Непредвиденные обстоятельства

Черт, еще же бортпроводницу надо как-то вставить и подставить. А главное, – решить, кто же все-таки Совуна укокошил. Или они все трое? Как у Агаты Кристи в «Убийстве в восточном экспрессе»? Да, но тогда и дырки на шее должно быть три. Ксения почувствовала, что совсем уж завралась в своем неожиданно нагрянувшем творческом раже…

Глава четвертая

«Не стреляй!» – вдруг раздался хрипловатый голос где-то рядом. Ксения вздрогнула от неожиданности, но через секунду поняла, что это рингтон ее телефона взывает голосом Юрия Шевчука. Звонила, конечно, дочь Катерина, которая, как всегда, когда волновалась, кричала в трубку с интонациями пионервожатой на утренней линейке. Катя вывалила на Ксению целый ушат дурных новостей – над южной Финляндией ураган, многие дороги размыло и завалило упавшими деревьями, самолеты не летают, поезда не ходят, даже телефонной связи некоторое время не было и Вайфай не работал! Ну в общем «ребенки плачут, все кричит, никто никого не понимает, просто оррёр, оррёр, оррёр! – резюмировала мысленно Ксения, вспомнив гоголевскую «просто приятную даму»4. «Мама, а вы-то с Василием как, вы в порядке? – наконец догадалась спросить дорогая дочь. Ксения заверила, что все хорошо, сидят в Турку, ждут у моря погоды, обещают их кормить и отвезти в Хельсинки на автобусе, как только будет возможно. «Ну мы вас дождемся тут, мы с Игорем номер в гостинице сняли, до Тампере сейчас тоже ехать на автомобиле не советуют. Будем на связи, целуй там Васеныша!» – закончила разговор Катя.

«Будем на связи, если связь будет, – подумала Ксения, убирая телефон.

Вынырнув, благодаря звонку дочери из мракобесного тумана сочинительства, она заметила, что стул рядом пуст. Пошарив взглядом по залу, увидела, что внук стоит у буфета и что-то покупает. Совуна у стойки уже нет, а профессор продолжает уныло сидеть на «насесте». Васька вернулся к ней с бутылочкой кока-колы в одной руке и с какой-то небольшой бумажкой в другой.

–– Баб, смотри, этот очкастый, на которого ты все пялилась, уронил визитку.

Ксения, нацепив очки, успела прочитать «Юрасов Юрий Юрьевич», и в это время неожиданно погас свет и зал погрузился в полную темноту.

На пару секунд в помещении повисла тишина, а потом в темноте как будто зашевелилось огромное многорукое и многоногое существо – оно ерзало, сопела, бурчало, вскрикивало тревожно. Но уже через пару минут этот триллерный эффект исчез: темноту начали прорезать лучи телефонных фонариков, а бодрый голос по громкой связи сообщил на финском и английском, что свет погас в связи с небольшой аварией, вызванной непогодой, и в скором времени неполадки будут устранены. Это Ксении перетолмачил сидевший рядом Васька, впрочем, суть сообщения она и без переводчика уловила.

Она тоже включила фонарик в мобильнике и направила луч света на визитку ‘Yuri Yurasov, Executive Director of Astra+ Company’ и ниже по-русски «Юрасов Юрий Юрьевич», исполнительный директор компании «Астра+» Значит, никакой не Совун, а Юрасов Юрий Юрьевич! Стоп! Неужели? Ну вряд ли найдется много людей точно с таким же именем, отчеством и фамилией. Да и недаром лицо Совуна временами казалось ей странно знакомым. Если мысленно убрать эти совиные очки, и вместо залысин нахлобучить на голову шапку непослушных кучерявых волос – то… Господи, неужели тот, кого она нарекла Совуном, так долго мысленно гнобила и даже убила в своем недоделанном детективе, – это Юрасик, Юрок, Юрка – тот, из ее стройотрядовской юности?

