Сны Лавритонии

– «Тот, кто нырнул и не вынырнул». Правильный ответ – утопленник. Точно не хочешь поиграть в слова?

Она покачала головой.

– Ладно, как хочешь, – вздохнул он. – Ну, что говорил бургомистр в столовой… Ты ведь сама всё слышала. Он разбил людей на группы по двое, а сам куда-то пошёл. Один. Бродил-бродил, и после долгих скитаний обнаружил это глупое животное – без телеги, без дровосека и без сознания.

– Это всё?

– Конечно, не всё. Ещё он спас кузнеца. Но это ведь не имеет отношения кспасению Плима.

– Спас Лисса? Как это? – удивилась Тереция.

– Ну, как сказать… Лиссу почудилось что-то подозрительное на каком-то там холме. Ты же знаешь этого кузнеца. Для него подозрительным кажется даже то, что я разговариваю.

Бомби фыркнул.

– Вот он и полез туда, как дитё в горшок со сметаной – без верёвки, без снегоступов… Да и застрял в сугробе. Бургомистр наш взял да и поднялся следом. Снял его оттуда, а себе ногу повредил. А надо было оставить.

– Бомби, ты сказал «холм»?

Тереция резко выпрямилась, в голосе мелькнуло оживление. Бомби тут же уловил перемену.

– Точно! Тебе это тоже кажется странным? – воскликнул Бомби, воодушевившись.

Тереция нахмурилась и вздёрнула голову:

– Помнишь, ты рассказывал мне про батюшкины ночные метания? – её голос вдруг оживился. – Вспоминай! Когда к нему ночью прискакал человек от короля. Они ещё уехали вместе, и батюшка вернулся только под утро. А потом… потом ты говорил, что он во сне бредил какой-то Лысой горой, будто беда может случиться.

Бомби задумчиво почесал за ухом.

– Про Лысую гору… едва припоминаю. А вот про беду – точно! Ваш батюшка всё время твердит о каких-то бедах. Это у него как масло, которое нужно класть во все блюда.

Тереция спрыгнула с подоконника и подошла к сундуку в углу комнаты. Здесь хранились её воспоминания: детские игрушки, разноцветные стёклышки, ленты, заколки, засушенные цветы, перо неизвестной птицы, молочные зубы… Каждая вещь была по-своему дорога. Но почему-то именно сейчас она вспомнила про футляр.

Она откинула крышку сундука и стала выкладывать содержимое на пол. На самом дне лежал берестяной футляр, перетянутый кожаным шнурком. Почему именно он? Почему именно сейчас? Тереция медленно развязала узел. Листики папирина выскользнули наружу и рассыпались по полу. В уголке каждого выделялся декретный оттиск бургомистра.

Это были рисунки.

Когда Тереция была маленькой, отец нанял для неё няньку – добрую женщину из города, у которой не было собственных детей. Иногда они занимались грамотой, хоть это и не входило в её обязанности. Но больше всего Тереция любила вечерние сказки. Нянька сажала её к себе на колени, брала чистый лист, уголёк… и начинала рассказывать, оживляя историю рисунками.

– Сохрани их. Придёт день, и ты сама поймёшь зачем, – сказала она тогда.

Так у маленькой Тереции появился секрет – берестяной футляр, спрятанный под кроватью.

Время шло. Женщина покинула их дом, а футляр перекочевал в сундук, где оказался забытым. До этого момента. Теперь рисунки лежали на полу, словно ожившие фрагменты прошлого, пробуждая в памяти детские сказки. Тереция опустилась на колени, поставила рядом лампу и начала… Вспоминать!

«Однажды в глубине Лысой горы поселилось зло. Старики говорили, что когда-то она была покрыта лесом, но деревья вдруг начали чахнуть. Лес редел, вымирал – пока не остался лишь голый холм с выступающими валунами. Так гора и получила своё название – Лысая.

