Мемуары стриптизерши. Американская тюрьма как путь к внутренней свободе

– Зариночка! На, сохрани это. Я скоро вернусь, – я наклонилась к детям, чтобы поцеловать их. Потом вложила Заринке в ручку свои амулеты. Тогда она и заметила, что я была в наручниках, и горько заплакала.

– Мама! Что это? Не уходи!

Вот опять я ухожу от них, вот опять я оставляю их в отчаянии и безысходности. Она смотрела с испугом и глубокой грустью.

– Зарина, я ненадолго. Доченька, сыночек, я вернусь скоро. Мы заживем вместе, как и мечтали. Мы встретим Новый год вместе, – слезы градом катились по моему лицу, я была в наручниках и не могла обнять их. Заринка прильнула ко мне, а Алик держал мои руки, целовал и гладил их.

– Мамочка, опять ты уходишь! Мама, не уходи!

Алик держался, как мужчина, но вдруг начал кричать:

– Папа! Что ты сделал с мамой? Папа, помоги! Они забирают маму. Это ты! Это ты!

Алик был весь красный и дрожал. Тяжело дыша, он вскочил с постели и пнул бесцветную и бесчувственную Джонсон.

– Эй, бой! Что ты делаешь? – прикрикнула она на сына и, повернувшись, проорала в рацию:

– Вызывайте детскую опеку! Эти малявки в невменяемом состоянии. Срочно!

Почти падая от пугающего отчаяния, я прошептала:

– Я очень сильно люблю вас, мои самые драгоценные ляльки! Я вернусь. Алик, берегите друг друга!

– Ты собралась ехать в белье? Оденься! – скомандовала агент ФБР.

Меня провели в нашу спальню, где под жадными взглядами омерзительных офицеров я нацепила майку и джинсы. Взглянула на часы. Было 05:55 утра. В тот момент я не понимала, что ухожу навсегда из своего дома. В голове летал рой жужжащих мыслей. Все путалось! Что случилось? Чего они хотят? Когда детям идти в школу? Кто за ними сегодня присмотрит? Ой, я забыла сказать Зарине, чтобы убрала домашний йогурт, который я поставила накануне. Прокиснет ведь…

Нас вывели на улицу. Было еще рано, но день обещал быть жарким. Соседи облепили машины репортеров, и каждый хотел что-то сказать. Подъехал пикап для перевозки заключенных, и мы поехали по самым центральным улицам Эль-Пасо, как будто фэбээровцы издевались над нами. Знакомые магазины и супермаркеты проплывали за грязным окном каталажки. Эль-Пасо просыпался. Мимо проезжали машины, поливающие траву, и в фургон просачивался запах мокрого асфальта, отрезвляя и напоминая мне, что я сейчас заключенная. Я сидела в трясущемся автозаке и не могла осознать реальность. Мы заключенные! Я ведь только в кино видела маршалов (так в Америке называется спецподразделение ФБР) и эти минивэны, которые увозят заключенных. Это все было в другой реальности, это происходило с кем-то, но не со мной.

Как все изменилось всего за несколько мгновений! Все меняется в этом мире. Например, деревья: пару недель назад они представляли собой гордых техасских мачо-чарро с пышными зелеными кронами вместо мексиканских сомбреро, а сейчас превратились в беспорядок непослушных высохших ветвей. Даже из заляпанного окна было видно, что ранее ярко-зеленые ветки покрылись желтой сединой. Местами можно было увидеть голые концы уже бледно-коричневого цвета. Цветы на аллеях уже высохли, возвещая осень, грустно смотрели на прохожих стебельки, оставшиеся без своих прекрасных украшений. Но и цветы, и деревья, расцветая, знают, что им не жить долго. И они готовы к концу. А я не знала и даже не предполагала, что со мной произойдет. Я просто не была готова к такому жестокому повороту. Может, Зарина знала и поэтому была такая подавленная и печальная, с тех пор как мы приехали в Америку? Боже мой! Доченька моя! Лапочка моя! Алик, сыночек! Что с вами будет? Опять я вас оставила… Панический горячий страх обжигающе прошел по телу и поселился в животе. Я была ошеломлена тем, насколько реальным был мой страх.

Нет, нет! Все будет хорошо. Не может быть, чтобы меня не отпустили. Сейчас разберутся и отпустят. Ведь я ничего не делала неправильного. Пока я боролась с собой и еле-еле успокоила себя, так что в мозг опять поступил кислород, мы подъехали к зданию главного офиса ФБР в Эль-Пасо. Машина резко остановилась.

