Гром среди ясного Крыма

Парень усмехнулся, скользнул по ней снисходительным взглядом из-под солнцезащитных очков и небрежно хлопнул дверью BMW.

– Ну наконец-то, приветик, – лениво протянул он. – А то я думал, ты меня игноришь.

Он без спешки достал из кармана новенький смартфон, глянул на экран, несколько секунд что-то демонстративно скроллил, а затем послышался звук срабатывания камеры. Никита хохотнул, подошёл к Саше ближе и протянул телефон:

– Ты только посмотри на себя! – он зло хохотал.

Саша не взяла телефон. Даже не посмотрела на экран.

– Ты что, только что меня сфоткал? – её голос звучал ровно, но зловеще холодно.

Он продолжал ухмыляться, потрясая телефоном у неё перед лицом.

– Ну а чё такого? Контент же бомбовый. Вот скажи, если я прям ща запощу это в сторис… Сколько человек от тебя отпишется?

Никита снова бросил взгляд на экран. Его действительно веселило происходящее. И это было отвратительно.

– Бля, Саня, ты просто глянь! Всё ещё не веришь, что выглядишь, как бомжиха?

Роман стиснул зубы, что есть мочи заставляя себя стоять на месте. До дрожи в коленях хотелось выйти из тени и вышибить поганый телефон из рук мерзавца.

Но Рома понимал: его присутствие в этой схватке не требуется. Это их дела. Личная жизнь Саши. Нельзя вмешиваться.

Саша же продолжала быть хладнокровной. Она даже не дрогнула после ужасной издёвки.

– Удалил, – наконец сказала она.

Не спросила. Приказала. Никита вскинул брови, приподнял очки и подмигнул:

– А если не хочу?

– Удалил, Никита.

Он вздохнул так демонстративно, будто его заставляли разгрузить вагон угля.

– Ладно-ладно. Чё ты моросишь. Шуток, как всегда, не понимаешь.

Нарочито медленно нажал на экран, сделал пару неохотных свайпов и повернул телефон к ней.

– Довольна?

Саша не отвела взгляда.

– В корзине тоже.

Никита на секунду сжал челюсть, но затем выдавил улыбку:

– Блядь, ну ты и мозгоклюйка.

Он снова ткнул в экран, пару раз чиркнул пальцем и со вздохом сунул телефон обратно в карман.

– Успокоилась? А теперь поясни, какого хуя ты вообще тут забыла?

Саша молчала.

– Ты, бля, себя видела? – продолжал Никита, обводя её взглядом. – Шорты – пиздец, футболка – как у бомжа, загар – чисто гастрик на стройке… А раньше нормально выглядела, человеком была, а щас чё, совсем похер?

Он театрально вздохнул.

– Ёб твою мать, ну ты и опустилась за пару недель.

Роман видел, как у Саши сжались ладони в кулаки.

– Не, ну ты вообще норм, а? – Никита не успокаивался. – Ради чего ты впахиваешь? Это из-за тех жалких пятидесяти кусков? Да забей на них. Я ляпнул тогда, а ты, как дура, повелась.

Саша моргнула. А потом медленно и тихо переспросила:

– Что ты сказал?

Никита тут же дернул уголком рта, будто понял, что переборщил.

– Ну ты поняла, я…

– Повтори, – перебила его Саша.

В голосе не было ни злости, ни обиды.

Роману казалось, что Саша вот-вот взорвётся. И, как минимум, даст сукиному сыну пощёчину.

– Слушай, не начинай… – пробормотал Никита, но Саша уже сделала шаг вперёд.

– Ляпнул? – проговорила она почти шёпотом.

Она смотрела на него так, что Никита на секунду растерял самодовольный вид.

– Ты, наверное, просто забыл, как пересчитал стоимость всех подарков, нашёл чеки, даже распечатал их.

Никита скривился. Саша продолжала:

– Букеты. По пять тысяч за каждый. Духи. Тринадцать. Сумка – целых двадцать четыре. Каблуки – за восемь. Даже билеты в театр, которые ты купил в последний момент, потому что мы в пробке застряли. Там что-то около сотки было, но ты великодушно сжалился и сказал достать до конца лета полтос. При этом потребовал сумку, туфли и духи обратно.

– Саня, не нагнетай, – почти умоляюще промямлил Никита.

Она выдохнула и спокойно договорила:

– Там даже чеки за рестораны были. И за эспрессо, оплаченные с твоей карты.

Никита выдохнул, демонстративно закатив глаза.