Глава пятая. Ксения

Ксюша очень хотела поехать после первого курса в стройотряд. Когда девочкой из провинции поступала на филфак ЛГУ, она полна была глупых и наивных представлений о студенческой жизни – типа будет она веселой, насыщенной, «с книгою, с дружбою, с песнею». Но уже месяца через два, одев мамино крепдешиновое выходное платье (винтаж!) и намалевав на своем круглом, как репка, личике стрелы «ресниц» до средины щеки, она сидела, а чаще стояла, с чашечкой «кофэ» и сигаретой на филфаковской лестнице, погруженная в нескончаемый треп, преимущественно о том, о чем она и ее «сотрёпники» имели весьма приблизительное представление.

Все душевные силы вытягивал вполне книжный роман с Витенькой с английского отделения. Двухметровый красавец с румянцем во всю щеку пребывал в перманентном сплине, то есть «русской хандре», и каждый вечер насиловал Ксюшу жалобами на жизнь и планами наложить на себя руки. Это было ужасно тяжело и однообразно, тем более что к следующему этапу отношений – поцелуям и объятиям – все не переходили и не переходили, но, как только Ксения задумывалась, не сбежать ли на волю, Витенька, коснувшись ее руки, произносил что-нибудь вроде: «Милая моя, только ты и спасаешь меня от этого мрака, в котором я тону и тону». Редкие и потому вызывающие сладкую дрожь в позвоночнике нежные слова и лестное назначение на роль единственной спасительницы, удерживали ее рядом с байроническим Витенькой крепче собачьего поводка. Иногда Ксении казалось, что это все игра – «москвич (или в нашем случае питерец) в Гарольдовом плаще, слов модных полный лексикон – уж не пародия ли он?» Но временами она видела такую искреннюю неизбывную тоску во взгляде вполне себе благополучного мальчика из состоятельной семьи, что ее сердце разрывалось от жалости. Вероятно, у Виктора была настоящая депрессия, хотя в годы молодости Ксения такого слова и не знала.

Но вернувшись после зимних каникул из поездки домой, к родителям, она обнаружила, что Витенька нашел себе другую утешительницу – и много стройней и симпатичнее ее. Она проплакала на плече подружки полночи, но потом вздохнула с явным облегчением. Взглянув окрест и в зеркало, Ксения ужаснулась – и зачем она так тщательно себя ломала и перекраивала, зачем упивалась кофеем и укуривалась до того, что ноги становились ватными и сердце колотилось бешено?! Она так стремилась стать своей, стать настоящей «факовской девочкой»! А на самом-то деле ей хотелось по-прежнему прыгать козой, ходить в походы и хохотать над какой-нибудь чепухой с подружками. И зажить наконец настоящей, полноценной студенческой жизнью.

И вот теперь, к концу первого курса надежды на такую «настоящую, правильную жизнь» она возлагала на стройотряд. Там-то уж не до кофею и томных разговоров будет. Там будет как в песнях и фильмах –«пусть от работы руки отчаянно гудят! Настраивай, ребята, гитары птицам в лад», ну и все такое.

Но увы, разочарование не заставило долго себя ждать. Стройотряд был лайт-вариантный: поехали в эту ближнюю экспедицию под Выборг те же мальчики и девочки с филфака. На постройке свинарника, которой они якобы занимались, от них не было ни малейшего толку. Делегированный совхозом курировать их трудовые свершения Петр Петрович Михалевич появлялся время от времени, чтоб изобрести для них «фронт работ». Он долго чесал в затылке, а потом предлагал встать в цепочку и переместить гору кирпичей из одного угла гипотетического свинарника в другой («путем передачи кирпича из рук в руки» – пытался прораб разъяснять задание культурно, не прибавляя привычных малобуквенных слов и выражений). Вставали в цепочку, передавали из рук в руки, но не все.

Отряд буквально с первого дня разделился на «элиту» и «гегемон». Пока гегемон пыхтел над выполнением идиотского трудового задания, элита обеспечивала музыкальное сопровождение. «Комиссар» Миша брал в руки гитару и заводил: «Раз пошли на дело я и Михалевич, Михалевич выпить захотел. Отчего ж не выпить бедному прорабу, если у него нет срочных дел». Но чаще пели по-английски, а перед этим дежурный отрядный остряк Богдановский провозглашал: «Важное объявление. Сейчас прозвучат песни загнивающего и разлагающегося Запада. Исполняются исключительно с целью изучения изощренных методов воздействия нашего классового врага на неокрепшие души». Пели они хорошо, особенно Таня Пегова, Пегги; у них с «комиссаром» получался прекрасный дуэт.