– Выходи! – грубо скомандовала Джонсон.

Я очень хотела курить.

Глава 2

Допрос с пристрастием

Мы остановились у дверей огромного здания, на крыше которого красовался американский флаг. Везде были люди в черных бронежилетах и касках. Столько солдат нас арестовывали? Должно быть, они рассчитывали схватить настоящую русскую криминальную группировку! Они громко разговаривали и шутили, похлопывая друг друга по плечу.

Подъехал фургон, в котором был Эльнар. Из него выпрыгнул молодой сержант ФБР. Секунду этот парень стоял и щурил глаза на солнце, ориентируясь, как бы припарковать машину. Его черная майка с надписью «Маршал США» и армейские черные штаны с многочисленными карманами указывали на то, что он принадлежит к федеральным маршалам. Служба маршалов США обеспечивает безопасность, осуществляет розыск и конвоирование обвиняемых между учреждениями или в суд и обратно, проводит расследования преступников. Они не полиция. Сотрудники службы маршалов США не носят форму. Они могут быть одеты во что угодно, чтобы быть неопознанными. ФБР же является основным федеральным следственным агентством, и на захватах фэбээровцы одеты в темно-синюю ветровку с большими желтыми буквами «ФБР».

Сержант повернулся пятками к лестнице позади него. Офис ФБР в Эль-Пасо – большое старое здание из желтого кирпича с колоннами и лестницей, ведущей к входным дверям, окруженное высоким кованым забором. Ни деревьев, ни кустов, ни цветов. Везде вразброс стояли полицейские машины с мигалками. Я тогда еще не осознавала, что это было зловещее место – место жестокости, место расправы.

Парень махнул своим сослуживцам, кивнув в сторону фургона. Я наблюдала сквозь грязное мрачное окошко своей каталажки. Сбежалось много людей; все как на подбор одного стиля: темные часы на левой руке, одинаковая стрижка, солнцезащитные очки, бутылка с водой. Они все были в шортах выше колена и в черных майках с надписью на груди. Офицеры шумно и радостно галдели, а я не могла понять, что они говорят. Вся эта картина была похожа на праздник каннибалов, встречающих своих сородичей с удачной охоты. Они привезли двоих свеженьких жертв! Вот и радовались в предвкушении многообещающего пира!

Из пикапа медленно вышел Эльнар в наручниках. Он со страдальческим видом озирался по сторонам, как будто попал в другое измерение. Его походка стала похожа на походку старика, который боялся упасть. Он плелся к лестницам, еле таща свои ноги. Эльнар выглядел мерзко! Как человек может измениться за какие-то часы! Как он был не похож на того крепкого и статного мужчину, которого я встретила тогда, на первой встрече, десять лет назад.

– Стой!

Эльнара толкнули лицом к стене. Он робко повиновался. Я смотрела на него, и мне стало его совсем жалко. Он так сильно осунулся и поник. Я не понимала, почему мне его жалко. Любила я его, что ли? Думая об этом, я ощутила едкий запах духов, похожий на хвойный освежитель воздуха. Резко повернулась и увидела голову, просунувшуюся в приоткрытую дверь. Это была Джонсон. Острые черты лица, тонкий нос, бледно-голубые бесчувственные глаза и усмешка, словно оскал зверя, выдавали в ней хищника, приготовившегося к атаке. Она напоминала акулу!

– Выходи! – скомандовала она и потащила меня из машины за наручники. – Быстрее! У меня нет времени возиться с тобой!

Я выпрыгнула из темного салона машины. Солнце слепило щипающие от слез глаза. Тогда я не подозревала, что вижу солнышко в последний раз. От моей воинственности не осталось и следа. Было страшно и тоскливо. Тщетно пытаясь сдержать слезы, я посмотрела на Эльнара. Сзади он выглядел еще жальче. Домашнее трико висело, как будто он похудел килограммов на десять за эти два несчастных часа. А его лысина просвечивала при ярком дневном свете. Никогда не замечала, что он лысый. Муж переминался с ноги на ногу, ссутулившись, не смея поднять глаза, тупо смотрел в землю. «Куда подевался вчерашний грозный господин?» – в очередной раз пробежала эта мысль. Какая-то маленькая искорка радости освобождения от Эльнара прокатилась сквозь меня, оставив после себя горечь во рту.

