Полночные тени

– Вас дурят. Этот прощелыга украл артефакт из Школы – и таким образом «колдует».

– Следите за языком. Иначе встречи не будет.

– В противном случае в следующий раз сюда явится царская гвардия вместе с колдунами, – парировал Наш. – И перережет всех. В ваших интересах мне помочь разобраться.

Ему почудилось, будто огонь в факелах из желтого стал алым.

И пещера наполнилась кроваво-красным, у ног возникла дымка.

На стенах выступили горельефы.

Сотни выгравированных людей молились черному солнцу.

Некоторых из них клыкастые чудовища с крыльями протыкали длинными копьями, терзали когтями их спины, грызли, били, резали…

Наш не сразу понял, как морок пропал.

Он вновь стоял рядом с Чернявкой и Слугой-за-сто-оболов. А люди пялились на него.

Но пялились уже с жестокими ухмылками.

Понимали, что его ждет.

– Пойдемте, – сказала Чернявка. – Встреча состоится, как мы и договаривались.

16.

Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов

«…Скипетр Лунной Тайны… Даже сейчас у меня дрожат пальцы, когда я вывожу эти иероглифы. Артефакт, изменивший мир. Артефакт, после которого Геткормея стала повелительницей всех других стран. Артефакт, сделавший человеческую жизнь не дороже песка под ногами. Его первоначальную значимость никто не смог оценить по-настоящему – это мы легко понимаем по первым записям придворных колдунов, кои ставили эксперименты на нем. Результаты опытов носили скорее символический характер: из рек в нужное время доставали древние монеты, клинки, щиты, шлемы, конскую сбрую, щетки, дрянную кольчугу, дырявый бронзовый таз, мокрый сапог, потрескавшийся череп… Всё – и ничего по сути.

Нашанхай принес царю бесполезную, но забавную игрушку. Так казалось по началу.

А потом кто-то пожелал вытащить с той стороны воды живое существо…»

17.

– Он там.

– Ты пойдешь со мной, – сказал Наш.

– Хорошо.

В этой части пещеры дорогу проложили гранитными плитами, но вездесущий песок все равно хрустел под сандалиями.

Пахло сыростью – больше никаких ароматов выпечки.

Тишина стояла абсолютная, не считая шуршания пламени в факелах и его дыхания.

Узкий коридор вел в широкий круглый зал.

Наш взглядом искал очертания фигуры Пророка, однако не находил.

Кажется, помещение было пустым – оно хорошо просматривалось отсюда.

Уловка?

Западня?

Издевка?

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказала Чернявка.

– Не сомневайся.

– Лучше бы последовали примеру слуги. Здесь небезопасно чужакам.

– Пойдем.

Он вошел в зал.

По коже скользнул холодок, в районе солнечного сплетения возникла тяжесть, затылок сдавило, словно на него легла тяжелая невидимая ладонь.

Возникло нестерпимое желание выхватить саблю, – и Наш позволил пальцам сдавить ее эфес. Шершавая рукоять, обтянутая лоскутами бычьей кожи, вернула уверенность.

– Где он? – спросил. – Я никого не вижу.

– А вы присмотритесь получше, – сказала Чернявка, обхватив себя за локти, точно ее кусал мороз.

– Не играй со мной, женщина.

– И не собиралась.

– Отвечай на мой вопрос!

– Прислушайтесь.

Наш завертел головой.

По кругу зала горели факелы; пламя оставило черные закопченные следы на стенах.

Места здесь было немного, как казалось из коридора, – едва поместятся пять человек.

Скорее широкий колодец, чем помещение.

И потому взгляд Наша непроизвольно устремился наверх.

– Он откроется вам, если позволить, – сказала Чернявка. Голос ее перешел на шепот. – Впустите его. Не сопротивляйтесь. Выбор уже сделан – и остается только принять его. Нет нужды казаться другим. Вся ваша жизнь вела к этому моменту, поверьте…

Стены, обложенные ровными рядами серых, точно пепел, кирпичей, скрывались в непроницаемой тьме на высоте четырех человеческих ростов.

Свет от факелов будто пасовал перед мраком; тот казался осязаемым, густым, движущимся – протяни руку, и пальцы обожжет ледяным пламенем.

И с каждым ударом сердца пятно черноты увеличивалось, поглощало собой зал, стены, мир.

Грудную клетку сжало, горло перехватило, внутри головы зародилась паника.

Наш весь превратился в слух.