– Ой, ну ё-моё, Саша…

– Ну ё-моё, Саша, – передразнила она его. – То есть, теперь ты приползаешь сюда через месяц, даже не извинившись, имеешь наглость говорить со мной. А пятьдесят кусков, которые мне богатый папаша дать не может и приходится впахивать, – это так, фигня? Ляпнул?

– Бля, ну хватит, а? – огрызнулся Никита, снова начиная раздражаться. – Я ж к тебе с нормальным предложением! Номер снял нафаршированный прям у моря. Давай, собирай свои шмотки, поживёшь там, пока у тебя бред из башки не выветрится.

– Нет.

Он даже не сразу осознал, что получил отказ.

– Ты чё? Серьёзно?

– Серьёзно.

– А, ну заебись, гордость, блядь! Да кто ты без меня?! Ну-ну, посмотрим, как ты потом, сука, заговоришь, когда жопа прижмёт! Приползёшь, как миленькая.

– Не приползу.

Роман медленно выдохнул, наблюдая. Каждое слово Саши было острым лезвием попадало в цель. Никита явно не ожидал такой встречи. Наверное, в его влажных мечтах Саша должна упасть на колени, умолять, броситься в объятия и послушно запрыгнуть в начищенное BMW.

Да уж, видимо, этот олух совсем не умел с достоинством принимать отказы.

– Ты думаешь, я один так считаю? – вдруг усмехнулся он, доставая новый козырь. – Мы с Мариной говорили.

Саша моргнула.

– Что?

– Ну да. Она за. Говорит, не может больше смотреть на тебя такую. Эти твои кружочки… Ну, в телеге.

Но Саша только чуть сильнее вскинула подбородок.

– Короче, слушай сюда. – Никита заговорил жёстко, без церемоний. – Я тебя не уламывать приехал, просто ставлю перед фактом. Хочешь дальше в этом дерьме копаться с алкашами – да ради бога. Твоя жизнь, твои проблемы. Но если в башке за неделю прояснится, номер мой знаешь.

Рома, казалось, прирос ногами к земле. Каждое слово, сказанное Никитой, вгрызалось в сознание. Хотелось подойти и впечатать этого типа в его же машину, стереть с лица самодовольную ухмылку, заставить ответить за всю грязь, вылившуюся из поганого рта.

Саша не дрогнула, когда Никита закинул ей очередную мерзкую фразу, но Роман видел, что её выдержка на грани. А Никита вёл себя так, будто ни секунды не сомневался, что имеет право стоять там. Он лениво щёлкнул брелоком, и машина мигнула фарами. Поднявшись на носки, потянулся, зевнул, будто заскучал, а потом хмыкнул, засовывая руки в карманы:

– Долго ты тут не протянешь, Санёк. И ты это знаешь.

Её губы чуть дрогнули, словно с них должен был сорваться какой-то ответ, но Саша передумала. Вместо этого развернулась и ушла, даже не оглянувшись.

Роман проводил её взглядом, пока её фигура не скрылась за дверью общежития.

Он ещё не успел окончательно осознать, что ощущает, но тело уже жило по собственным законам. Костяшки пальцев пульсировали от слишком долгого напряжения, челюсть будто сжало тисками, в груди скреблось что-то тягучее и тёмное, расплываясь по телу липкой тягучей грязью.

Рокот дизельного мотора вытянул его из транса. Автобус.

Он въехал во двор, рывком остановился у столовой, и оттуда высыпали сборщики. Они медленно расходились по территории, потягиваясь после смены, перебрасываясь короткими фразами.

– Кто это был?

– Туристы заблудились?

– Зачем приезжал?

– К бабе своей, наверное.

Роман видел, как те, кто уже стоял у входа в столовую, оборачивались на иномарку. Никита, похоже, понимал, что стал объектом ненужного внимания, и не стал задерживаться. Хлопнула дверь, загорелись задние фонари, и машина плавно выкатилась со двора, разбрасывая колёсами пыль.

Роман не двинулся с места. Он смотрел вдаль уезжающему авто, и только теперь заметил, насколько участилось дыхание. Сердце билось, как после серьёзного марафона.

Рома разжал ладони и глупо на них уставился. Кожа раскраснелась, и только белёсый шрам, тянущийся от большого пальца к мизинцу, остался бледным.

Обедать не хотелось. Лапша до сих пор тяжёлым комом стояла в желудке, а от запаха виноградного брожения, тянущегося от здания цеха, стало только хуже. Голова шумела, в висках глухо пульсировало. Сглотнув сухость во рту, он развернулся и пошёл прочь.