Вернулся сжигающий страх. Я боялась не за себя. Страх за детей, дикое, щемящее отчаяние, что снова оставила их, и боль, что я не могу никак добраться до счастья быть с ними. В голове стучал единственный вопрос: «Почему? Почему? Почему? За что?» С одной стороны, я не могла понять и принять происходящее, с другой – четко чувствовала, что происходило что-то серьезное и неизбежное.

Глотая воду из своих бутылок, маршалы по-прежнему громко обсуждали детали нашего ареста и веселились от удачно выполненной операции.

Меня подвели к Эльнару, который даже не обратил на меня внимания. Он был занят обдумыванием своего спасения.

– Полное имя, год и страна рождения, цель приезда в Америку. – Я даже не обратила внимания, что там Джонсон говорила речитативом. Я хотела переспросить, но она резко повернулась назад.

– Джонсон, хорошая работа! Суперулов! – попытался пошутить один из бравых ребят ФБР, но, увидев свирепую гримасу Джонсон, замолчал.

– Заткнись, идиот! Мы не взяли всех участников преступления! В доме были только эти двое и еще двое сопливых зверенышей. Я посмотрю, как ты будешь веселиться, отчитываясь перед Вильямс!

«Ого! – подумала я, – так они и правда рассчитывали взять многочисленную группу русских преступников… У меня чуть отлегло от сердца. Значит, нас не будут долго держать. Ведь мы не принадлежали ни к какой мафии, и держать нас долго у них нет никаких оснований».

– За что нас арестовали? За что? Вы мне ничего не сказали, – резко дернув цепи, спросила я.

Мой вопрос так и повис в воздухе.

Мы пошли по длинному коридору, в конце которого нас дожидались еще двое офицеров ФБР. У нас взяли отпечатки пальцев и сфотографировали около стены, прямо как в фильмах. Потом опять потащили по коридору. Меня вели первой, и я не видела Эльнара; когда я обернулась, его уже не было. Совсем обалдевшая, я шла по длинным запутанным переходам с холодными голыми стенами. Полумрак помещения нагонял тоску и ужас, ритмичный шаг моего конвоя навевал усталость, а от нее и накатившее безразличие. Ведь я даже не могла понять, где оказалась, каждую секунду ожидая, что меня вот-вот выпустят и настанет конец моим мучениям.

– Ты говоришь и понимаешь по-английски? – открывая дверь, спросила меня Джонсон.

– Да, но я не… – слова застряли у меня в горле. Потому что она злобно обернулась и по рации сообщила:

– Нет, не нужен переводчик. Она сказала, что хорошо говорит по-английски.

– Я… не очень… – попыталась я объяснить этой акуле, но она меня даже не слушала.

– Это уже неважно, – с безучастным видом ответила она.

Я только открыла рот от негодования и удивления, как она втолкнула меня в комнату и закрыла за собой дверь. Я слышала, как она повернула ключ в замке. На самом деле я очень плохо говорила по-английски, а понимала их еще хуже. Но, как всегда, в силу своего характера я подумала, что справлюсь. Не пойму, так переспрошу.

Офис был скудный: маленький выцветший диванчик, старенький компьютер, что-то вроде книжного шкафа и пара хлипких деревянных стульев. Вообще все здание этого заведения выглядело, как будто я попала в американские фильмы про полицейских шерифов в начале века. Даже компьютер выглядел инородным телом в таком месте. Еле заметный луч света пробивался сквозь тяжелые темные занавески. В комнате, как и во всем здании, было холодно и сыро. Американцы помешаны на кондиционерах. Куда бы я ни ходила: в супермаркет, в колледж, да и в любое другое помещение, не говоря уж о машине, – все было оснащено кондиционерами, и нам приходилось все время носить с собой легкие куртки. Я сидела на протертом стуле и думала: «Ни один человек не сможет мне помочь. Некому позвонить…» Совершенное одиночество и куча людей вокруг, озлобленных непонятно на что. Как будто все разом договорились быть злыми! Никто меня искать не будет, и никто не придет за мной.

В комнату вошла Джонсон и второй агент по фамилии Гонзалес.

– У тебя есть право требовать адвоката и говорить только при нем! – только и отчеканила Джонсон. Она смотрела на меня пронизывающим взглядом, ее нереально голубые глаза, в которых не было жизни, замораживали меня, превращая в льдину. – Из твоего бывшего дома выезжает последняя группа нашей команды. Ты что-нибудь хочешь взять оттуда, что может помочь при даче показаний?

