Не живут. Роман из рассказов и повестей

Не живут

Роман из рассказов и повестей

Вероника Критская

Ребенок – это персональная фабрика тщеславия каждого взрослого дурака.

© Вероника Критская, 2017

ISBN 978-5-4474-5771-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается всем.

В особенности, посвящается тем, кто после прочтения захочет корить меня, винить в извращенном взгляде на семью, уличать в неблагодарности родителям, разыскивать информацию о моих родных и биографии в целом.

Пожалуйста, не пишите им. Не пишите никому из тех, кто со мной связан. Они отдельные люди.

Если Вы хотите что-то мне сказать, скажите мне. Это логично.

Вступление

Привет. Я Олеся. Из статистических данных, пожалуй, обо мне стоит знать следующее: мне 36 лет, у меня два высших образования – педагогическое и медицинское, один муж, двое детей. Я живу и работаю логопедом в пригороде Красноярска. Думаю, достаточно.

Тему мне предстоит раскрывать сложную, поэтому, благодаря своим анкетным данным, я могу рассчитывать на то, что меня воспримут серьезно. Ведь мои анкетные данные средненькие, я так близка и понятна должна быть людям. И я, как говорится, «не девочка»: мой возраст позволяет мне рассуждать на «взрослые» темы и гарантирует, что я не буду заплевана фразами «да ты жизни не нюхала», «да чо ты понимаешь?», «ты хоть рожала?»

Я начала писать эту книгу в день 17-летия со дня смерти моего отца. Он умер в 1998 году от рака желудка с метастазами в печень, когда ему был 51 год. Рак ему диагностировали в 1997, когда привезли на скорой с уже неоперабельной стадией. Как врач, я могу сказать, что развитие болезни сопровождают боли, кровотечения. Пациент просто не может не быть в курсе, что с его телом что-то не так. Иначе это несколько лет самоотверженного терпения и самообмана. Однако, это был именно случай моего родителя: к доктору он ни разу не обратился.

Знаете, его болезнь стала новостью для меня. И, признаюсь, неприятной новостью. Прошли годы, прежде чем я нашла в себе силы признать это. Мне, 18-летней студентке, какой-то мужик (видимо, санитар) позвонил на работу и как-то помято сказал:

– Приезжай срочно прощаться с отцом. У него онкология.

И повесил трубку. Он не объяснил мне ничего, просто сказал, что сказал. К слову, он почему-то был напуган, а, может, ему просто не нравится сообщать такие новости или не привыкнет никак. Не важно.

Так я узнала, что отец, оказывается, чем-то болен. Я зверски разозлилась, что у меня не было этой информации раньше. Еще я очень испугалась.

Я догадалась, что он в больнице. Я догадалась, в какой он больнице – в моем родном городе, расположенном за 100 км от Красноярска, только одна больница. Я почувствовала, что наша с ним встреча, когда я приезжала к родителям пару месяцев назад, могла быть последней, и больше мы можем не увидеться. Я заторопилась ощутить любовь.

Но, вот незадача, ощущала совершенно не это. Стоя в коридоре бизнес-центра, где я подрабатывала секретарем, я думала о том, что мне как-то нужно отпроситься с работы (в отчетный период, к тому же не на один день!). Я надкусила опасение, что потеряю в зарплате и последствия этого. Я скривилась от неудовольствия, что буду переживать неприятные раздирающие эмоции. Я взбесилась, поняв, что придется временно расстаться с любимым человеком.

Это было слишком честно и обильно для меня в тот момент. И я безутешно рыдала от стыда, что, наверное, я плохая дочь. Мне казалось невыносимым быть неподготовленной к такому важному моменту. Навалились осознание и страх, что я еду на встречу с совершенно чужим человеком, который почему-то мой отец.

К слову, приехав в больницу и прорыдавшись там еще много-много раз, я оглянулась по сторонам и увидела много знакомых лиц. Нет, я не увидела друзей детства и родственников, я увидела много лиц, которые мне кого-то напоминали, но я никак не могла понять – кого. Поняла я только тогда, когда зашла в больничный туалет умыться. Из зеркала на меня смотрели они: испуганные, злые, недоумевающие, что происходит и когда закончится.

Нас там таких, как я, было много.