Нужно было выдохнуть. И единственное место, где его не побеспокоят, – кабинет на втором этаже главного здания.

На первом располагались бухгалтерия, офисные сотрудники, вся административная шелуха, без которой не обходится ни одно предприятие. Там всегда пахло бумагами, кофе и потом изнывающих от духоты работников.

Роман знал: когда дойдёт до комнаты и закроет дверь, ничего не изменится. Тяжесть никуда не уйдёт.

Он шагал через двор, чувствуя, под подошвой старых кроссовок раскалённый асфальт. В воздухе сегодня отчётливо улавливались терпкие ароматы брожения. Неподалёку вяло переговаривались рабочие, из столовой доносился привычный шум, но всё это почему-то казалось далеким, несущественным.

Роман шёл мимо, стараясь быть незаметным. И у него почти получилось.

Поднявшись по ступеням главного здания, он толкнул дверь и шагнул внутрь. Гул голосов, шелест бумаг, стук клавиатуры – жизнь здесь кипела, но по-своему, тихо и монотонно.

– Роман Витальевич, вам…

Он обернулся. Хрупкая девушка с собранными в пучок волосами нагнала его и стояла, прижав к груди кипу бумаг.

– Потом, Кристина.

Голос вышел хриплым, сдавленным.

– Но, Роман Витальевич, тут очень важно…

– Зайди через пару часов, – отрезал он.

Она кивнула, развернулась на каблуках и ушла работать.

Второй этаж встретил его прохладой и полумраком. Здесь всегда было тише. Удалённость от общей суеты делала это место почти уединённым, скрытым от посторонних глаз.

Роман шагал по коридору, стараясь заглушить или, хотя бы, переварить внутреннюю бурю. В груди застряла удушающая тяжесть. Он вошёл в кабинет, щёлкнул замком, и, не включая свет, опёрся спиной о прохладную стену. Выдохнул. В пальцах ещё чувствовалось напряжение от нереализованного гнева, а в венах пульсировал адреналин.

Он прошёл к столу, откинулся в старом поцарапанном бежевом кожаном кресле и стиснул пальцы в замок, уставившись в точку на стене. Надо выкинуть это из головы проблемы московской выскочки и её самодовольного хахаля. Роме пора заниматься винодельней: проектом, инвесторами и прочими вещами, требующими концентрации.

Но стоило зацепиться за эту мысль, и в голове тут же всплыло лицо Никиту. Этот тип говорил с ней так, будто у неё не было выбора. Будто она – не отдельный человек, а его собственность. Рома видел в самодовольном лице полную уверенность: его покорная Саня сдастся и всё-таки приползёт за помощью.

От этого Роман непроизвольно скривился. Всё внутри сжалось в горький ком.

Злость снова подкатила к горлу. Его бесил и Никита, и Саша, и он сам. На Никиту.

Почему ему вообще есть дело до этих разборок? Ответ прост: любой нормальный мужик хотел бы вступиться за женщину, когда её откровенно давят. Хорошее воспитание, не больше.

Но почему тогда было настолько плохо?

Почему в голове до сих пор звучало её сдавленное «Ляпнул?» таким тоном, что даже у него в сердце кольнуло?

Рома закрыл глаза, пытаясь сбросить напряжение.

Проклятье.

Саша ведь с первой встречи и ему пыталась что-то доказать. Дерзила, язвила, фыркала, будто каждый их разговор был игрой, в которой ей обязательно нужно одержать победу. Роман и сам с ухмылкой цеплял её, подкидывал реплики, смотрел, как она загоралась, – и получал от этого удовольствие.

Но теперь… Теперь что-то было не так.

И когда перед глазами снова встал этот момент… Как она стоит перед ублюдком, не сгибаясь, не сдаваясь… Внутри поднялась волна чего-то резкого и обжигающего.

Роман оттолкнулся от кресла и подошёл к открытому окну. Сквозь него задувал горячий ветерок, развевая давно не стиранную тюль. Рома достал из кармана последнюю сигарету любимого «Sobranie Black Russian», клацнул зажигалкой и с удовольствием закурил.

Двор винодельни выглядел по-прежнему. Жизнь не кипела, нет. Она медленно и вяло текла своим чередом. Всё как обычно.

Но внутри почему-то больше не было «как обычно».

Он скользнул взглядом по стеклу, и тут же в памяти всплыла она. Совсем другая. Не дерзкая, не упрямая, не колючая. Пьяная и беззащитная.