В ушах успело зазвенеть, когда раздался странный непонятный звук – то ли стук ногтя о металл, то ли скрежет зубов, то ли удары бронзовой набойки о кожу.

Но у этого странного звука, исходящего над головой, был ритм, пусть и сложный.

Бум-бум-бум..

Пауза…

Бум-бум-бум-бум…

Пауза…

Снова – и снова.

Снова – и снова.

Тьма пульсировала в такт ему, сгущалась еще сильнее.

Она, точно живая, пыталась обхватить его и сожрать.

В виски вонзились ледяные иголки, голова закружилась.

Руки принялась бить мелкая дрожь.

Из тела по крупице уходила сила; Наш буквально ощущал, как чернота высасывает её через глаза.

Но не отводил взор и не зажимал уши.

Растворялся в ритме, погружался во мрак.

– Не сопротивляйся. – Голос Чернявки звучал, будто за тысячи стадий. – Нет смысла. Останься тут. Ты сам этого хочешь. Больше никуда не надо будет идти, больше не придется ничего доказывать, больше никаких оков. О такой свободе мечтают многие. Я знаю, как тебе тяжело. А потому вглядись во мрак. Ищущий обретет истину… – Бархат голоса Чернявки убаюкивал. – Останься… Останься… Останься…

Краем глаза Наш увидел, как пламя в факелах побагровело.

Свет, куда не добралась тьма, из желтого стал алым.

Пляска красного с тенями уничтожила в голове последний барьер, – и животный ужас вцепился в сознание.

Во мраке соткалась фигура, сначала неясная, нечеткая.

Человек висел в воздухе… Нет, не висел – медленно кружился вокруг одной точки, словно акробат на канате.

Детали фигуры скрывались в темноте, однако постепенно начали проступать.

Первым делом взгляд выхватил глаза человека – два черные бездонные дыры.

Вместо носа – провал.

Кожа обтягивала кости так сильно, что казалось, будто она вот-вот порвется.

Ввалившиеся щеки блестели.

Редкие оставшиеся волосы висели жирными сосульками.

Плечи фигуры перекашивало; тонкие длинные руки, похожие на прутья, болтались в воздухе.

Такие же тонкие ноги прижимались к груди.

Некогда яркая роба колдуна покрывалась темными пятнами.

Она не в силах была спрятать страшную худобу человека: выступающие ребра, ключицы, ввалившийся живот…

– Правда, он прекрасен? – спросила Чернявка. – Величие. Отданная жизнь за нас. Теперь наш Отец висит в воздухе постоянно – и меняется. Впитывает свет вокруг себя. Еще месяц назад он порой возвращался, ступал по уложенным плитам пещеры, просил воды и еды… Но теперь все поменялось. Отец отринул мирское. И община благодарна ему. Теперь нам открыты новые дороги…

Слова лились из нее ядовитым потоком, однако Наш перестал ее слушать.

До него дошло, что за звук издавал колдун: так странно хрустела его шея, когда тело переворачивалось в пустоте.

Именно позвонки выдавали этот противоестественный ритм.

Буб-бум-бум…

Фигура проходит полный оборот вокруг своей оси…

Голова склоняется…

Бум-бум-бум-бум…

Поворот – затылок откидывает сила притяжения…

Бум-бум…

Снова и снова.

Когда-то давно Наш был на ярмарке; среди бесчисленных представлений ему запомнился лишь один: старик с длинными седыми усами “колдовал” над мешочками – взрывал их на расстоянии.

На самом деле он их поджигал с помощью алхимического песка, но толпа искренне ему верила.

И тот звук, когда мешочек исчезал в пыли, очень походил на тот, который сейчас долетал до ушей.

Наш вздрогнул, пытаясь отогнать туман из головы.

Его кожу жгло, суставы ломило, а мир расплывался в кляксах. Пот проступал на лбу жгучими каплями, дыхание вырывалось темным фиолетовым паром – как в мороз, но со своим оттенком.

– Больше не надо сопротивляться, – сказала Чернявка.

Она по-прежнему стояла рядом с ним, однако, кажется, иссушенный колдун в воздухе никак не влиял на нее.

Её губы растягивались в широкой злой улыбке; глаза блестели.

В то же время Наш ощущал себя иначе с каждым ударом сердца.

Пальцы удлинялись, кожа с кончиков слезала лоскутами.

В ребрах раздавался мерзкий хруст – в какой-то момент кость с резким звуком освободилась из плена плоти и порвала тогу, оголяя свою кроваво-белую поверхность.