***

Вот говорят, что родители всегда святы. Куда при этом улетучивается информация, что родители – это просто люди, не понятно. Люди, принявшие на себя ответственность рожать и воспитывать других людей, не должны быть святыми, они должны быть хорошими специалистами в своем деле.

Как родитель двух подростков, утверждаю, что я точно такой же человек, как и те, другие, что их окружают. Критерием-мерилом общения со мной дети избирают личный интерес и доверие. Кормить, одевать и обучать детей – это моя ответственность и обязанность, к общению и доверию это не имеет никакого отношения. Ребенок не обязан Вас любить и благодарить за то, что Вы проявляете к нему базовые инстинкты. Тем более, он не виноват в том, если сожительство с ним Вас утомляет. Извините, Вы сами этого хотели. Как только он почувствует фальшь, он ответит Вам тем же. Не удивляйтесь. Вы будете как бы о нем заботиться, а он Вас как бы любить и как бы уважать.

Да, это правда. Чаще всего назвать родителей близкими людьми язык не поворачивается. Не нужно стыдливо отводить глаза.

***

1998 год был давно. Я около пятнадцати лет потратила, пытаясь понять, почему так случилось. Гуляла, записывая в блокнот, как родители общаются с детьми. Стояла на улице и записывала. Ехала в метро и записывала. Приходила в гости и записывала. За собой тоже записывала. Везде.

И у меня все получилось. Я поняла. И написала об этом книгу. В ней несколько рассказов, повестей, очерков – портреты реальных ситуаций и судеб. Они все о том, как именно не нужно делать – не нужно врать своему ребенку.

Не делайте ТАК. Станьте для вашего ребенка важнее годового отчета. Вы можете.

День рождения

Двадцать седьмого августа Вере должно было исполниться семь лет. Сейчас ей все еще было шесть. Это было совершенно очевидно, потому что в календаре, висевшем на кухонной двери, папа сегодня отметил двадцать пятое августа. Календарю можно было верить.

Сегодня эта дата означала, что до дня рождения оставалось всего два дня.

– Два дня, – сказала Вера вслух. И очень расстроилась.

***

Утром каждого дня, который Вера могла вспомнить, происходил священный ритуал: папа брал ее на руки, подходил к календарю и передвигал красный ползунок на следующее число. От этого делалось торжественно и немного страшно – папа разрешал новому дню начаться. Кроме него это занятие никому не поручалось, хотя честнее будет сказать – никем не замечалось. Нужная дата, обведенная красным квадратиком, воспринималась всеми как должное.

Календарь всегда выбирала мама. Покупала она его еще осенью, задолго до Нового года. Каждый раз она приносила его с улыбкой победителя и гордо выкладывала на кухонный стол.

– Вот! – говорила она, торопливо срывая прозрачную пленку. – Нашла! Не все красивенькие еще порасхватали.

После чего делала пару бутербродов и садилась любоваться картинками. Вера отчетливо запомнила календари с «щеночками» и «поросятками» (мама говорила, что у каждого года есть свой животный покровитель). Сейчас шел год крысы, но кухонную дверь украшали «котятки».

– Мыши и крысы – это так мерзко, – скривилась она прошлой осенью. – А котятки такие хорошенькие, пусть они будут.

– Пусть, – согласились все.

Отец молча кивнул. Вера тоже согласилась. Ей нравились звери, но куда больше ее увлекало путешествие ползунка по просторам чисел – ежедневное и бесспорное.

Через несколько дней после этого папа не пришел ночевать. Утро наступило, но день не мог начаться – никто не пододвинул ползунок на календаре вперед, никто не взял ее на руки. Мама, бабушки и тетя Ироида сидели, уткнувшись в свои утренне-вчерашние чашки с невероятно неотдохнувшими лицами и молчали.

В этот день Веру никто не отвел в садик, мама не пошла на работу. Почти все говорило о том, что сегодня суббота (хотя должен был быть четверг, но он не мог быть, потому что среда еще не закончилась): из кухни сладко пахло выпечкой, все, кроме папы, были дома. Все говорило, кроме настроения. Чем бы мама ни пыталась заняться, бабушки и тетя ходили за ней по пятам, качали головой, брали ее за руку и шепотом спрашивали:

– Ну и что ты будешь теперь делать?

К обеду мама закрылась в спальне и не выходила оттуда. Вере запретили ее тревожить.