Завёрнутая в одно полотенце, стоящая перед ним, с растрёпанными мокрыми кудрями и до конца не понимающая, что его взгляд цепляется за неё дольше, чем должен.

Каких-то несколько мгновений, пока Саша не стала на него орать.

Рома зажмурился, сделал большую затяжку и выпустил дым.

Нет. Чёрт бы её побрал. Чёрт бы побрали все эти мысли.

Роман с какой-то особенной злобой раздавил окурок в полной пепельнице, шумно выдохнул, убрал руку с окна, и резко развернулся, пытаясь переключиться на что угодно.

И вдруг телефон завибрировал на столе. Роман потянулся, взглянул на экран, но снимать трубку не торопился.

Виталий Родионович.

Разумеется. Как всегда, в самый подходящий момент. Роман набрал воздуха, сжал зубы и только после этого ответил.

– Да.

– Ромка, – голос отца был ровным, сдержанным, но снисходительность, с которой он всегда произносил его имя, чувствовалась даже сквозь хрип связи. – Мне тут пташки нашептали, что ты инвесторов ищешь

Роман на секунду зажмурился, пытаясь взять себя в руки.

– Допустим.

– Ты мне объясни, ты вообще с головой дружишь?

Роман промолчал.

– Я передал тебе дела, чтобы ты сохранил традиции, а не устраивал деловую возню.

Виталий говорил неторопливо, размеренно, но каждое слово било точно в цель.

– Строить из себя бизнесмена не надо. Не в этом суть. Винодельня – не стартап, не торговый центр, не очередная франшиза. Это дело семьи. Тебе нужно просто делать вино. Да, быть главным. Да, следить за всем. Но не ломать то, что и так работает.

Роман усмехнулся, коротко и зло.

– Работает? Вы правда считаете, что это так?

– Роман, хватит.

– Вы хоть понимаете, что о нашем вине даже толком никто не знает?

– И слава Богу, – спокойно отрезал Виталий. – Наше вино покупают истинные ценители. Фанаты, если хочешь. Мы не стремимся в модные рестораны и на дегустации за границу. Это не про наш бизнес.

Роман скривился:

– А что про наш бизнес? Уповать на старые лавры? Ждать, пока всё окончательно развалится?

– Точно не ждать, пока ты всё развалишь и испортишь.

– Я пытаюсь сделать «Романовы лозы» успешным проектом.

– Но это не проект! – поднял голос Виталий. – Это производство, основанное моим дедом! Наша ценность! Реликвия!

Роман промолчал.

– Я знаю тебя, – продолжил отец уже спокойнее. – И знаю, как ты умеешь заигрываться. Поэтому предупреждаю: даже не вздумай продавать завод.

В кабинете повисла тишина.

Роман схватился пальцами за переносицу.

–Вот, значит, что вы обо мне думаете, Виталий Родионович.

– Я думаю о тебе нормально. Иначе не передавал бы дела. Но при этом прекрасно понимаю, на что ты способен, Ромка. Это было просто предупреждение.

Связь оборвалась.

Роман остался стоять, глядя на тёмный экран телефона, а затем молча бросил его на стол.

Всё внутри пульсировало. Отец всегда умел говорить так, чтобы выбить из равновесия. Давно, с самого детства. В отцовском голосе никогда не было ни крика, ни настоящей ярости. Только холодная всеобъемлющая уверенность в собственной правоте.

Роман провёл ладонью по волосам, сжал зубы и посмотрел в окно.

Он физически больше не мог смотреть на отвратительно плавную размеренную стабильность. Его это не устраивало.

Роман перевёл взгляд на стеллаж.

Тёмное дерево, тёплый оттенок лака, следы пыли, которая почему-то собиралась быстрее, чем он успевал убирать. Старые книги с потрёпанными корешками, коллекционные бутылки вина, пожелтевшие от времени блокноты с записями. Всё на своём месте. Всё так, как и двадцать лет назад.

И среди этого зачем-то аккуратно вставленный в рамку диплом. Магистр виноделия. С отличием.

Красная корочка, выцветшие буквы, золотистая печать. Когда-то он гордился этим достижением. Чувствовал что-то вроде тихого удовлетворения. Помнил, как держал его в руках впервые, веря, что это – начало больших свершений и перемен. Что он сможет привнести в «Романовы лозы» инновации. Что его знания и энтузиазм изменят винодельню, выведут её на другой уровень.

Как же глупо.