Сдавленный крик боли сорвался с губ.

– Уйти отсюда не получится, – продолжала Чернявка. – Только члены общины способны лицезреть чудо. Ни одному человеку не под силу совладать…

Крик сменился хохотом.

Она замерла, нахмурилась – впервые с того момента, как они вошли в пещеру.

– …не под силу совладать, – попыталась закончить она.

И снова хохот, уже громче и пронзительнее.

Наш внезапно выпрямился.

Плоть слезала с его лица, однако оголяла отнюдь не кости…

…а глиняное нутро.

– Что в этом смешного? – спросила Чернявка.

Злость на ее лице сменилась маской ужаса.

– Да в том, что я не человек, – ответил Наш, выдыхая фиолетовый дым. – И мне не страшен ни колдун, ни ты, ни община. Здесь бояться нужно меня.

Да, он преображался.

И его личина царского искателя сокровищ растворялась быстро, как ненужное одолжение.

Все эмоции исчезли, сменившись абсолютной пустотой.

Воспоминания, кои он считал своими, смыло, как песок на пляже волной.

Человеческие органы и остатки костей буквально вылезали из него вместе с кожей; мерзкой жижей скапливались у ног.

И истинный он проснулся.

Настал черед девушки кричать.

А над их головами продолжал кружить в воздухе колдун с пустыми глазницами.

18.

Из книги “Мистерии ортогональной тьмы” Иоклина Длиннобородого, ученого мужа при Школе Золотых Посохов

«…Царь пожелал вытащить с той стороны воды живое существо, так я думаю. Этому нет прямых доказательств, но по косвенным признакам мы можем сделать соответствующие выводы. Из озера в ночи высвободили Нашанхая – его точную копию. Глиняного голема. Выглядел он как человек, вел себя как человек, умел чувствовать как человек и изображать из себя человека. Ровно до той поры, пока ему не наносили такую рану, что раскрывала его истинную суть. Тогда плоть слезала с него, как со змеи, и взгляду представало чудовище.

Почему именно Нашанхая решили сделать големом? Думаю, ответ очевиден. Слишком свободолюбивый, строптивый, злой, непостоянный и… талантливый. Царству не нужны такие. Все это можно было воссоздать с помощью Скипетра Лунной Тайны, а от человека – избавиться. Поэтому истинного Нашанхая убили, а на службу к Владыке приставили голема. Не знавшего усталости. Неспособного умереть.

Который точно так же выполнял свои обязательства, но не говорил слов против…»

Когда хохочет пустыня

Хеш едва успел убрать лицо, когда Ман попытался снова укусить.

Желтые зубы того клацнули у самого носа, пахнуло отвратительным запахом гнили.

Тяжело вздохнув, Хеш подкинул друга, но не сбросил с плеч.

– Перестань, – только и сказал он.

Солнце-око застыло в самом центре синевы неба. Ни одного долбанного облачка.

Куда ни брось взгляд, везде бугрятся песчаные дюны.

Вон те похожи на большую жопу, а те – на маленькую.

Хотя нет, с задом мало общего.

Скорее грудь.

Большая сочная женская грудь.

Которую можно тискать, лизать и…

– Вспомнил я тут одну историю, – сказал Хеш. Капли пота скатываются со лба, жгут глаза, но смахнуть не получается – руки крепко сжимают друга. – Тебе понравится, в твоем стиле. Как-то раз два мужика поспорили, что трахнут пятьдесят шлюх за неделю…

– Токлаг мингер шотготот! – бросил Ман.

– Да не важно, как они выглядят. Просто два мужика. А дело было в Тошатханском Союзе: ты только плати, а любая баба даст. Нравы там такие, ну, ты сам знаешь. И вот приперлись они в бордель, отсчитали монеты, хозяин отвел их в большую комнату – оба должны были следить друг за другом, а то мало ли, всякое бывает…

Ноги сами несут Хеша, даже бронзовый протез не кажется чужеродным предметом.

Дыхание тяжелое, пот льёт градом, но оно и неудивительно на такой жаре.

С левого плеча свисают худые ноги Мана, на сапогах того красуются дыры размером с золотую геткормейскую монету – можно пальцы разглядеть.

На правом плече болтаются большая часть туловища друга, его связанные руки и голова друга. Лысина блестит, точно бронзовая чаша, тонкие губы искривлены в презрительной гримасе.

Сложно понять, куда смотрит Ман – глаза затянула абсолютная чернота.