Мне было холодно, и я дрожала. В комнате было действительно чертовски холодно.

– Мне очень холодно. Можно привезти мою куртку?

– Что?! – возмутилась Джонсон. – Я говорю про вещи, которые относятся к твоему делу!

– Мне нужна куртка. Я сейчас умру от холода!

Она снова вышла. Агент Гонзалес слащаво улыбнулся и процедил сквозь зубы:

– Ты можешь сохранять молчание и говорить только в присутствие адвоката, но я настойчиво рекомендую сотрудничать со следствием. Ты же волнуешься за детей? Не правда ли?

Он пристально посмотрел на меня. За детей я волновалась, и еще как! Они ведь только три месяца как прилетели в Америку, толком не говорили по-английски, страну совсем не знали. Они остались одни. Мысль о них горячей волной прокатилась по всему телу. Руки вспотели и стали мелко дрожать.

– О чем ты думаешь? Согласна говорить, сука?! – Гонзалес не стеснялся в выражениях.

Я почему-то вспомнила передачу про американских полицейских, которую мы недавно смотрели с детьми. Там говорилось, что при аресте или при допросе полицейские должны сказать свою святую мантру, «правило Миранды», которое каждый коп должен знать наизусть и дословно. При оглашении «правила Миранды» даже запрещается всячески искажать его текст. Эта мысль промелькнула у меня в голове, но я вспомнила про детей и поспешно заявила:

– Я буду говорить. Мне нечего скрывать. Я вам все объясню.

Внезапно комнату наполнил влажный липкий воздух. Это заработали обогреватели. Но все равно было холодно, как в пещере. Через некоторое время вошла Джонсон и кинула мне куртку. Я показала на наручники.

– Справишься! – съязвила она.

Наручники жестко сцепили мои руки, и я с трудом накинула на себя куртку. Стало немного теплее. Я всегда справлялась, у меня не было другого выхода.

– Эльнар, представляешь, этот старый козел предложил мне 200 долларов за два часа в его спальне! Какой ужас! Я ему сказала, что я замужем и здесь только работаю и не более. Я танцовщица, а не проститутка.

– Сколько, он сказал, тебе заплатит?

– Двести, но ты не понял – не за танцы, а за постель.

Эльнар резко посмотрел на меня. В его глазах сверкнула та самая молния, которой я больше всего боялась, – начинающийся гнев, который мог продолжаться днями.

– Я продаю свои мозги этим американцам, и моя работа не два часа, а 24, как ты успела заметить. Ничего страшного, если ты будешь брать с них деньги за свое тело, – он призадумался, – пока оно не вышло из строя.

– Да ты что? – я ушам своим не верила. – Я мусульманка, я не могу, ты что?! Я не смогу позволить чужому мужику прикасаться ко мне, Эльнар! Я не смогу!

– Справишься. Ничего с тобой не случится.

– Эльнар, пожалуйста! – умоляла я. – Я не выдержу, я не смогу!

– Хочешь увидеть дочку, справишься! – он гаденько улыбнулся, мысленно подсчитывая, сколько еще денег на мне заработает. – Про дочку помни!

Я справилась – стала самой популярной call girl фешенебельного заведения Prince Machiavelli. Он отвозил меня к клиентам, ждал недалеко от отелей, куда меня приглашали. А потом забирал домой, сияя от радости и приговаривая: «Ты моя золотая уточка». С течением времени Эльнар, конечно, все преподнес так, что проституция была тем, что мне нравилось. Просто потому, что я согласилась быть проституткой. На мои частые срывы и истерики он отвечал:

– Ты могла отказаться, но не сделала этого. Я тебя не заставлял… Ты могла сказать «нет», но не сказала. Знаешь почему? Потому что тебе это нравилось.

– Справилась? – язвительно усмехнулась Джонсон.

– Да!

Страх непонятного и неизвестного снова заставил дрожать. Я смотрела на этих двух агентов и хотела спросить, что происходит, но из моих уст ничего не вышло. Потом Гонзалес открыл рот; он пытался что-то сказать, но я его не слышала. У меня в голове разыгрался какой-то шторм, как будто крик ветра, расчленяющий сознание… Обрывки всяких голосов, разных голосов. Теперь слезы текли по моему лицу, скользя горячей струей. Агенты пристально смотрели на меня, прикидывали, рассчитывали, сканировали. Эти взгляды напомнили мне взгляд Эльнара, когда он начинал очередную лекцию. Я сидела несколько секунд молча, а они все продолжали смотреть на меня.