Жители деревни обходили это место стороной. Одни шептались, будто в недрах холма прячется чудовище, другие уверяли, что там обосновалась ведьма. А третьи только мрачно качали головой и говорили:

– Лучше туда не соваться, чтобы не узнать правду.

Однако был человек, который проезжал мимо каждый день. Молодой дровосек. Каждое утро он запрягал в телегу осла, ехал в лес и возвращался к вечеру с охапками дров. Так продолжалось много лет. Деревенские привыкли к стуку колёс, к тому, что под вечер на площади появлялся знакомый воз с дровами.

Но однажды привычный уклад был нарушен…»

Тереция провела пальцами по краям папирина. Поблекшие контуры угля складывались в знакомые образы. Она нахмурилась. На одном из рисунков, в тени деревьев, стоял кто-то очень знакомый.

Внизу послышался бой часов. Тереция вздрогнула, но не сразу поняла, сколько прошло времени. Ночь ещё – или уже утро? Сказка вдруг превратилась в историю. Словно огромная рыба, она вынырнула из глубины памяти и окатила её ледяной волной.

Бомби, раскинув лапы, мирно похрапывал на кровати. А Тереция сидела среди разбросанных листов-бабочек, не в силах пошевелиться. Она медленно обвела рисунки взглядом, будто заново открыла их для себя.

Вот Лысая гора – угрюмая и одинокая, с возвышающимися на склоне массивными валунами. Вот тролли с зубилами и молотками, высекающие что-то в камне. Вот женщина с кошачьими глазами – настороженная и выжидающая. А вот и зло, что таится в глубине горы. С крыльями, мощными, как у хищной птицы.

Всё это лежало перед ней, но один рисунок Тереция держала в руках. Пальцы сжимали тонкую бумагу так крепко, что её края смялись. На рисунке был дровосек. Но не сказочный. Настоящий. Плим. Со своим осликом.

Тепло слёз обожгло кожу. Горячие капли упали на бумагу, оставляя угольные дорожки.

Женщина, что рисовала это… кем она была? Тереция пыталась вспомнить, что было дальше. Но финал уплывал, оставляя в сознании пустоту. Или его просто не существовало? Кем была её нянька, которую, как теперь оказалось, она совсем не знала?

Глава 11: Чужая игра

Великан пришёл в пещеру в тот самый момент, когда на поверхности стих последний отголосок лая собак. Его массивная фигура появилась из мрака, и даже слабый свет факелов не мог оживить мертвенную серость каменной плоти. Он казался высеченным из грубой скальной породы – с глубокими трещинами на сгибах и выступами, напоминающими слоистые пласты древних пород.

Как только раздался звук тяжёлых шагов, тролли замерли, а затем рассыпались в стороны, исчезая в тёмных закоулках пещеры. Никто не хотел попадаться ему на глаза. Великан не обратил на них внимания. Громыхая суставами, он подошёл к котлу, сорвал его с треноги и начал заглатывать горячую зеленовато-серую жижу.

Плим с интересом наблюдал. Что, если жидкость начнёт просачиваться между камнями? Но этого не случилось. Каменные сочленения смыкались плотно, удерживая еду внутри. Великан осушил половину котла, шумно выдохнул, провёл рукой по губам, повесил котёл обратно и завалился в один из гротов. Он заснул так же внезапно, как и появился.

Плим слушал, как во сне гулко вздымается каменная грудь. Казалось, это не храп, а перекаты валунов в русле бурного потока. За всю ночь голем ни разу не шевельнулся. Любой позавидовал бы такому сну. Утром он перевернулся и пещеру оглушил гулкий, раскатистый рёв. Плим вздрогнул и вопросительно взглянул на дриаду.

– Испугался? Это он просто зевнул, – усмехнулась она. – Привыкай.

– Это и есть Обалдуй?

– Ага, знакомься – дрессированный зверёк старухи.