Ксения временами прямо заслушивалась, а стоявшая рядом с ней Надька Поволяева на глазах наливалась классовой ненавистью и шипела: «Так бы и дала сейчас кирпичом каждому по башке! Еще комиссаром называется, гаденыш». Ксения не на шутку опасалась, что в один прекрасный день, Надька возьмет, да и разыграет мизансцену «кирпич – оружие пролетариата».

Ксении томный пофигизм «элиты» не слишком нравился. Но она с завистью смотрела издалека, как они поют или танцуют под магнитофонных битлов и роуллингов. Каждый вечер элитники устраивали «бардаки», как они сами это называли. То хохотали до свинячьего визгу, будто щекотали друг друга часами, то, например, решали, что будут не говорить, а петь. До Ксении доносился ангельский голосок Пегги: «Сергеев, я скрывать не стану, я завтра в семь часов не встану!» Ксении иногда хотелось поучаствовать в этих бардаках, но ее в сливки общества не звали и принимать не собирались. Видно было, что приехали ребята уже спевшейся компанией, отдохнуть, потусить и заработать очки по комсомольской линии – важные для дальнейшей жизненной карьеры.

С «гегемонами» Ксюше тоже было скучно. В большой комнате, «палате номер шесть», – как острил Богдановский, их жило десять человек. Две девушки и вовсе не с филфака – Лена, очень стройная, но с неожиданной большой, высокой грудью, и светловолосая Сашенька, которая единственная из отряда была замужем, хотя выглядела совсем молодо. Ксения сунулась было с расспросами, как они попали в филфаковский стройотряд, но Лена весьма грубо отрезала: «Отвали!», а Сашенька только загадочно улыбнулась. Работали Лена и Сашенька неохотно, но с элитниками не водились и удалялись куда-то по вечерам тихо и таинственно. Остальные семь девочек были самыми обыкновенными – ни рыба, ни мясо, исключая разве что пламенную комсомолку Поволяеву, которая до филфака отработала три года маляром, очень своим рабочим прошлым гордилась и любила по вечерам рассказывать, как ударно трудилась их малярная бригада под ее энергичным руководством. Поволяева своими малярными историями и громогласными возмущениями устройством стройотрядовской жизни доставала не меньше, чем предательский звон стаканов на бардаках (несмотря на строжайший «сухой закон», о котором в первый день долго вещал командир Женя Мигунов).

Ксению мучила отчаянная тоска и неприкаянность, особенно вечерами, тем более что лето стояло роскошное: ночи были какие-то южные, бархатные, томные, звезды густо усеивали небосвод, а луна светила так отчаянно, что ночью можно было прогуливаться по лесной дороге.

В конце второй недели Ксения все-таки решилась и спросила Сашеньку, куда они вечерами ходят и нельзя ли и ей пойти с ними. Сашенька переглянулась с Леной и сказала: «А что, пойдем». «Я тоже с Вами, – увязалась за ними еще одна девочка из их комнаты. Отличительной чертой этой Сони была какая-то почти патологическая молчаливость. Кажется, за две недели она произнесла не больше десятка слов.

Оказалось, что Лена с Сашей проводят вечера на соседнем хуторе, где разместился стройотряд философского факультета. Никаких комиссаров и командиров там не водилось, это была скорее строительная бригада из пятнадцати крепких мужиков-старшекурсников, которые приехали заколотить деньгу. Руководил шарашкой аспирант Костя, весь почти до глаз заросший буйной черной бородой. Про сухой закон тут тоже не вспоминали.