А на следующее утро папа снова был, будто никуда и не пропадал. Когда Вера опасливо вошла в кухню, она увидела отца, конструирующего свой фирменный бутерброд из печенья, сливочного масла и джема. На его шее в нескольких местах был налеплен пластырь. Отец улыбнулся, вытер руки и подвел ее к календарю.

– Веруньчик, – сказал он весьма серьезно, – Сегодня уже пятница. Вчерашний день куда-то потерялся, – он поднял ее, посадил на плечо и сдвинул ползунок сразу на два деления.

Вера посмотрела на отца сверху вниз и дотронулась до пластырей.

– Папулечка, а что это?

– Боролся за истину и счастье, – ответил он, не поднимая головы, – Получил ранения.

Папа был веселый и вкусно пах. Она ему поверила.

***

Празднование своего дня рождения Вера разделяла на три логических части: «подготовка», «сам день» и «следующий день». Последний был самым приятным – он был обычным и удобным, как майка и шорты в сравнении с колючим розовым платьем, в котором ей велели ходить весь предыдущий день. И, конечно, в «следующем дне» можно было рассматривать подарки, на которые вчера не нашлось ни времени, ни сил. К тому же бабушки постоянно напоминали, что разворачивать подарки при гостях «зазнайство» и «дурной тон». Было в этом одно неудобство: Вера зачастую просто не понимала, от кого какой подарок. Спросить у взрослых было стеснительно и страшно, и Вера пыталась догадаться. К счастью, никто и никогда не интересовался, понравился ли ей подарок, поэтому угадывание постепенно стало для нее безопасной игрой, за которую нет ответственности.

Два года назад, перед пятым днем рождения Веры, родители объяснили ей, что она уже достаточно взрослая, чтобы приглашать на праздник гостей сама. То есть, всех, кто обычно приходил на ее день рождения – теть, дядь и их больших детей отныне Вера будет приглашать сама. Это и было самым плохим, потому что непонятным: насколько она понимала, это ее собственный день, как кукла или ложка с выгравированным лукошком ягод, и делиться этим днем можно только с теми, с кем не жалко. А эти люди, о которых в другие дни года при ней не вспоминали, доверия не вызывали. Больших же детей мама и папа называли «подростки» и часто спорили между собой, нужно ли их звать. Веру это очень смущало: зачем приглашать в гости тех, из-за кого ссоришься и ругаешься? Снова не понятно…

А имена? Голова шла кругом, когда она пыталась запомнить за пару дней всех, кто должен прийти. Чтобы помочь Вере пригласить всех тех, кого она не могла запомнить, родители составляли список и пригласительное письмо, которое Вера выучивала наизусть, рассказывая его в течении нескольких дней маме (для контроля качества): «Любимая и дорогая тетя/дядя/деда/баба … (тут взрослые обещали подсказывать, потому что Вера еще не умела прочитать с листа имя гостя) приглашаю Вас на свой день рождения 27 августа в 14:00. Мне исполнится пять (шесть, семь и т.д.) лет. И я хочу, чтобы Вы пришли, будет много вкусного и интересного».

Накануне дня рождения вся семья торжественно садилась вокруг телефона. Вере давали трубку, папа набирал номера, мама вычеркивала имена тех, кому звонок уже совершен, бабушка просто радовалась и умилялась. Приглашать было сложно: список был длинным, не всегда удавалось правильно выговорить имя гостя или предложения путались местами. Вера искренне расстраивалась и рыдала, и тогда у нее выхватывали трубку и весело сообщали голосу на том конце:

– Да, конечно, волнуется. Ну ты понял? Завтра в два дня приходи, коньяк возьми или что ты там будешь.

Когда в «ее день» дом наполнялся людьми, было очень сосредоточенно. Важно было выполнять ритуал встречи гостя: каждый дядя или тетя, входя, гладил ее по голове, брал на руки и восклицал:

– Какая уже огромная и тяжелая! Слазь скорее, у меня для тебя что-то есть.

После Веру в помятом платье ставили на пол и отдавали странной формы помятый кулек с ленточкой (чаще всего с золотой). Иногда вместо кулька был красивый пакет, и Вера думала, что обязательно рассмотрит его, когда все уйдут или завтра, когда наступит «день после». Согласно ритуалу, те же манипуляции производили с котом Музькой (погладить по голове и взять на руки), которому не нужно было улыбаться и ждать пакета, и он порой просто удирал в кладовку. Вера ему завидовала.