Голем выбрался из-под каменного козырька и разогнулся. Тут же вся пещера пришла в движение. Тролли, будто по команде, стали сходиться к центру. Их было десятка три, но ни о каком организованном строе не шло и речи. Громоздкие, уродливые, нескладные, они пытались выстроиться в подобие боевой фаланги, но получалось плохо. Кто-то неуклюже переминался с ноги на ногу. Кто-то ковырялся в носу. Кто-то чесал под мышкой.

Обалдуй зевнул ещё раз. Громкий, тягучий, протяжный рёв отразился от сводов. Тролли притихли.

– Все знают, что делать? – глухо спросил он.

Тролли нервно заёрзали, что, по-видимому, означало «да».

– Тогда с добрым утром! Подходим, разбираем инструменты.

Тролли по одному приближались к Обалдую. Тот молча выдавал каждому кирку, зубило, кувалду и мешок. Получив инструменты, они, не задерживаясь, уходили в тёмное отверстие в глубине пещеры.

– Куда это они? – спросил Плим, когда последний тролль исчез в темноте.

– В штольню, – ответила дриада. – Эта пещера – всего лишь вход в бесконечные лабиринты подземелья.

– И что же они там делают? Камни драгоценные добывают?

Женщина задержала взгляд на тёмном провале. В её глазах промелькнуло что-то странное – то ли отвращение, то ли усталость.

– Если бы… – тихо сказала она. – Ты будешь удивлён, когда узнаешь. Для этого я им и нужна. И, как мне кажется, для этого старухе нужен ты.

Плим наигранно выдохнул:

– Фуф! Уже хорошо. Значит, хотя бы не сожрут.

Обалдуй подошёл к котлу, поднял с пола грубо выструганную плошку, зачерпнул вязкую, жижу и протянул Плиму.

– Ешь! – рявкнул он.

Плим заглянул внутрь. Он-то думал, что тролли питаются чем-то вроде мясного бульона… Но из центра мутной жижи на него уставился глаз. Бесцветный, обрамлённый клочьями шерсти. Конечно, отвратительно – но пустой желудок не собирался ждать приличной еды.

Плим стиснул зубы, взял плошку и отхлебнул. На вкус варево было ещё гаже, чем на вид. Горькое, постное, отдающее гнилью. На языке прилипли мелкие хрящики, в горле застрял длинный волос. Но еда – это сила. Он заставил себя глотать, раз за разом, пока плошка не ополовинилась. Волосы, попадавшие в рот, он сплёвывал, стараясь не смотреть. Справившись с подступившей тошнотой, Плим протянул плошку.

– Благодарю. Это просто отменная гадость.

– Ешь ещё! – великан не предлагал, а приказывал.

Плим стиснул зубы. Сказать «нет»? Тогда Обалдуй просто зальёт ему это прямо в глотку. Он заметил, как дриада приподняла уголки губ. Глубоко вздохнув, он снова поднёс плошку к губам. Что-то липкое и длинное стекло на пальцы – он даже не хотел знать, что. Желудок свело от отвращения, но он не остановился. Через минуту плошка была пуста. На дне остались зубы, осколки костей и спутанные волокна. Глаза внутри больше не было.

– Не обидишься, если я не попрошу добавки? – Плим осторожно поставил плошку на пол.

Обалдуй даже не подумал отвечать на тупую шутку деревенского шута. Он шагнул к дриаде и протянул к ней пальцы. Женщина отшатнулась.

– Только не дёргай. Позволь, я сама.

Он убрал руки. В следующий миг её волосы – густые, с холодным зеленовато-голубым отливом затрепетали, медленно высвобождаясь из древесного плена. Великан размотал цепь на её запястье и подтолкнул к тёмному входу, за которым скрылись тролли. Дриада устало качнулась и, обессилено переставляя ноги, поплелась вглубь туннеля.

Слова зазвучали в голове Плима.