– И понеслась, как говорится! – воскликнул Хеш, растягивая губы в улыбке. – Начали трахаться во всех мыслимых и немыслимых позах. День прошел, второй, третий…

– Мезвия! Нехват сарн одонт!

– Прекрати меня перебивать! Какая разница, каких их зовут? Просто два мужика. Ну, специально для тебя одного назовем Большим, а другого – Маленьким.

– Ладжи шавитас шован!

– Ты дослушай сначала, а потом критикуй.

На самом деле Хеш ни слова не понимает, что выплевывает Ман.

Но оно и неважно.

Его он знает как облупленного.

Через столько прошли, в каких только передрягах не бывали…

Справятся и в этот раз.

По-другому и быть не может.

– Большой решил схитрить и выпил специальную настойку, от которой трахаться хочется только сильнее. Поэтому усталости он не чувствовал. Хозяин борделя едва поспевал отправлять к нему новых девок. А Маленький выдыхался, играл-то честно. На четвертый день его штуковина уже не поднималась. И что только шлюшки для него не делали – никакие ласки не помогали…

На миг закралась мысль: пустыня пожрала весь мир. И сколько не иди, сколько не борись – ничего не получится.

Кругом всё также будут торчать дюны, похожие на зады и женские груди.

Унылую обстановку разбавляют лишь редкие колючие кустарники.

«Мы умрем в жопной пустыне. Всю жизнь о таком мечтал».

Хеш продолжил:

– И вот наступил седьмой день. Маленький уже никак не мог догнать Большого. Член не стоял, все дела, понимаешь, да? Отчаялся коротышка, это ж сколько денег он потеряет! А Большой не останавливается, дерет очередную девку. И тут – бах! Хватается за сердце и падает замертво. Не выдержал организм бабушкиной настойки…

С каждым пройденным шагом нести друга всё сложнее, плечи уже онемели, в пояснице то и дело стреляет.

Ман хоть и тощий, но отнюдь не пушинка.

К тому же костистый.

Хеш воскликнул:

– Мораль сей басни такова: не обманывай друга!

– Тоганз ви гедвад!

– Не переживай. Донесу я тебя. И вылечу. Хозяин поможет, хозяин уже спасал одержимых. Да и не стоит забывать, что ты всего несколько дней как заболел. – Хеш смачно харкнул. – А ведь говорил тебе: не покупай это ожерелье у бабки. Не поверил, а мне теперь расхлебывать! Но ничего, ничего. Это я свою ногу отработаю.

Словно в наказание за слова протез повело в сторону, Хеш повалился на горячий песок и скинул с плеч друга.

23 года назад

Шум толпы оглушает.

Торговцы хватают за рукава прохожих и зовут к себе.

Лучшие фрукты, лучшие шкуры, лучшее оружие, лучшая одежда, заверяют они.

Лавки ломятся от обилия еды, ноздри жадно трепещут, а в желудке протяжно квакает от запахов свежей выпечки, жареного мяса и тушеной рыбы.

Взор то и дело цепляется за блестящие украшения: золотые кольца, янтарные бусы, серебряные обручи из самой Геткормеи…

Рынок – самое прекрасное место на земле.

По крайней мере, Хешитас не видел лучше.

Он бродит от лавки к лавке, но близко не приближается – его отгоняют торговцы.

– Пошел вон, маленький голодранец!

– Иди мой сортиры, рыбацкий выблядок!

– Чумазый, покажи плащ-родословную!

Он не обижается, старается не попадать под горячую руку, а то ведь могут и помои вылить.

Поэтому ничего не остается, как глазеть и держаться на расстоянии. К тому же покупатели совсем не обращают на него внимания.

А он иногда, тайком, разглядывает их белоснежные одежды, читает на плащах родословные: «Макас, сын Куайя, внук Тхака, правнук Гераса, потомокТашвата Птицы», «Нешелин, сын Тзовата, внук Нагайя, правнук Ратаса, потомок Кимина Большерукого»…

Хешитас – сын Накина Грязного.

Сын рыбака.

И всё, что нужно знать о нём.

– Уважаемый, купите спелые сливы! Оттолкните этого чумазого и идите ко мне!

– Господин, выберете себе раба! Не обращайте внимание на мальца-попрошайку: я его сейчас прогоню!

– Сын богов! Лучшие шелка из Геткормеи и Тошатханского Союза! Смотрите, как рыбацкий безродыш пялится на них!

Хешитас лишь улыбается и почтительно склоняет голову – что взять с голодранца.

Пока ему всего семь лет, можно не бояться стражников, охраняющих рынок, можно беспечно шляться по торговым рядам в надежде, что какой-нибудь добрый господин кинет ему недоеденный кусок жареного мяса или откусанное яблоко.

Всё лучше, чем весь день торчать с папашей в море.

Впереди раздались возгласы, толпа, словно единый организм, загалдела и забеспокоилась.

Старик в ярко красном плаще вскинул руку и указал скрюченным пальцем куда-то поверх голов торговцев.

Хешитас едва не раскрыл рот от удивления.

По деревянным перекладинам лавок, убегая от стражников, прыгает чумазый мальчуган.

Под мышкой он держит хлебный каравай.

Кажется, он вот-вот потеряет равновесие.

Но нет, каким-то чудесным образом ему удается не упасть.

Впереди стоящий Хешитаса господин в белой мантии бросил своему рабу:

– Сейчас схватишь этого ублюдка за лодыжку и повалишь, понял?

Худой жилистый невольник кивнул, подошел к деревянной перекладине, выжидая. Его лицо исказила хищная улыбка, пальцы схватились в шершавую ткань палатки.

Хешитас застыл, не смея пошевелиться.

Помочь незнакомому мальчику или рабу?

Если вора поймают, то стражники, скорее всего, тут же отрубят ему лодыжку или кисть.

Если словить вместе с невольником чумазого, то господин в белой мантии…

Собственно, что он получит?

Оплеуху? Половину бронзовой монетки, на которую даже не купишь и червивого яблока?

Или же его просто похлопают по плечу, мол, какой ты молодец?

Решать нужно скорее: проворный чумазый уже практически у лавки.

– Лови ублюдка! – закричал знатный господин. – Лови его! Не зевай!

Удовлетворенно крякнув, раб схватил за лодыжку вора и скинул на мраморную плитку.

Мальчишка здорово приложился головой о землю, выронил хлебный каравай и тяжело застонал.

Повинуясь незнакомому импульсу, Хешитас толкнул господина в белом плаще, подбежал к невольнику, схватил с лавки тяжелый бронзовый шлем и врезал им по пояснице худому говнюку.

– Вставай! Ну же! Быстрее!

К удивлению чумазый вор оклемался достаточно быстро, схватил хлеб.

– Я знаю, куда бежать! – воскликнул Хешитас. – Не отставай!

Сейчас вся толпа смотрит на них. Но никто не спешит останавливать.

Хотя нет: стражники, расталкивая зевак, уже почти добрались до лавки. Доспехи угрожающе блестят на солнце, лица искажены ненавистью.

– Давай-давай!

«Я помог вору. Меня накажут, отец не обрадуется», – мелькнуло у Хешитаса.

Ноги сами понесли в сторону четырехэтажных домов. В узких улочках без труда удастся скрыться, надо лишь поднажать…

Треклятого воздуха не хватает, сердце колотится с бешеной скоростью, грудь разрывает от боли.

Люди что-то кричат вслед, но слов не разобрать.

Наконец, огромные тени домов накрыли Хешитаса, в ноздри ударили знакомые запахи мусора и пота.

– Сюда, вправо! – крикнул он.

Чумазый не отстает, бежит наравне.

– Мы точно… не заблудимся? – спросил он, задыхаясь.

– Я эти места знаю. Сейчас пробежим возле шлюшечной и скроемся в бедняцком квартале.

– Подожди… Подожди… Я… устал.

Хешитас чуть притормозил, полагая, что рыночные стражники вряд ли побегут в трущобы – не их территория, к тому же опасная.

Всё страшное позади.

– Зачем… ты… мне помог? – спросил чумазый, жадно хватая ртом воздух.

– Не знаю. Захотелось.

– Половина хлеба… твоя.

– Заметано!

– Если бы не помог, остался бы без руки.

– Это в лучшем случае, – заметил Хешитас.

– Ссаные выпердыши ожившего говна богов! Я уже не первый раз краду, но сегодня с самого утра всё шло не так. То мельник не в то время подвез каравай, то сандалия порвалась…

Ругательства вылетают из его рта с удивительной легкостью, Хешитас едва не присвистнул. Сколько нового сегодня узнал.

– Тебя… как звать-то?

Лицо у вора смуглое, худое, настороженное, как у кота, попавшего в лапы уличных сорванцов, голова чисто выбрита. Острые скулы некрасиво выпирают.