– Низами!

– Как дела? – спросил Гонзалес с каким-то заботливым оттенком в голосе.

Было поразительно, что кто-то проявляет хоть малейший интерес к тому, как именно я поживаю. Я вся напряглась, предчувствуя очередной подвох. Внутреннее чутье подсказывало: «Осторожно». Но я заставила себя не обращать внимания на этот кричащий в отчаянии внутренний голос.

– Я в порядке, – попыталась я изобразить улыбку.

– Значит, мы договорились, что ты нам все расскажешь. Мы быстро исправим все недоразумения, и ты сможешь идти к детям.

Я кивнула, решив, что это хорошее предложение. Я быстро расскажу все, что они хотят. Отвечу на вопросы и уйду домой к детям.

Джонсон встала и задумчиво посмотрела в окно.

– Скоро я прикажу, чтобы тебя отвезли к детям, – сказала она.

Мой мозг немного расслабился, а желудок разжался. Я проследила за ее взглядом в окно, чувствуя глубокое облегчение от того, что мне не придется долго оставаться здесь со страшными людьми. На Джонсон была белоснежная рубашка и джинсы, у нее были короткие светлые волосы, почти белые. Она стояла словно в позе прыжка, как до предела натянутая струна, готовая лопнуть. Ее взгляд был острым и ясным, а лицо – мертвым, как у вампиров в фильмах ужасов. Я смотрела на нее в ответ и не могла отвести взгляд. Она была зла, я чувствовала это. Внезапно ко мне пришло это липкое и противное чувство: мне очень захотелось понравиться ей, сделать приятное. Было даже обидно, что она меня невзлюбила. Это чувство до боли знакомо – оно овладевало мной, когда Эльнар злился. Я посмотрела на Джонсон униженным взглядом слуги, готового выполнить ее требования. Мне хотелось объяснить, что я совсем не плохая, и оправдаться за то, чего я даже не понимала. Она быстро повернула голову:

– Я не могу читать твои мысли. Скажи что-нибудь!

Я не знала, что говорить. Они мне не задавали вопросов. Только пристально смотрели на меня, и это длилось уже довольно долго. Страх снова прокатился по моему телу. Я онемела, потеряла дар речи и ничего не могла сказать. Меня просто сковало. Все ее движения были механические, лишенные каких-либо чувств, словно она была роботом.

Гонзалес поднял голову и прищурился, а у меня появилась робкая надежда, что они тоже люди и поймут меня, выслушают то, что я должна сказать. Он наклонился вперед в своем кресле и смотрел мне прямо в глаза, как будто это была проверка зрения.

– Надира, – сказал он, – я беспокоюсь о тебе. Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации! – он еще немного наклонился вперед.

О-о-о! Это выражение: «Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации!» Как оно было для меня знакомо! Оно было для меня страшнее любых пыток! Это любимое выражение Эльнара, которым начинались его многодневные «объяснения», если я не следовала его инструкциям. Эти объяснения и лекции сводили с ума. После таких разъяснений я утрачивала чувство реальности и своего места в этой реальности, я чувствовала, что теряю рассудок, а в большинстве случаев сомневалась, что имею его в принципе. Эльнар мог встать среди ночи и «объяснять» все по нескольку десятков раз, все больше углубляясь в детали. И не дай бог уснуть или не ответить на его вопрос, тогда его «объяснения» могли продолжаться еще два или три дня, а в большинстве случаев и ночью. Он «объяснял» до тех пор, пока я сама не начинала верить, что я действительно полнейшая дура и ничего не понимаю.

– Надира, мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации, – сказал Эльнар, когда я собралась улетать домой к детям. Я прилетела в Америку только на один месяц, чтобы навестить мужа. – Ты не можешь просто так оставить меня одного. Я тебе не говорил, чтобы ты не переживала, но от нервного срыва я попал в больницу, и теперь у нас долг четырнадцать тысяч долларов, – он на минуту замолчал. – Меня могут посадить в тюрьму, если мы его не выплатим. Мне нужна твоя помощь. Мы вместе вылезем из этого. Сейчас тебе объясню как.

