ты, упырь, тоже не в курсе, где мои деньги?

– Ты удивительно проницателен, – улыбнулся Бучила. – Не поверишь, я вообще ничего не знаю о твоих деньгах.

– Слыхали, братишки, он не знает. – Бастрыга блеснул золотым зубом. «Братишки» закивали и захихикали, кривляясь как… да, точно, как черти у зеркала.

– Я тебе ничего не должен, – пискнул Васька. – И не твое это дело, я все сам провернул и добыча моя.

– Сам провернул? – удивился Бастрыга. – Не, вы видели?

– Чего тянуть, железом каленым прижечь, враз запоет, – предложил черт в непомерном цилиндре, лезущем на глаза.

– И под когти иголочки, – посоветовал второй.

– Ну что мы, изверги какие? – погано усмехнулся Бастрыга. – Ты, Николя, разве порядка не знаешь? Так я напомню тебе, если в городе сливки какие снял, должен в общий котел тридцать процентов отдать. Слыхал о таком?

– Не слыхал, – буркнул Васька.

– А-а-а, вон оно как. Дырявая у тебя башка, Николя, и дырок в ней скоро прибавится. За сколько продал ту хрень?

– Сто гривен, всем чем хошь поклянусь, – отозвался Василий.

– Врет, сучонок, – возразил Рух, испытав мстительное удовольствие. – Тыщу точно взял, а может, и больше.

Черти возбужденно загомонили:

– Тыща.

– Тыща.

– Мать моя, в сапогах.

– О-го-го!

– Цыть у меня, – оборвал Бастрыга. – Неплохой улов, да, Николя? Значит, отдашь две. Сроку неделя.

– Почему две? – вскинулся Васька. – Побойся бога!

– Богу на меня наплевать. – Бастрыга сплюнул на пол. – Три сотни должен в котел, семь сотен семьям братишек, которых Шетень пришил из-за тебя и еще, Сатана видит, пришьет, и тыщу за проценты вернешь.

– Да где ж я возьму? – завопил Васька.

– Твои проблемы. И его, – ожег Бастрыга взглядом Бучилу. – Сроку неделя.

– Веселые вы ребята, – развел руками Бучила.

– Ага, цирк тут у нас, – кивнул Бастрыга. – Весь, сука, вечер на арене.

– Я Шетеня хотел наказать, пусть малой-малостью, но все лучше, чем так, – вдруг захныкал Васька. – Брат твой Кирдяпа в прошлом годе погиб.

– И чего? – насторожился Бастрыга.

– Дела он с Шетенем вел?

– С Шетенем.

– Так Шетень и надоумил его банк тот брать, а сам в полицию доложил, вот Кирдяпа со своими и погорел. У банка засада ждала.

– Откуда знаешь? – Глаза Бастрыги остекленели.

– Подслушал, как умруны его говорили. Смеялись еще.

– Почему мне не сказал?

– А чего ты ему сделаешь? – Васька подался вперед. – У него силища, ух. И умруны. И полиция у него в кулаке. Раздавит тебя, как блоху.

– Блохи, знаешь, любого могут затрахать, замучается чесать, – глубокомысленно изрек Бастрыга и убрал пистолет. – Отдашь деньги, а там поглядим. Не отдашь – не обессудь. А на Шетеня управу найдем, пусть через год, через два, но мое время настанет. Пошли, ребята.

И они ушли. И Васька почему-то хотел вместе с ними уйти.

К церкви Великомученицы Тамары прибыли точно в намеченный срок. Восьми еще не было, а Рух уже зябко подпрыгивал на углу деревянного храма, размышляя о превратностях злодейки-судьбы. Сука, еще каких-то два дня назад лежал себе и раздумывал о всяких интересных вещах, ждал Нового года и никому не мешал, и вот херак, среди ночи трясешься за сто верст от родного дома, посреди клятской столицы, обязанный вернуть деньги и идиотскую статуэтку одновременно колдуну, бандитам и драным чертям, с шансами на успех данного предприятия примерно как у монашки сохранить невинность в портовом борделе.

– Заступа. – Васька робко потрогал его за рукав.

– Иди на хер.

– Ну прости. Где бы так повеселился еще на Новый-то год?

– Я и без тебя веселюсь, о-го-го.

– Ага, один сидишь, словно сыч.

– Почему один? – возразил Рух. – С водкой. И в окошко гляжу. Знаешь сколько интересного в окошке перед Новым годом показывают? А теперь тебя вижу. И на пухлого сейчас буду глядеть.

– А если он не придет? – шмыгнул соплями Васька.

– Тогда можешь ложиться и помирать.

– А ты?

– А я, видит бог, выкручусь, – без особой уверенности сказал Рух. – О, а вот и наш загадочный друг.

– Добрый вечер, господа, – из темноты подошел Ковешников, одетый в длинное пальто, треуголку и с армейским ранцем за плечами. – Рад вас снова увидеть.

– Не можем ответить взаимностью, – сухо поприветствовал Рух.

– Здрасьте, – пискнул воспитанный Васька.

– Еще раз обговорим условия, господа, – понизил голос чиновник. – Дело делаем вместе, я иду с вами на равных правах.

– Ты нам будешь только мешать, – фыркнул Бучила. – Мы взломщики-виртуозы. Этот вон, – он кивнул на черта, – больше сейфов взломал, чем ты плюшек у маменьки стрескал. Быстро управимся, получишь свой полугривенник…

– Я с вами, – уперся Ковешников. – Или дела не будет.

– Ну хорошо, хорошо, уговорил, пухляш языкастый, – примирительно воздел руки Рух. – Я так полагаю, нужный дом где-то рядом?

– Совершенно верно! – Ковешников подтянул повыше воротник, спасаясь от ветра. – Прошу за мной, господа.

Он увлек их мимо Великомученицы Тамары, замер на углу церковной ограды и указал на двухэтажный особняк на другой стороне улицы.

– Вот тут живет покупатель, Борис Григорьевич Жиборов, купец второй гильдии, имеет четыре лавки с тканями и собственную малую мануфактуру. Страстный коллекционер различных диковин. Женат, трое взрослых детей. В доме на данный момент, по моим сведениям, проживают Жиборов с женой, кухарка, конюх и две служанки.

– Ты, что ли, волшебник какой? – изумился Рух. – Откуда дровишки?

– Навел справки и подготовился, – гордо задрал нос Ковешников.

– Только трусы готовятся. Настоящие герои на Бога надеются.

– А в доме точно кто есть? – спросил Васька. – Снег перед воротами не гребен, и огней в окнах нет.

– О, еще один прозорливец на мою голову, етишкин рот, – Бучила нехотя признал Васькину правоту. Вот глазастый засранец.

– Из дома никто не выходил уже три дня, – доложил Ковешников. – Я каждый вечер после работы слежу. И перед работой заглядываю.

– Тебе заняться, что ли, нечем? – удивился Бучила. – Ах да, у тебя же бабы нет. Все беды от отсутствия баб! – И предположил: – Раз снег не чищен и огни не горят, может, за город смотались на праздники? Так это вообще упрощает дело до невозможности. За мной, гвардия!

Он перебежал улицу, юркнул в переулок и прижался к без малого полуторасаженному забору спиной.

– Васька, давай на карачки, я с тебя попробую заскочить.

Черт с готовностью хлопнулся на колени и подставил горбатую спину, Рух запрыгнул на него и только тут догадался, что план говно. Васька жалобно всхлипнул и, не выдержав тяжести, подломился, ткнувшись рылом в сугроб. Рух нелепо взмахнул руками и брякнулся сверху, окончательно вдавив несчастного чертушку в снег.

– Васька, сука.

– А чего я? В тебе весу-то сколько…

– Да я как пушинка, а ты… – Рух осекся. Ковешников молча скинул ранец, отстегнул ремешки и вытащил веревочную лестницу с железными крюками.

– Умный, да? – спросил Рух.

– Предусмотрительный. – Ковешников взмахнул рукой, и лесенка зацепилась когтями за край.

– Так, не лезь вперед батьки. – Рух оттолкнул чиновника и ловкой белочкой шмыгнул по лесенке вверх. Выставив голову, обозрел диспозицию и остался доволен. Купеческий дом темной громадиной высился совсем рядом, в стороне угадывалась конюшня. Собак вроде не видно. Но так обычно оно и бывает, псин не видать, а потом портки в клочья порвут…

Рух мысленно перекрестился и спрыгнул, завязнув в сугробе по пояс. Ну вот этого еще не хватало. Бесячья зима.

– Не торопитесь, я тут увяз, – прошипел он, пытаясь освободиться. Кто б его слышал… Зашуршало, и сверху сверзился Васька

– Вы как там? – Над забором показалась голова Ковешникова.

– В порядке. – Рух швырнул черта через себя. Васька описал пологую дугу и приземлился почти что у дома.

– Погодь, я сейчас. – Бучила выбарахтался из сугроба и дал Ковешникову знак спускаться.

Под стеной дома собрались взмокшие, возбужденные и настороженные.

– Окно будем вскрывать, решеток нет. – Васька заглянул в темнеющее окно и вытащил из-под шубы гнутую железяку в локоть длиной. Затрещало ломающееся дерево.

– Держи-держи! – Васька засуетился, и Рух едва успел подхватить выпадающее стекло. Черт запустил руку внутрь, нашаривая шпингалет, щелкнуло, и окошко открылось.

Рух залез первым и чутко прислушался. Внутри стояла гробовая гнетущая тишина, ни голосов, ни звона посуды, ни шагов, ничего из того, что обычно слышится в нормальных домах. Может, и правда уехали? В полутьме просматривались мягкая мебель и книжные полки.

– Все спокойно. – Рух посторонился, пропуская подельников.

– Холодно как, – пожаловался Васька.

– Раз не топлено, значит, точно нет никого, – обрадовался Бучила. – Так, ваше благородие, где купец коллекцию прячет и чахнет над ней?

– Чего не знаю, того не знаю. – Ковешников зажег фонарь, разогнавший тьму на пару шагов. – Будем искать. Только чур разделяться не надо. Я один не пойду.

– Боишься?

– Есть такое, – признался Ковешников.

– А я вот ничего не боюсь. – Васька бесстрашно полез вперед. Пьяный, что ли? Вроде не пил…

Дверь вывела в залитый чернотой коридор, украшенный гобеленами со сценами волчьих облав и видами разных слюнявых собак. Рух невольно поежился. Не к добру такие картины, ох, не к добру, их обожают охотники, и будет неприятно, если хозяин вдруг все же дома и у него есть ружье…

Васька сунулся в первую попавшуюся дверь, раздался сдавленный вопль, бесстрашный черт вылетел обратно, с размаху убился об стену и упал, то ли потеряв сознание, то ли притворившись мертвым.

Рух вытащил один из позаимствованных у Альферия Францевича пистолей и осторожно заглянул внутрь, готовясь к самому худшему. И сам с трудом подавил рвущийся крик, когда навстречу из темноты выросла огромная оскаленная фигура. Какая-то сука догадалась поставить медвежье чучело прямо возле двери. Стены комнаты были густо завешаны головами невинно убиенных зверей. Вот никогда херни этой не понимал. Бучила громко сглотнул и закрыл проклятую дверь.

– Что там? – с придыханием спросил Ковешников.

– Трофеи охотничьи. – Рух легонько пихнул Ваську ногою под зад. – Вставай давай, смельчак недоделанный, медвежьего чучела испугался.

– Чучело? – Васька тут же вскочил. – А я подумал, хана чертушке разнесчастному. Зашел, а он как напрыгнет, а я… а я… Больше первым хрен куда я пойду. Погибну, и вы погибнете без меня.

– Я почему-то так и подумал. – Бучила пошел дальше по коридору. Чутье подсказывало, если тут собрание всякой добычи, то и коллекция диковин может быть рядом совсем. Он успел краем глаза увидеть, как Васька снова шмыгнул в комнату. Раздался шум, что-то упало. Рух закатил глаза. Геройский черт мстил коварному чучелу.

В следующей комнате была чья-то спальня, в соседней – чулан, забитый старой мебелью, корзинками и тряпьем. За поворотом открылся обширный холл с камином, мягким диваном, креслами и наряженной елкой. Интересно, какой дурак придумал деревья в дом тащить и пакостью всякой блестящей увешивать? Мода эта года как три из Европы пришла.

Рух прошел еще немного вперед, не ощущая никакого присутствия людей. Дом напоминал тихое, хорошо ухоженное, богатое кладбище.