Приняв всех гостей, важно было сесть за стол (хотя Вера предпочла бы поиграть в «отгадай имя гостя», где все по кругу повторяют имена друг друга, чтобы запомнить). От смущения у нее болел живот, огромные порции пирога и салата, оставались нетронутыми. Гости поднимали бокалы с пахучими напитками, над чем-то смеялись и неодобрительно качали головами, замечая ее смущение и плохой аппетит.

К середине праздника про нее забывали или отправляли пообщаться с другими детьми. Детям было от 14 до 16 лет. Они тоже были смущены, голодны и злы. Разрешение уйти в другую комнату, забрав с собой немного угощений, встречалось с радостью. Вера предлагала им свои сказки и игрушки, а они ей – помогали развязать бант в спутавшихся волосах. Сидеть на полу, есть бутерброды и слушать мифы народов мира, которые вслух читал брат Алексей, было приятно. Веселиться по-настоящему, то есть строить форт из зонтов, одеял и подушек, они отказывались, объясняя, что уже почти взрослые. Веру кивала, она понимала.

Когда праздник заканчивался, гости уходили. Каждый снова гладил Веру по голове, но уже не поднимал на руки, что очень радовало, потому что от каждого из них разило смесью пота и тех самых пахучих напитков. Гости приборматывали:

– И ты тоже приходи в гости.

Она не знала, где живут эти люди и просто молчала. Тогда они пожимали плечами и один за другим таяли. «Сам день» шел к концу, оставалось еще немного потерпеть: помочь маме отнести тарелки на кухню и уйти в свою комнату.

Вера носила в себе тайное желание: незаметно уйти из дома на два дня, а именно на «день приглашений» и «сам день». Два года она внимательно наблюдала за тем, как как взрослые готовятся и отмечают этот праздник. Результаты ее обрадовали: ее присутствие замечали только в первой части «самого дня» (когда ей отдавали кулечки). В том, что родители смогут пригласить гостей по телефону (ведь делали же они это до того, как научили ее держать трубку!), принять за нее подарки и весело провести время, Вера не сомневалась. Огорчало лишь то, что, вероятно, коту Музьке достанется в два раза больше радости приходящих гостей, но кроме кладовки, у него еще были когти и он мог шипеть.

***

Но до дня рождения оставалось всего два дня.

– Как же так?.. Не успею ничего придумать, чтобы незаметно, – грустно подытожила Вера.

Загадка

– Мааам… – шепотом протянула Даша, следя глазами за суетящейся фигуркой. – А сейчас ты готова узнать, что нам учительница рассказывала? Ты сказала, что, наверное, через полчаса будешь знать. И через минуту будет полчаса.

***

Мама сидела за столом и перебирала содержимое ящика с шитьем. Она по очереди брала в руки ножницы, распарыватель швов, коробочку с булавками, сменные шпульки и «лапки» для швейной машины, кусочек ткани, изборожденный самыми разными строчками (на нем пробовались все новые нитки). Выбрав предмет, она подносила его близко-близко к глазам и смотрела.

Даша не понимала, почему мама хмурится и теребит вздрагивающими пальцами свои находки, и лишь наблюдала за ней. Примерно так же, как мама наблюдала за наперстком.

Укладывая предмет на дно ящика, мама раздвигала для него место, словно хотела, чтобы у каждой вещи была своя «кислородная маска». На дне кислорода было мало – только для одной вещи, остальные толкали друг друга и сбивались в неаккуратные кучи по углам ящика. Тогда она выбирала другой предмет, тот, которому было теснее всего, и извлекала из ящика. Пока расстояние между очередной шпулькой и ее глазами сокращалось, она не хмурилась, напротив, что-то вроде радостного блеска начинало в них светиться, когда навстречу ей плыла эта штука. Так ощущается скомканная радость, когда видишь давнего друга на улице, с которым виделись черт знает когда. И весело, и сердечно, и сказать нечего.

***

Вопрос дочери был очень неожиданным. Он разрывал поток ее бессвязных мыслей и взывал к разуму.

– Что? – раздраженно подняла голову мама и уставилась на дочь. – А, про школу, да – вспомнила. Дашкин, еще не могу, – выдохнула она и указала жестом на ящик. – Я тут занята. Хотя, погоди, – всмотрелась она в часы, висевшие прямо над головой Даши. – Если не много, то давай рассказывай. И тебе уже скоро спать пора.

Дарья села по-турецки и, заметно приободрившись, выпалила:

– Загадки!

– Что «загадки»? – сердито спросила мама. На несколько секунд она сжала в кулаке катушку сочно-оранжевых ниток и тут же бросила их на дно ящика, словно не в силах была держать их в руке.

– Загадки проходили, – пояснила Даша. – Учительница рассказывала, что в загадках сохранена мудрость предыдущих поколений. Загадка – это такой вопрос, на который уже есть ответ и нужно догадаться, рассуждая. Но если ты не можешь догадаться, тебе скажут ответ и объяснят, почему так. Лидия Ивановна сказала, что это развивает интеллект! Сразу и логическое и творч…

– Хорошо, – перебила мама, – интересная тема.

– Мама, – торопливо и взволнованно заговорила Даша. – Ну, послушай же! Я помню, что, когда была совсем маленькая, была такая книжка, которую мы вместе читали. Там разукрашивать надо было и разные задания. И загадки тоже были. Я помню точно! Про елку – «зимой и летом одним цветом», про радугу – «в небе коромысло цветастое повисло», про мак мне нравилась очень – «голова на ножке, в голове горошки», ее никто во дворе не отгадал. И мы ходили еще в ботанический сад на него смотреть.

Мама подперла одной рукой лицо и устало смотрела на дочь. Как-то сочувственно смотрела.

– Мама! А почему ты мне больше не стала загадывать загадки? Разукрашивать я сама могу, но загадку загадывает взрослый. Лидия Ивановна рассказала, что так происходит обучение в игровой форме.

Та вздохнула, отвернула голову к окну и замерла так на неопределенное время.

– Мам!

Она снова повернулась и ее взгляд пропутешествовал к Даше через всю комнату. Через стол, на котором стоял ящик, через зеленый ковролин, через люстру с сотней острых хрустальных висюлек, через платяной шкаф, в котором покоился беспорядок десятков недошитых вещей (где-то там хранилось распоротое свадебное платье, из которого она хотела сшить Дашке костюм снежинки, да забросила эту идею), отрезов материи, молний, крючков, кнопок, спутанных ниток, тупых ножниц.

Даша сидела на обитом темно-коричневым плюшем кресле где-то очень далеко от нее. Мама очень внимательно смотрела на дочь, внимательнее, чем на все, что доставала из коробки. Ей хотелось взять ее руками и приблизить к глазам, как она поступала со всем, что находила в своем ящике.

Даша смотрела и ждала ответа. Мама тоже смотрела, молчала и ощущала, как внутри растут беспомощная обида, несправедливость, злость.

– Дочка, загадки ведь для маленьких, а ты у меня уже большая. Но если вы проходите в первом классе загадки, значит по программе так нужно. Ты ведь хочешь, чтобы я тебе придумала загадку, да? Поэтому рассказываешь?

– Хочу! – восхищенно захлопала Даша. – Я всем в классе расскажу, что моя мама сама придумала, а не прочитала где-то.

– М… – отозвалась мама. – Даша, а давай сложную загадку я придумаю? Загадка – это ведь вопрос? Вопрос. Вот отгадай загадку:

– Что будет, если меня не будет?

Даша поглубже забралась в кресло и почти разочарованно помотала головой:

– Нет, мам. Это получается загадка, но не для меня, и она не сложная. Я ее уже сама придумывала много раз и ответ знаю. Сказать? Или ты сама знаешь?

– Давай твой вариант.

– Ты, когда дома иногда есть, тебя будто нет. Это как будто ты с работы и не пришла. Ты ничего не делаешь так, чтобы понятно – зачем. И еще мы не разговариваем. Вот я могу позвонить подруге Ксении. Она берет трубку и всегда говорит «приветствую, Дарья», а потом рассказывает что-нибудь. Она есть. Поэтому отгадка – «если тебя не будет, то будет, как сейчас».

Мама сунула руку в ящик и на ощупь вытащила из него кусочек ткани. Бережно проведя пальцем по одной из красивых строчек, она внезапно улыбнулась:

– Действительно, не очень сложная.