– Дровосек, скоро ты окажешься на поверхности. Не наделай глупостей. Те, кто мог бы тебе помочь, сами в сговоре.

Её голос словно прокладывал путь в его сознании, оставляя след.

– То, что я тебе сейчас покажу, должно тебя убедить.

***

В ту же секунду Плим оказался на вершине холма, залитого лунным светом. Кажется, ранняя весна или, может, её середина. Воздух был пропитан прохладной свежестью, благоухал распустившимися подснежниками. Где-то в зарослях, нарушая ночную тишину, звенела самозабвенная трель зарянки.

Внизу, среди деревьев, плясали десятки огненных языков. Между стволами двигались тёмные фигуры с факелами. По склону, в окружении королевских солдат, поднимался человек.

Когда эскорт достиг вершины, Плим узнал в человеке бургомистра. Рыжий толстячок шагал быстро, нервно озираясь по сторонам. Плим не успел отступить, как тот прошёл сквозь него, оставив после себя ощущение сквозняка.

– Это она? – спросил он у человека, на рукаве которого красовалась повязка с золотой птицей – символом королевского вестового.

Вестовой молча шагнул к ткани и сдёрнул её. Под ней оказалась клетка. Плим заметил, как бургомистр отшатнулся – внутри, сгорбившись, сидела она.

Бледная, с длинными спутанными волосами, она выглядела неестественно спокойной, как будто осознавала неизбежность своего положения.

– Вы принесли нам беду! – выдохнул бургомистр, хватаясь за голову. – Неужели нельзя было решить проблему другим способом?

– Нельзя! – отрезал вестовой. – Эта женщина представляет угрозу для двора. Вам же она ничем не угрожает.

– Но её пение… – начал было бургомистр.

– Отсюда его никто не услышит. К тому же за ней будет установлен постоянный надзор.

Бургомистр метнул взгляд на солдат.

– И кто же надзиратели? Неужели эти молодчики? Тогда боюсь, ваше предприятие не останется в секрете надолго. Конечно, люди из деревни вряд ли сунутся на холм, но ведь нельзя же запретить им ходить в лес. Думаете, ваших надзирателей никто не заметит? В своих пёстрых мундирах они как мухоморы на белой простыне! Да о чём я вообще говорю? Они обнаружат себя гораздо раньше – когда сами отправятся в деревню за бочонком эля.

Вестовой тяжело вздохнул.

– Господин бургомистр, оставьте своё волнение. Давайте пройдём в дом, и я вам всё объясню.

– В дом? В какой ещё дом? Откуда здесь взяться дому?

Вестовой скривил губы, явно недовольный нервозностью бургомистра.

– Вот видите, даже вы не знаете всех своих владений. А между прочим, по эту сторону холма живёт старая женщина-отшельница.

Бургомистр обвёл взглядом тёмный, безжизненный склон.

– Здесь? Отшельница? – он состроил гримасу удивления.

Они начали спускаться. Солдаты подняли клетку и двинулись следом. Плим, словно призрачная тень, заскользил за процессией.

В хижине, которую дровосек видел накануне, у грязного зеркала стояла знакомая старуха, изучая своё отражение. Казалось, она разглядывает себя впервые, как незнакомку. Она водила пальцами по глубоким морщинам, натягивала кожу на щеках, мрачно смотрела на складки у глаз.

Бургомистр откашлялся и, подчеркнуто официальным тоном, поздоровался. Старуха не отреагировала. Даже ухом не повела.

– Итак, – вестовой бросил на неё брезгливый взгляд, – эта женщина будет держать ситуацию под контролем.

Бургомистр выкатил глаза. На его лице ясно читалось: «Ты рехнулся?»

Старуха оторвалась от зеркала, повернулась и… Сказала? Нет, скорее прошипела:

– А получше тела не нашлось?

Бургомистр опешил.

– Всё, что есть, – невозмутимо отозвался вестовой. – Не нравится – можем пересмотреть условия договора.

