Не третий Рим. Литература бреда

о, чудо!

«чмосиянина» видно издалека даже в аризонской пустыне

так они интеллигентны, своеобычны в своих длинных

подспущенных носках и бейсбольных кепках в стразах

и аккуратно пришитых лоскуточках, шевелящихся

как на жарком, так и на холодном ветру

удивительно, но

сегодня ничего прекрасного

кроме этой пробегающей мимо девушки в пальто нараспашку

поэт и шлюхи

одно и о же

разве что шлюхи не продаются, а поэты – да

или наоборот

что, впрочем, одно и то же

поэтому у меня никогда нет проблем

затащить домой стриптизершу

иногда даже двух

и иногда даже при полном отсутствии

денег

они мне говорят, что

поэты обнажают душу, а они —

тело

или

наоборот

что, впрочем, одно и то же

и умирают, как правило, рано

но всегда возрождаются

что, впрочем, одно и то же

как?

как мне описать эту аню

такую маленькую хрупкую молодую женщину

которая таскается с огромной камерой

и которая падает по вечерам от усталости

и засыпает

забывая отвести время для чистки зубов

и секса

?

снежинки

волшебное сложение жизненных рифм

листва

волшебное сложение жизненных рифм

цветы

волшебное сложение жизненных рифм

и так далее

кара

жена-студентка

плохая карма

то же

поразительно

до 25 лет я прожил в комнате

где стояли

2 шкафа

1 письменный стол

1 кровать

и журнальный столик с радио

и чему вы теперь удивляетесь?

пятница, 13е

покупал пленки сегодня в одном месте

и калькулятор, как мы не тыкали в него пальцами

показывал одни шестерки

а в другом месте, пока я дожидался денег

рассказывал оксане, что моя знакомая, переехав в

квартиру, где убили перед этим девушку, никак

не могла отделаться от пятна на полу, которое

проступало сквозь ковры и иные покрытия; видел

его и я, но не обратил сначала на него внимания

а в другой квартире, моей, где жила со мной ведьма

все мои сбережения смылись; она рассказывала

мне, как садится в метро напротив мальчиков и

сосет энергию из них; у нее было 4 мужа – 3

законных и 1 гражданский – все умерли; было ей в

то время 26 или 27 лет; ходили домовые к ней по

ночам, один наваливался и душил; вообще, она

все время носила на себе каких-то насекомых – то

чесоточных клещей, то лобковых вшей и заражала ими

меня; лечился потом с трудом ртутной мазью; почти

что подвела меня под венец, да Бог миловал —

вовремя опомнился

оксана слушала меня, раскрыв рот, и не верила

аня, оператор

аня, начинающий оператор, из тех приезжих, что вцепля-

ются во все мертвой хваткой, жадны до денег и не

имеют совести, как только выясняется, что за мои

знания о кино ей придется расплачиваться одним местом

а то и не одним, а тремя, перестала отвечать на

мои звонки

все же есть порядочные девушки на свете

а знаю я много, очень много, на десятки, а то и

на сотни тысяч долларов

а то и на миллионы

или на миллиарды

звезд

и я там, и вы там

если вы

если вы попытаетесь

если вы попытаетесь вызвать

если вы попытаетесь вызвать воспоминания о позавчерашнем

дне, вам придется для этого погрузиться в день послезавтрашний

ибо

надо будет пройти через секс с девственницей из книжного магазина

которая давно уже течет и не знает это; двести граммов

коньяка после удачно проведенной сделки; встречи с потенциальной

девушкой, с которой вы будете встречаться года три, а потом

женитесь и народите тр… – нет, четыр… – нет, все же двух детей; и

вообще сквозь скуку трамвайной поездки по давно отжившим

местам шаболовки-академической…

(слишком много троеточий в нашей жизни стало, право же)