Это был первый раз, когда я услышала его «объяснения», и они длились два дня. Он говорил о том, какой он талантливый и как ему тяжело. Манипулировал чувством вины, обязанностями жены, играл на моей жалости и страхе, что он погибнет. Я чувствовала, что схожу с ума, но я была знакома со своим мужем всего лишь четыре месяца, и мне тогда показалось, что он был перевозбужден и не в себе от страха остаться в одиночестве, и я искренне считала, что мне действительно нужно спасать мужа. Изможденная и потерявшая реальность из-за объяснений Эльнара, я согласилась остаться.

А потом я стала бояться этого выражения: «Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации» больше, чем электрического стула. Эльнар «объяснял ситуацию» по любой моей погрешности. То я без разрешения позвонила маме, то не убралась вовремя, то плачу по пустякам, то забыла в стиральной машине его носок.

– Кутя, мне кажется, ты недостаточно любишь меня. Как же можно относиться так невнимательно к своему мужу? Разве тебя родители не учили, что муж – это господин! Об этом говорит Коран, к твоему сведению. Хочешь, я прочту тебе именно про это?

– Дорогой, конечно, я люблю тебя, просто я убирала много белья и не обратила внимания, что обронила твой носок, – уже дрожащая, пыталась оправдаться я.

– Вот-вот! Мы здесь говорим о расстановке приоритетов. Как раз это я тебе и объясняю, что ты не понимаешь всего, что стоит за твоим вроде бы безобидным поступком. Забыть мои вещи черт знает где! Да это все равно что забыть про меня в принципе.

– Да нет же! Все это совсем не так. Я всегда думаю о тебе.

– Нет, Кутя! Ты опять не понимаешь, – я ненавидела, когда он меня так называл, а ему ужасно это нравилось. – Я говорю не о носке, а о твоем отношении ко мне. Я хочу знать, о чем ты думала, когда доставала белье из стиралки? Скажи мне, о чем, а может, и о ком ты думала?

Эльнар начинал ходить по комнате, посадив меня на стул.

– Эльнар, я устала! Я хочу есть и я хочу в туалет.

– Вот об этом я и говорю. У тебя нет совершенно уважения ко мне, не говоря уже о любви! Я ей распинаюсь про чувства, а она, видите ли, хочет в туалет!

Эльнар начинал закипать, и это был очень нехороший признак.

– Ты меня замучил! Ты меня достал, – набравшись смелости, я встала и хотела уйти в туалет, но сзади на меня обрушился удар по голове. Из носа пошла кровь.

– Господи, где же моя родная жена? Знаешь, она умерла у меня на руках, она обнимала меня, когда испустила последнее дыхание. Говорят, умершие тела твердеют, она так и ушла из жизни с согнутыми руками, – причитал Эльнар, потирая кулак, которым он ударил меня по голове. А я пыталась остановить кровь, обвиняя себя, что не потерпела еще чуть-чуть.

– Кутя, прости! Вот видишь, что происходит, когда не повинуются. Ты ведь не повиновалась. Признайся! – глаза Эльнара сузились и ноздри раздулись. – Следи за языком! Всегда следи за языком!

– Да, я сама виновата! Прости! Прости! – захлебывалась я в рыданиях.

– Ну все, все! Давай закончим… И все же о ком ты думала, когда убирала белье из стиралки?

Ведь я начала жестко пить, именно чтобы пережить его «наставления»!

– Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации! – Гонзалес почти вплотную приблизился ко мне, и его шепот щекотал мне в ушах. – Твоя ситуация довольно тяжелая, как ты сама могла догадаться. Но хорошая новость в том, что все зависит от тебя, в какую сторону качнуть развитие событий.

– От меня?

– Да, если ты скажешь правду, то увидишь свою дочь, своих детей.

– Увижу? Конечно, скажу правду. Мне нечего скрывать!

Я понятия тогда не имела, что, согласившись говорить, совершила роковую ошибку, которая безнадежно повернет мое дело против меня, а мою жизнь – от меня!

– Хорошая девочка! Давай, расскажи нам, когда вы приехали в США и какая настоящая цель вашего приезда.

Я начала свой рассказ про то, как мы приехали в Америку, какие у нас были отношения с Эльнаром и как я попала в стриптиз-клуб. Я также рассказала про его отношение ко мне, про то, что он заставлял меня работать стриптизершей и продавать свое тело. Где-то внутри меня затеплилась надежда – если я расскажу о своей жизни, они сжалятся надо мной, поймут, что я никакая не преступница, а просто бесправная узбекская женщина, которая должна делать все, что приказывает муж. Но через некоторое время Джонсон начала нетерпеливо перебивать меня: