Крымские рассказы

Василий Решма

Крымские рассказы

Ночь

Случилось это в Крыму и случилось уже давно. Я был тогда молод и легкомыслен и, может быть, именно поэтому опустившаяся на землю ночь застала меня не под чьей-нибудь крышей, а что называется прямо в «чистом поле».

Весь день я шел по змеящейся через выжженные отроги гор дороге, и весь день сухо блестела перед моими глазами ее накалившаяся до мягкости асфальтовая лента. Крымское солнце жгло мою непокрытую голову, от подтаявшей дороги поднимался асфальтовый чад, и час шел за часом, а дорога все так же легко взбегала на катящиеся к морю холмы, скрывалась от меня за их испепеленно-серыми боками, и жидко блестели на ее поверхности глянцевитые лужицы. Было очень жарко. Но я в то время был так же неутомим, так же неунываем, как и палящее меня южное солнце. Я был легок, сух телом, и потел не больше, чем та самая дорога, по которой я шел в моих потрепанных кедах.

Иногда дорога сворачивала к морю, бежала ровно, спокойно, и к ее расслабленно вытянутой вдоль берега кромке с тихим шелестом ластились пенногривые волны. А потом она снова спешила нырнуть в сухую расщелину меж расступающихся перед ней холмов. Я не торопился вслед за нею. Я был моложе ее и беспечнее. Я спускался на сухо хрустящую гальку, снимал с себя все и с блаженством погружался в стеклянисто-упругий колышащийся аквамарин. Я любил это вечно изменчивое, вечно живое море. И мне казалось, что море тоже любит меня. Его соленая вода зализывала царапины и ушибы на моем теле, у его берегов я лечил свою юную тоску. И в тот день я долго купался, много нырял, а ныряя, открывал глаза и смотрел на свои вытянутые вперед ладони, на которых светился дымно-голубыми полосами растворяющийся в воде солнечный свет.

Потом я лежал на раскаленном пляже, подгребал под спину обжигающе-горячие камешки, и сохли на моей коже искристо-дрожащие соленые капли. Их выпивало ненасытное крымское солнце. Я любил это солнце. И оно тоже меня любило. Как ласковы, как нежащи казались мне тогда его полдневные, дышащие жаром лучи. Я их не боялся. Я, словно виноград, вбирал их, полнился ими, чтобы и зимой во мне играло, бродило его животворное тепло.

Что скрывать, я тогда болел югом, был влюблен в его краски, запахи, в его блистающее жаркое солнце. Я был тогда еще так молод. А в те дни я никуда не спешил, никто меня не ждал, я никому ничего не был обязан. Я был свободен, словно птица, и я «летел» туда, куда звало меня сердце. А оно жаждало солнца, моря и ничем не связанного одиночества. И я долго лежал на берегу моря, глядел на его легкие волны, глядел на выцветшую небесную синь, и мне ничего не хотелось, как только смотреть и чувствовать то, что было в те дни передо мной. Я был вполне счастлив.

А накупавшись, я надевал на сырое тело свою одежонку, закидывал за плечи рюкзак и шел дальше. Скоро море скрывалось, и передо мной опять качались все те же вечно дремлющие, обожженные солнцем холмы. Изредка проносилась мимо, шипела пристающими к асфальту колесами машина, и я поднимал руку в слабой надежде, что она меня подвезет. Но машины не останавливались. И я не унывал. Втайне я этому даже радовался. Мне хотелось весь путь пройти пешком. Я хотел почувствовать дорогу. Я хотел почувствовать Крым. И днем я обычно не думал о ночлеге, не знал, где буду спать. И в этом тоже было что-то не совсем обычное и меня устраивающее. Мне нравилась моя кочевая жизнь. И тот день, такой бесконечный, был сладостно похож на все остальные. А когда и он завершился, и уставшее солнце скрылось за уступами гор, я остановился. Я тоже устал.

На дышащую сухим теплом землю опускалась ночь, а я сидел у обочины так никуда и не приведшей меня в тот день дороги, слушал быстро сгущающиеся сумерки и чего-то ждал. Машин уже совсем не было. Только дорога, нечеткие очертания холмов да темнеющее небо. И я продолжал сидеть, чувствуя, как расслабляется в сладкой истоме уставшее за день тело.

Море было рядом. Я не слышал и не видел его. Но там, где обрывались над ним холмы, неугомонно кружились стрижи. Словно черные молнии, носились они в пустоте вечереющего неба, и до меня доносился их громкий пронзительный писк .Я любил этих птиц. Любил их стремительный и смелый полет. Любил слушать, как шипит, плавится воздух вокруг их длиннокрылых тел, когда они проносились совсем рядом со мной.