итак

я, написав две страницы, пошел

наобум к чистопрудному

решив посмотреть, что стало

с выставкой фотографий земли

снятых почти что из космоса

в последний раз, когда я был там, там еще находились бетонные

блоки их оснований и готы, смеясь, щуря свои красно-черные

веки, били о них золотые бутылки с элем прошлого лета

но на выходе из лубянки меня завернули

так

я

оказался

и там

и там

одновременно

а еще

дух мой вкатил, глотнув коньяка, в мир оги, где я

разговорился, покупая том «генотип» с рыжеокой красавицей

в брейсерах и проблемах бойфренда, сидящего рядом

(вы хотите описательности и цвета – вот они:

ирина михайловна, девушка в свои 23 (вторая, заметьте

на этих страницах, и третья, нет, четвертая тройка, что умчит

нас, умчит, умчит, умчит, умчит…), с удивительно соразмерными

тонкими чертами лица при больших глазах, о чем я не

преминул ей сообщить, и на что, зардевшись, сказала она

что-готова-на-все-не прочь поболтать со мной за чашечкой

кофе; купил я у нее две ручки и пошел к

своим (своим, своим, своим) приятелям в маки

и там

попалась мне на глаза некрасивая, но со странно-почти

что уродливо-косым по-модильяниевским лицом, которая

впрочем, от меня на мой вопрос – какого цвета у меня

лицо? – шарахнулась и не приближалась более: другая

же повыше ростом, но с той же провинциальностью на

физии уведомила меня (меня, меня), что мое (красное

кожаное, из нью-йорка) пальто елозит по полу, и, что, если я

не сдам его в гардероб, то все будут по нему

«ступать», на что я ответил, что, «раз оно один раз уже упало

то грязнее оно не станет, и, что, вообще, у меня в

кармане бриллиант на 10 карат и сдавать его гардиробщику

с такими хитрыми глазами я не буду»

затем я обратился к своим приятелям и мы, вместо того

чтобы говорить о кино и литературе, стали весело обсуждать

шлюх, какая по какой цене и где

после этого, обсудив всех имеющихся за столиками в

полумраке девиц, мы вышли и распрощались

я отправился вниз по тверской с тем, чтобы продышаться

свежим воздухом и сесть в метро, но тут в ладонь ко

мне впрыгнула бутылка коньяку

и – понеслось!

галерея

сел я на лавочку с рюмкой дешевого но все ж оригинального

коньяка и стал дожидаться, коротая время с натальей, пока

не закончится музыка венгров с армянами, стучащая во все

стены

ходили люди и мы вежливо здоровались с нимим

это было как в кино, или – авернее – кино было в нас, и

казалось, что мы вот-вот с ней выскочим за этот экран и

поенсемся ко мне, как тогда, пить напитки, курить

смотреть вверх, нести чушь и целовать друг друга в самые

потаенные места

как тогда

ожидание

она пройдет, и этот просвет между ногами…

да

прошла

и просвет был

и запах розы на закате

вечное приобщение к мокрому и святому

зачем все эти книги стоят здесь?

как зачем? погрузиться

а она?

а она всего лишь дает

их

их

тайных их

загадочных их

умирающих и возрождающихся их

а вот вспомнишь ты своим тусклым стошестнадцатилетним

оком это их на берегу лазурной франции, их у океана

где-нибудь там – в вышине, их не в одиночестве, здоровым

предгрозовым воздухом пикассо с матиссом заря-

женным?

да

вспомнишь их

и её

что-то

какая-то розовая гадость

лучше быть в холоде у неона

чем с ней в постели утром

трое (опять)

а могло быть и четверо

кофе

хулей

борхес об улиссе джойса

ослеп, чтоб лучше слышать

это

когда буквы становятся словами

когда некто становится кем-то

когда все уходит, а это

пигмалион

данте сам горит в том аду

который он сам для себя создал

каждый сам горит в том аду

который он сам для себя создал

как лейбниц

p.s.

эта девушка из ада

она точно из ада

она

каждый находит себя в лабиринте

он забинтован – не мумии ль соль

утром – таблетка иль две аспирина

вечером – опера грина про сольвейг

или грина книга?