Она встала из-за стола, прошлась по зелени и села на подлокотник кресла. Наклонившись над ухом дочери, она тихо шепнула:

– Надо другую придумать.

– Да, – серьезно ответила Даша, – чтобы в школе все поднатужились и чему-то научились, когда отгадают. Но эту загадку я тоже запишу и прочитаю, может быть она кому-то сложная будет.

Нужно серьезно поговорить

Глава 1

Перед тем, как сесть за стол, родители всегда подбрасывали монетку. Если выпадал орел, включали спортивный канал или новости и считалось, что победил папа, а если решка – кулинарный или «модный» канал, соответственно, побеждала мама. В тишине не садились.

За столом, занимавшим почти всю кухню, Вова сидел спиной к телевизору, так, что край табуретки почти касался этажерки, на которой тот стоял. В особо увлекательные моменты передач, он часто слышал:

– Сынок, наклонись на минутку чуть влево, а теперь вправо, еще чуть-чуть! Вовкин, ты прямо огромный стал, совсем жених. Вот ведь еще в прошлом году из-за твоей головы все было видно, здорово отмахал… А ведь всего восемь.

– Давайте пересяду? – с энтузиазмом предлагал Вова, – стол ведь большой. Может, я спиной к окну сяду? Можно придумать по-всякому.

– Ну вот еще, – возмущалась мама. – Остатки света загородятся. К тому же, у каждого в семье есть свое место. Ты разве забыл, как сам выбрал это место, когда только стол купили?

– Я и не помнил, – скисал Вовка. – Ты говорила, что мне тогда было года два. Это сразу после переезда в эту квартиру было. И этажерка с телевизором тогда там не стояла… Вообще телевизора не было. В общем, я уже передумал. Хочу другое место.

– Не положено! – вскидывал отец брови. – Выбранной в молодости линии нужно держаться.

– Угу… – отвечал Вовка, в очередной раз наклоняясь, потому что «красивый гооол» или «такая шляяяпка».

Каждый раз, когда нужно было выйти из-за стола, он задерживал дыхание и начинал вместе с табуреткой тихонько пятиться назад, пока этажеркин железный завиток не упирался в спину. Это значило, что можно выдохнуть и бочком слезть. Родители, казалось, тоже задерживали дыхание и молча следили за его стараниями. И вот обязательно кто-то да говорил:

– Вовка! Технику не расшиби!

И обязательно с этой странной устало-раздраженной интонацией: будто разбить телевизор было Вовкиной заветной мечтой и ему постоянно нужно напоминать о том, что этого делать не следует. Обидно.

***

Сегодня было воскресенье. Обед проходил на удивление тихо: ни телевизора, ни разговоров, ни тем более разговоров под говорение телевизора. Окружающая действительность без «ящика», как называл его отец, казалась оглушающей: хрустел салат, вилки стукались о тарелки, крышечки бутылок с горчицей и кетчупом пугающе громко захлопывались – абсолютно все звуки были дискомфортны и ненатуральны. Вове было неспокойно. Поерзав некоторое время, он шепотом спросил:

– Мам, пап, у вас уши болят сегодня? Или что-то еще болит?

Родители уныло ворошили еду и обменивались испытывающими взглядами.

– Просто так хочется, – процедил сквозь зубы отец.

– Что-то случилось? – потупился Вовка.

– Не знаю еще, – постучала по столу рукояткой вилки мама. – Не знаю. – Ее губы почему-то расплылись в широкой улыбке. Она перевернула вилку и снова постучала по столу, на этот раз – зубчиками. По скатерти расползлось жирное красное пятно от мясного соуса.

Вовке ничего больше не приходило в голову и он, покончив со своей порцией и буркнув «спасибо», сосредоточился, закрыл глаза и начал выполнять свой табуреточный маневр.

Бессвязно посмотрев на сына, мама перевела глаза на отца и совершенно будничным тоном изрекла:

– Нам нужно серьезно поговорить.

Завиток легко коснулся позвоночника, этажерка чуть завибрировала, Вова остановился. Он открыл глаза, насупился и ответил:

– Давайте. А о чем?

Родители, не моргая, уставились на него. Вова молчал в ожидании.

– Так… о чем серьезно поговорить? – не выдержал он. – Я могу серьезно. Особенно когда стихи рассказываю у доски, я серьезно очень.