А ночь опускалась все ниже, и все сильнее звенела ее жаркая, сухо струящаяся «песня». То «пели» цикады. Я все сидел и уже не мог двинуться с места. А когда стало совсем темно, я сошел по дороге чуть вниз и сел на замеченную мною раньше копну сена. Она была совсем крошечная, и я несколько пораскидал ее. А скинув кеды и устроившись поудобнее, я закинул руки за голову и стал смотреть на небо, на первые еще робко проступающие звезды.

Скоро я заснул. И самым загадочным до сих пор для меня, постоянно зовущим мою память к той удивительной ночи было мое пробуждение. Я не встал, не приподнялся, даже не пошевельнулся. Я просто открыл глаза. Было тихо-тихо. Прямо надо мной склонилось посвежевшее ночное небо. Бархатно-черное, оно все было усеяно необыкновенно крупными и словно бы спустившимися ниже чем всегда звездами. И было их так много, что они почти касались друг друга.

Я смотрел и ничего не мог понять. В них, в этих звездах, было что-то необычное, невиданное мною раньше. Они сверкали не холодно, не отрешенно, как всегда, нет. Они переливались, горели живым, трепетным светом. И были все разные, радужно-разноцветные.

Было такое впечатление, что распустились неземные, хрустально-хрупкие, огненно-прозрачные цветы. Словно бы те звезды, что видел я почти каждую ночь, были просто плотно сомкнутые бутоны. Но вот они раскрылись и заполнили все небо тонко и остро лучившимися лепестками. И вся эта роящаяся россыпь огней словно бы катилась средь мягкой черноты ночного неба в кружащем мне голову хороводе. И словно неслось ко мне непонятное, околдовывающее меня пение. Да, я слышал, как они пели, эти живые, эти вдруг ожившие звезды. – Что это? Сферы? Музыка небесных сфер?

– Боже как хорошо!

Я хотел встать, чтобы окончательно проснуться. Но не мог не только приподняться, но даже пошевелить рукой. Что-то сковало меня, навело на меня сладостное оцепенение. Необыкновенное томление разлилось по моему телу, и я почувствовал, как начинаю снова погружаться в сладко пенящийся океан сна. И что-то толкало меня все глубже в его на один миг расступившиеся волны. Словно бы я увидел нечто запретное, что не дозволено видеть людям. Увидел случайно то, что непременно надо забыть. Мои глаза стали сами собой смыкаться. Я чувствовал, как верхнее веко начинает ползти, скатываться все ниже. – Еще, еще одно мгновение. Еще раз взглянуть на это божественно-прекрасное небо! – Я силился удержать эти ставшие вдруг непослушными веки. Я напрягал, оттягивал на лоб брови. Все было напрасно. Что-то сладко и неумолимо пело внутри меня: – Спать…спать… И такая неодолимая истома наполнила все мое тело, что я не выдержал и сдался.

Я снова заснул.

Грот Шаляпина

Сколько я ни пытался, но так и не полюбил, а вернее говоря, не осилил оперу. И само оперное действо, и голоса, на сцене звучащие, меня так и не увлекли, и не очаровали. И после многих потуг я должен был себе сознаться, что не люблю я оперные голоса, особенно мужские. (Порой мне думается, что при огранке оперного голоса из него выхолащиваются обертоны, несущие эмоциональную окраску, которые в любом пении волнуют нас в первую очередь, а остается только сочный и сладкий мармелад, с восторгом «вкушаемый» лишь знатоками и страстными любителями). Исключение для меня составляют басы, но и они, правда, лишь в романсах и народных песнях. Песни о любви в исполнении Федора Ивановича Шаляпина меня восхитили. Это были не просто песни о любви как таковой, это пел человек о своей всепроникающей трагической любви. Я никогда подобного исполнения не слышал. В Москве я как-то посетил Дом-музей Федора Ивановича на Садовом кольце, и вот гуляя по внутреннему садику, я вспомнил, что в моей жизни была ночь, осененная памятью об этом щедро одаренном Господом человеке.

В урочище Новый Свет в Крыму, там, где когда-то князь Лев Сергеевич Голицын основал первый отечественный завод шампанских вин, возносится почти из самого моря высокая куполообразная гора Коба-Кая, и в основании ее, прямо у кромки моря, природа создала грот, впечатляющий своими размерами и мрачноватой живописностью. В этом гроте, до постройки винных подвалов, Голицын хранил виноматериалы и принимал порой гостей, предоставляя им на дегустацию вина из своей коллекции. И предание гласит, что однажды в числе его гостей был сам Федор Иванович Шаляпин, и он по просьбе князя дал концерт, наполняя подсводное пространство раскатами своего удивительного голоса. Грот обладал прекрасной акустикой, и голос первого российского певца той эпохи приобрел необыкновенно волнующую тембровую окраску. Да и Федор Иванович в тот вечер был в ударе, и его пение произвело и на слушателей, и на самого князя впечатление незабываемое. После того концерта и закрепилось за гротом название – Шаляпинский. Не могу ручаться, так ли все было на самом деле, но когда в 69 году я впервые попал в Новый Свет, грот назывался именно так. Мы тогда из под Планерского махнули в Новый Свет на воскресение на попутках небольшой студенческой компанией. Не помню, на чем ехали наши девчонки, но нас с Бобом подобрал молоковоз, направляющийся в Судак. Новый Свет поразил нас тогда своей красотой. Мы добрались туда лишь под вечер, и провели ночь на мысу, разделяющем море на две бухты. Слева была бухта Синяя, а справа Голубая. Не помню, как и на чем мы спали, но помню, что одна из наших подружек до утра не сомкнула глаз. Так взволновала ее эта необычная красота. Так что я еще не крайний рубеж в романтическом восприятии мира, встречаются души более утонченные и впечатлительные.

Через несколько лет я пришел в Новый Свет пешком из Алушты. Правда, в то утро меня нечаянно подвезли. Я брел по пустынному шоссе вдоль моря, как вдруг около меня остановилась парадно сияющая «Волга». Из нее выглянул моложавый мужчина благообразной наружности и любезно предложил меня подвезти. Я подумал и сел в машину. Этот радушный незнакомец оказался секретарем одного из райкомов Крыма. Он со своим шофером ехал куда-то по служебным делам. Я, вероятно, был ему любопытен. Он живо начал меня расспрашивать, – куда это я и зачем иду? Как это ни покажется странным, но мой краткий рассказ о себе его восхитил и привел в мажорное настроение. Он даже как бы позавидовал мне: есть же люди, свободные как птицы! Я запомнил этот этюд, вероятно, потому, что от секретаря излучалась искренняя благожелательность, он был бескорыстно рад за меня и рад был мне помочь, посоучаствовать в моей влекомой романтическими грезами жизни. Там, где дорога, уткнувшись в крутые хребты Новосветского амфитеатра, делает крутой разворот и, огибая его, скрывается в лощинах гор, мы с ним расстались. Я вышел на пустынный берег. Вокруг не было ни души. Бледно-голубая гладь моря набегала на бесконечный галечный пляж шелестящей волной. Воздух был упоительно свеж и прозрачен. Прямо передо мной возвышались причудливые скалы мыса Караул-Оба. За ним лежал Новый Свет. Меня буквально распирало от беспричинной радости, мне хотелось петь и плясать. – Да, я свободен, я могу лететь вслед своей мечте. Сладостнее этих дней в моей жизни ничего не будет.

Через седловину, прорезающую хребет, я начал спуск в Новосветское урочище. И вот тут не обошлось без приключений. Торопясь к морю, следуя по ложной тропе, я сбегал по крутому склону все ниже, пока не попал как бы в западню. Я оказался на краю обрыва, нависающего над заливом. С боков – горлышком сужающиеся щебенистые скаты, а вверху, откуда я так беспечно скатился, – крутизна и, словно шарики скользящая, мелкая сыпуха. Я даже было на мгновение отчаялся, но – деваться некуда, на карачках, впиваясь в землю всеми конечностями, пополз наверх.

Новый Свет в те годы не был так наводнен туристами, как сейчас. То был действительно – Парадиз, где можно было в уединении насладиться этим поистине райским местом. Воздух, настоянный на можжевельнике и сосне, смешанный с глубинными озоновыми пластами морских просторов, пьянил и наполнял счастьем. Причудливость скал и морских заливов навевала воображению грезы самого романтического характера. Душа раскрепощалась и погружалась в созерцательное успокоение. Вода бухт и заливов восхищала своей прозрачностью.

И я беспечно наслаждался всем этим, пока не понял, что пришла пора позаботиться о ночлеге. Сейчас в Новом Свете понастроено разного жилья, а тогда стояла лишь пятиэтажка, где жили сотрудники винзавода. Вот около нее я и стал проситься у хозяек на ночлег. Но мне все отказали. Я сначала приуныл, а потом вдруг осенило: «А пойду-ка я ночевать в грот Шаляпина, – я даже обрадовался, – помереть не помру, а зато память какая!». И вот когда стало смеркаться, я по тропе, вьющейся поверх Зеленой бухты, пошел к моему неожиданному пристанищу. Надо сказать, что если у вас нет ни коврика, ни спальника, ни палатки, то грот не самое лучшее место для сна. У меня не было ничего, и я улегся просто на землю. Просыпаясь, я поднимал голову, в ожидании рассвета смотрел из грота на небо, и все светила мне в глаза яркая, словно на парашюте висящая, звезда. Позднее я узнал, что то был Арктур в созвездии Волопаса. Должен с горечью признаться, что ни приведений, ни пугающих своей таинственностью шорохов в гроте той ночью не наблюдалось, и хотя новосветские старожилы утверждают, что летними ночами из грота по-прежнему доносятся октавы чудного баса, я ничего не слышал. Пробираемый утренней свежестью, я проснулся рано. Поднял голову, глянул в сторону моря и увидал двух пограничников. Они шли к Синей бухте. Я поднялся, осмотрел еще раз поразительных размеров зал, представил себе, как вот там справа, в глубине грота, стоял когда-то сам Федор Иванович, постарался услышать наполняющий грот густой бас… и, попрощавшись с приютившей меня пещерой, направился к остановке автобуса. Меня звал к себе Кара-Даг.

Нечаянно увиденное счастье

Формулы счастья не существует. Как обрести его – никто никогда досконально не знал. Его все испытали в своей жизни хоть раз, но оно неуловимо и летуче, оно словно искрящаяся изморозь в солнечный зимний день, которая сверкает в воздухе, – вот она блестит, а вот она и погасла; вот Вы счастливы, а вот Вам и «белый свет» не мил; вот Вы ликуете, а вот хоть в омут с головой. И так во все времена. Нет более непостоянного явления в человеческой жизни, чем счастье. Недаром его называют птицей, неуловимой птицей. Но эту птицу я однажды видел, этой сверкнувшей блестке я был нечаянный свидетель.

Летом 72 года, гуляя по юго-восточному побережью Крыма, я наконец достиг Кара-Дага. В то утро я проснулся в гостинице в Щебетовке и сразу же решил: «Сегодня – или никогда». На первом рейсовом автобусе я доехал до биостанции, оттуда я собирался через Кара-Даг пройти в Планерское. О Кара-Даге написано много книг. Он волновал и продолжает волновать человеческие сердца, и мне хотелось, чтобы Кара-Даг навсегда запечатлелся и в моем сердце. Я уже купался в его бухтах, поднимался от моря по вертикальной расщелине к Чертову пальцу, но меня манила мечта встретиться с ним один на один, так как я знал, что в окружении других людей никогда не увидишь и не перечувствуешь всего того, что откроется тебе в одиночестве.

Я искупался в море, закинул на спину рюкзак, поглядел на уносящийся в небо склон и пошел. Как пару лет назад я взошел на Говерлу в Карпатах в совершенном одиночестве, не зная дороги, так и сейчас я шел наугад, уверенный в том, что если идти все время на восход, то спустишься в Коктебель. День выдался сухим и жарким, и я, как коза, начал взбираться просто вверх. Я всегда ходил легко в гору, получая наслаждение там, где другие страдали, и мне даже в голову не приходило, что на Кара-Даге можно заблудиться. Но я все-таки сбился с верного пути и из многих троп, вьющихся передо мной, выбрал по наитию ту, которая привела меня совсем не к перевалу. Я шел, все время оглядываясь, любуясь все шире распахивающейся панорамой восточного Крыма, и вдруг увидал, что моя тропа уперлась в каменную стенку мне по грудь высотой. Я растерялся: «Куда же это я попал?» Но по инерции шагнул к преградившему мне дорогу препятствию, шагнул, уперся в него телом, глянул за него… и ахнул. То, что я увидел, было потрясением. Я оказался на самой кромке вознесшейся из пучин моря стены, стены, отвесно обрывающейся из-под моих подошв вниз. Высота этого отвеса завораживала: где-то далеко-далеко подо мной, под легким бризом сверкало густой синевой море, а прямо передо мной раскрылся неохватный взглядом простор. То было одно из самых ослепительных мгновений моей жизни, то была одна из восхитительнейших картин, которые я когда-либо видел. Безбрежное море, чья гладь матово серебрилась на гребнях мерной зыби, где-то далеко-далеко растворялось в опаловой дымке поблекшего от жары небосвода. Четкой линии горизонта не было, небо и море неосязаемо сливались в единую мреющую даль. Я забылся и долго смотрел в сверкающую первозданностью стихию. А затем…, а затем я опустил глаза и снова посмотрел вниз. И вот тут я увидал под уносящимися ввысь скалами крошечный пляж, и на этом пляже лежали двое – Он и Она. Вокруг не было никого, только море, только бездна неба и скалы над головой, и они были, как Адам и Ева, одни в этом сверкающем и пронзительно прекрасном мире. Я смотрел на них с заоблачной высоты и думал, что вот это, вероятно, и есть счастье: затеряться на какое-то время с любимым человеком в уединении среди небесного и морского простора, под причудливыми и грозными скалами древнего вулкана, где слышен лишь мерный шелест волн, крики чаек, где сладостно течет «остановившееся на одно мгновение время».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.