Философы достали из рюкзака бутылки с вином и водкой и вошли в дом вместе с Леной и Сашей. Ксения рванулась было за ними, но бритый наголо парень с кривоватой улыбкой закрыл дверь прямо перед ее носом со словами: «Дети остаются на улице! Сидите там тихо, как мышки, или в куклы поиграйте!» Ксения опустилась на лавку перед домом и чуть не разревелась. Соня сидела рядом действительно тихо, как мышка, а может, и еще тише. Идти по незнакомой лесной дороге назад, в темноте они не решились. Значит, надо просто сидеть и тупо ждать, когда закончится этот «философский бардак», и взрослые тети поведут их домой.

Но тут на скамейку рядом с ними приземлился аспирант Костя и сказал: «Эх, какая благодатная ночь, девы мои! Будем потом вспоминать и жалеть, что провели ее так бездарно и бесплодно». Он повздыхал, почесал в своей беспробудной бороде и сказал: «Эх, девы, девы, вы еще своей власти не знаете. Женщина – она ведь, как тесто. Тебе кажется, что ты можешь слепить из нее, что хочешь: куда ее ни позовешь, хоть в кино, хоть в леса – пожалуйста, – идет. А потом вдруг оказывается, что это не ты из нее лепишь, а она из тебя. Ты хочешь ее с рук стряхнуть, ан нет, тесто-то прилипло! Приворожила уже. И вот ты за ней уже тащишься – то в кино, то в леса. Да!». Он посмотрел на Ксюшу и Соню, сидевших на лавке, как две курочки на насесте, и спросил сочувственно: «А вам там со своими скучно? Не пускают вас в свой аристократический круг? Да наплюйте, девы, они дерьмо народ. Командир ваш нарцисс, но блестящую карьеру сделает, к гадалке не ходи. До полковника точно дослужится». Костя еще хотел что-то добавить, но тут дверь открылась и из нее катапультировался на скамейку сильно поддатый философ Вася. Он сразу так и представился: «Здрасти, я Вася, субъективный идеалист». Субъективно идеалистичный Вася, еще даже не успев толком угнездиться на лавке, принялся излагать теорию про то, что весь мир мираж и пустота, а если эту пустоту, которая существует в атоме между ядром и электронами, отжать, как воду из постиранного белья, то весь мир можно превратить в булавочную головку и даже еще меньше, фактически в ничто. И, может, рядом с нами, параллельно с нашим миром существуют мириады других миров, обитатели которых представляют все совершенно иначе. «Вот тут например, – он сунул прямо в лицо Ксении свой грязноватый палец, – тут, может, мириады на кончике моего пальца, и миры эти ничуть не хуже нашего, вот!»

Костя зевнул и сказал: «Испортил песню, дурак! Иди, Василий, проспись, не дури детям головы». Субъективный Вася послушно ушел в дом, а Костя спросил, читали ли дети «Роковые яйца» Булгакова. Соня отрицательно покачала головой, и Ксения тоже, к стыду своему, должна была признаться, что не читала, да даже и не слышала. Костя стал пересказывать им историю профессора Персикова и Александра Рокка, потом спросил, читали ли они платоновскую «Реку Потудань»? Филологические девы снова отрицательно помотали головами, приготовившись послушать «содержание новой серии», но Костя махнул рукой и сказал, что Платонова пересказывать невозможно, Платонов гений, и то, что он сказал, иначе, другими словами изложить нельзя. «В словах-то все и дело, девы мои».

В это время дверь открылась, из нее вышли Лена и Сашенька, а за ними гурьбой пьяноватые философы. Трое из них пошли провожать «дам», а Костя, не попрощавшись, ушел в дом. Ксения всю дорогу думала о том, какие же бывают на свете умные и знающие люди, и какая же она, гордившаяся своей начитанностью, да, если честно сказать, и умом своим, на самом деле невежественная дура.

Но на следующий раз, когда Ксения попыталась увязаться за Сашенькой и Леной, последняя сказала без обиняков, что там у философов взрослые люди проводят время по-взрослому, и «дети до шестнадцати» в это кино не допускаются.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дорогие пассажиры, с вами говорит капитан (англ.)

2

Речь идет о сказке Андерсена «Снежная королева»

3

Любопытство сгубило кошку» (англ. пословица)

4

Ксения цитиркует «Мертвые души» Н. Гоголя