Роман обмяк на кресле и прикрыл глаза. Тогда он ещё не понимал, что все его старания – лишь часть кропотливого расчёта. И магистратура, и разговоры о семейном деле, о судьбе, о будущем – не про него. Не про его способности. Не про то, что отец действительно в него верил. Это было про удобство.

Потому что у Виталия Родионовича не было других вариантов.

Его жена – официальная, правильная – не смогла родить. А потом и вовсе ушла из жизни слишком рано. А мать Романа… Простая женщина. Рабочая. Такая же, как эти сборщицы в полях. Такая же, как Саша.

В горле пересохло. Он сглотнул, но противное ощущение не прошло.

Он встал. Рука непроизвольно потянулась к дипломной рамке, но в последний момент резко убрал ладонь, будто обжёгся.

Зачем он вообще до сих пор хранит это здесь? Губы дрогнули в ухмылке, но ничего, кроме горечи, за ней не последовало. Рома резко отвернулся.

Он не собирался повторять судьбу отца и тонуть в уюте привычного болота.

Нужно переключиться и вернуться к делам.

На краю стола лежала папка с пометкой «Юбилей 100 лет». Он взял её в руки, бегло пролистал страницы. Запросы на аренду оборудования, список поставщиков, сметы. Всё как всегда. Винодельне в этом году исполнялось сто лет, и размах мероприятия планировался серьёзный. Сюда должны были приехать партнёры, дистрибьюторы, репортёры. Те самые, кого его отец терпеть не мог. А после – небольшая заслуженная вечеринка для сотрудников. Дегустация и пара часов веселья.

Пора раздать поручения, проследить за подготовкой. Праздник – это, конечно, хорошо, но если уж что-то делать, то делать на высоком уровне.

Роман захлопнул папку, массируя виски.

Тело ломило от усталости. Голова гудела. Лапша в желудке всё ещё не переварилась, а разговор с отцом выбил из колеи окончательно.

Сейчас он бы многое отдал за возможность просто подремать хотя бы часок.

Роман встал и направился в дальний угол кабинета, где за массивной деревянной перегородкой скрывалась его комната.

Небольшое, но удобное. Узкая кровать с серым пледом, открытый шкаф, кресло-качалка с перекинутой через спинку джинсовой курткой и небольшой плазменный телевизор напротив. На подоконнике – пара пустых винных бутылок, которые он обещал выкинуть ещё неделю назад. И ещё одна дверца, ведущая в небольшой санузел с душем.

Эта был его настоящий дом.

Рома стянул футболку, запустил ладонь в волосы и рухнул на кровать, даже не забравшись под одеяло.

Закрыл глаза.

И впервые за весь день позволил себе просто лежать в тишине.

***

Жара не сдавала позиций. Как и всегда, впрочем, крымский август держал температуру высокой до победного конца.

Но солнце стало клониться к горизонту раньше, а по утрам на листья опускалась роса. Сборщики продолжали таскать тяжёлые вёдра, а виноделы следили за процессами брожения с утра до ночи.

Все было, как надо. Также, как в прошлом году. И также, как пять лет назад. Подумать только, уже пять лет всё это принадлежало Роме.

Однако, во всей привычной суете очень остро ощущалось одно обстоятельство.

Саша больше не обращала на него внимания. Не спорила, не цеплялась, не язвила, не бросала дерзких фраз, не откидывала кудри назад с вызывающей ухмылкой. И он сам, почему-то, тоже перестал её задевать.

Саша просто работала. И Роман тоже просто работал.

Это бесило.

Она стала тише. Более сосредоточенной. Она не огрызалась даже на Михаила, который пару раз отпустил в её сторону едкие комментарии про «москвичку, которая думала, что приехала в кино про виноделов».

Раньше она точно бы за словом в карман не полезла. Теперь – молчала.

Роман видел, как она сутулится под тяжестью очередного ведра, доверху наполненного виноградом. Как поджимает губы, когда срезает гроздья. Как пьёт воду, глядя в одну точку, будто мысли её где-то далеко.

Рома стал отчётливо осознавать, что ему остро не достаёт огня и вызова в её глазах.

Он разозлился на себя за эту мысль.

Неужели идиот Никита настолько зацепил Сашу, что она уже четыре дня была сама не своя? Солнце висело высоко, раскаляя воздух. И, наверное, это оно было виновато, что Рома психанул.

Саша стояла в стороне и пила воду.

Её руки были в пыли, от идеального маникюра не осталось и следа. Краснота кожи превратилась в загар, а ладони покрылись загрубевшими мозолями.