Старуха фыркнула и вышла из хижины, оставляя после себя запах старого пота, прелой одежды и тлена. Бургомистр ошеломлённо уставился на вестового.

– Она что, белены объелась? Какое ещё «лучшее тело»?

– Будем считать, что объелась, – лениво протянул вестовой. – Так вот, возвращаясь к нашему разговору. Эта женщина позаботится о том, чтобы приказ короля касательно дриады исполнялся безукоризненно.

– Дриада будет жить здесь? – лицо бургомистра снова вытянулось.

– В хижине? Нет. Её место в пещере. Там она и проведёт остаток своих дней.

Бургомистр нервно хихикнул.

– Остаток дней? Вы же не думаете, что эта старая карга переживёт молодую, полную сил дриаду?

Вестовой тяжело вздохнул.

– Хорошо. Строго между нами! Эта старая карга переживёт всех нас. Да и вообще-то, отшельница, которая здесь жила, должна быть благодарна, что её телу дали шанс… Как бы это сказать?.. Ещё пожить на этом свете. Вы понимаете, о чём я?

– Конечно, понимаю. Я понимаю, что вы объелись белены – на пару с этой… чокнутой!

Вестовой устало выдохнул. Бургомистр действовал ему на нервы.

– Я хочу сказать, что эта старуха – не совсем старуха. Только её тело.

– Она что, ведьма?

– Да нет же! – раздражённо рявкнул вестовой. – Послушайте, наконец! Есть вещи, о которых я не могу говорить, и вам просто следует… доверять королю.

– Я всегда доверяю королю, но согласитесь…

Вестовой ударил кулаком по столу и, не сдержавшись, вскричал:

– Вот и доверяйте! А теперь вы вернётесь в свою деревню и будете держать рот на замке. Всё, что от вас требуется – быть начеку. Я не говорю, что что-то случится, но следите, чтобы особенно любопытные носы оставались там, где им положено быть.

Он выдержал паузу и уже дружелюбно добавил:

– Даже если кому-то взбредёт в голову лезть на холм – знайте, здесь есть кому встретить незваных гостей. Я говорю про нашу отшельницу. Остальное вам знать не нужно. Управляйте своей деревней… и спите спокойно.

***

Всё это время Плим наблюдал за разговором, невидимый, бесплотный, словно призрак. Но стоило ему моргнуть – и весенняя ночь рассыпалась. Вместо неё вернулись холодный камень под спиной и цепи на запястьях.

Плим переваривал увиденное. Теперь он знал наверняка: никто не придёт его спасать, потому что без ведома бургомистра в деревне не делается ничего. Значит, именно он руководил поисками. Тот лай собак, что слышал Плим, был не поисками, а представлением. Его не искали. Его – предавали забвению. Для бургомистра было важно, чтобы Плим исчез. И он сделал всё, чтобы так и вышло.

Плим не знал, сколько длилось видение. Минуту? Час? Но пришёл в себя как раз вовремя: из тёмного прохода напротив вывалилась фигура Обалдуя. Он подошёл, громыхая каменными ступнями, навис над Плимом – и молча снял с него цепи.

– У тебя назначена встреча.

– Да неужели? – Плим вскинул брови. – И с кем же?

Обалдуй не ответил – лишь подтолкнул его в направлении одного из боковых проходов. Пройдя по проходу, они оказались в просторном помещении. У стены возвышался деревянный каркас, внутри которого висела странная конструкция – клетка с толстыми переплётами прутьев. К ней тянулись верёвки, теряющиеся в непроглядной темноте под потолком.

Обалдуй распахнул дверцу и впустил Плима, затем шагнул внутрь сам. Решётка захлопнулась, разнеся по залу металлическое эхо. Великан наклонился к массивному колесу и начал его вращать. Клетка вздрогнула и медленно поползла вверх, раскачиваясь и натягивая канаты.