– Хешитас.

– Я Мантас, – он улыбнулся, обнажая ровный ряд желтоватых зубов. – Буду кличать тебя Хешем.

– А я – Маном.

– Хеш и Ман – здорово звучит!

– Ладно, хватит трепаться. Мы еще не в безопасности.

Песок, точно раскаленная сковорода, обжигает правую часть лица, но Хеш и не пытается подняться.

Еще несколько мгновений он полежит.

Еще немножко…

Мысли скачут с одного на другое, сосредоточиться тяжело. Язык напоминает наждачку, больно царапает нёбо, щеки и дёсны.

Это всё из-за проклятого солнца.

Жарит так, будто хочет спалить мир.

Но скоро наступит ночь, выглянут две луны и… станет еще хуже.

Тяжело вздохнув, Хеш сел и бросил взгляд на друга.

Тот корчится, как червяк, пытается порвать веревки на руках и ногах. Проклятия на незнакомом языке вырываются из его рта, нарушают тишину пустыни.

Хеш лишь хмыкнул, прикинул, что знает об одержимости – собственно, немного.

Болезнь распространена только на территории Аккарата и острова Эраля. Считается, её наслали киты-ревуны: они каждый год в месяц обезьян приплывают к берегам Карадеша и воют в диком желании разрушить городские порты.

А вместе с ними приходят и неупокоенные души.

У больного чернеют глаза, он начинает разговаривать на непонятном языке.

«Да уж. С такими знаниями далеко не уйдешь».

– Друг, прекрати, – попросил Хеш.

Он проверил меха с водой – при жесткой экономии хватит на четыре дня, порылся в мешке, пересчитывая вяленое мясо и зачерствевшие хлебцы.

Пальцы привычно пробежали по бронзовому протезу, затянули ремни.

На такой жаре до металла нельзя коснуться, хоть яичницу готовь.

Если бы не кожаная подкладка, культя бы зажарилась.

– Может, ты своими ножками пойдешь? – спросил Хеш.

Скалясь, Ман выплюнул очередное проклятие.

– Долго я тебя не смогу нести. Но ты не волнуйся, это мои проблемы. Что-нибудь придумаю. В конце концов, бывали ситуации и похуже, да?

«Я ненавижу, когда ты спрашиваешь меня!» – раздался в голове голос друга.

Вымышленный голос.

Настоящий Ман корчится на песке.

– Я тут вспомнил еще один анекдот…

Вдруг веревки на ногах одержимого лопнули, тот ловко вскочил и рванул в сторону большой дюны.

Матерясь, Хеш быстро поковылял за ним.

Протез так и норовит соскользнуть, уходит в сторону. А на одной ноге далеко не ускачешь.

– Стой! Пожалуйста! Нет! Ты же умрешь без воды!

– Тхангор кемзеш!

Хеш резко остановился.

Нет, сначала надо вернуться за едой и мехами с водой, а уже потом гоняться за другом.

На такой жаре Ман далеко не убежит. Да и спрятаться негде.

Наверное, негде.

«Я его не брошу. Не брошу».

21 год назад

Острие копья впиваются в спину.

– Пошевеливайся, чумазый! – приказал стражник.

Хешитас переглянулся с идущим по левую сторону Мантасом, мол, как будем поступать?

Тот лишь пожал плечами.

Похоже, конец.

Теперь никуда не денутся. От охранников еще можно убежать, но из защищенной крепости… В лабиринтах коридоров легко остаться навсегда, к тому же переплыть глубокий ров – самоубийство.

Понадеемся, смерть будет легкой.

Отрубят голову секирой – и дело с концом.

От этой чудовищной несправедливости выступили предательские слёзы, исказили мир разноцветными кляксами.

Всхлипнув, Хешитас вытер глаза тыльной стороной ладони.

Нет, плакать нельзя.

Нужно подмечать детали, может, еще есть шансы спастись.

Они остановились перед массивными вратами, украшенными драгоценными алмазами.

Из мрака коридора возник толстый высокий слуга и без труда распахнул двери.

В глаза ударил яркий свет.

Ахнув, Хешитас на миг застыл с открытым ртом.

Зал оказался невероятно огромным. Сотни светильников, вставленные в металлические треножники на стенах и на колоннах, не могут разогнать тьму потолка. Взгляд цепляется за роскошную мраморную плитку под ногами, на стенах красуются фрески, изображающие героев древности.