«энигма»

какие жуткие женщины нынче в кафе

груди торчат как аутодафе

и все в галифе

как пьеса булеза

который напрасно проливал слюни

по шенбергу

и рядом не валялись

его вяленые вяльцы

однако ж дирижер

(у музыкантов свой жор)

странный у них мир – тоскливый, нудный

хотя, говорят, гершвин 10 000 имел

лучше иметь одну и не быть гершвиным

такое паскудство – белый, а негр

кофейня превратилась в вокзал

по щеке памятника пробежала слеза

поезд, как чайник, свиснул и убежал

жаль

мы всегда возвращаемся

всегда

наши души висят

на проводах

и когда прялки прядут

нам капут

даже пряные лавчонки гоа

не обернут нас к богу

такие мы глупые

в ступах

не все ль равно

но

все ли

бо

ли бо

ду фу

басе

пасём

строфу

дрофы

ого!

дьявол любит слабых

где ты, Бог?

а я?

и здесь они

девушка с очень красивым лицом и очень старыми

цепкими кистями рук

и в ботфортах

фраза-музыка

как минимум оставить свидетельства эпохи

(эпохи!) в унисофском осмыслении

два, нет, три обстоятельства минувших дней

произвели на мою жизнь неизгладимое впечатление, впрочем

как и любые другие

начнем с третьего

ел, как гоголь, макароны, вернее, спагетти, и подумал

что могу кончить тем же, что и он – сойти с ума

и не проснуться (лавкрафт), если буду писать о

мертвых душах, ведьмах и носах

гуляющих по

подиуму во время показа мод

что делать, чтобы не свихнуться, но писать?

не писать, точнее, писать, не думая

открыл тебе секрет, читатель; но ты же не писатель?

страшилки для того и нужны, чтобы не залезть в

нужник (духи – отходы)

второе

интересовался лабиринтом, для чего просмотрел уйму

книг, включая борхеса и теннисона (ибо улисс и

есть лабиринт); что выяснил – все, кто писал об

этом – ослепли (бля); как бы этого избежать?

странно, что об этом говорит и булез (бетховен?),

цитируя маларме; сквозь их, обоих, пиздобольство, можно

высмотреть одну закономерность – он алгеброй гармонию поверил

и шенберг вовсе не мертв, а, скорее – булез, как сальери и

показал мне он, каким путем нельзя идти

всю мою первую треть жизни мои биологические родители

учили меня жить в тех условиях, где они сами выросли

но всё энергитически сдвинулось, и мне теперь приходится

прикладывать массу усилий, чтобы вписаться в новые отношения

опережая их на двести (минимум) лет

да, да, еще одна тайна – не говори прямо, но нет, как

нострадамус, покрывая смысл наслоениями

других руд, иначе будешь, как некто, кормящий

печенью своей вовсе не тех, кого нужно; кормящий —

не кормчий; гомер, не данте; не светлый призрак

бытия, но темный отзвук мракобесья (в плане

того, что не нужно бы совать свой нос туда, где

предположено быть другим, то есть выводить адскую нечисть

на улицы петербурга, где им хоть и место, но

сокрытое) – не время

еще одно замечание – приятель мой, мой второй

вергилий, путеводительмой по злачным местам

моей души (ибо она в той части коррелирует со всеми

сумеречными полутонами тех же), в разговоре с

двумя эзотеристками и одним непонятно кем, чья

жизнь – чай и секс, упомянул слово «кентавр», не

помню, правда, в каком контексте; суть в том, что

фильм о нем, вывереннее, правда, сказать, о поэзии, я

задумал назвать «кентавр»: даже не о поэзии, а

о соединении поэзии с музыкой, что он отчасти и

делает; к тому же – учит; но учит – чему?

аристотель – низкая поэзия, высокая поэзия

собственно, поэзия и музыка – одно и то же; не случайно

у чмуских так популярен хуюшкин, совершенно бессмыс-

ленный поэт, но звучащий так и там, что отголоски до

сих пор слышно (забавно, что чмуские уморили его

так же, как и много других своих поэтов, чтобы потом

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.