– О, это уже другое дело, – весело сказал Плим. – А я-то боялся, что нам придётся скакать по ступеням. Раз-два – к вечеру, глядишь, были бы на месте.

Обалдуй молчал, но его дыхание – тяжёлое, с каменным скрежетом – выдавало напряжение. Плим украдкой взглянул на его руки: мощные, с пальцами-обрубками, вцепившимися в рукоять колеса. Лучше не злить такого провожатого – даже в шутку.

Когда клетка достигла вершины, дневной свет полоснул по глазам. Плим зажмурился и втянул голову в плечи – снаружи дул пронизывающий ветер. Он моргнул несколько раз, привыкая к яркому свету, и, когда наконец открыл глаза, удивился. Пейзаж был вроде бы знакомым, но… странным. Эту часть холма покрывали глубокие провалы, занесённые снегом. Всё вокруг выглядело так, будто землю здесь тщательно перетряхнули в поисках чего-то ценного.

«Так вот, значит, где они дёргают берёзы для дриады, – мелькнуло в голове. – Весь холм, как грядку, пропололи».

Ступая по глубокому снегу, они приблизились к хижине. Едва коснувшись мизинцем двери, великан постучал.

Глава 12: Каменная армия

Старуха сидела в кресле напротив остывшей печи. В доме царил пронизывающий холод, как в заброшенном жилище. На окнах серебрился тонкий слой инея, стекло дребезжало при каждом порыве ветра. Каждую осень Плим с матерью промазывали щели оконных рам пчелиным воском, и зимой в их доме не сквозило: печь ласково гудела ночами, наполняя комнаты мягким теплом. Здесь же всё звенело от мороза, было глухо и неприветливо. Хозяйка казалась самой сутью этого холода.

Старуха наблюдала за Плимом через зеркало, медленно скребла узловатыми пальцами по подлокотнику кресла. Плим не собирался первым начинать разговор – “Ты меня пригласила – ты и говори”. Но старуха тоже молчала. Она тянула паузу, давила тишиной, показывая, кто здесь хозяин. Это было не просто молчание – это был приказ: смотри, жди, подчиняйся.

Наконец она заговорила.

– Тебя вчера искали.

Дровосек кивнул. Время изображать удивление ещё не пришло.

– С собаками. Чуть было не поднялись на холм. Были так близко.

Плим едва не ляпнул, уж не сам ли бургомистр возглавил поиски, но вовремя осёкся. Скорее всего, старуха уже догадалась, что он слышит дриаду. В конце концов, он сам проговорился об этом на лестнице, когда упомянул пение. Мысль эта его не радовала.

Плим попробовал успокоить себя: «Ну и что? Я ведь не сказал, что слышал слова. Только звук, мелодию, дребезжащий напев… Или нет? Я мог сказать больше?» В голове всё путалось. Он слишком сильно приложился тогда об стену, и теперь не мог быть ни в чём уверен.

– Ты помнишь, что сказал мне там, на лестнице? – кресло повернулось вместе со старухой.

Теперь, когда их взгляды встретились напрямую, а не через отражение в зеркале, у Плима появилось чувство, что его пришпилили булавкой, как мотылька к дощечке. Её водянистые глаза с жёлтыми прожилками смотрели прямо в мозг.

– О, крутящееся кресло, – Плим напрягся, но заставил себя говорить ровно. – Очень удобно. Да, я помню. Помню, что позволил себе одно неосторожное слово – «ведьма». Признаю, был неправ. Готов принести искренние извинения и отправиться домой. Кстати, ущерб за разбитую лампу можешь вычесть из стоимости дров.

Старуха перестала скрести подлокотник. Плим заметил на её руках струпья – белёсые, потрескавшиеся, словно хлопья высохшего крахмала. Что это? Что-то вроде линьки после превращений?

– Забудем про «ведьму». Я не в обиде. – Её голос был бесцветным. – Но ты сказал, что слышал слова песни.

Плима будто обдало кипятком. Он действительно так сказал? В памяти всплыло удивление дриады: «Никто не может слышать моего пения! Ты особенный». Но он ведь слышал. Не просто мелодию – слова. Неужели в этом всё дело? Неужели именно поэтому он стоит сейчас здесь, под этим ледяным взглядом, пытаясь оправдаться? В чём?

«Не наделай глупостей», – предупредила его дриада. Вот бы понять теперь, что считается глупостью, а что – здравым смыслом. Может, самое разумное решение – треснуть старуху чугунком по голове? Хотя нет: тогда следующим пунктом плана станет встреча с «крепкими объятиями» каменного великана. Значит, выход один – всё отрицать, даже если уже сболтнул лишнего.

– Да, припоминаю. Я слышал что-то похожее на пение. Уверен, это было простое завывание ветра в тростнике.

Он изобразил простодушную наивность. Такой святой невинностью он легко очаровывал девушек в деревне. А старуха… Чем она не девушка? Но нет. Не прокатило. Она ему не поверила – это было видно не только по глазам, но и по напряжённой неподвижности, по тому, как её пальцы сново начали царапать подлокотник. По тонкому, медленному кивку, в котором не было ни капли согласия.

– Эту ночь ты провёл рядом с ней. Теперь ты знаешь, кто пел.

Старуха задумчиво оттопырила нижнюю губу и причмокнула.

– Странно, что её голос пробился наружу. Но ещё страннее, что его слышишь ты.

– Что слышу? – Плим вскинул брови.

– Не прикидывайся, дровосек, – её губы сжались в тонкую полоску. – Это быстро выведет меня из терпения.

– О, если вы про ту женщину из подземелья, у которой я пытался узнать дорогу наверх, так она же немая. Сколько я ни пробовал её разговорить… – он состроил удивлённую гримасу, с нажимом выговаривая слова, словно сам не верил в свою удачу. – Постойте… Не может быть! Если вы говорите, что она поёт, значит… значит, она не немая?!

В ту же секунду он понял, что перегнул палку. Вот оно – неподходящий момент для шуток и бравады. Так глупости и делаются: не сдержал язык – и уже поздно что-то исправлять. Теперь оставалось только надеяться, что он ещё успеет выкрутиться.

– Послушай, дровосек, – голос старухи предупредительно заскрежетал. – Ты уже однажды испытал моё терпение. В этот раз последствия будут другими.

Её ногти оставили на дереве глубокие борозды.

– Я могу убить тебя. А могу – оставить в живых.

Плим молча наблюдал, как древесные стружки осыпаются на пол.

– Для своей же пользы просто скажи, что ты слышал?

– И ты меня сразу отпустишь?

На лице старухи мелькнуло что-то между сожалением и презрением.

– Можешь даже забрать свою телегу.

– Ну да, ну да, именно в этом и клялась кошка мышке, – Плим скривил губы. – И какой же из ответов ты сочтёшь за правду? Что-то мне подсказывает, что моя судьба уже решена. Поэтому скажу, как есть. Я не слышал никаких песен. Но, признаюсь, мне хочется жить. Несмотря на мой, скажем так, неуживчивый характер, у меня есть качества, которые могут оказаться полезными. Возможно, даже тебе. Так что, прежде чем убивать меня, подумай, как их использовать.

– И что же это за способности? Дай догадаюсь… О, ты умеешь рубить деревья!

– А разве этого мало? – Плим поднял брови. – Я заметил, что та женщина… Кстати, кто она? Да и неважно. Она явно нуждается в подпитке от деревьев. Но разве эти чахлые кусты, которые ей таскают тролли, могут её насытить? С такой кормёжкой и с её аппетитами она долго не протянет. Ей нужны настоящие берёзы, налитые соком. А она, – извини, что не пытаюсь изображать простачка, – нужна тебе куда больше, чем я делаю вид, что понимаю.