Она больше не выглядела ветренной московской девочкой.

Роман подошёл ближе, даже не задумавшись о том, что делает.

– Баранова.

Саша вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Медленно обернулась, взглянула на него из-под тёмных ресниц.

– Что?

Голос ровный, почти безразличный. Роман остановился рядом, сунув руки в карманы.

– Ты, вообще, спишь?

Саша нахмурилась, качнула головой, не сразу понимая, к чему он клонит.

– К чему вопрос?

– Выглядишь неважно.

Она закатила глаза и отвернулась, снова занося секатор над лозой.

– Извините, Роман Витальевич, я работаю. Давайте пообщаемся позже.

– Нет, сейчас.

Саша фыркнула, хрустко срезая гроздь.

– А я думала, вы должны быть довольны. Москвичка наконец выполняет норму. Иногда даже перевыполняет. Работу не просыпает, трудится, не покладая рук. Разве не этого вам хочется?

Роман резко вдохнул носом, поджав губы.

– Нет.

Она замерла, крепче сжимая секатор:

– Что «нет»?

Роман молчал. Она развернулась. Резко.

Глаза её полыхали тем глухим огнём, который он так давно не видел.

– Что именно вас не устраивает? Я недостаточно пахну потом и пылью, чтобы вписаться в ваш грёбаный мир? Или вам скучно и нужно срочно напомнить, насколько я здесь чужая?

Роман медленно выдохнул.

– Ты не чужая, Саша.

Она приоткрыла губы, опешив, но лишь на секунду. Рома это заметил. Увидел, как её пальцы на миг разжались, как взгляд дрогнул, как по губам пробежала слабая тень эмоции, которую она пыталась скрыть.

Но потом она снова выпрямилась, бросила в ведро гроздь винограда и сухо сказала:

– Рада слышать. Тогда оставьте меня в покое и позвольте дальше успешно становиться своей.

И пошла мимо него, резко, с вызовом, будто боялась, что он увидит в ней что-то большее, чем хотелось открыть мирру.

Роман стоял, слушая её шаги, наблюдая, как она отдаляется.

И не понимал, почему так остро хотелось броситься вслед и схватить за руку.

Рислинг, Мерло и Портвейн

Август больше не пытался испепелить всё невыносимой жарой, но и не сбавлял оборотов. Воздух стал пряным, словно хорошо выдержанное вино, оставляющим на языке лёгкую горечь. Ветер разносил по округе насыщенную виноградом спелость, а по утрам обдувал сырой прохладой. В ней чувствовались предвестники осени: пронзительные, колкие и неумолимые. Напоминание о том, что ни одно лето не длится вечно, и совсем скоро виноградные лозы начнут красиво увядать, превращаясь в живописное полотно, расцвеченное всплесками золота, алых мазков и огненной бронзы.

Работа перестала быть невыносимой. Тяжесть ящиков, царапающие пальцы ветки, пыль, въедающаяся под ногти, стали привычны. Тело больше не протестовало, руки не горели от натёртых мозолей, а спина не ломила так, как в первые дни. Всё стало машинальным, автоматическим.

Винодельня въелась под кожу, пропитала волосы терпким ароматом брожения, укоренилась в мыслях. Её осталось каких-то пару недель в этом месте. И, наверное, это хорошо.

Даже не смотря на привычку, она смертельно устала.

Тело, хоть и втянулось, каждую ночь свинцом оседало на кровать, а каждое утро с трудом собирало себя после глубокого сна.

Но любые физические тяготы не шли ни в какое сравнение с моральным изнеможением.

Никита был повсюду. Не рядом, не физически, но везде. В телефоне, в уведомлениях, в мелких деталях, которые он подкидывал с сумасшедше болезненным азартом. Как охотник, бросающий приманку, ожидая, когда жертва попадётся.

Каждый день – новый букет.

Розы, пионы, белоснежные лилии. Пышные, дорогие, идеально собранные. Она перестала удивляться, просто проходила мимо, даже не глядя на них. Вахтёрша уже перестала задавать вопросы, а однажды подмигнула с заговорщицкой ухмылкой:

– Женщина-загадка, ну когда же наконец примете подарок от поклонника?

Саша лишь криво усмехнулась, не удосужившись ответить.

Она не нюхала их, не забирала в комнату, но и не выбрасывала. Это был бы слишком громкий жест, слишком явное проявление чувств, пускай даже этими чувствами были ненависть и отвращение. Саша не хотела давать Никите никакого эмоционального отклика.